Текст книги "Марсианка Подкейн"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

3

Без паники! Двигателям – стоп! Стереть все записи! Рапорты опротестовать…

МЫ ВСЕ-ТАКИ ЛЕТИМ НА ЗЕМЛЮ!!!

Правда, не все. Остаются Па и мама, ну и тройня, конечно, тоже… Нет, лучше расскажу все по порядку.

Вчера меня ДОСТАЛО. Я как заведенная меняла малышам пеленки – как только я разбиралась с последним, первый снова был мокрый. Выть хотелось, стоило представить, что должно было быть в это самое время. Я вхожу в салон-ресторан «Космопроходца» об руку с кем-нибудь из офицеров… или даже с капитаном (пошли мне судьба такую СЛУЧАЙНУЮ ВСТРЕЧУ, я бы уже сумела пустить в ход свою коронную мину озадаченного котенка).

И на этом самом месте суровая реальность снова ткнула меня носом в пеленки. Это меня и доконало. «Авгиевы конюшни», – подумала я и заплакала.

Вошла мама, и я попросилась отдохнуть хоть пару часиков.

– Конечно, отдохни, – ответила она, даже не взглянув на меня.

Она тетешкалась с одним из младенцев и даже не заметила, что я плачу. Потом взялась перепеленывать младенца, причем того самого, которого я только что запеленала.

Перед этим она битый час втолковывала кому-то, что никуда не летит, но участвовать в новом проекте не сможет, потому что малышей нельзя оставлять даже на минуту. Словом, ее одолевал материнский зуд.

Да, мама сильно изменилась. Похоже, она накоротко замкнула цепи коры больших полушарий и отдала себя во власть дремучих инстинктов. Когда-то у нас была кошка, звали ее Мисс Полька, а потом, естественно, Мадам Полька. Так вот, мама возится с малышней, точно как Мадам Полька со своим первым пометом. Та, помнится, очень нас любила и доверяла во всем, что не касалось котят. Стоило кому-нибудь тронуть котенка, и она начинала беспокоиться. А уж если котенком хотели полюбоваться и доставали из ящика, тут же следом за ним выскакивала и мамаша, хватала его за холку и уволакивала назад. Ясно было, что только она одна знает, как следует обращаться с маленькими. При этом она яростно виляла хвостом, красноречиво показывая, что она думает о безответственных людях.

Мама сейчас как раз такая. Мою помощь она принимает лишь по необходимости – с тройней слишком много забот. Сама она всерьез думает, будто без ее присмотра я толком не смогу взять младенца на руки.

Я обиделась и ушла из детской. Какой-то инстинкт повлек меня к дяде Тому.

Как повелось, в это время он был в Клубе Лосей. Мне пришлось порядком поскучать, пока он разделывался со своими партнерами по картам. Минут через десять он наконец вышел, пересчитывая толстую пачку купюр.

– Прости, что заставил ждать, – сказал он. – Я как раз учил наших сограждан чувствовать карту, ну и пришлось задержаться, собрать плату за урок. Ну а как твои дела?

Я хотела было рассказать все по порядку, но прямо-таки захлебнулась. Дядя вывел меня в парк, усадил и угостил пакетиком воздушного шоколада. Тут я выложила ему все, и мне сразу полегчало.

Он потрепал меня по плечу.

– Не вешай нос. И запомни: никогда не бывает так плохо, чтобы не могло стать еще хуже.

Он достал из кармана фон и позвонил куда-то. Чуть погодя он сказал:

– Говорит сенатор Фрайз. Мне нужен директор. Не паникуйте, мисс, вызов неофициальный. – Через минуту он добавил: – Хайми? Это Том Фрайз. Как себя чувствует Джудит? Хорошо, хорошо… Хайми, сейчас я подъеду и запихаю тебя в один из наших баков с гелием… Минут через пятнадцать или около того. Так что у тебя еще есть время смыться из города. У меня все, – он сунул фон в карман. – Пойдем-ка, поужинаем. Никогда не вешайся натощак, моя милая, это вредно для желудка.

