Текст книги "Дорога славы"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

Это был дерзкий, некрасивый человек с веселой ухмылкой и самым большим носом к западу от Дуранте – мне вспомнился нос моего старшего сержанта, уж так он близко к сердцу принимал когда называли его «Schnozzola». Но сходство на этом и заканчивалось; мой старший сержант никогда не улыбался, и у него были подленькие, свинячьи глазки; у этого человека глаза были веселые и гордые.

– Вы христианин? – осведомился он.

– Какое вам дело?

– Никакого. Кровь все равно кровь. Коли вы христианин, покайтесь. Коли язычник, призовите своих ложных богов. Я отведу вам не больше трех строф. Но я сентиментален, мне хочется знать, кого я убиваю.

– Я американец.

– Это страна? Или болезнь? Что вы делаете в Хоуксе?

– «Хоуксе»? Хокеше?

Он пожал плечами, это было видно только по взгляду, острие даже не шелохнулось.

– Хоукс или Хокеш – вопрос не в географии, а в произношении; некогда этот замок стоял в Карпатах, так пусть он будет Хокешем, если вам от этого будет веселее умирать. А теперь вперед, давайте споем.

Он приблизился так плавно и быстро, что, казалось, делал аппорт, и наши клинки зазвенели, когда я отразил его атаку в шестой позиции и нанес ответный удар, который был отбит, – ремиз, реприза, удар и атака. Фраза текла так плавно, так долго и с таким разнообразием, что зрителю могло бы показаться, что мы отдаем друг другу высшую честь.

Но я-то знал! Тот первый рывок был нацелен на то, чтобы убить меня, как и каждое его движение на протяжении всей схватки. В то же время он прощупывал меня, проверял крепость руки, искал слабинку; боюсь ли я низкого боя и всегда возвращаюсь к высокому или, может, у меня легко выбить оружие. Я не атаковал ни разу, не было ни единой возможности; каждая деталь схватки была мне навязана, я только отбирался, стараясь сохранить жизнь.

Трех секунд не прошло, как я понял, что столкнулся с фехтовальщиком лучше себя, с запястьем, равным по крепости стали и в то же время гибким, как жалящая змея. Он оказался единственным из всех встречавшихся мне фехтовальщиков, который применял приму и октаву – то есть пользовался ими так же мягко, как сикстэ и картэ. Изучает-то их всякий, и мои собственный учитель заставлял меня отрабатывать их так же тщательно, как и остальные шесть – только большинство шпажистов ими не пользуется. Фехтовальщиков можно вынудить к их применению, они это делают с неловкостью и только из боязни потерять очко.

Я явно проигрывал, и не очко, а жизнь.

Я знал задолго до конца этой тягучей первой схватки, что именно моя жизнь и была тем, что мне, по всей вероятности, предстояло проиграть.

А этот идиот при первом же ударе начал петь!

 
Меня вам, друг мой, не сразить:
Зачем вы приняли мой вызов?
Так что ж от вас мне отхватить, Прелестнейший из всех маркизов?
Бедро? Иль крылышка кусок?
Что подцепить на кончик вилки?
Так, решено: сюда вот, в бок Я попаду в конце посылки.
Вы отступаете… Вот как!
[Э. Ростан «Сирано де Бержерак». Перевод с французского Т. Щепкиной-Куперник]
 

Пока он все это пел, ему хватило времени чуть не на тридцать почти успешных попыток лишить меня жизни, а при последнем слове он вышел из боя так же гладко и неожиданно, как начал.

– Давайте, давайте, юноша! – сказал он. – Подхватывайте! Хотите, чтобы я пел в одиночку? Хотите умереть, как шут, когда на вас смотрят дамы? Пойте! И прощайтесь достойно с жизнью, чтобы последний ваш стих глушил предсмертный хрип. – Он громко топнул правой ногой, как будто танцуя фламенко. – Попробуйте! Цена от этого все равно не изменится.

Я не опустил глаз от его топота; это старый прием, некоторые фехтовальщики топают при каждой атаке, каждом обманном движении, рассчитывая, что резкий звук собьет противника с ритма или заставит его отшатнуться и поможет выиграть очко. В последний раз я на такое попался еще до того, как начал бриться.

