Текст книги "Трудная задача. Сборник научно-фантастических произведений"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

Соавторы: Айзек Азимов,Урсула Кребер Ле Гуин,Артур Чарльз Кларк,Джеймс Бенджамин Блиш,Жерар Клейн,Артур Порджес,Сирил Майкл Корнблат,Рассел Мэлони,Нарсисо Серрадор,Армин Джозеф Дейч
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Врач заметил ожоги. Интересно, что бы он подумал, если бы знал, что Фарнзуорту в глаз попали пятьдесят исчезающе малых водородных бомб.

Целую неделю весь мир больше ни о чем не говорил. Два миллиарда человек только об этом и спорили, только над этим и ломали голову, только это и видели во сне. С самого сотворения Земли и Солнца не было зрелища более потрясающего, чем глаз Фарнзуорта.

Однако двое из всех задумывались и о другом. Думали о незыблемом пространственно-временном континууме, где за день, протекающий по нашу сторону пентаракта, проходит всего одна минута, тогда как в ином времени, ином пространстве мы с исполинским Оливером Фарнзуортом не сводим глаз с валяющегося здесь на полу кубика, где замкнут наш мир.

В среду мы могли сказать: «Вот сейчас он подошел к телефону». В четверг: «Листает телефонный справочник». В субботу: «Сейчас, наверное, вызывает бюро повреждений…»

А утро вторника мы встретили вдвоем – вместе любовались восходом солнца. Мы не разлучались уже несколько суток, потому что потеряли сон и страшились одиночества. Когда занялся день, мы ничего не сказали: боялись произнести вслух. Но про себя подумали…

…Представили себе, как колоссальный макро-Фарнзуорт говорит: «Я тебе покажу!» и изо всех сил тычет в круглую дырочку светящейся, шипящей, дымящейся, докрасна раскаленной кочергой.

Урсула Ле Гуин
МАСТЕРА

Нагой, он стоял один во тьме и обеими руками держал над головой горящий факел, от которого густыми клубами валил дым. В красном свете факела землю под ногами было видно всего на несколько шагов вперед; дальше простирался мрак. Время от времени налетал порыв ветра; вдруг становился виден (или это только ему мерещилось?) блеск чьих-то глаз, слышалось подобное далекому грому бормотание: «Держи его выше!» Он тянул факел выше, хотя руки дрожали и факел в них дрожал тоже. Бормочущая тьма, обступив его, закрывала все пути к бегству.

Красное пламя заплясало. ярче, ветер посвежел. Онемевшие руки дрожали сильней, факел клонило то в одну, то в другую сторону; по лицу стекал липкий пот; уши уже почти не воспринимали тихого, но все заполняющего рокота: «Выше, выше держи!»… Время остановилось, но рокот разрастался, вот он уже стал воем, но почему-то (и это было страшно) в круге света по-прежнему никто не появлялся.

– Теперь иди! – бурей провыл могучий голос. – Иди вперед!

Не опуская факела, он шагнул. Земли под ногой не оказалось. С воплем о помощи он провалился во тьму и гул. Впереди не было ничего, только языки пламени метнулись к глазам – падая, он не выпустил из рук факела.

Время… время, и свет, и боль – все началось снова. Он стоял на четвереньках в канаве, в грязи. Лицо саднило, а глаза, хотя было светло, видели все как сквозь пелену тумана. Он оторвал взгляд от своей запятнанной грязью наготы и обратил его к стоящей над ним светлой, но неясной фигуре. Казалось, что свет исходит и от ее белых волос, и от складок белого плаща. Глаза смотрели на Ганиля, слышался голос:

– Ты лежишь в Могиле. Ты лежишь в Могиле Знания. Там же, под пеплом от Адского Огня, лежат и больше не поднимутся никогда твои предки.

Голос стал тверже:

– Встань, падший Человек!

Ганиль, пошатываясь, встал на ноги. Белая фигура продолжала, показывая на факел:

– Это Свет Человеческого Разума. Это он привел тебя в Могилу. Брось его.

Оказывается, рука его до сих пор сжимает облепленную грязью обуглившуюся палку; он разжал руку.

– Теперь, восстав из мрака, – торжественно и ликующе почти пропела лучезарная фигура, – иди в Свет Обычного Дня!

