Текст книги "Дурная кровь"

Автор книги: Роберт Гэлбрейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Он выбросил окурок в окно.

– А где жила последняя пациентка Дженис? – спросила Робин, и Страйк понял, что она прикидывает время и расстояние.

– На Гопсолл-стрит, минутах в десяти езды от амбулатории. В принципе женщина за рулем вполне могла перехватить Марго на пути к «Трем королям», если Марго шла очень медленно, или если по дороге ее задержали, или если она ушла с работы позже, чем показала Глория. Но такое могло произойти только по воле случая: как мы знаем, наиболее вероятный маршрут Бамборо пролегал через пешеходную зону.

– Но я не понимаю, зачем договариваться с подругой пойти в кино, если на этот вечер у тебя запланировано похищение, – сказала Робин.

– Я тоже этого не понимаю, – признался Страйк. – Погоди, я еще не закончил. Лоусон принимает дело и обнаруживает, что Дженис и Тэлбота водила за нос.

– Шутишь?

– Ничуть. Оказывается, машины у нее не было. Ее древний «моррис-майнор» сдох за полтора месяца до исчезновения Марго и был продан на металлолом. С тех пор она ходила по вызовам пешком или ездила на общественном транспорте. В амбулатории она об этом помалкивала, чтобы ее не отстранили от работы. Муж от нее ушел, оставив ее с ребенком. Она копила на новую машину, но это быстро не делается, поэтому, когда возникали вопросы, она говорила, что отогнала свой «моррис-майнор» в автосервис или что на автобусе получится быстрее.

– Но если это так…

– Это так. Лоусон проверил, опросил работников участка утилизации, все как надо.

– …то ее надо исключить из числа подозреваемых в похищении.

– Я, пожалуй, соглашусь, – сказал Страйк. – Она, конечно, могла сесть в такси, но это значит, что таксист тоже был в деле. Тут интересно другое: Тэлбот, уверенный в невиновности Дженис, допрашивал ее в общей сложности семь раз – больше, чем любого другого свидетеля или подозреваемого.

– Семь раз?

– Ага. Поначалу для этого был некий предлог. Она жила по соседству со Стивом Даутвейтом, который наблюдался у Марго по поводу острого стресса. Допросы номер два и номер три целиком замыкались на Даутвейте, с которым Дженис связывало шапочное знакомство. Даутвейт был у Тэлбота первым кандидатом на роль Эссекского Мясника, так что ход его мысли ясен – ты бы тоже в первую очередь допросила соседок, заподозрив, что злодей у себя дома убивает женщин. Но Дженис смогла рассказать о нем Тэлботу лишь то, что нам с тобой уже известно, и все же Тэлбот раз за разом вызывал ее на допрос. После третьего раза он перестал задавать вопросы о Даутвейте, и положение изменилось до невероятности. Среди прочего Тэлбот спрашивал, подвергалась ли она когда-либо гипнозу и готова ли попробовать, допытывался, какие ей снятся сны, принуждал ее записывать их в дневник и приносить ему для прочтения, а также велел составить для него список ее недавних сексуальных партнеров.

– Что?

– В досье имеется копия письма главного инспектора, – сухо пояснил Страйк, – с адресованными Дженис извинениями за действия Тэлбота. С учетом всего сказанного нетрудно понять, почему в полиции хотели от него поскорее избавиться.

– А его сын тебе что-нибудь из этого рассказывал?

Страйк вспомнил серьезное, незлобивое лицо Грегори, его утверждение, что Билл Тэлбот был хорошим отцом, и смущение при упоминании пентаграмм.

– Мне кажется, он не в курсе. Судя по всему, Дженис не молола языком.

– Понимаешь, – медленно выговорила Робин, – у нее было медицинское образование. Быть может, она определила, что он болен? – Немного подумав, она добавила: – Видимо, это пугает, ты согласен? Когда следователь шастает к тебе домой и заставляет вести дневник снов? Окружающие, должно быть, недоумевали. Наверняка должно быть какое-нибудь вполне тривиальное объяснение… но на всякий случай не помешает задать ей этот вопрос.

Страйк взглянул на заднее сиденье, где, как он и надеялся, лежал целый мешок съестного.

– А как же? У тебя ведь сегодня день рождения, – сказала Робин, не отрываясь от дороги.