Однако его слова подали мне определенную мысль. Выпады его были коротки – вытягиваться до конца годится, когда выделываешься на рапирах. Для настоящего Дела это слишком опасно. Все же я понемногу отступал, а позади меня была стена. Вскоре, когда он вступит в бой снова, я или буду, как бабочка, пришпилен к этой стене, или споткнусь о что-нибудь невидимое позади, полечу вверх тормашками и буду наколот, как обрывок газеты в парке. Я не мог позволить себе оставаться со стеной позади.

Хуже всего то, что сейчас в любую секунду из этой крысиной норы позади меня могла вылезти Стар и ее могло убить на самом выходе, даже если бы я сумел в это же время убить его. Если бы мне удалось развернуть его… Моя любимая была женщиной с практическим складом ума; никакое «рыцарство» не спасло бы его спину от ее стального жала. Однако счастливой контридеей было то, что если я стану поддерживать его сумасшествие, попытаюсь слагать стихи и петь, он, возможно, мне подыграет, из желания послушать, на что я способен, прежде чем убить меня.

Но я не мог позволить себе долго тянуть такое. Он нанес мне укол в предплечье, которого я даже не почувствовал. Просто царапина до крови, которую Стар залечила бы, но она быстро ослабит мою кисть, да и в низком бою я оказывался в проигрыше: от крови рукоять становится скользкой.

– Строфа первая, – объявил я, наступая на него и завязывая легкий бой на кончиках клинков. Он уважил меня, не атакуя, поигрывая с острием моего лезвия, слегка отбивая и, как перышко, парируя.

Этого я и хотел. Я начал круговое движение направо, как только стал читать стихи – и он не помешал мне:

Твиддлдам и Твиддлди Сговорились скот украсть.

Сказал Твиддлдаму Твиддлди «С седла мне как бы не упасть».

– Стойте, стойте, мой хороший! – сказал он с упреком. – Без воровства. Честь нам навеки превыше всего. Да и рифма со скандированием хромают. Кэрролл должен свободно слетать с языка.

– Попробую, – согласился я, продолжая двигаться вправо. – Строфа вторая.

Пою о двух девах из Дэлони, Как попали, увы, да в скандал они..

…И я внезапно атаковал его.

Вышло не очень-то. Он, как я и надеялся, самую малость расслабился, очевидно ожидая, что, декламируя, я продолжу имитацию боя самыми кончиками клинков.

Это его слегка застало врасплох, но отступать он не стал, а только сильно спарировал, и мы вдруг оказались в невозможном для обороны положении, телом к телу, клинком к клинку, почти сор-а-cops [72]72
  Лицом к лицу (фр.)


[Закрыть].

Он рассмеялся мне в лицо и отскочил назад, как и я, мы возвратились en gavde [73]73
  В оборонительном положении (фр )


[Закрыть]. Но я кое-что добавил. До этого мы сражались только в расчете на острия. Острие сильнее лезвия, но у моего-то оружия было и то и другое, а человек, привыкший сражаться острием, иногда легко уступает в рубке. Когда мы разделились, я круговым движением направил клинок ему в голову.

Намеревался-то я раскроить ему череп. Времени не хватило, да и силы в ударе не было, однако лоб ему справа рассекло почти до брови.

– Тоuche! [74]74
  Задет (фр.)


[Закрыть] – прокричал он. – Хороший удар, и спето неплохо. Давайте все до конца.

– Ладно, – согласился я, фехтуя осторожно и дожидаясь, пока кровь попадет ему в глаза. Из всех поверхностных ран ранение кожи черепа вызывает больше всего крови, и я на эту его рану сильно надеялся. К тому же фехтование весьма своеобразно: мозг в нем не сильно участвует, оно для этого слишком быстро. Думает кисть руки и, помимо мозга, отдает приказы ногам и телу – все, что вы думаете, это на потом, на запас сведений, как запрограммированный компьютер.

Я продолжил:

Они уже в тюрьме За кражу…

Я достал его в предплечье, так же, как и он меня, только хуже. Мне показалось, что он у меня в руках, и я пошел вперед. Но тут он сделал то, о чем я только слышал, но чего никогда не видел: он очень быстро отступил, взмахнул клинком и сменил руку.

Легче мне не стало… Фехтующие правой рукой терпеть не могут сражаться с левшой; от этого все полностью расстраивается, а левша к тому же знает все слабые места большинства владеющих правой рукой. К тому же левая рука у этого ведьмина сына была не менее сильна и искусна. Что еще хуже, теперь его ближайшему ко мне глазу не мешала кровь.