К Ганидю, чтобы поддержать, потянулось множество рук. Рядом уже стояли тазы с теплой водой, кто-то мыл его жесткими губками; потом его вытерли досуха. И вот он стоит чистый, и ему очень тепло в сером плаще, заботливо накинутом на плечи, а вокруг, в большом светлом зале, повсюду слышатся веселый говор и смех. Какой-то лысый человек хлопнул его по плечу:

– Пошли, пора давать Клятву.

– Все… все ли я сделал правильно?

– Все! Только слишком долго держал над головой этот дурацкий факел. Мы уже думали, что нам весь день придется рычать в темноте. Идем.

С высокого с белыми балками потолка до черного пола (футов на тридцать) ниспадал сверкающий белизной занавес, к нему и повели Ганиля.

– Завеса Тайны, – совсем буднично пояснил ему кто-то.

Говор и смех оборвались; теперь все молча и неподвижно стояли вокруг него. В этом безмолвии белый занавес раздвинулся. По-прежнему, как сквозь туман, Ганиль увидел высокий алтарь, длинный стол, старика в белом облачении.

– Поклянешься ли ты вместе с нами нашей Клятвой?

Кто-то, слегка толкнув Ганиля, подсказал ему шепотом: «Поклянусь».

– Поклянусь, – запинаясь, проговорил Ганиль.

– Клянитесь же, Давшие Клятву! – и старик поднял над головой железный стержень, на конце которого был укреплен серебряный «икс». – Под Крестом Обычного Дня клянусь не разглашать обряды и тайны моей Ложи.

– Под Крестом… клянусь… обряды… – забормотали вокруг; Ганиля опять толкнули, и он забормотал вместе с остальными.

– …Хорошо поступать, хорошо работать, хорошо думать…

Когда Ганиль повторил эти слова, кто-то шепнул ему на ухо: «Не клянись».

– …Бежать от всех ересей, предавать всех чернокнижников Судам Коллегии и повиноваться Высшим Мастерам моей Ложи отныне и до самой смерти…

Бормотание, бормотание… Одни вроде бы действительно повторяли длинную фразу, другие, похоже, нет; Ганиль, совсем растерявшись, не зная, как ему быть, пробормотал слово или два, потом умолк.

– …и клянусь не посвящать в Тайну Машин тех, кому не надлежит ее знать. Призываю в свидетели моей клятвы Солнце.

Голоса потонули в оглушительном скрежете. Часть потолка вместе с кровлей медленно, рывками начала подниматься, и за ней показалось затянутое облаками желто-серое летнее небо.

– Смотрите же на Свет Обычного Дня! – вдохновенно провозгласил старик.

Ганиль поднял голову и уставился вверх. Поднимавшаяся на оси часть крыши остановилась на полпути – по-видимому, в механизме что-то заело; раздалось громкое лязганье, потом наступила тишина. Очень медленно старик подошел к Ганилю, поцеловал его в обе щеки и сказал:

– Добро пожаловать, Мастер Ганиль, отныне и вы причастны к обрядам Тайны Машин.

Посвящение совершилось, Ганиль был теперь одним из Мастеров своей Ложи.

– Ну и ожог же у тебя! – сказал лысый.

Все они уже шли по коридору назад, Ганиль ощупал лицо рукой; кожа с левой стороны на щеке и у виска оказалась содранной – больно было дотрагиваться.

– Тебе еще повезло, что уцелел глаз, – продолжал лысый.

– Чуть было не ослеп от света Разума, а? – сказал тихий голос.

Обернувшись, Ганиль увидел человека со светлой кожей и голубыми глазами – голубыми по-настоящему, как у кота-альбиноса или у слепой лошади. Ганиль, чтобы не видеть уродство, сразу отвел взгляд в сторону, но светлокожий продолжал тихим голосом (это был тот же голос, что во время Клятвы прошептал ему: «Не клянись»):

– Я Миид Светлокожий. Мы с тобой будем работать вместе в Мастерской Ли. Как насчет пива, когда мы отсюда выберемся?

Было очень странно после всех потрясений и торжественных церемоний этого дня очутиться в сыром, пахнущем пивом тепле харчевни. Голова у Ганиля закружилась. Миид Светлокожий выпил полкружки, с видимым удовольствием стер с губ пену и спросил:

– Ну, что ты скажешь о посвящении?