Дядюшка Том привел меня в Клуб Пионеров. Я не бывала там давным-давно, и с тех пор клуб, кажется, стал еще респектабельнее. У них там живые официанты… такие старые, что вполне могли быть Пионерами, а то и встречать здесь первый корабль с Земли. Все суетились вокруг моего дядюшки, а он называл их просто по именам, и они звали его просто «Том», но звучало это как «Ваше Величество». Сам хозяин подошел к нашему столику и принес десерт, а еще шесть официантов стояли наготове и подавали дяде все что нужно, ну прямо как знаменитому хирургу во время ответственной операции.

Вскоре дядюшка Том рыгнул, деликатно прикрывшись салфеткой, всех поблагодарил, и мы вышли. Жалко, что дядя не предупредил меня заранее, тогда я надела бы свое бесподобное вечернее платье. Правда, мама строго запретила надевать его, пока мне не стукнет девять лет, но ведь не каждый день удается попасть в Клуб Пионеров.

Потом мы поехали куда-то на экспресс-полосе. Дядюшка Том сидел всю дорогу, пришлось и мне сесть. Вообще-то, я предпочитаю идти, а то и бежать по полосе – так раньше попадешь на место, но дядя сказал, что ему и без того с избытком хватает беготни.

Оказалось, что мы едем в ясли Марсополиса, и от этого я совсем разволновалась. Перед дверью с табличкой «КАБИНЕТ ДИРЕКТОРА. ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ» дядюшка Том сказал:

– Поброди где-нибудь неподалеку. Ты мне еще понадобишься, – и ушел.

В приемной было полно народу, журналы на столиках были для домохозяек и молодых мамаш, так что я поболталась-пошаталась и пошла по коридору, который, оказывается, вел в детскую.

Табличка на двери предупреждала, что посетители допускаются с 16:00 до 18:30, а сама дверь была заперта. Я пошла дальше и увидела еще одну дверь, как мне показалась – весьма интересную. Правда на ней было написано: «ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН», но не пояснялось – кому. К тому же она не была заперта. Одним словом, в нее-то я и вошла.

Столько младенцев не увидишь и за целую жизнь!

Ряды, ряды и ряды прозрачных кубов с младенцами. Толком я могла рассмотреть только ближний ряд: все детишки были, наверное, одного возраста и куда больше походили на людей, чем наша троица. Они были маленькие, все и морщинках, словно печеные яблоки, и миленькие, как щенята. Многие спали, другие сучили ножками, ворковали, хватались за игрушки. Не будь между нами пластика, я бы нахватала полные руки детишек.

Еще в комнате было много девушек, то есть молодых женщин. Все они занимались с младенцами и меня не замечали. Но вдруг поблизости заплакал малыш, над его кубом зажегся свет, и одна из девушек поспешила на зов. Она открыла куб, достала младенца, пошлепала его по попке и он затих.

– Мокрый? – спросила я.

Только тут она меня заметила.

– Нет, за этим следят машины. Просто ему одиноко. – Ее голос отчетливо доносился сквозь пластик, хотя я не видела ни микрофонов, ни динамиков. Она побаюкала младенца. – Ты у нас новенькая? Заблудилась?

– Нет, – быстро ответила я, – у меня другая работа.

Просто я…

– Тогда тебе сюда нельзя, особенно сейчас. Может быть… – она довольно скептически оглядела меня, – ты ищешь класс молодых матерей?

– Нет-нет! Еще нет, – и поспешила добавить: – Я – гостья директора.

Я почти не врала. Я была гостьей гостя директора, а это почти одно и то же.

Девушка, похоже, успокоилась и спросила:

– Так что же тебе надо? Могу я помочь тебе?

– Просто расскажите мне кое-что. Я пишу что-то вроде реферата. Что у вас в этой комнате?

– Здесь шестимесячные дети, через день-другой их отправят по домам.

Няня положила младенца в куб, приладила ему молочную соску, выключила какой-то прибор снаружи, закрыла крышку, подошла к соседнему кубу и взяла другого.

– Лично я считаю, – добавила она, – что шесть месяцев – самое время. В год они уже умные и обязательно заметят перемену. А эти – нет. Им все равно, кто их нянчит… но они уже большенькие и матерям будет чуть легче. Мы знаем, как ухаживать за детьми, мы к этому привыкли. Иной раз приходится возиться с ними всю ночь напролет, но мы часто сменяемся и не устаем. Поэтому мы не раздражаемся и, уж конечно, никогда не орем на них. Конечно, малыш не понимает, когда на него кричат, ведь он еще не может разговаривать. Но он чувствует! И можно так скособочить его психику, что иного лет спустя он отыграется-таки на ком-нибудь. Ну-ну, лапушка, – (это уже не ко мне), – теперь тебе лучше? Хочешь поспать, а? Полежи спокойно, а Марша тебя побаюкает, вот ты и заснешь.