Он уколол меня еще раз, в коленную чашечку; боль вспыхнула огнем и замедлила мои действия. Несмотря на ЕГО раны, которые были намного хуже моих, я понял, что долго продержаться не сумею. Мы принялись за дело всерьез.

Есть во второй позиции одна ответная атака, жутко опасная, но – в случае удачи – блестящая. Она помогла мне выиграть несколько боев в йpйе, когда на карту ставился только счет.

Начинается она из сикстэ; противник первым наносит встречный удар. Вместо парирования на картэ, надо нажимом сковать его, скользя штопором вдоль по его клинку до тех пор, пока острие не войдет в плоть. Или можно отбить, нанести встречный удар и сцепиться с ним на выходе из сикстэ, если надо начать самому.

Недостаток этой атаки в том, что если ее не выполнить безукоризненно, то не останется времени на ответ или парирование; собственной грудью налетаешь на его клинок.

Я не пытался начать ее, с таким фехтовальщиком это невозможно; я о ней просто подумал.

Мы продолжали сражаться, каждый по-своему безупречно. Потом он слегка отступил назад при встречном ударе и едва заметно поскользнулся на собственной крови.

Моя рука приняла команду на себя; я ввинтился штопором с великолепной связкой до второй позиции – и клинок мой пронзил его тело.

На лице его выразилось удивление; чашка шпаги поднялась в салюте, и колени его подогнулись, а эфес выпал из руки. Мне пришлось, когда он падал, шагнуть вслед за своим клинком, и я хотел было выдернуть его.

Он схватил его.

– Нет, нет, друг мой, оставьте его, пожалуйста, на месте. Пусть он, как пробка в бутылке, немного придержит кровь. Ваша логика остра, она тронула мое сердце. Как вас зовут, сэр?

– Оскар Гордон.

– Доброе имя. Не годится, чтобы тебя убивал незнакомец. Скажите мне, Оскар Гордон, видели ли вы Каркассон?

– Нет.

– Посмотрите на него. Я изведал, что значит любить женщину, убить человека, написать книгу, слетать на Луну – все, все. – Он судорожно вздохнул, и изо рта показалась пена, окрашенная в розовый цвет. – Однажды на меня даже упал дом. Что за разящее остроумие! Что за цена чести, когда балка бахнет по башке? «Балка?» булка? белка, битва-бритва! – когда по башке как бритвой. Вы меня отбрили.

Он закашлялся, но продолжил:

– Темнеет. Обменяемся, если вам угодно, дарами и расстанемся друзьями. Сначала мой дар. Он в двух частях. Первая: вам везет, вы умрете не в постели.

– Надо надеяться.

– Постойте. Вторая: бритва Отца Гийома [75]75
  Логический принцип, введенный средневековым философом, отцом У. Окхэм-ским (Оккамом). Предостерегает от неоправданного введения в логические построения новых сущностей


[Закрыть] никогда не брала цирюльника, слишком уж она тупа. Теперь ваша очередь, мой хороший. Поскорее, ваш дар мне нужен. Только прежде… как кончается тот лимерик [76]76
  Шуточный стишок


[Закрыть]?

Я рассказал. Очень слабым голосом, почти в агонии он сказал:

– Как здорово. Продолжайте дальше. Пожалуйте мне ваш дар, я более чем готов. – Он попытался осенить себя.

Ну вот, я подарил ему милосердие, устало поднялся, подошел к скамье и рухнул на нее. Потом я обтер оба клинка, вычистив сначала малышку из Золингена, затем самым тщательным образом выхолил Леди Вивамус. Мне удалось встать и отдать ему честь чистой шпагой. Познакомиться с ним было великой честью.

Я пожалел, что не спросил, как его зовут. Он, по-видимому, думал, что я это знаю.

Я тяжело опустился на скамью и поглядел на гобелен, закрывающий крысиную нору в дальнем конце комнаты, и задумался, почему же не появляются Стар и Руфо? Ведь столько звона стали и звуки голосов…

Мелькнула мысль, не подойти ли туда, покричать им. Да уж слишком я устал, чтобы немедленно начать двигаться. Я вздохнул и закрыл глаза.