– Оно… оно…

– Подавляет?

– Да, – обрадовался Ганиль, – лучше не скажешь – именно подавляет.

– И даже… унижает? – подсказал светлокожий.

– Да. Великое… великое таинство.

Ганиль сокрушенно уставился в кружку с пивом. Миид улыбнулся и сказал своим тихим голосом:

– Знаю. А теперь допивай скорей. Пожалуй, тебе следует показать этот ожог Аптекарю.

Ганиль послушно вышел за ним следом на вечерние узкие улочки, кишевшие пешеходами и повозками, среди которых пыхтели и самодвижущиеся. На Торговой площади ремесленники запирали на ночь свои будки, уже были закрыты на крепкие засовы огромные двери Мастерских и Лож на Высокой улице. То там, то здесь, словно растолкав нависающие над улицей и налезающие один на другой дома, появлялся гладкий, без окон, желтый фасад храма, украшенный полированным медным кругом. В темных недолгих летних сумерках под неподвижной пеленой облаков темноволосые с бронзовой кожей люди Обычного Дня собирались группами, стояли без дела, толкались и разговаривали, переругивались и смеялись, и Ганиль, у которого от усталости, боли и крепкого пива кружилась голова, старался держаться поближе к Мииду; хотя Ганиль и был теперь Мастером, чувство у него было такое, будто только этот голубоглазый незнакомец знает путь, которым ему, Ганилю, следует идти.

– XVI плюс XIX, – раздраженно сказал Ганиль. – Что за чушь, юноша, ты что, складывать не умеешь?

Ученик густо покраснел.

– Так, значит, не получается, Мастер Ганиль? – неуверенно спросил он.

Вместо ответа Ганиль до отказа вогнал металлический стержень в отверстие парового двигателя, который чинил юноша; прут оказался на дюйм длиннее, чем нужно.

– Это из-за того, Мастер, что большой палец у меня слишком длинный, – сказал юноша, протянув руку с узловатыми пальцами. Расстояние между суставами большого пальца было и в самом деле необычно велико.

– Да, это правда, – сказал Ганиль. Его темное лицо стало еще темнее. – Очень интересно. Но важно не то, какая у тебя мерка, а то, чтобы применял ты ее последовательно. И что еще запомни, ты, тупица, так это то, что, если сложить XVI и XIX, XXXVI не получается, не получалось и, пока стоит мир, не получится никогда, – а ты невежда и непосвященный!

– Да, Мастер. Очень трудно запомнить.

– А это, Уонно Ученик, нарочно так сделано, – послышался низкий голос Ли, Главного Мастера, широкоплечего толстяка с блестящими черными глазами. – На одну минуту, Ганиль.

И он повел его в дальний угол огромной Мастерской. Едва они отошли от ученика на несколько шагов, Ли весело сказал:

– Вам, Мастер Ганиль, немножко не хватает терпения.

– Таблицы сложения Уонно должен бы уже знать.

– Иногда даже Мастера забывают что-то из этих таблиц, – Ли отечески похлопал Ганиля по плечу. – Знаешь, ты говорил так, будто ожидал, что он это вычислит! – Главный захохотал звучным басом; его умные глаза весело блестели. – Тише едешь, дальше будешь… Если я не ошибаюсь, накануне ближайшего Дня Отдыха ты будешь у нас обедать?

– Я взял на себя смелость…

– Превосходно, превосходно! Желаю успеха! Я не против, если у нее появится такой положительный парень, как ты! Но предупреждаю честно – дочь моя своенравная девчонка, – и Главный Мастер снова захохотал.

Ганиль заулыбался, немного растерянный. Лани, дочь Главного, вертела, как. хотела, не только работавшими в мастерской юношами, но и собственным отцом. Сперва этой девушки, смышленой, живой, как ртуть, Ганиль даже побаивался. Только потом он заметил, что при разговоре с ним у нее появляется какая-то робость, а в голосе начинают звучать заискивающие нотки. Наконец он набрался духу и попросил у ее матери, чтобы та пригласила его на обед – то есть совершил первый официальный шаг к ухаживанию.

Ли уже ушел, а он все стоял на том же месте и думал об улыбке Лани.

– Ганиль, ты когда-нибудь видел Солнце?

Тихий голос, бесстрастный и уверенный. Он повернулся и встретился взглядом с голубыми глазами своего друга.

