Текст книги "Уроборос (Все вы, зомби)"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Хайнлайн Роберт
Уроборос (Все вы, зомби)

Роберт Хайнлайн

УРОБОРОС

(Все вы, зомби...)

22.17. – Пятая временная зона (ВОСТ.) – 7 ноября 1970 – НьюЙорк – "У Папаши". Когда я протирал очередную рюмку, вошел МатьОдиночка. Я засек время – 22.17, Пятая временная зона, восточное время, седьмое ноября, тысяча девятьсот семидесятый год. Темпоральные агенты всегда обращают внимание на время и дату – это наша обязанность.

Мать-Одиночка был двадцатипятилетним парнем ростом не выше меня, обладал не слишком мужественными чертами лица и взрывоопасным характером. Внешность его мне никогда не нравилась, но именно его мне предстояло завербовать. Это был мой парнишка. Я подарил ему лучшую барменскую улыбку.

Может быть, я излишне пристрастен? Не знаю. Но прозвище относилось не ко внешности – просто всякий раз, когда какой-нибудь излишне любопытный тип спрашивал о роде его занятий, он получал ответ: "Я – мать-одиночка". Если Мать-Одиночка был настроен не очень кровожадно, то добавлял: "...четыре цента за слово. Я пишу душещипательные признания читательниц".

Если же Мать-Одиночка пребывал в скверном расположении духа, он ждал, чтобы собеседник позволил себе какую-нибудь шутку на этот счет. Дрался он страшно – так дерутся разве только женщиныполицейские, был мастером ближнего бокса. Это, между прочим, одна из многих причин, по которым он и требовался мне.

Он был под мухой, и выражение его лица говорило, что МатьОдиночка сейчас презирает людей больше обычного. Я молча налил ему двойную порцию "Старого белья" и поставил рядом бутылку. Он выпил и налил по новой.

Я протер стойку.

– Ну как, по-прежнему выгодно быть матерью-одиночкой?

Пальцы Матери-Одиночки стиснули стакан – казалось, он сейчас бросит им в меня. Я опустил руку под стойку, нащупывая дубинку. При темпоральной манипуляции стараешься учесть все, но при таком количестве факторов зря рисковать не стоит.

Он едва заметно расслабился, точнее, едва заметно – для не прошедших спецподготовку на курсах Темпорального Бюро.

– Не злись. Я всего лишь спросил, как бизнес. Если не нравится, считай, что я спросил о погоде. Он кисло посмотрел на меня.

– Бизнес в порядке. Я строчу, они публикуют, я ем. Я налил и себе, наклонился к нему через стойку.

– Между нами говоря, ты неплохо сочиняешь – я читал эти "признания". Тебе просто здорово удается понять женскую точку зрения.

Это был риск – он никогда не называл своих псевдонимов. Но он достаточно завелся, чтобы услышать только конец фразы.

– "Женская точка зрения!"-фыркнул он. -Да, кто-кто, а уж я ее знаю! Кому как не мне знать...

– Да?.. – с некоторым сомнением спросил я. – Сестры?..

– Нет. И если я расскажу, ты не поверишь.

– Ну-ну, – кротко сказал я, – бармены и психиатры знают, что нет ничего более диковинного, чем правда. Если б ты, сынок, слышал истории, какие довелось выслушать здесь мне, – ты бы разбогател. Невероятные дела случаются, знаешь...

– Ты даже представить себе не можешь, что такое "невероятно".

– Да ну? Нет, сынок. Меня ничем не удивишь – что бы ты ни рассказал, я скажу, что слыхал истории и почище.

Он опять фыркнул.

– Хочешь поспорить на все, что осталось в бутылке?

– На целую. – Я поставил на стойку полную бутылку.

– Ну...

Я махнул своему помощнику – мол, поработай за двоих. Мы были на самом конце стойки; тут у меня уединенный уголок с одним только табуретом, а чтобы никто не мешал, я заставляю стойку возле этого места банками пикулей и прочим. Несколько клиентов у другого конца стойки смотрели бокс по телевизору, один выбирал пластинку в музыкальном автомате. Нам никто не мешал – полный интим, как в постели.

– Ладно, – начал он. – Начать с того, что я ублюдок. Выражаясь культурно (он что, ожидал, что я усмехнусь?) – внебрачный ребенок. Мои родители не были женаты.

– Ну и что? – пожал я плечами. – Мои тоже.

– Когда... – он замолк и впервые посмотрел на меня почеловечески. – Правда?