Из чисто ребячьего озорства (и безалаберности, за которую меня не знаю сколько раз бранили) я разбил дюжину яиц. На каик смотрела моя мать, и мне было ясно, что она вот-вот заплачет. Тут мой взор тоже затуманился. Она сглотнула слезы, мягко взяла за плечо и сказала:

– Успокойся, сынок. Яйца не стоят этого. Мне, однако, было стыдно, поэтому я вырвался и убежал. Я бежал вниз по склону, сам не зная куда, почти летел, и вдруг с ужасом понял, что сижу за рулем, а машина меня не слушается Я поискал ногой педаль тормоза, не смог ее найти, и меня охватила паника… Потом все же нашел педаль, но почувствовал, что она тонет в полу с той мягкостью, которая означает потерю давления в тормозной жидкости. Там, впереди на дороге, что-то есть, а я не вижу. Не могу даже головы повернуть, и глаза залиты, сверху в них что-то течет. Кручу руль, и ничего не изменяется – у баранки нет вилки.

В ушах стоит вопль, удар! Я рывком проснулся в своей постели и понял, что вопил я сам. Я наверняка опаздывал в школу, позор, которого мне на забыть никогда. Муки стыда, ибо школьный двор пуст; остальные ребята, умытые и причесанные, сидят на местах а я не могу разыскать свой класс. Не было времени даже в ванную сбегать, и вот я сижу за своей партой со спущенными штанами, собираясь сделать то, на что в спешке, до того как выскочить из дому, у меня не хватило времени. Все ребята тянут руки, но учительница вызывает меня. Я не могу подняться для ответа; мои штаны не просто спущены, на мне их просто нет. Если я встану, все это увидят. Ребята будут смеяться надо мной, девочки захихикают, отвернутся и задерут носы. Но самый невыносимый позор в том, что Я НЕ ЗНАЮ ОТВЕТА!

– Быстрей! Быстрей! – резко говорит учительница. – Не отнимай время у класса, Сирил. Ты Не Выучил Уроки.

Ну, в общем, да, не выучил. То есть я выучил, но она написала на доске: «Задачи 1-6», и я это понял, как «1» и «6» – а эта была под номером 4. Она мне ни за что не поверит; отговорка слишком слаба. Мы платим за гол, а не за отговорки.

– Вот такие вот дела, Спок, – продолжает мой тренер; голос его скорее печален, чем сердит. – Движение вперед – это, конечно, очень здорово. Только пока не проскочишь через голевую линию с тем вот яичком под мышкой,

– он показывает на мяч, лежащий на его столе, – ни черта не заработаешь. Вот он. Я в самом начале сезона распорядился, чтобы его покрыли позолотой и надписали. Ты так здорово играл, и я был так в тебе уверен. Он должен был стать твоим в конце сезона, на банкете в честь победы. – Он наморщил лоб и заговорил, стараясь вроде бы быть объективным. – Не скажу, что ты в одиночку смог бы все спасти. Но ты действительно ко всему относишься слишком спокойно, Спок. Может, тебе надо переменить имя. Когда путь становится труднее, надо, наверное, сильнее стараться. – Он вздохнул. – Я виноват, надо было мне прищелкнуть кнутом. А я вместо этого старался тебе вторым отцом стать. Я только хочу, чтобы ты знал, что ты не единственный, кто на этом проигрывает, – в моем возрасте не так-то легко найти другую работу.

Я натянул одеяло себе на голову; мне невыносимо смотреть на него. Но меня упорно не желают оставить в покое; кто-то начинает трясти меня за плечо.

– Гордон!

– У'ди отсюд'!

– Просыпайся, Гордон, и тащи свою задницу в штаб. Ты влип.

Влип, без сомнения. Я убеждаюсь в этом, как только захожу в канцелярию. Во рту стоит кислый вкус рвоты, и чувствую я себя ужасно – как будто надо мной прошло, наступая на меня то тут, то там, стадо буйволов. Грязных.

Старший сержант глянул на меня, когда я вошел; дал мне время постоять попотеть. Когда он все-таки поднял глаза, то, прежде чем заговорить, осмотрел меня с головы до ног.

Наконец он начинает говорить, не спеша, давая мне время почувствовать каждое слово.

– Самовольная Отлучка Из Части, терроризирование и оскорбление туземных женщин, неправомерное использование правительственной собственности… непристойное поведение… неподчинение дисциплине и неприличные выражения… сопротивление при аресте… драка со служащим военной полиции – Гордон, почему вы не украли лошадь? Конокрадов здесь вешают. Все было бы намного проще.