– Солнце? Да, конечно.

– Когда это было в последний раз?

– Сейчас скажу. Мне тогда было двадцать шесть; значит, четыре года назад. А ты тогда разве не был здесь, в Идане? Оно показалось к концу дня, а потом ночью были видны звезды. Помню, я насчитал восемьдесят одну, и после этого небо закрыло снова.

– Я в это время был севернее, в Келинге; меня тогда как раз посвятили в Мастера.

Миид говорил, опираясь на деревянный барьер, которым был обнесен Образец большой паровой машины. Светлые глаза его смотрели не в глубь мастерской, где вовсю кипела работа, а на окна, за которыми упорно моросил мелкий дождь поздней осени.

– Слышал, как ты сейчас отчитывал юношу Уонно. «Важно то, что, если сложить XVI и XIX, XXXVI не получается»… А потом: «Мне тогда было двадцать шесть; значит, четыре года назад… Я насчитал восемьдесят одну»… Еще немного, Ганиль, и ты бы начал вычислять.

Ганиль нахмурился и непроизвольно потер шрам, светлевший у него на виске.

– Да ну тебя, Миид! Даже непосвященные различают IV и XXX!

Миид чуть заметно улыбнулся. Он уже держал в руке свою Палку для Измерений и рисовал ею окружность на пыльном полу.

– Что это такое? – спросил он.

– Солнце.

– Правильно. Но это также и… знак. Знак, который обозначает Ничто.

– Ничто?..

– Да. Его можно использовать, например, в таблицах вычитания. От II отнять I будет I, не так ли? Но что останется, если от II отнять II? – Он помолчал. Потом постучал палкой по нарисованному на полу кругу. – Останется это.

– Да, конечно, – Ганиль, не отрываясь, глядел на круг, священный образ Солнца, Скрытого Света, Лица Бога. – Кто хозяева этого знания, священнослужители?

– Нет. – Миид перечеркнул круг «иксом». – Вот этого – да, они.

– Тогда чье… кто хозяева знания о… знаке, который обозначает Ничто?

– Да нет у него хозяина! Он принадлежит всем! Это не Тайна.

Ганиль изумленно сдвинул брови. Они говорили вполголоса, стоя почти вплотную друг к другу, словно обсуждая промер, сделанный Палкой для Измерений.

– Почему ты считал звезды, Ганиль?

– Мне… мне хотелось знать, Я всегда любил счет, числа, таблицы действий. Поэтому я и стал Механиком.

– Да. Теперь тебе ведь уже тридцать, и уже четыре месяца, как ты Мастер. А думал ли ты когда-нибудь, Ганиль, что раз стал Мастером, значит, в пределах своей профессии ты знаешь все? Отныне и до самой смерти тебе уже нечего узнавать. Просто нечего.

– Но Главные…

– …знают еще несколько тарных знаков и паролей, – перебил его Миид своим тихим и ровным голосом, – и, конечно, у них есть власть. Но в своем деле они знают не больше чем ты… Ты, может, думал, что им разрешено вычислять? Нет, не разрешено.

Ганиль молчал.

– А на самом деле, Ганиль, можно еще кое-что узнать?

– Где?

– По ту сторону городских стен.

Прошло немало времени, прежде чем Ганиль заговорил снова:

– Я не могу слушать такое, Миид. Больше не говори со мной об этом. Предавать тебя я не стану.

Ганиль повернулся и зашагал прочь. Лицо его исказилось от ярости. Но огромное усилие воли понадобилось ему, чтобы обратить эту ярость, казалось бы безосновательную, против Миида, человека уродливого не только телом, но и духом, дурного советчика, былого, а отныне утраченного друга.

Вечер оказался очень-очень приятным: веселье било из Ли ключом, его толстая жена обращалась с Ганилем, как с родным сыном, а Лани была совсем кроткой и сияла от радости. Юношеская неловкость Ганиля по-прежнему вызывала в ней непреодолимое желание его поддразнить, но, даже делая это, она была так мила и уступчива, что, казалось, еще немного и весь ее задор превратится в нежность. В какой-то миг, когда она передавала блюдо, рука ее коснулась его руки. Вот здесь, на ребре правой ладони, около запястья, одно легкое прикосновение – он помнил это так ясно! Сейчас, лежа в постели в своей комнате над мастерской, в кромешной темноте городской ночи, он застонал от переполнявших его чувств. Ухаживание – дело долгое, протянется месяцев восемь, самое меньшее, и все будет развиваться очень медленно и постепенно – ведь речь как-никак идет о дочери Главного. Нет, думать о Лани просто невыносимо! Не надо про нее думать. Думай… про Ничто. И он стал думать про Ничто. О круге. О пустом кольце. Сколько будет 0, умноженный на I? Столько же, сколько 0, умноженный на II. А если поставить I и 0 рядом… что будет означать Ю?