Она внимательно посмотрела ребенку в личико, потом положила в колыбель и закрыла крышку. Над одним из кубов вспыхнул свет, и Марша метнулась туда.

– У детей нет чувства времени, – добавила она, доставая из колыбели вопящую квинтэссенцию ярости. – Если уж ему что-то понадобилось – подавай прямо сейчас. Он и знать не знает…

Тут к ней подошла женщина постарше.

– С кем это ты болтаешься Ты же знаешь правила.

– Да, но… она гостья директора.

Сестра строго осмотрела меня с ног до головы.

– Директор сам послал вас сюда?

Мне срочно нужно было выбрать один из трех ни к чему не обязывающих ответов, но тут сама судьба распорядилась за меня. Мягкий голос, исходивший, казалось, отовсюду, произнес:

– Мисс Подкейн Фрайз просят пройти в кабинет директора.

Мисс Подкейн Фрайз, пройдите, пожалуйста, в кабинет директора.

Я задрала нос повыше и сказала с достоинством:

– Это меня. Будьте добры, сестра, позвоните директору, скажите, что мисс Фрайз сейчас будет у него.

И вышла с наивозможной поспешностью.

Директорский кабинет был вчетверо больше и раз в шестнадцать представительнее, чем у нас в школе. Сам директор был невысок ростом, с коричневой кожей, на нем был серый костюм, а на лице – весьма обеспокоенное выражение. Кроме него и, конечно, дяди Тома в кабинете был адвокат (тот самый, что уговаривал папу и маму) и… мой братец Кларк. Хоть убейте, не пойму, откуда он взялся… У Кларка какой-то сверхъестественный нюх на места, где что-то затевается.

Кларк глянул на меня безо всякого выражения, я холодно кивнула ему. Директор и его орел-адвокат поднялись мне навстречу. Дядя Том, оставаясь в кресле, промолвил:

– Доктор Хаймен Шенстайн, мистер Пун Квай Яу – моя племянница Подкейн Фрайз. Садись, голубка, никто здесь тебя не укусит. Директор хочет предложить тебе кое-что.

Законник встрепенулся:

– Я не думаю…

– Верно, – согласился дядя Том, – вы не думаете. Иначе вам пришло бы в голову, что не бывает событий без последствий.

– Но… Доктор Шенстайн, мы же получили от профессора Фрайза обязательство не разглашать инцидент и выплатили определенную сумму сверх обычной неустойки. Это шантаж. Я…

И тут дядя Том встал, ухмыляясь, словно маска смерти.

Казалось, он вырос раза в два.

– Что это за слово вы сказали?

– Я? – испугался адвокат. – Наверное, я оговорился. Я просто хотел…

– Я все отлично слышал, – пророкотал дядя Том, – и у меня есть три свидетеля. На этой пока еще свободной планете за такие словечки приходится отвечать перед судом. Видит бог, старый толстый Том Фрайз еще сдерет с вас последнюю рубашку в счет компенсации за моральный ущерб. Пошли отсюда, ребята.

Директор поспешил вмешаться:

– Том… сядь, пожалуйста. Мистер Пун, будьте добры, не говорите ни слова, пока я не попрошу у вас совета. Том, ты ведь отлично понимаешь, что не сможешь ни вчинить иск, ни потребовать компенсации за то, что адвокат, то есть мистер Пун, в частной беседе сказал своему клиенту, то есть мне.

– Я смогу сделать и то и другое, и все вместе. Вопрос в том, на чьей стороне будет суд, а это выяснить несложно, стоит только возбудить дело.

– И вытащить инцидент на всеобщее обозрение.

– Нет, Том, это невозможно. Мой адвокат выпалил это от избытка усердия. Правда ведь, Мистер Пун?

– Мне очень жаль, сэр. Беру свои слова обратно.

– Что скажете на это, сенатор?