Он улыбается собственному остроумию. Старый ублюдок всегда считал себя остряком. Наполовину он прав.

Мне, однако, наплевать на то, что он говорит. До меня с трудом доходит, что все это было сном, просто еще одним из тех снов, которые слишком часто снились мне в последнее время из-за желания выбраться из этих исходящих болью джунглей. Даже ее на самом деле не было. Моей – как же ее звали? – даже имя ее я придумал. Стар. Моя Счастливая Звезда. О, Звездочка моя дорогая, тебя нет! Он продолжает:

– Вижу, ты снял свои нашивки. Что ж, это сэкономит время, но на этом все хорошее и исчерпывается. Формы, нет. Небрит. И вся одежда в грязи! Гордон, ты позоришь Армию Соединенных Штатов. Это тебе понятно, да? И на сей раз ты не отвертишься. Удостоверения личности при тебе нет, пропуска нет, именем пользуешься не своим. Что же, Сирил Поль, добрый мой молодец, на сей раз мы воспользуемся истинным твоим именем. В приказном порядке.

Он поворачивается на своем вертящемся стуле. Ни разу не стащил с него своей толстой задницы с тех пор, как его послали в Азию, патрули не для него.

– Меня только одно интересует. Где ты вот это достал? И с чего Это тебе пришло в голову попытаться его украсть? – Он кивает на ящик с делами позади стола.

Я узнаю то, что на нем лежит, хоть оно и было покрыто позолотой в последний раз, когда я его видел, а теперь покрыто особой черной липкой грязью, которую выращивают в Юго-Восточной Азии. Я двинулся было к нему.

– Это мое!

– Нет, нет! – отрывисто говорит он. – Легче, легче, малыш. – Он отодвигает мяч подальше. – То, что ты его украл, еще не делает его твоим. Я взял его на хранение как вещественное доказательство. К твоему сведению, герой ты липовый, медики считают, что он не выживет.

– Кто?

– Какое тебе дело кто? Ставлю четвертак против бангкокского тикула, что ты не знал, кто он, когда колошматил его. Нельзя же походя избивать местных жителей только потому, что у тебя весело на душе – у них ведь и права есть. Ты, может, не слышал? Избивать их положено только там и тогда, где и когда прикажут.

Он неожиданно улыбнулся. Вид его от этого не становится лучше. Глядя на его длинный, острый нос и маленькие, налитые кровью глаза, я вдруг осознаю, насколько он похож на крысу.

Однако он, не пряча улыбки, говорит:

– Сирил, мальчик мой, не слишком ли рано ты снял свои шевроны?

– А?

– Ага. Может, тебе еще удастся выбраться из этого дерьма. Садись. – Он резко повторил: – Сядь, я сказал. Если бы было по-моему, тебя бы просто подвели под Восьмую Статью и забыли, лишь бы от тебя избавиться. Но у Командира Роты другое мнение – великолепнейшая мысль, которая помогла бы разом закрыть все дело.

На сегодняшнюю ночь намечен рейд. Так вот, – он наклоняется, достает из стола бутылку «Четырех Роз» и две кружки, наливает обе, – выпей-ка.

Об этой бутылке знали все-все, кроме, может быть. Ротного. Но никто еще не слыхивал, чтобы старший сержант предлагал кому-нибудь выпить – за исключением одного случая, когда вслед за предложением выпить он сообщил своей жертве, что того отправляют под трибунал.

– Нет, спасибо.

– Да ладно, пей давай. Опохмелись. Тебе это понадобится. Потом сходи помойся под душем и постарайся, хоть это никого и не обманет, выглядев пристойно, когда пойдешь к Командиру Роты.

Я встаю. Выпить я хочу, мне нужно выпить. Я не отказался бы и от самой пакостной бурды – а «Четыре Розы» идут неплохо, – я не отказался бы и от той огненной воды, которой старик – как же его звали? – воспользовался, чтобы пробить мои барабанные перепонки.

Но с ним я пить не хочу. Мне здесь нельзя пить совсем ничего. Да и есть что…

Я плюю ему в лицо.

Оно выражает беспредельное возмущение, и он начинает таять. Я вытаскиваю свою саблю и бросаюсь на него.

Становится темно, а я все машу и машу кругом себя, иногда попадая во что-то, иногда нет.