– Печенье будешь?

– Для меня рановато. А ты угощайся.

Потянувшись за пакетом, Страйк уловил запах ее прежних духов.

20

 
А вызнает о ком-то слух дурной -
Не умолчит, а лишь сгущает краски
И в каждый сунется проем дверной,
Всем растрезвонит – просто для острастки.
 

Эдмунд Спенсер. Королева фей

Дом Айрин Хиксон располагался в коротком, изогнутом дугой ряду одинаковых построек из желтого кирпича в георгианском стиле, с характерными арочными окнами и веерными фрамугами, венчающими каждую входную дверь черного цвета. Робин как будто вернулась на улочку с тем арендованным домом, построенным для какого-то корабельщика, где она провела последние месяцы своей супружеской жизни. Так и здесь еще попадались отголоски торгового прошлого Лондона. Над сводчатым окном уцелела надпись: «Чайный склад на Ройял-Серкус».

– Мистер Хиксон, судя по всему, зашибал неплохую деньгу. – Пока они с Робин переходили улицу, Страйк разглядывал роскошный фасад. – В сравнении с Корпорейшн-роу – небо и земля.

Робин позвонила в дверь. В доме послышался выкрик: «Не волнуйся, я открою!» – и через мгновение им отворила дверь невысокая седовласая женщина с круглым бело-розовым лицом, одетая в темно-синий свитер и брюки, которые мать Робин окрестила бы слаксами. Из-под прямой, собственноручно, по догадке Робин, подстриженной челки выглядывали голубые глаза.

– Миссис Хиксон? – заговорила первой Робин.

– Дженис Битти, – представилась пожилая женщина. – Вы, наверное, Робин? А вы, стало быть… – вышедшая на пенсию медсестра окинула голени Страйка оценивающим взглядом профессионала, – Комран, правильно? – Она снова смотрела ему в глаза.

– Так точно, – ответил Страйк. – Спасибо, что согласились нас принять, миссис Битти.

– Сущие пустяки, – заверила она и попятилась, пропуская их в дом. – Айрин вот-вот спустится.

Приподнятые от природы уголки ее рта и ямочки на пухлых щеках излучали жизнерадостность, даже когда она не улыбалась. Гости проследовали за ней по коридору, где Страйк чуть не задохнулся от гнетущей насыщенности декора. Все поверхности – цветочные обои, пушистый ковер, стоявшее на телефонном столике блюдо с ароматическими сухоцветами – захватил сумеречно-розовый цвет. Точное местонахождение Айрин прояснил отдаленный водопад из сливного бачка.

В гостиной – здесь доминировал оливково-зеленый – все, что можно было собрать складками, отделать оборками и бахромой или обить мягкой тканью, было присборено, отделано и обито. На стоящих по периметру консольных столиках и тумбах теснились семейные фотокарточки в серебристых рамках, а из самой массивной смотрели портреты загоревшей до черноты блондинки слегка за сорок, прильнувшей щекой к джентльмену в полном расцвете сил, – Робин заключила, что это ныне покойный мистер Хиксон, который с виду был намного старше своей жены; парочка поднимала коктейльные бокалы, щедро украшенные фруктами и миниатюрными зонтиками. На оливковых с блестками обоях крепились полки красного дерева, специально изготовленные для внушительной коллекции фарфоровых статуэток. Все они изображали юных дев. Одни в кринолинах, другие с зонтиками от солнца, нюхают цветы или укачивают на руках ягненка.

– Ее коллекция, – объяснила с улыбкой Дженис, заприметив, куда устремлен взгляд Робин. – Правда, хорошенькие?

– Чудо! – солгала Робин.

Дженис в отсутствие Айрин, похоже, не решалась предложить гостям присесть, поэтому все трое остались стоять рядом со статуэтками.

– Долго сюда добирались?

Но не успели они ответить на заданный из вежливости вопрос, как раздался голос:

– Здравствуйте! Милости просим!