Миид Светлокожий приподнялся и сел в постели; откинув назад свои каштановые волосы, он пытался разглядеть, кто мечется по его комнате. Сквозь окно едва пробивался грязно-желтый свет раннего утра.

– Сегодня День Отдыха, – проворчал Миид, – уходи, дай мне спать.

Неясная фигура воплотилась в Ганиля, метание по комнате – в шепот. Ганиль шептал:

– Миид, посмотри!

Он сунул Мииду под нос грифельную доску:

– Посмотри, посмотри, что можно делать этим знаком, который обозначает Ничто!

– А, это, – сказал Миид.

Он оттолкнул Ганиля с его грифельной доской, спрыгнул с постели и окунул голову в таз с ледяной водой, стоявший на сундуке рядом с одеждой. Потом, роняя капли воды, он вернулся к кровати и сел.

– Давай посмотрим.

– Гляди, за основу можно принять любое число – я взял XII, потому что оно удобное. Вместо XII, посмотри, мы пишем I-0, а вместо XIII–II, а когда доходим до XXIV, то…

– Ш-ш!

Миид внимательно перечитай написанное. Потом спросил:

– Хорошо все запомнил?

Ганиль кивнул, и тогда Миид рукавом стер с доски заполнявшие ее красиво выписанные знаки.

– Мне не приходило в голову, – заговорил он опять, – что основой может стать любое число. Но посмотри: прими за основу Х – через минуту я объясню тебе почему, – и вот способ сделать все легче. Вместо Х будет писаться 10, а вместо XI-11, но вместо XII напиши вот что, – и он написал на доске 12.

Ганиль глядел на эти два знака как зачарованный. Наконец он заговорил каким-то не своим срывающимся голосом:

– Ведь это… одно из черных чисел?

– Да. Ты, Ганиль, пришел к черным числам сам, но как бы с заднего хода.

Ганиль, сидевший рядом, молчал.

– Сколько будет СХХ, умноженное на МСС? – спросил Миид.

– Таблицы так далеко не идут.

– Тогда смотри.

И Миид написал на доске:

1200 х 120

а потом —

0000 2400 1200 144000

Опять долгое молчание.

– Три Ничто, умноженные на XII… – забормотал Ганиль. – Дай мне доску.

Слышались только монотонный стук падающих капель за окном и поскрипыванье мела. Потом:

– Каким черным числом обозначается VIII?

К концу этого холодного Дня Отдыха они ушли так далеко, как только Миид смог увести за собой Ганиля. Правильней даже было бы сказать, как Ганиль увел Миида, так как под конец тот уже едва за ним успевал.

– Тебе нужно познакомиться с Йином, – сказал Миид. – Он может научить тебя тому, что тебя интересует. Йин работает с углами, треугольниками, измерениями. Он своими треугольниками может измерить расстояние между любыми двумя точками, даже если до этих точек нельзя добраться. Он замечательный Догадчик. Числа – само сердце его знания, язык, на котором оно говорит.

– И мой тоже.

– Да, я это вижу. Но не мой. Я люблю числа не ради них самих. Мне они нужны как средство. Чтобы с их помощью объяснять… Вот если, например, ты бросаешь мяч, отчего он летит?

– Оттого, что ты его бросил, – и лицо у Ганиля расплылось в широкой улыбке.

Он был бледен, а в голове у него звенело, как в пустом бочонке, от шестнадцати (минус короткие перерывы для еды и сна) часов чистой математики; и он уже потерял весь свой страх, все смирение. Он улыбался, как властитель, вернувшийся в родные края после долгого изгнания.

– Прекрасно, – сказал Миид. – Но почему он летит и не падает?

– Потому что… его поддерживает воздух?