Дядя Том учтиво поклонился мистеру Пуну. Тот ответил еще более учтивым поклоном.

– Идет, сэр. Я не принял оскорбление на свой счет, следовательно, его не было. – Тут дядя Том ухмыльнулся, выпятил живот и сказал ровным голосом: – Ладно, Хайми, вернемся к вашему злодеянию. Твой ход.

Доктор Шенстайн начал осторожно:

– Юная леди, мне только что сказали, будто прискорбный инцидент, который мы обсуждаем, стал причиной горького разочарования для вас и вашего брата.

– Ясное дело, – ответила я не совсем учтиво.

– Так вот… Ваш дядя говорил о последствиях. Эти самые последствия могут просто утопить нашу фирму – ей перестанут доверять. У нас особый бизнес, мисс Фрайз. На первый взгляд мы обычные инженеры, ну и, конечно, няньки, воспитатели. Но самое главное заключается в том, что мы имеем дело с древнейшими человеческими чувствами. И если хоть кто-нибудь усомнится в нашей добросовестности и компетентности, то… – тут он беспомощно развел руками, – мы и года не продержимся. Теперь-то мы знаем, отчего все так вышло. Даже при прежней методике это не могло бы повториться, а теперь мы добавили еще кое-какие процедуры. И все-таки, – он глянул на меня совсем уж беспомощно, – если хоть обмолвитесь о нашей ошибке, нас можно хоронить и не выкапывать…

Мне стало его жалко, и я уже готова была выпалить, что не проболтаюсь даже во сне, даже под страхом смерти, но тут Кларк шепнул мне:

– Осторожнее, Под! Заряжено.

Так что я ничего не сказала и продолжала смотреть на директора холодным взглядом сфинкса. Я знала – на чутье Кларка можно положиться.

Доктор Шенстайн жестом велел мистеру Пуну помалкивать.

– Итак, дорогая моя леди, я не требую от вас молчания. Как говорит ваш дядя сенатор, вы приехали сюда не для шантажа, а торговаться мне нечем. Но фирма «Ясли Марсополиса, Анлимитед» никогда не увиливает от своих обязательств, даже если они нигде не записаны. Я пригласил вас, чтобы вместе подумать, как мы можем исправить положение. Я говорю о ваших планах, которые мы нарушили, хотя и непреднамеренно. Ваш дядя сказал, что собирался в путешествие с вами и с вашей семьей… но теперь вынужден лететь один. Он летит ближайшим рейсом линии Треугольника. Скорее всего, это будет «Трезубец», он стартует через десять дней. Что если мы попытаемся хоть отчасти исправить наш промах и купим вам и вашему брату билет в первый класс Линии Треугольника, в оба конца, естественно?

Что если?! У «Космопроходца» только и плюсов, что он летает в космосе и ходит к Земле. Старый неповоротливый грузовик. А корабли Треугольника – настоящие дворцы, это все знают! Я только и смогла, что кивнуть.

– Вот и хорошо. Надеюсь, путешествие будет приятным. Но… юная леди… пообещайте, просто по доброте души, что не будете рекламировать наши ошибки.

– А разве это не входит в условия сделки?

– Никакой сделки не будет. Ваш дядя доказал, что мы должны вам это путешествие при любых условиях.

– А-а… знаете, доктор, со всеми этими сборами, беготней я так умаюсь, что мне некогда будет вспоминать о каких-то ошибках! А вы лично, похоже, совсем в этом не виноваты.

– Спасибо, – он повернулся к Кларку. – Ну а ты, сынок?

Кларк, мягко говоря, не любит, когда его называют сынком, но сейчас он просто не обратил на это внимания и холодно выдал свой ответ, точнее, вопрос:

– А как насчет дорожных расходов?

Доктор Шенстайн вздрогнул, а дядя Том расхохотался.

– Ай да парень! Я же говорил, что он прожорлив, как песчаный ящер. Мальчик далеко пойдет, если его раньше не отравят.

– Ну так что вы можете предложить?

– Вот что, Кларк. Посмотри мне в глаза. Или мы сейчас договоримся, или я запихну тебя в контейнер и отправлю в утилизатор. Тогда вообще некому будет болтать, ведь твоя сестра улетит. Предлагаю вам по тысяче, нет, по пятнадцать сотен на дорожные расходы, а ты за это навсегда опечатаешь свою вякалку… или я кликну четверых громил с черными сердцами. Мы вырежем твой язык и скормим кошкам. Ну как, заметано?