Айрин Хиксон была под стать своей гостиной – такая же без меры расфуфыренная. Все та же блондинка, что и в свои двадцать пять, с годами она сильно погрузнела, а бюст увеличился до невероятных размеров. Черная подводка вокруг глаз под нависшими веками, нарисованные высокой, как у Пьеро, дугой редкие брови, тонкая полоска алых губ. Горчичного цвета жакет, черные брюки, лакированные туфли на высоком каблуке и переизбыток золотых украшений, а тяжеленные клипсы оттягивали и без того обвисшие мочки ушей; она приближалась в тяжелом облаке аромата стойких духов и лака для волос.

– Приятно познакомиться. – Вся сияющая, она подала детективу руку, позвякивая браслетами. – Джен вам уже рассказала? Об утреннем происшествии? Так странно, что это совпало с вашим появлением, очень странно, но я уже сбилась со счету, сколько раз мне пришлось пережить подобное. – Сделав паузу, она трагически произнесла: – Моя Марго разбилась вдребезги. Моя балеринка Марго Фонтейн упала с верхней полки. – Она указала на зияющую между статуэтками брешь. – Разлетелась на тысячу кусочков, когда я всего-то смахнула с нее пыль перьевой метелочкой!

Она помолчала, ожидая от них как минимум удивления.

– Вот уж действительно странно, – откликнулась Робин, отчетливо понимая, что Страйк не проронит ни слова.

– А я что говорю! – продолжала Айрин. – Чай? Кофе? Заказывайте.

– Я приготовлю, дорогая, – отозвалась Дженис.

– Спасибо тебе, душенька. Может, подать и то и другое? – предложила Айрин и грациозным жестом указала Страйку и Робин на кресла. – Располагайтесь, прошу.

Из кресел, куда усадили детективов, через окно, обрамленное гардинами с бахромой, открывался вид на сад со сложным рисунком мощеных тропок и высокими клумбами. Невысокая живая изгородь из самшита и кованые солнечные часы напоминали о Елизаветинской эпохе.

– Ой, для моего Эдди сад был настоящей отдушиной, – объяснила Айрин, заметив их интерес. – Свой сад он просто обожал, упокой Господи его душу. И дом этот обожал. Я потому и не съезжаю отсюда, хотя для меня одной здесь слишком просторно… вы уж простите. Неважно себя чувствую, – добавила она громким шепотом, сосредоточенно опускаясь на диван и аккуратно поправляя вокруг себя подушки. – Джен просто святая.

– Сочувствую, – высказался Страйк, – в смысле, что вам нездоровится, а не что ваша подруга святая.

Айрин зашлась таким хохотом, что Робин не сомневалась: сиди Страйк чуть ближе, хозяйка дома кокетливо стукнула бы его кулачком. Намекая всем своим видом, что сказанное Страйку не подлежит огласке, она продолжила:

– Синдром раздраженного кишечника. Период обострения. Обычно просто побаливает. И вот что интересно: ведь меня абсолютно ничто не беспокоило, пока я жила у старшей дочери в Хэмпшире, – кстати, именно поэтому ваше письмо не сразу дошло, – но стоило мне пересечь порог этого дома, и я тут же вызвала Джен – так меня прихватило, а врач мой просто бестолочь. – Она чуть заметно скорчила брезгливую гримаску. – Чего ждать от женщины? Ее послушать, так я сама во всем виновата! Мне, вообразите, было рекомендовано исключить из рациона все, что скрашивает жизнь… Джен, я как раз говорила, – обратилась она к своей подруге, вернувшейся в комнату с нагруженным чайным подносом, – что ты святая.

– Так-так, приятно будет послушать. Кто ж не любит похвалы, – жизнерадостно сказала Дженис.

Страйк уже было привстал со своего кресла, намереваясь перехватить поднос с чайными и кофейными принадлежностями вместе, но она, как и миссис Гупта, отвергла помощь и поставила поднос на мягкий пуфик. На салфетке лежали шоколадные печенья, некоторые в фольге; из сахарницы торчали щипцы; тончайший костяной фарфор с цветочным рисунком словно гласил: «Для избранных». Подсев к своей подруге на диван, Дженис принялась разливать обжигающие напитки и первую чашку подала Айрин.

– Попробуйте печенье, – предложила Айрин гостям, а затем, с вожделением глядя на Страйка, добавила: – Итак, знаменитый Камерон Страйк! У меня чуть инфаркт не случился, когда я увидела в письме вашу подпись. Неужели вы задумали вывести на чистую воду Крида? Думаете, он пойдет на контакт? Разрешат ли вам свидание?