– Тогда почему потом он все же падает? Почему он движется по кривой? Что это за кривая? Понимаешь, зачем нужны мне твои числа?

Теперь на властителя походил Миид, но это был не довольный собой, а рассерженный властитель, владения которого столь огромны, что с трудом поддаются управлению.

– И в своих тесных мастерских за ставнями, – презрительно фыркнул он, – они еще могут говорить о Тайнах! Ну ладно, давай пообедаем – и к Йину!

Высокий старый дом, пристроенный вплотную к городской стене, сверху вниз глядел на двух молодых мастеров своими окнами в свинцовых переплетах. Над крутыми черепичными крышами, блестевшими от дождя, нависли зеленовато-желтые сумерки поздней осени.

– Йин был, как и мы, Мастером-Механиком, – сказал Миид, пока они ждали у обитой железными полосами двери. – Теперь он больше не работает, сам увидишь почему. К нему приходят люди из всех Лож – Аптекари, Ткачи, Каменщики. Ходят даже несколько ремесленников и Мясник – он разрезает и рассматривает мертвых кошек.

Последние слова Миид произнес добродушно, но не без насмешки. Наконец дверь открылась, и слуга провел их наверх, в комнату, где в огромном камине пылали поленья; с дубового кресла с высокой спинкой навстречу им с приветствием поднялся человек.

Увидев его, Ганиль сразу вспомнил одного из Высших Мастеров Ложи – того, что кричал ему, когда он лежал в Могиле: «Встань!» Йин тоже был стар и высок, и на нем тоже был белый плащ Высшего Мастера. Только Йина отличала сутуловатость, и лицом, морщинистым и усталым, он походил на старую гончую. Здороваясь, Йин протянул Мииду и Ганилю левую руку – правой кисти у него не было, рука оканчивалась у запястья давно залеченной блестящей культей.

– Это Ганиль, – уже знакомил их Миид. – Вчера вечером он додумался до двенадцатиричной системы счисления. Добейтесь от него, Мастер Йин, чтобы он занялся для меня математикой кривых.

Йин засмеялся тихим и коротким старческим смехом.

– Добро пожаловать, Ганиль. Можешь приходить сюда, когда захочешь. Мы все здесь чернокнижники, все занимаемся ведовством – или пытаемся заниматься… Приходи, когда захочешь, в любое время – днем, ночью. И уходи, когда захочешь. Если нас предадут, так тому и быть. Мы должны доверять друг другу. Любой человек имеет право знать все; мы не храним Тайну, а ее отыскиваем. Понятно тебе, о чем я говорю?

Ганиль кивнул. Находить нужные слова ему всегда было нелегко; вот с числами обстояло совсем иначе. Слова Йина его очень тронули, и от этого он смутился еще больше. И ведь никого здесь не посвящали торжественно, никаких клятв не требовали – просто говорил спокойно и негромко незнакомый старик.

– Ну, вот и хорошо, – сказал Йин, как будто кивка Ганиля было вполне достаточно. – Немножко вина, молодые Мастера, или пива? Темное пиво удалось мне в этом году на славу. Так, значит, Ганиль, ты любишь числа?

Была ранняя весна, и Ганиль стоял в мастерской и следил за тем, как ученик Уонно снимает своей Палкой для Измерений размеры с Образца двигателя самодвижущейся повозки. Лицо у Ганиля было мрачным. Он изменился за эти месяцы, выглядел теперь старше, жестче, решительней. Да и немудрено – четыре часа сна в сутки и изобретение алгебры не прошли бы ни для кого бесследно.

– Мастер Ганиль… – робко сказал нежный голосок у него за спиной.

– Измерь снова, – приказал он ученику и удивленно повернулся к девушке.

Лани тоже стала другой. Лицо у нее было напряженным, глаза тоскливыми, и говорила она теперь с Ганилем как-то испуганно. Он совершил второй шаг в ухаживании – нанес три вечерних визита и на этом вдруг остановился. Такое произошло с Лани впервые. До сих пор никто еще не смотрел на нее невидящим взглядом – так, как сейчас смотрел Ганиль. Что же такое, интересно, видит его невидящий взгляд? Если бы только она могла узнать его тайну! Каким-то непонятным ему самому образом Ганиль чувствовал, что происходит в душе у Лани, и он испытывал к ней жалость, к которой примешивался некоторый страх.