– Мне еще полагаются комиссионные – десять процентов с этих пятнадцати сотен. У сестры не хватает мозгов потребовать свое.

– Это я должен бы содрать с вас комиссионные за все. Договорились мы или нет?

– Договорились, – согласился Кларк.

Дядюшка Том поднялся.

– Вот и все, док. Он парень надежный, можешь ему верить. Так что расслабься, И вы, Квай Яу, переведите дух. Чек можете прислать завтра утром на мой адрес. Пошли, ребята.

– Спасибо, Том. Хотя, боюсь, это слово совсем не к месту. Чек будет у тебя дома раньше, чем ты сам. И… еще один вопрос…

– Слушаю, док.

– Том, я еще не родился, а ты уже жил здесь, так что я мало знаю о твоем прошлом – обычные сплетни да статья в «Кто есть кто на Марсе»… За что тебя сюда привезли, Том? Ведь не своей же волей ты сюда попал, правда?

Казалось, мистера Пуна вот-вот хватит удар. Меня тоже.

Но дядя Том не обиделся. Он от всей души рассмеялся и сказал:

– Меня обвинили в том, что я замораживаю детишек в корыстных целях. Облыжно, конечно. Я бы никогда не докатился до такого. Идемте, дети мои. Выберемся из этого гнезда вурдалаков, пока они не уволокли нас в свои подземелья.

Вечером, в постели, я сквозь дрему все вспоминала наш набег. Папа и мама ничуть не возражали – дядя Том все уладил по телефону еще до того, как мы вернулись домой. Тут кто-то из малышей заплакал, я поднялась и босиком пошлепала в детскую. Это был Дункан, мой милый братик, еще сухой, но ужасно одинокий. Я взяла его на руки, потетешкала немного, он поворковал, а потом описался, и пришлось медлить ему пеленки.

Хоть он и смотрит пока в разные стороны, мне он кажется очень хорошеньким, даже лучше, чем детишки в яслях, пусть они и старше на пять месяцев. Он уже крепко спал, когда я клала его в постельку. Пошла спать и я.

И вдруг остановилась как вкопанная. Линия Треугольника потому так и называется, что обслуживает все три планеты – Марс, Венеру и Землю. И маршрут корабля зависит от взаимного расположения планет в тот или иной момент.

Но как они расположены сейчас?

Я пошла в гостиную, отыскала еженедельник «Боевой Клич», скормила его проигрывателю… и отыскала страницы с расписанием прибытий и стартов.

Точно! Я попаду не только на Землю, но и на Венеру!

Венера! Знай об этом мама… нет, пока ей не стоит ничего говорить. А дядя Том наверняка окажется сговорчивее… там.

Наверное, я буду сильно скучать по Дункану – он такой миленький, прямо как пупсик.

4

Несколько дней я не могла урвать ни минуты, чтобы черкнуть хоть слово. Хорошо, что прививки для Терры, фотографии, паспорта и все такое прочее не пришлось делать заново, а то бы я так никуда и не улетела. Все шло наперекосяк. Правда, мама очнулась от своего атавистического изумления и здорово мне помогла. Секунды две-три она сносила вопли малышей и только потом бросалась к ним, а меня оставляла всю в булавках.

Не знаю, как собирался Кларк и собирался ли он вообще.

Он все так же слонялся по дому, молчал, а если и отвечал, то только невнятным ворчанием. И у дяди Тома, похоже, не было никаких забот. За все эти сумасшедшие дни я видела его всего два раза (я поклянчила у него багажный лимит и мой лучший из всех дядей согласился). Оба раза пришлось выскребать его из карточной комнаты в Клубе Лосей. Я спросила, как он умудряется готовиться к полету, да еще и в карты играть.

– Все очень просто, – ответил он. – Я купил новую зубную щетку. Разве нужно что-нибудь еще?

Я сказала ему, что он совершенный дикарь, а он усмехнулся и взъерошил мне волосы. Спрашивается: пресыщусь ли и я когда-нибудь космическими полетами? Наверное, да, если мне суждено стать астронавтом. Правда, Па говорит, что половина смака состоит именно в сборах… так что пресыщаться, пожалуй, не стоит.