– Мы еще только в начале расследования. – Улыбнувшись, Страйк достал блокнот и снял с ручки колпачок. – Хотели бы задать вам несколько вопросов, главным образом о событиях прошлого, на которые вы сообща…

– О, мы на все готовы, лишь бы вам помочь, – ретиво зачастила Айрин. – Спрашивайте все, что угодно.

– Мы ознакомились с ваши показаниями, – начал Страйк, – так что если у вас нет…

– О боже, – перебила его Айрин, фальшиво изобразив испуг. – Значит, вы в курсе, какой я была негодницей? И про дантиста читали, да? Впрочем, и сейчас молоденькие девушки пускаются на всяческие уловки, лишь бы урвать для себя хоть пару часиков, но мне просто повезло, что я выбрала тот день, когда Марго… извините, глупый мой язык, – спохватилась Айрин. – Так и притягиваю к себе неприятности. – Она слегка улыбнулась. – «Не волнуйся, девочка», – говаривал Эдди, помнишь, Джен? – продолжала она, похлопывая подругу по руке. – Вот и сейчас сказал бы: «Не волнуйся, девочка», да?

– Обязательно, – подтвердила Дженис, улыбаясь и кивая.

– Я, собственно, о том, – продолжал Страйк, – что любые воспоминания каждой из вас…

– Вот только не подумайте, что мы над этим не размышляли, – снова перебила его Айрин. – Сумей мы хоть что-нибудь вспомнить – стрелой помчались бы в полицию, правда, Джен?

– …помогли бы нам прояснить некоторые моменты. Миссис Битти… – Страйк перевел взгляд на Дженис, которая рассеянно поглаживала свое единственное украшение: обручальное кольцо. – Читая полицейские протоколы, я поразился, сколько раз инспектор Тэлбот…

– И я так же, Камерон, и я так же, – пылко зачастила Айрин, не дав Дженис вступить в разговор. – Мы с вами одинаково мыслим! Уверена, вы хотите спросить: почему он так вцепился в Джен? Я ей тогда говорила… Говорила ведь, Джен?… Это просто уму непостижимо, надо было пожаловаться его начальству, но ты махнула рукой, верно? Нет, понятно, что у него не выдерживали нервы и все такое прочее, уж вам-то, – она кивнула в сторону Страйка, выражая одновременно пиетет и готовность по первому требованию ввести его в курс дела, – наверняка многое известно, но согласитесь: мужчина больной – мужчина шальной, правда ведь?

– Миссис Битти, – повторил Страйк чуть громче, – как лично вы считаете: почему Тэлбот продолжал допросы?

Айрин, верно истолковав намек, наконец позволила Дженис открыть рот, но проявить выдержку хозяйке дома толком не удалось: стоило Дженис разговориться, как Айрин начала фоном что-то бормотать, повторяя за Дженис, поддакивая и выделяя голосом отдельные слова, словно боялась, как бы Страйк не забыл о ее существовании, если она вдруг умолкнет.

– Честно сказать, не знаю, что и думать, – ответила Дженис, все еще теребя обручальное кольцо. – Поначалу-то, на первых порах, вопросы были самые что ни на есть обыкновенные…

– Сначала – да, – соглашаясь, закивала Айрин.

– …про то, чем я, значит, в тот день занималась, да что за больные приходили к Марго на прием, я ведь многих знавала…

– У себя в амбулатории мы каждого знали, – подпевала Айрин.

– …но потом он вроде как разглядел у меня эти… как их… сверхъестественные способности. Это ж надо такое придумать, да только навряд ли… право, не знаю…

– Зато я знаю. – Айрин со значением посмотрела на Страйка.

– …нет, по правде, навряд ли он… ну как бы это сказать… – смущенно забормотала Дженис, – хотел за мной приударить, что ли. Хотя вопросы стал задавать все больше сомнительные, и тут уж я четко поняла, что он… ну как бы… с головой не дружит. Положение у него было – не позавидуешь, если честно. – Дженис перевела взгляд на Робин. – А я ведь и рассказать никому не могла. Полицейский все ж таки, не кто-нибудь! Вот я и терпела, покуда он допытывался про мои сновидения. А вскоре ни о чем другом и не спрашивал, кроме как о моих парнях и вообще; а про Марго, про больных ее и думать забыл…

– Но один пациент все-таки не давал ему покоя, верно? – подсказала Робин.