Она наблюдала за Уонно.

– Меняют ли… меняете вы хоть иногда эти размеры? – спросила она, чтобы как-то завязать разговор.

– Изменить Образец – значит впасть в Ересь Изобретательства.

На это Лани сказать было нечего.

– Отец просил передать вам всем, что завтра Мастерская будет закрыта.

– Закрыта? Почему?

– Коллегия объявила, что подул западный ветер и, может быть, завтра мы увидим Солнце.

– Хорошо! Хорошее начало для весны, правда? Спасибо, – сказал Ганиль.

И он снова повернулся к Образцу.

Священнослужители Коллегии на этот раз не ошиблись. Вообще предсказание погоды, которому они отдавали почти все свое время, было делом неблагодарным, но хоть в одном случае из десяти они предсказывали правильно, и именно сегодняшний день оказался для них удачным. К полудню дождь кончился, и теперь облачный покров бледнел – казалось, он кипит и медленно стекает к востоку. Во второй половине дня все жители города были уже на улицах; одни взобрались на дымовые трубы, другие на деревья, третьи на городскую стену, и даже на полях, по ту сторону стены, стояли и смотрели, задрав головы, люди. На огромном внешнем дворе Коллегии ряды священнослужителей, начавших свой ритуальный танец, сходились и расходились с поклонами, сплетались и расплетались. Уже и в каждом храме священнослужитель готов был в любой момент, потянув за цепь, раздвинуть крышу, чтобы лучи Солнца могли упасть на камни алтаря. И наконец уже перед самым вечером небо открылось. Желто-серая пелена разорвалась, и между клубящимися краями разрыва показалась полоска голубизны. И с улиц, площадей, окон, крыш, стен города – единый вздох, а потом глухой гул:

– Небеса, Небеса…

Разрыв в небе расширялся. На город посыпались капли, свежий ветер сносил их в сторону, и они падали не отвесно, а наискось; и вдруг капли засверкали, словно при свете факелов ночью – но только свет, который они отражали теперь, был светом Солнца. Ослепительное, оно стояло в Небесах, и ничего, кроме него, там не было.

Как и у всех, лицо у Ганиля было обращено к небу. На этом лице, на шраме, оставшемся после ожога, он чувствовал тепло Солнца. Он, не отрываясь, глядел, до тех пор пока глаза не заволокло слезами, на Огненный Круг, Лицо Бога.

«Что такое Солнце?»

Это зазвучал в его памяти тихий голос Миида. Холодная ночь в середине зимы, и они разговаривают у Йина в доме, перед камином он, Миид, Йин и остальные. «Круг это или шар? Почему оно проходит по небу? Какой оно на самом деле величины – насколько оно от нас далеко? И ведь подумать только: когда-то, чтобы посмотреть на Солнце, достаточно было поднять голову…»

Вдалеке, где-то внутри Коллегии, раздавались лихорадочный барабанный бой и пение флейт – веселые, но чуть слышные звуки. Время от времени на ослепительно яркий лик наплывали клочья облаков, и в мире опять все становилось серым и холодным, и флейты умолкали; но западный ветер уносил облака, и Солнце показывалось снова, чуть ниже, чем прежде. Перед тем как опуститься в тяжелые облака на западе, оно покраснело, позволив на себя смотреть. В эти последние мгновения оно казалось глазам Ганиля не диском, а огромным, подернутым дымкой, медленно падающим шаром.

Шар упал, исчез.

В разрывах облаков над головой все еще видны были Небеса, бездонные, синевато-зеленые. Потом на западе, недалеко от места, где исчезло Солнце, засияла яркая точка – вечерняя звезда.

– Смотрите! – закричал Ганиль.

Но на призыв его обернулись только один или два человека: Солнце ушло, так что может быть интересного после него – какие-то звезды? Желтоватый туман, часть савана из облаков, который после Адского Огня четырнадцать поколений назад облек своим покровом из дождя и пыли всю землю, наполз на звезду и стер ее. Ганиль вздохнул, повертел затекшей шеей и зашагал домой, как и все.

Арестовали его тем же вечером. От стражников и товарищей по несчастью (за исключением Главного Мастера Ли, в тюрьме оказалась вся Мастерская) он узнал: его преступление состоит в знакомстве с Миидом Светлокожим. Сам Миид обвинялся в ереси. Его видели на поле, он направлял на Солнце какой-то инструмент – как говорили, прибор для измерения расстояний. Он пытался измерить расстояние между землей и Богом.