Как бы то ни было, мама все-таки умудрилась вовремя привезти меня в челночный космопорт Марсополиса, со всем багажом и тысячей бумажек – билеты, медицинские справки, паспорт, универсальный комплект для идентификации, гарантийный сертификат родителей, три вида валюты, аккредитивы, свидетельство о рождении, полицейский сертификат, справка Службы Безопасности и не-помню-что-еще-с-печатями. Все было как полагается; я жонглировала свертком, который не влез в чемоданы, одна шляпка была у меня на голове, а другая – в руке.

(Хоть убейте, не знаю, куда потом подевалась эта вторая шляпка. Наверное, так и осталась на Марсе, но я обошлась и одной.)

Прощались мы нежно и со слезами (когда Па обнял меня, мне даже расхотелось улетать). А тут еще в порт приехали человек тридцать моих одноклассников (честное слово, не ожидала), да еще с плакатом: БОН ВОЯЖ, ПОДКЕЙН! [Счастливого пути, Подкейн! (франц.)]

Все мы перецеловались и если бы кто-нибудь из нас был нездоров, началась бы серьезная эпидемия. Меня поцеловали даже те мальчики, которые раньше даже не пытались. Я вовсе не какая-нибудь недотрога, если браться за дело спокойно и без грубостей. По-моему, инстинкты надо развивать так же, как и разум.

Только на борту челнока я обнаружила, что мне сломали корсет – папин подарок. Наверное, именно тогда я потеряла вторую шляпку – точно теперь не узнаешь. Я бы растеряла весь багаж, но дядя Том был настороже. Кроме всех прочих, нас провожали фотографы и корреспонденты – конечно, не меня, а дядю. Все кончилось разом – челнок ждать не может, он должен стартовать в определенную секунду, чтобы попасть в Деймос, хотя тот и движется гораздо медленнее Фобоса. Репортер из «Боевого Клича» до последнего силился выпытать у дяди Тома его мнение о предстоящей конференции Трех Планет, но дядя лишь указал на свое горло и прошипел:

– Ларингит.

Мы вошли в челнок и люк за нами закрылся. Наверное, это был самый мимолетный ларингит в анналах медицины: по дороге в порт дядя Том говорил совершенно нормально, в челноке – тоже.

Все челночные полеты похожи друг на друга; на Фобос ли, на Деймос ли – без разницы, Но нельзя привыкнуть ни к первому взвыву двигателей, ни к перегрузке, когда дышать-то трудно, не то что шевелиться. И в невесомости всегда странно и жутковато. Хвала Господу, желудок и вестибулярный аппарат у меня в норме, но все равно – подташнивает.

На Деймосе – та же невесомость: у спутников почти нет собственного притяжения. Поэтому прежде чем отстегнуть ремни, надо надеть подошвы с присосками Деймос отличается-таки от Фобоса, но природа-матушка тут не при чем. Фобос – часть Марсианской Республики и лететь туда можно безо всяких формальностей. Нужны только деньги, свободный день и привычка к пикникам в космосе.

А Деймос – вольный порт, он навечно арендован Администрацией Договора Трех Планет. Преступник, объявленный к розыску в Марсополисе, может здесь пересесть с корабля на корабль прямо на глазах у полицейских, а те не посмеют и пальцем его тронуть. В таком случае нужно возбудить дело в Верховном Межпланетном Суде, что на Луне, выиграть процесс и при этом доказать, что этот тип виновен не только по нашим, но и по интерпланетным законам… а уж потом просить прокторов Администрации арестовать его, если он все еще околачивается на Деймосе, что, сами понимаете, маловероятно.

Все это я знаю из школьного учебника «Основы марсианской политики». В главе «Экстерриториальность» все это убралось на полстраницы. Теперь мне дали время припомнить школьный курс: как только мы вышли из челнока, нас тут же заперли в комнате под лицемерным названием «Зал для гостей». Мы ждали «процедур». Через стеклянную стену комнаты я видела холл космовокзала – люди куда-то спешили, делали что-то непонятное, но интересное. Нам же приходилось сидеть в компании чемоданов и синеть со скуки.