– Дакворт! – взволнованно пискнула Айрин.

– Даутвейт, – поправил ее Страйк.

– Во-во, он самый, Даутвейт. – Осознав неловкость своего положения, Айрин переключилась на печенье, а это означало, что у Дженис появилась пара минут для непрерывного разговора.

– Да, про Стива-то он расспрашивал, было дело, – кивнула Дженис, – так это потому, что жили мы в одном доме на Персиваль-стрит.

– Вы хорошо знали Даутвейта? – поинтересовалась Робин.

– Какое там! На самом-то деле я слыхом про него не слыхивала, покуда его не отмутузили. Возвращаюсь я, значит, с работы, причем довольно поздно, и вижу у своей квартиры какое-то столпотворение, ну и этот там. Люди-то знают, что я медсестрой работаю… а я, между прочим, одной рукой держу под мышкой сыночка моего, Кевина, а в другой у меня – пакеты с продуктами… но отколошматили Стива по первое число, так что деваться мне было некуда. Вызвать полицию он, видите ли, не давал, а досталось ему будьте-нате, могли быть повреждения внутренних органов. Отлупили битой. Ревнивый муж…

– У которого явно ум за разум зашел, понимаете? – опять перебила Айрин, – ведь Даутвейт был геем! – Она громко рассмеялась. – С той женщиной, с чужой женой, его связывали исключительно дружеские отношения, но если тебя гложет ревность…

– Ну уж не знаю, гей он был или кто… – хотела продолжить Дженис, но Айрин уже не могла остановиться.

– …мужчина ты или женщина… тебе бы только козла отпущения найти! Вот и у Эдди у моего в том же ключе мозги работали… Согласись, Джен, ведь так? – Она снова похлопала Дженис по руке. – В том же ключе, правда? Как-то я ему заявила: «Эдди, по-твоему, я и посмотреть в сторону мужика не могу, будь он хоть голубой, хоть синий…» Но после твоих рассказов, Джен, я все же подумала: «А ведь Дакворт этот… Даутсвет… как там его… и впрямь странноват». А уж когда он на прием явился, у меня и сомнений не осталось. Симпатичный, конечно, но весь какой-то мягкотелый.

– Как на духу, Айрин, я его, считай, не знала, гей он или кто…

– А ведь он к тебе захаживал, – поддела ее Айрин. – Ты же сама мне рассказывала. Чаевничал у тебя, плакался в жилетку, ты ему сочувствовала.

– Да, заходил разок-другой, – согласилась Дженис. – Сперва мы только на лестнице здоровались, ну, слово за слово, а однажды он мне покупки до квартиры донес и зашел на чашку чая.

– Но он же спрашивал у тебя совета… – напомнила Айрин.

– К этому я и веду, милая. – Дженис проявляла, как показалось Страйку, чудеса выдержки. – Он жаловался на головные боли, – она снова обратилась к Страйку и Робин, – ну я и отправила его к врачу, не мне ж ему диагнозы ставить. Жаль его было, конечно, но не хватало еще, чтоб он ко мне шастал со своими болячками в мое нерабочее время. У меня Кевин был на руках – забот полон рот.

– То есть вы полагаете, что Даутвейт обращался к Марго именно в связи с лечением? – спросила Робин. – А он не пытался за ней ухаживать?

– Прислал ей как-то коробку шоколада, было дело, – вставила Айрин, – но, если хотите знать мое мнение, к ней он ходил поплакаться.

– Ну, мигрени-то у него были сильные, да и нервы сдавали. Может, депрессия, – предположила Дженис. – И ведь только ленивый его не пнул, когда та молодка наложила на себя руки… ну, не знаю… соседи болтали, что молодые парни к нему захаживают…

– Ну вот пожалуйста! – торжествующе воскликнула Айрин. – Махровый гей!