ГЛАВА XVI

КТО-ТО тряс меня за плечо.

– Проснитесь!

– У'ди отсюд'!

– Вы должны проснуться, босс, очнитесь, пожалуйста.

– Да, Герой мой, ПОЖАЛУЙСТА!

Я открыл глаза, улыбнулся ей, затем попытался осмотреться. Ой-ей, вот это кавардак! На самой середине, рядом со мной, стояла толстая колонна из черного стекла, футов пять высотой. Наверху лежало Яйцо.

– Это оно?

– Да! – согласился Руфо. – Это оно! – Видуха у него была потрепанная, но он был весел.

– Да, Герой мой и защитник, – подтвердила Стар, – это подлинное Яйцо Феникса. Я проверила.

– Ммм… – я огляделся по сторонам. – А где же старый пожиратель Душ?

– Вы убили его. Еще до нашего прихода. Вы все еще держали саблю в руке, а Яйцо было крепко зажато слева в подмышке. Нам с трудом удалось их высвободить, чтобы обработать вас.

Я оглядел себя, увидел, что она имела в виду, и отвел взгляд. Ну не нравится мне красный цвет. Чтобы не думать о хирургии, я обратился к Руфо:

– Что вы так долго?

Ответила Стар:

– Я уж думала, что мы не сможем найти вас!

– Как вы меня нашли? Руфо сказал:

– Босс, мы, собственно говоря, не смогли бы вас потерять. Мы просто шли по следу вашей крови – даже когда он уходил в глухую стенку. Она настойчивая.

– Э-э… мертвецы попадались?

– Трое или четверо. Чужие, нам до них дела не было. Вернее всего, конструкты. Мы не стали задерживаться. – Он добавил: – И выбираться также начнем не мешкая, как только вы подлечитесь настолько, что сможете идти. Время не ждет.

Я осторожно согнул и разогнул правое колено. Там, где у меня был укол в коленную чашечку, боль еще оставалась, постепенно уменьшаясь, однако, из-за того, что сделала Стар.

Ноги у меня в порядке. Идти я смогу, как только Стар закончит. Только

– я нахмурился – не очень-то мне по душе снова идти через тот крысиный туннель. У меня от крыс нервная дрожь начинается.

– Каких крыс, босс? В котором туннеле? Ну, я ему и сказал.

Стар никак на это не отреагировала, просто продолжая накладывать пластырь и пришлепывать повязки. Руфо сказал:

– Босс, вы и правда встали на колени и поползли точно в таком же проходе, как и все остальные. Мне это показалось абсолютно ни к чему, но вы уже доказывали раньше, что знаете, что делаете, поэтому мы не стали спорить, а просто сделали по-вашему. Когда вы велели нам подождать, пока вы все разведаете, мы и этому подчинились. Мы прождали так долго, что Она решила: лучше нам постараться отыскать вас.

Я не стал расспрашивать дальше.

Тут же почти мы и отправились, выбрав «парадный» выход, и шли без приключений: ни тебе обманов чувств, ни ловушек – ничего, только этот путь был долог и утомителен. Мы с Руфо оставались настороже в той же позиции. Стар шла в середине и несла Яйцо.

Ни Стар, ни Руфо не знали, ожидать ли еще нападений, да и отбить что-нибудь сильнее стайки бойскаутов мы бы не смогли. Натянуть лук сумел бы один Руфо, а я уже не мог держать саблю. Но нам, однако, нужно было только дать Стар время уничтожить Яйцо, чтобы его не захватили снова.

– Ну, об этом не стоит беспокоиться, – заверил меня Руфо, – Все равно что стоять в эпицентре действия атомного оружия. Не успеете и заметить.

Когда мы вышли наружу пришлось довольно долго идти до другого Прохода в Гротовых Холмах. Мы подзакусили на ходу – я был жутко голоден – и поделили коньяк с Руфо и воду со Стар, не особенно налегая на воду. Я почти пришел в норму к тому времени, когда мы дошли до пещеры Прохода; меня даже не волновали ни небо, которое было не небом, а чем-то вроде крыши, ни неожиданные изменения силы тяжести.

Схема или «пентаграмма» в этой пещере была уже начертана. Стар пришлось лишь подновить ее, потом мы немного подождали – в том и была причина спешки, чтобы попасть сюда до того, как Врата смогут открыться. Потом ими нельзя было бы воспользоваться несколько недель или даже месяцев

– намного дольше, чем смог бы прожить в Карт-Хокеше человек.