С каждой минутой я все больше наливалась злобой, что на меня совсем не похоже – от природы я приветлива и любезна.

Подумать только, неужели моя мама построила все это для того, чтобы меня держали в стеклянной коробке, как белую мышь в виварии.

(Честно говоря, мама только достраивала Деймос, начали-то марсиане, когда у них под рукой оказался блуждающий астероид. Бог весть сколько миллионов лет назад космос им надоел, и все свое время они с тех пор тратят на разбор того-и-этого-не-разбери-поймешь. Так что Деймос был здорово запущен, когда за дело взялась мама. Ей пришлось полностью его перестраивать, от скорлупы до косточки.)

Как бы то ни было, все, что я видела сквозь стеклянную стенку, было плодом маминых талантов, изобретательского и инженерного. Я начала закипать. Кларк уединился в углу с каким-то типом, они тихо беседовали. Несмотря на свои антисоциальные наклонности, Кларк везде и всюду находит знакомцев, хоть бы и во втором колене. Временами он напоминает мне функционера какого-то подпольного братства – у него довольно сомнительные знакомые, и он никогда не приводит их домой.

Злиться на пару с Кларком – одно удовольствие: он всегда готов помочь ненавидеть что-нибудь ненавистное и при этом найдет резоны, из которых станет ясно, что положение еще даже, чем тебе думалось вначале. Но он был занят, так что оставался только дядя Том. Ему-то я и стала жаловаться, как, мол, возмутительно, что свободных граждан Марса на марсианской же Луне держат взаперти, словно зверей, и все из-за Администрации Договора Трех Планет и ее дурацких правил.

– Политики! – процедила я. – Честное слово, я все устроила бы гораздо лучше.

– Конечно, – серьезно согласился дядя. – Но ты еще не все понимаешь.

– Еще как понимаю!

– Нет, голубка моя. По-твоему, было бы логичнее позволить пассажирам шататься по магазинам. И это верно: зачем держать тебя здесь, когда ты могла бы осчастливить дюжину спекулянтов своими деньгами. То, что для тебя – мелочь, для них – мечта всей жизни. И вот ты произносишь: «политики», словно это какая-то брань, и думаешь, будто все объяснила. – Он перевел дух. – А вот это НЕ верно. Политика – вовсе не зло, это самое чудесное из людских изобретений. Хорошая политика – и все прекрасно… плохая – тоже хорошо.

– Как это? – вымолвила я.

– А ты подумай сама. Политика – это способ вести дела… без драки. Мы торгуемся из-за каждой мелочи, в чем-то уступаем друг другу, причем каждый думает, что обжулили именно его, спорим до хрипоты и, наконец, кое-как договариваемся, не разбивая при этом голов. Вот что такое политика. Есть и другой способ – разбить-таки эти головы… Так и бывает, когда одна или обе стороны больше не желают торговаться. Поэтому-то я и говорю, что хороша даже плохая политика… ведь единственная альтернатива – насилие и страдания.

– Э-э… странные слова для ветерана Революции. Сдается мне, дядя Том, что среди кровожадных злодеев, что подняли пальбу, был и ты. Так говорит Па.

Он ухмыльнулся.

– Я большей частью увертывался. Если политика не срабатывает, надо драться. Наверное, надо пострелять в человека, чтобы он понял, насколько лучше путаться в политических дрязгах, чем подставлять лоб под пули. – Он нахмурился и вдруг сделался совсем старым. – Самая трудная из жизненных проблем: когда говорить, а когда – драться. – Тут он улыбнулся и снова помолодел. – Это не люди изобрели войну, она появилась задолго до нас. Но мы изобрели политику. Вникни, малышка: ведь Homo sapiens – самое безжалостное, самое злобное, самое хищное и, уж конечно, самое смертоносное животное в этой планетной системе. Но именно человек придумал политику! Он придумал, как сосуществовать с себе подобными, и в результате мы не убиваем друг друга, во всяком случае, как правило. И чтобы я больше не слышал, как ты ругаешься словом «политика».

– Прости, дядя Том, – покорно сказала я.