– Правда. На все сто процентов. И кстати, – добавил я, – в моей семье никто никогда не женился. И все поголовно – внебрачные дети, ублюдки, если угодно.

– Не пытайся меня переиграть. Ты-то сам женат! – Он показал на мое кольцо.

– А, это... – Я показал кольцо поближе. – Оно только похоже на обручальное; я ношу его, чтобы отваживать бабцов. (Колечко это я купил по случаю у коллеги-оперативника. Антикварная вещь: он привез ее из дохристианского Крита.) Видишь – это Уроборос... Мировой Змей, пожирающий свой хвост вечно и без конца. Символ Великого Парадокса.

Он едва удостоил колечко взглядом.

– Ну, если ты правда незаконнорожденный – ты знаешь, каково это. Когда я был маленькой девочкой...

– Эй, – перебил я, – я не ослышался?

– Кто из нас двоих рассказывает?.. Так вот, когда я был маленькой девочкой... Слушай, тебе когда-нибудь приходилось слышать о Кристине Йоргенсон? Или о Роберте Коуэлл?

– Э-э... изменение пола? Ты что, хочешь сказать...

– Не перебивай, не то не стану рассказывать. Я был подкидышем, меня оставили в кливлендском приюте, когда мне был всего месяц от роду. В тысяча девятьсот сорок пятом. И когда я был... я была маленькой девочкой, все время завидовала детям, у которых есть родители. Позже, когда я узнала, что такое секс... а в приюте, можешь мне поверить, такие вещи узнают рано...

– Я знаю.

– ...Я поклялась, что у моих детей будут и папа, и мама. Благодаря этой клятве я осталась нетронутой – для приюта это почти подвиг. Мне пришлось научиться драться. Когда я стала старше, то поняла, что шансов выйти замуж у меня очень немного, по тем же причинам, по каким меня никто не удочерил. Лошадиное лицо, кроличьи зубы, плоская грудь, волосы сосульками.

– Ты выглядишь не хуже меня.

– Да кого волнует внешность бармена? Или писателя? Но когда берут ребенка из приюта, то выбирают маленьких голубоглазых, золотоволосых дурочек. Позже ребятам нужны груди буфером, смазливая мордашка и манеры типа "о, какой ты классный, крепкий парень!" – Он пожал плечами. – Я не могла тягаться с такими девицами. И потому решила идти в ДЕВКИ-КИСКИ.

– А?

– Добровольческий Естественнотехнический Военизированный Корпус Исполнительниц – Команда Индивидуального Содействия Космонавтам-Истребителям. Теперь это называется Армейская Нестроевая Группа Евгеники и Лечебной Обработки Чинов Космического Истребителъного Легиона... как-то так. "Космические Ангелы", знаешь?

Я знал оба названия. Правда, в мое время эта элитная космическая военная служба зовется иначе – Боевой Легион Ясельной Дестрессизации Истощенных Космонавтов-Истребителей. В темпоральном прыжке изменение значения слов и появление новых терминов – это главная головная боль. Вот, например, знаете ли вы, что словами "станция обслуживания" когда-то обозначалось место продажи нефтяных фракций? Помнится, как-то, когда у меня было задание в Эре Черчилля, одна дама сказала мне: "Я буду ждать вас на станции обслуживания, за углом". Это значило вовсе не то, о чем вы подумали; на тогдашних станциях обслуживания кроватей не было.

Он продолжал:

– Как раз тогда пришли к заключению, что нельзя отправлять мужчину в космос на месяцы и годы без возможности расслабиться, сбросить напряжение. Помнишь, может, как голосили тогда пуритане? Мало кто отважился вступить в Корпус, и это здорово повысило мои шансы. Девицы должны были быть порядочными, желательно – именно девицами, поскольку с нуля учить всегда проще, чем переучивать; они должны были быть умственно выше среднего уровня и эмоционально уравновешенны. Но большинство волонтерок были старыми потаскухами или невротичками, которым грозило сумасшествие после десяти дней в космосе. Внешность моя была ни при чем: если меня принимали на службу, то поправляли мои зубы, делали волосы волнистыми и пышными, учили походке, танцам, умению внимательно и ласково выслушивать мужчину и многому другому – плюс, естественно, основной специальности. При необходимости в ход шла пластическая хирургия – "Ничего не пожалеем для наших храбрых парней!".

И это еще не все: они заботились, чтобы сотрудница не забеременела во время срока службы, а после увольнения замужество было гарантировано почти на сто процентов. У "ангелочков" сейчас то же самое, они выходят за космонавтов – им легко найти общий язык.