Мы заняли места за несколько минут до срока. Я был одет как Властелин Марса – портупея, сабля и лично я. Все мы сбросили балласт до последнего, ибо Стар устала, а ей и так предстояло изрядно поднапрячься при перенесении всего живого. Она хотела сохранить любимый мой лук, но я это запретил. Все-таки она настояла, чтобы Леди Вивамус осталась со мной, и я не стал долго спорить; мне не хотелось ни на миг больше расставаться со своей саблей. Она прикоснулась к ней и сказала мне, что сабля эта – уже НЕ мертвый металл, а неотрывная моя часть.

Руфо был одет только в собственную, не слишком красивую, розовую кожу с повязками поверху; он стоял на той точке зрения, что шпага – это шпага, а дома у него есть и получше. На Стар, из профессиональных соображений, было надето не больше.

– Сколько еще? – спросил Руфо, когда мы скрестили руки.

– По обратному счету минус две минуты, – ответила она. Часы у Стар в мозгу не менее точны, чем моя шишка направления. Она вообще часами не пользовалась.

– Вы ему сказали? – произнес Руфо.

– Нет.

Руфо сказал:

– Стыда у вас, что ли, нет? Вам не кажется, что хватит водить его вокруг пальца? – Тон его стал неожиданно резок, даже груб, и я хотел было сказать ему, чтобы он не смел так с Ней разговаривать. Но Стар прервала его.

– ТИХО!

Она завела что-то речитативом. Потом:

– Вперед!

Внезапно пещера изменилась.

– Где мы? – спросил я. Вес мой увеличился.

– На планете Невии, – ответил Руфо. – По другую сторону Вечных Гор. У меня возникает сильное желание сойти повидать Джоко.

– Давай, – сердито сказала Стар. – А то слишком много болтаешь.

– Только если мой приятель Оскар от меня не отстанет. Ну как, старый товарищ? За доставку отвечаю я, потребуется около недели. Без всяких драконов. Все будут рады, особенно Мьюри.

– Оставь Мьюри в покое! – В голосе Стар появились визгливые нотки!

– Что, не нравится? – хмуро сказал он. – Женщина помоложе, и всякое такое.

– Сам знаешь, что дело не в этом!

– Да в этом, в этом, и еще как! – возразил он. – И сколько еще, по-вашему, удастся это продолжать? Это нечестно, и с самого начала было нечестно. Это…

– Замолчи! Начинаю обратный отсчет!

Мы снова взялись за руки и – ба-бах! – очутились в другом месте. Еще одна пещера, частично открытая с одной стороны наружу; воздух очень разрежен и резко холоден, и на пол нанесло снега. Выбитая в камне схема покрыта самородным золотом.

– Это где? – поинтересовался я.

– На вашей планете, – ответила Стар. – Это место называется Тибет.

– И здесь можно было бы сделать пересадку, – добавил Руфо, – если бы Она не так упрямилась. Или можно пойти пешком – хотя идти долго и тяжело; я как-то попробовал.

Меня это не прельщало. По последним моим сведениям, Тибет находился в руках недружелюбных сторонников мира.

– Долго мы здесь пробудем? – спросил я. – Сюда бы центральное отопление надо.

Мне хотелось услышать, что угодно, кроме продолжения спора. Стар была моей возлюбленной, и я не мог оставаться в стороне и слушать, как с ней грубо разговаривают. Но с Руфо мы пролили вместе столько крови, что он стал мне кровным братом; и был у него в долгу за спасенную им несколько раз жизнь.

– Недолго, – ответила Стар. Она выглядела усталой.

– Но достаточно, чтобы кое в чем разобраться, – прибавил Руфо, – настолько, что вы сможете действовать по собственному усмотрению, а то вас таскают, как кота в мешке. Она должна была бы давно вам это сказать. Она…

– По местам! – перебила его Стар. – Обратный отсчет заканчивается. Руфо, если ты не замолчишь, я оставлю тебя здесь, и ты еще раз пойдешь пешком – по глубокому снегу ногами, голыми до подбородка.

– Пожалуйста, – ответил он. – От угроз я становлюсь упрям не менее вас. Что само по себе удивительно. Оскар. Она…

– МОЛЧИ!

– …Императрица Двадцати Вселенных…