– Да не обязательно, – засомневалась Дженис. – Может, просто знакомцы или шушера какая… кто наркотой приторговывал, кто тырил, что плохо лежит… но одно я точно знаю, люди зря не скажут: муженек ту молодку несчастную ой как поколачивал… Страшная трагедия, конечно. А когда журналисты, значит, повесили всех собак на Стива, он и смотался незнамо куда. Постельные сюжеты – куда как более ходкий товар, чем домашнее насилие, правда же? Если отыщете Стива, – добавила она, – передавайте ему от меня привет. Зря газетчики на него накинулись.

Страйк приучил Робин организовывать беседу по темам: люди, места, предметы. Сейчас она обратилась к обеим женщинам сразу:

– Какие еще пациенты запомнились вам своим неадекватным поведением, а может, особыми отношениями с Мар…

– Был один такой, – ответила Айрин, – вспоминай, Джен, этот, с бородой по пояс… – Ребром ладони она провела по талии. – Ну помнишь? Как там его звали? Эптон? Эпплторп? Да ты помнишь, Джен. Конечно помнишь: от него еще бомжом несло, а тебя как-то направили проверить его жилищные условия. Он еще под окнами амбулатории околачивался, а жил вроде на Кларкенуэлл-роуд. Иногда ребенка с собой таскал. Забавный такой ребенок. Лопоухий.

– Ах эти, – отозвалась Дженис, расслабляя насупленные брови. – За Марго они не числились…

– Потом он еще приставал к прохожим на улице: рассказывал, что прикончил Марго! – Айрин разволновалась. – Да-да! Так оно и было! Как-то подловил Дороти! Та идти в полицию, конечно, не собиралась, только отмахивалась: мол, все это «бред сивой кобылы», «он просто чокнутый», но я ей говорю: «А если это и впрямь его рук дело, а ты, Дороти, преступника покрываешь?» Теперь-то понятно, что Эпплторп был не в себе. Девицу взаперти держал…

– Никого он взаперти не держал, Айрин, – перебила подругу Дженис, впервые выказав легкое раздражение. – Органы опеки выяснили, что у девочки подтвержденная агорафобия, но ее никто не ограничивал в передвижениях…

– И все равно она была со странностями, – упрямилась Айрин. – Я же от тебя это знаю. Изъять нужно было их ребенка, вот что я думаю. В квартире, ты сама говорила, гадюшник развели…

– Нельзя забрать детей из семьи только потому, что в доме стерильности нет, – твердо ответила Дженис и снова повернулась к Страйку и Робин. – Да, к Эпплторпам я заходила, всего один-единственный раз, но мне кажется, с Марго никто из них не знался. Понимаете, тогда по-другому дело было поставлено: у каждого врача был свой участок, и Эпплторпы числились за Бреннером. По его указке я и пошла к ним – ребенка осмотреть.

– Вы помните их адрес? Или хотя бы улицу?

– Господи… – Дженис наморщила брови. – Кажется, где-то на Кларкенуэлл-роуд. Вроде бы. Понимаете, я только один раз там была. Ребятенок у них захворал, вот доктор Бреннер, значит, и отправил меня с проверкой, потому как сам он под любым предлогом отлынивал от вызовов на дом. Собственно, ребенок уже шел на поправку, но одно я сразу заметила: папаша был…

– Чокнутый… – встряла опять Айрин, энергично кивая.

– …на нервах, дерганый какой-то, – договорила Дженис. – На столе в кухне, где я руки мыла, открыто валялась упаковка бензедрина. Я предупредила родителей: мол, коль скоро ребенок уже ходит, следует хранить препарат в недоступном месте…

– А ребенок и в самом деле был презабавный, – вставила Айрин.

– Вернулась я с вызова и докладываю: «Доктор Бреннер, там папаша злоупотребляет бензедрином». О том, что бензедрин вызывает самую настоящую зависимость, мы знали уже тогда, в семьдесят четвертом. Бреннер, конечно, решил, что я вконец обнаглела, раз позволяю себе вмешиваться. Но мне все равно было неспокойно, поэтому без ведома Бреннера я обратилась в органы опеки, и они откликнулись. Эта семейка уже на учете состояла.

– Но мамаша… – вклинилась Айрин.