Восемнадцати лет меня определили на должность "помощницы матери-хозяйки". Разумеется, я была нужна как почти дармовая прислуга, но я не возражала – все равно на службу принимали только с двадцати одного года. Я работала по дому и посещала вечернюю школу, говорила, что продолжаю изучать машинопись и стенографию, а на самом деле записалась на курс "Обаяние" – чтобы повысить шансы на вступление в корпус.

А потом я встретила этого мошенника. Сотенными бумажками карман у него был просто набит. – Мать-Одиночка скривился. – Я говорю буквально: как-то он показал мне толстенную пачку сотенных и сказал: бери, мол, сколько надо. А я не взяла, потому что он мне понравился. Это был первый мужчина, который был со мною ласков и притом не пытался стянуть с меня трусики. Чтобы чаще с ним встречаться, я бросила вечернюю школу. И это были самые счастливые дни моей жизни!.. Ну а потом... Однажды ночью, в парке, я и сняла трусики.

Он умолк.

– И что потом? – осторожно спросил я.

– И потом ничего! Больше я его не видела. Он проводил меня домой, сказал, что любит, поцеловал на прощание... и больше не появлялся. – Мать-Одиночка помрачнел. – Если б нашел – ей-богу, убил бы мерзавца!

– Да, – с сочувствием сказал я, – я хорошо представляю, каково тебе было. Но убивать его... В общем дело-то житейское, естественное. Хм-м... ты ему сопротивлялся?

– А?.. При чем здесь это?

– Очень даже при чем. Может быть, он и заслуживает, чтобы ему сломали одно-два ребра – за то, что он тебя бросил, но...

– Он заслуживает, чтобы ему все кости переломали! Погоди вот, сейчас расскажу. Короче, никто не узнал, а я решила, что все к лучшему. Я его не любила по-настоящему и, думаю, никого уже не полюблю. А после этой истории я еще больше захотела вступить в ДЕВКИКИСКИ; девственность там была не обязательна, хотя и желательна, так что я не особо расстроилась. Но скоро юбки стали мне жать.

– Забеременела?

– И еще как! Мои скряги делали вид, что ничего не замечают, пока я могла работать, а потом вышвырнули, и обратно в приют меня уже не взяли. И я приземлилась в палате благотворительной больницы и таскала горшки, пока мне не пришло время рожать. И в один прекрасный вечер уснула на столе – "расслабьтесь и глубоко дышите: раз, два..." – а проснулась в кровати, и ниже груди у меня была точно сплошная деревяшка. Тут входит мой хирург и весело так, сволочь, спрашивает: "Ну-с, как мы себя чувствуем?"

"Как египетская мумия", -говорю.

"Естественно: вы в бинтах, действительно, не хуже мумии, и нашпигованы лекарствами, чтобы не болело. Все будет в норме, но кесарево – это вам не заусеницу обрезать".

"Кесарево?! Док... мой ребенок погиб?!"

"О, нет. С ним все прекрасно".

"Фу. Мальчик, девочка?"

"Девочка, здоровая крепкая девочка. Пять фунтов и три унции".

Тут я маленько расслабилась: родить ребенка – это, скажу тебе, кое-что значит. Ну, думаю, как-нибудь устроюсь: перееду, назовусь "миссис", а малышка пусть думает, что папочка помер. Моя дочь в приюте не окажется!

Но хирург еще не все сказал, оказывается.

"Скажите, – говорит, – э-э... – Гляжу, замялся и по имени меня не назвал. – Скажите, у вас никогда не было проблем с железами внутренней секреции? Ничего странного?"

"А? – спрашиваю. – Ничего конечно. Куда это вы клоните?"

Он помялся, помялся...

"Ладно, – говорит, – вывалю на вас все разом, а потом сделаю укольчик; поспите – придете в себя. Это вам понадобится".

"В чем дело?"

"Приходилось вам слышать о шотландском враче, который до тридцати пяти лет был женщиной, а потом его прооперировали, и он стал мужчиной – с юридической и медицинской точки зрения? Он даже женился, и все было в порядке".

"А при чем здесь я?"

"Вот я же и говорю– вы теперь мужчина".

Я попыталась сесть в постели.

"ЧТО?!!"

"Ну только не волнуйтесь. В общем, вскрыл я полость, смотрю – просто черт ногу с

...

конец ознакомительного фрагмента