– Так я тебе и поверил. Но если эта мысль поварится в твоей голове лет двадцать-тридцать, ты, может быть… Ага! Вот твой мучитель, девочка – тот самый бюрократ, поставленный сюда грязными политиканами специально для того, чтобы неправедно держать тебя в заточении подлом. Так вцепись же ему в очи, покажи, что ты думаешь об его идиотских инструкциях.

Я светила гордым молчанием. Никогда не угадаешь, шутит дядя Том или нет; он любит поводить меня за нос, да еще и оторвать не прочь. Сейчас он имел в виду проктора Администрации Трех Планет – тот стоял на пороге нашего загона и напоминал служителя зоопарка, когда тот смотрит, чисты ли клетки.

– Паспорта! – каркнул он. – Сперва дипломатические. – Он оглядел нас попристальнее и засек дядю: – Пожалуйста, Сенатор.

Дядя Том покачал головой:

– Спасибо, но сейчас я просто турист.

– Как вам будет угодно, сэр. Прошу построиться в порядке, обратном алфавитному.

Это отбросило нас в самый хвост очереди, и пошла изнуряющая волокита на полных два часа: паспорта, медицинские свидетельства, проверка багажа. Марсианская Республика не взимает таможенной пошлины, но зато есть куча вещей, которые нельзя вывозить без специального разрешения. В первую очередь, это марсианские древности. Па часто прохаживался по адресу первых исследователей, которые изрядно выпотрошили Марс, отчего бесценные марсианские артефакты хранятся теперь в Британском музее и в Кремле. Кое-что, например, наркотики, нельзя вывозить ни при каких обстоятельствах. Пистолеты и другое оружие можно вывозить, но на корабле они обязательно сдаются казначею.

Именно во время проверки Кларк решил блеснуть своим аномальным юмором. Вдоль очереди пустили длиннющий список запрещенных к вывозу предметов – захватывающий перечень, я и не знала, что нелегального, аморального и смертоносного может быть так много.

– Хотите-заявить-о-чем-нибудь? – одним духом выпалил инспектор, когда семейство Фрайз добралось до барьера. Сам он был с Марса и, подняв глаза, сразу узнал дядю Тома. – О-о! День добрый, Сенатор! Польщен и счастлив нашей встречей. Думаю, ваш багаж не нужно проверять. Эти молодые люди с вами?

– Пошманали бы вы все-таки мое хозяйство, – посоветовал дядя Том. – А то я волоку оружие для интерпланетных подразделений нашего Легиона. А детки – мои племяши. Вот за них я ручаться не стану; оба они – подрывные элементы. Особенно девчонка; пока мы ожидали, она призывала к ниспровержению основ государства.

Инспектор улыбнулся.

– Пожалуй, не будет беды, если вы провезете пару ружей, Сенатор: вы-то знаете, с какого конца за них берутся. Ну а вы, ребята? Хотите о чем-нибудь заявить?

– Мне не о чем заявлять, – ответила я с ледяным достоинством.

И тут встрял Кларк.

– Я хочу заявить, – пискнул он срывающимся голосом. – У меня два кило «пыльцы блаженства»! А кому какое дело? Я заплатил за нее наличными и не позволю толпе бюрократов заиграть мою собственность.

Тон его был довольно вызывающим, а морда прямо-таки кирпича просила.

Все мигом переменилось. Инспектор собирался формы ради заглянуть в один из моих чемоданов, и тут мой дурак-братец нарочно начал бузу. Стоило прозвучать словам «пыльца блаженства», как вокруг нас выросли еще четыре инспектора. Судя по акценту, двое из них были с Венеры, остальные – с Земли.

Конечно, для нас, марсиан, эта пыльца не представляет ничего особенного. Настоящие марсиане пользуют ее, как люди – табак, но без каких-либо вредных последствий. Что они с нее имеют – мне неведомо. Кое-кто из «песчаных крыс» перенял эту привычку у марсиан. Однажды, на уроке биологии, мы попробовали ее под надзором учителя – и никто не поймал ни малейшего кайфа. Мне, помнится, на весь день заложило нос.

Ровным счетом ноль в квадрате.

Другое дело – аборигены Венеры. Ради «пыльцы блаженства» они готовы на все, причем она превращает их в кровожадных маньяков. Пыльца очень дорого стоит на тамошнем черном рынке… а ее хранение автоматически карается пожизненным заключением на спутниках Сатурна.