– У каждого свое счастье, Айрин, и ты никому в этих делах не указ! – отрезала Дженис. – Ребенка она любила, хотя отец… и впрямь не от мира сего был, горемыка, – неохотно уступила Дженис. – Мнил себя кем-то… не знаю даже, как назвать… гуру или колдуном. Думал, что может сглазить кого угодно. Сам мне признался во время моего посещения. С какой только дикостью не приходится сталкиваться медсестрам. Я на автомате отвечала: «Надо же, как интересно». Таких бесполезно разубеждать. Но Эпплторп считал, что умеет наводить порчу – в ту пору так говорили. Без конца сетовал, что на ребенка озлобился, вот тот и подцепил краснуху. Рассказывал, что может на кого угодно навлечь беду. Да только сам и помер, горемыка. Через год, как Марго пропала.

– Неужели? – В голосе Айрин послышалось легкое разочарование.

– Представь себе. После твоего отъезда дело было – ты как раз за Эдди вышла. А этого, помнится, на рассвете дворники нашли… лежал скорчившись, бездыханный уже, под мостом Уолтер-стрит. Сердечный приступ. Прихватило, а рядом никого. Причем не сказать чтобы старик был. После того случая доктор Бреннер слегка задергался.

– С чего бы? – поинтересовался Страйк.

– Да ведь это с его назначений человек на «бенни» подсел.

Робин недоумевала, отчего на лице Страйка проскользнула улыбка.

– Если б только Эпплторп, – продолжала Дженис, которую, казалось, не обескуражила реакция Страйка, – а была ведь еще…

– Ой, кто только не божился, что слышал нечто или подозревал и все такое, – зачастила Айрин, вытаращив глаза, – а мы, между прочим… ну вы понимаете… непосредственно соприкоснулись, вот ужас-то… ох, простите… – Она схватилась за живот. – Мне срочно… это… пардон.

Айрин поспешно удалилась из комнаты. Дженис проводила ее взглядом, однако ее неизменно улыбчивое лицо не позволяло определить, встревожил ее этот казус или скорее позабавил.

– Сейчас отпустит, – негромко заверила она Страйка и Робин. – Сколько раз ей говорила: не зря же, наверно, врач тебе запрещает острое, так нет: вчера вечером потянуло ее на карри… одинокая она совсем. Вот и звонит мне, чтоб я приехала. А вчера я тут заночевала. Эдди-то уж год как скончался. Под девяносто старичку было, царствие ему небесное. В Айрин и дочурках души не чаял. Она по сей день не оправилась.

– Вы начали говорить, что кто-то еще заявлял, будто знает, что случилось с Марго? – аккуратно напомнил ей Страйк.

– Что-что? Ах да… Чарли Рэмидж. Сауны, джакузи продавал – такой у него бизнес был, причем денежный. Казалось бы, при деле человек, но нет, ему лишь бы байки сочинять… не перестаю удивляться.

– И что он рассказывал? – поинтересовалась Робин.

– Понимаете, у Чарли было хобби – мотоциклы. Целую коллекцию собрал, разъезжал по стране. А однажды в аварию попал и валялся дома с загипсованными ногами, поэтому я два-три раза в неделю его на дому посещала… После исчезновения Марго прошло, значит, добрых два года. А Чарли-то любил языком трепать и вдруг как гром среди ясного неба клянется, что столкнулся с Марго в Лемингтон-Спа где-то через неделю после ее исчезновения. Но вы же понимаете, – Дженис покачала головой, – всерьез такие вещи принимать нельзя. Человек-то он неплохой, но язык, право слово, без костей.

– Что конкретно он вам сообщил? – спросила Робин.

– Что отправился, значит, погонять на байке в северную сторону и сделал остановку возле большой церкви в Лемингтон-Спа; пока он, прислонившись к стене, запивал чаем свой бутерброд, по кладбищу за оградой бродила женщина. Не в трауре была, ничего такого, – просто гуляла. Волосы черные. Ну, он ее и окликнул: «Красиво тут, правда?», и когда она к нему обернулась… он мне голову давал на отсечение, что это была Марго Бамборо, только перекрашенная в брюнетку. Он такой: лицо мне ваше, дескать, знакомо, а она помрачнела – и увеялась.

– И он утверждал, что это произошло через неделю после ее исчезновения? – уточнила Робин.