Учеников скоро отпустили. На третий день в камеру, где был Ганиль, пришли стражники и под тихим редким дождиком ранней весны провели его в один из внутренних дворов Коллегии. Почти вся жизнь священнослужителей проходила под открытым небом, и огромный квартал, который занимала Коллегия, состоял из приземистых строений, между которыми были дворы-спальни, дворы-канцелярии, дворы-молельни, дворы-трапезные и дворы закона. В один из последних и привели Ганиля. Ему пришлось пройти между рядами заполнивших весь двор людей в белых и желтых облачениях, и наконец он оказался на таком месте, с которого был хорошо виден всем. Он стоял теперь на открытой площадке перед длинным, блестящим от дождя столом, за которым сидел священнослужитель в золотом облачении Хранителя Высокой Тайны. В дальнем конце стола сидел другой человек; по сторонам его, как и по сторонам Ганиля, стояли стражники. Этот человек смотрел на Ганиля, и его взгляд, прямой и холодный, ничего не выражал; глаза у него были голубые, того же цвета, что и Небеса над облаками.

– Ганиль Калсон из Идана, вас подозревают в общении с Миидом Светлокожим, обвиняемым в Ересях Изобретательства и Вычисления. Вы были другом этого человека?

– Мы оба были Мастерами в…

– Да. Говорил он вам хоть раз об измерении без Палок для Измерения?

– Нет.

– О черных числах?

– Нет.

– О ведовстве?

– Нет.

– Мастер Ганиль, вы произнесли «нет» три раза. Известен ли вам Приказ Священнослужителей – Мастеров Тайны Закона, касающийся подозреваемых в ереси?

– Нет, не из…

– Приказ гласит: «Если подозреваемый четырежды ответит на вопросы отрицательно, вопросы могут повторяться с применением пресса до тех пор, пока не будет дан другой ответ». Сейчас я начну их повторять, если только вы не захотите изменить какой-нибудь из ваших ответов сразу.

– Нет, – растерянно сказал Ганиль, оглядывая бесчисленные пустые лица и высокие стены вокруг двора.

Когда внесли какую-то невысокую деревянную машину и защелкнули в ней кисть его правой руки, он все еще был больше растерян, чем испуган. Что значит вся эта чушь? Похоже на посвящение, когда они так старались его напугать; тогда им это удалось.

– Как Механик, – говорил между тем священнослужитель в золотом, – вы, мастер Ганиль, знаете действие рычага; берете вы назад свой ответ?

– Нет, – сказал, немного сдвинув брови, Ганиль.

Только сейчас он заметил: вид у его правой руки такой, будто она кончается у запястья, как рука Йина.

– Прекрасно.

Один из стражников положил руки на рычаг, торчавший из деревянной коробки, и священнослужитель в золотом спросил:

– Вы были другом Миида Светлокожего?

– Нет, – ответил Ганиль.

И он отвечал «нет» на каждый из вопросов даже после того, как перестал слышать голос священнослужителя; все говорил и говорил «нет» и под конец уже не мог отличить собственного голоса от эха, хлопками отлетающего от стен двора: «Нет, нет, нет, нет!»

Свет вспыхивал и гас, холодный дождь каплями падал на лицо и переставал, и кто-то снова и снова подхватывал его, не давая упасть. От его серого плаща дурно пахло – от боли Ганиля вырвало. Он подумал об этом, и его вырвало опять.

– Ну-ну, теперь уже все, – прошептал ему на ухо один из стражников.

Вокруг по-прежнему неподвижные белые и желтые ряды, такие же каменные у всех лица, глаза смотрят так же пристально, но уже не на него.

– Еретик, ты знаешь этого человека?

– Мы работали вместе с ним в Мастерской.

– Ты говорил с ним о ведовстве?

– Да.

– Ты учил его ведовству?

– Нет. Я пытался его учить, – голос звучал очень тихо и немного срывался; даже в окружающем безмолвии, где сейчас был слышен только шепот дождя, разобрать слова Миида было почти невозможно. – Он был слишком глуп. Он не смел и не мог учиться. Из него выйдет прекрасный Главный Мастер.