– Ну да. А узнал он ее по фотографиям в газетах. Я его и спрашиваю: «Вы сообщили об этом в полицию?» И он ответил, что да, и еще добавил, что в полиции у него есть дружбан, причем не последний, так сказать, человек. Но дело после этого никак не сдвинулось с мертвой точки, так что сами понимаете…

– Выходит, об этом случае Рэмидж вам рассказал только в семьдесят шестом? – Страйк сделал пометку в блокноте.

– Да, получается так. – Дженис сдвинула брови, напрягая память; между тем в гостиную вернулась Айрин. – В том же году Крида взяли. Тогда все и всколыхнулось. О ходе судебного процесса Рэмидж узнавал из газет, а потом как-то мне и говорит, причем с таким самомнением: «Сдается мне, этот хлыщ никакого вреда Марго Бамборо не причинил, ведь я видел ее после исчезновения».

– Вам известно, что могло связывать Марго с городком Лемингтон-Спа? – спросила Робин.

– О чем это? – резко вклинилась Айрин.

– Не бери в голову, – сказала ей Дженис. – Дурацкая история, один пациент рассказал. Про крашеную Марго на кладбище. Да ты знаешь.

– В Лемингтон-Спа? – На лице Айрин отразилось неудовольствие. По мнению Робин, хозяйка дома возмутилась, что за время ее вынужденной отлучки Дженис оказалась в центре внимания. – Ты никогда мне об этом не рассказывала. Интересно почему?

– Так ведь это когда было… еще в семьдесят шестом. – Дженис несколько стушевалась перед таким напором. – У тебя только-только Шерон родилась. До того ли тебе было, чтобы россказни Чарли Рэмиджа слушать?

Насупившись, Айрин взяла себе печенье.

– Давайте теперь поговорим о вашей работе в амбулатории, – прервал тишину Страйк. – Что вы можете сказать о Марго – каково было…

– …работать под ее началом? – громогласно подхватила Айрин, явно желая вновь завладеть вниманием Страйка. – Ну, положа руку на сердце… – она по-эпикурейски выдержала паузу, смакуя грядущее удовольствие, – если говорить начистоту, слишком высоко себя ставила. И как тебе жить, подскажет, и как вести картотеку, и как чай заваривать, и все на свете…

– Ну, Айрин, не такая уж она плохая была, – пробормотала Дженис. – По мне, так…

– Да хватит, Джен, – надменно отрезала Айрин. – И дома у себя заносилась, и нас всех считала тупым стадом. Ну, может, всех, кроме тебя. – Айрин закатила глаза, увидев, что ее подруга покачала головой. – Но меня она точно ни в грош не ставила. За полоумную держала. Я доброго слова от нее не слышала. Но зла ей не желала! – спохватилась Айрин. – Тут другое. Она такой придирой была. С таки-и-им самомнением. Дескать, мы рядом с ней такие-сякие, забыли, из какой халупы, так сказать, вылезли.

– А вам как с ней работалось? – Робин обратилась напрямую к Дженис.

– Ну… – начала было та, но Айрин снова ее перебила:

– Гордячка была. Ну подтверди, Джен. Захомутала какого-то врача-консультанта с деньгами – а это уже не убогая халупа, это, на минуточку, дом в Хэме! Тут-то у нас глаза и открылись, а то ведь придет на работу – и имеет наглость нам втирать про важность независимой жизни: мол, замужество – это не главное, нужно делать карьеру, зарабатывать и все такое прочее. И всегда находила, к чему придраться.

– В чем, например, это…

– И по телефону ты отвечаешь не так, и с больными общаешься неправильно, и даже одеваться не умеешь… «Айрин, я считаю, эта майка совершенно не подходит для работы». А сама-то полуголой расхаживала, зайчиха пасхальная! Вот ведь лицемерка! Но повторяю, зла я ей не желала, – настаивала Айрин. – Ну, правда, просто хочу дать вам полное представление… а еще она никогда не доверяла нам заваривать ей чай-кофе, правда, Джен? Хотя другие доктора не считали, что нам не по уму чайный пакетик в кружку бросить.

– Да не поэтому… – хотела вставить словечко Дженис.

– Ладно тебе, Джен, ты же помнишь, какая привереда была…

– А почему она не доверяла другим заваривать ей чай-кофе? – спросил Страйк у Дженис; Робин заметила, что общение с Айрин его изматывает.