Текст книги "Небесный фермер (Farmer in the Sky)"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 6.
E = M C квадрат

После разборки я отправился на поиски отца. Легче было найти иголку в стоге сена, но я упорно продолжал расспросы и в конце концов отыскал его. У отца с Молли была отдельная каюта. Там же сидела и Пегги. Мысль о том, что она летит вместе с ними, неприятно кольнула меня, но потом я сообразил, что койки-то всего две, – а значит, Пегги, скорее всего, должна спать в общей спальне, вместе со всей детворой старше восьми лет. Отец возился, открепляя койки и перемещая их со стены на пол. Когда я вошел, он прервал свое занятие. Мы сели потрепаться. Я рассказал о капитанской разборке.

– Мы смотрели по видео, – кивнул отец. – Правда, твоей физиономии я не разглядел. Я объяснил, что мне не пришлось давать свидетельские показания.

– Почему? – заинтересовалась Пегги.

– Откуда я знаю? – Я снова вспомнил, как проходила разборка, и спросил: – Слушай, Джордж, а правда, что капитанская власть на корабле – это последние в мире остатки абсолютной монархии? Отец поразмыслил и сказал:

– М-м-м… Я бы назвал его конституционным монархом. Но что монархом – это несомненно.

– То есть мы должны ему кланяться и говорить «Ваше величество»? – предположила Пегги.

– Я бы тебе не советовала, Пегги, – отозвалась Молли.

– Почему? Это было бы забавно.

– Могу себе представить, – улыбнулась Молли. – Думаю, капитан просто положит тебя на колено и отшлепает.

– Он не посмеет! Я буду кричать! Я не разделял ее уверенности. Особенно когда вспомнил про четыреста миллионов миль грязных тарелок. Про себя я решил, что, если капитан скомандует «Жаба!» – я тут же подпрыгну и квакну. Пусть даже капитан Харкнесс и был монархом, но властвовать он явно не стремился; первое, что он велел нам сделать, это провести выборы в судовой совет. А потом вообще перестал показываться на глаза. Голосовать могли все, кому стукнуло восемнадцать. Впрочем, мы тоже приняли участие в голосовании: нам велели избрать совет юниоров. Хотя этот орган так и остался чисто формальным. Совет же, избранный взрослыми – настоящий совет, – обладал на корабле реальной властью. Даже наказаниями за провинности капитан больше не занимался: суд, перешел в ведение совета. Отец говорил, что капитан просматривает и утверждает решения совета, прежде чем они обретают законную силу, но я что-то не припомню, чтобы капитан оспорил хоть одно решение. И можете себе представить, каким было первое постановление совета после того, как он разобрался с мелочевкой типа режима питания и так далее? Они постановили, что мы должны ходить в школу. Совет юниоров незамедлительно собрался и заявил протест, но это ничего не изменило. Решение осталось в силе. Пегги входила в состав совета юниоров. Я спросил ее, почему она не подаст в отставку, – ведь совет продемонстрировал свою полную беспомощность. Честно говоря, мне просто хотелось ее подразнить: Пегги, надо отдать ей должное, изо всех сил отстаивала наши интересы. Как ни странно, затея со школой оказалась не такой уж плохой. Мы томились от безделья, глазеть на звезды быстро надоело; все они одинаковы. К тому же первым уроком оказалась экскурсия по кораблю – вещь, безусловно, интересная. Нас разбили на группы по двадцать человек, так что экскурсия заняла целый день – по судовому времени, разумеется. «Мейфлауэр» был круглым как шар с выступающим конусом с одной стороны. Верхушка конуса представляла собой сопло, или «горелку», как называл его наш гид, главный инженер Ортега. Если считать, что сопло находится на корме, то носом корабля будет та часть шара, где расположена рулевая рубка, окруженная каютами членов экипажа, в том числе и капитанской. «Горелка» и двигатели были отделены от остальных помещений тяжелым противорадиационным экраном. От экрана к рулевой рубке тянулся здоровенный трюм в форме цилиндра диаметром более сотни футов, разделенный перегородками на отсеки. Там хранились грузы, предназначенные для колонии: машины, образцы почвы, оборудование и Бог знает что еще. А вокруг этого центрального цилиндра располагались пассажирские палубы: непосредственно у обшивки корабля палуба «А», под ней «Б», еще ниже «В», а потолок палубы «Г» представлял собой внешнюю стенку трюма. На этой нижней палубе были сосредоточены общие помещения: комнаты отдыха, столовые, кухня, спортзал, лазарет и так далее, а на трех верхних палубах – каюты. Палубу «А» пришлось приспосабливать к изогнутой поверхности шара, так что через каждые десять-пятнадцать футов вы обязательно натыкались на ступеньки, а потолки существенно отличались по высоте. У самой кормы и на носу расстояние между полом и потолком не превышало шести футов, и там жили самые маленькие пассажиры, зато в других местах потолки на палубе «А» возвышались аж на двенадцать-тринадцать футов. Изнутри было довольно трудно представить себе общую планировку корабля – казалось, все на нем перемешано в кучу. Мало того: искусственное тяготение, для создания которого корабль вращался вокруг своей оси, искажало всю перспективу. Где бы вы ни стояли, палуба под вами была ровной, зато спереди и сзади круто загибалась кверху. Но дойти до этого изгиба было невозможно: вы шли вперед, а пол под ногами по-прежнему оставался ровным. Если не полениться, можно было обогнуть весь корабль, сделав полный круг, и вернуться к исходной точке: это ничего не меняло. Сомневаюсь, что я смог бы разобраться в планировке судна, если бы мистер Ортега не начертил нам условную схему. Главный инженер объяснил, что корабль вращается со скоростью три и шесть десятых оборота в минуту, то есть за час делает двести шестнадцать полных оборотов. Этого достаточно, чтобы сила тяжести на палубе «Б» достигла одной трети земной. Расстояние от оси «Мейфлауэра» до палубы «Б» семьдесят пять футов; моя палуба «А» расположена дальше от центра, а следовательно, гравитация у нас примерно на одну десятую больше, а на палубе «В» – наоборот, меньше. Что касается нижней палубы, то там сила тяжести уже значительно слабее, так что ничего удивительного, если у вас закружится голова, когда вы резко встанете из-за стола. Рулевая рубка расположена прямо на оси: говорят, там можно поплавать в невесомости, даже при вращении корабля; впрочем, случая убедиться в этом самому мне так и не представилось. Вращение создавало еще один побочный эффект: космос все время находился под нами, «внизу». Я имею в виду, что иллюминаторы можно было разместить только в одном месте – на полу верхней палубы. Там они и находились, четыре штуки, огромные, каждый в своем отсеке. Мистер Ортега провел нас в одну из обзорных галерей. Иллюминатор – большая круглая кварцевая пластина, встроенная в пол, – был огражден перилами. Ребята, первыми вошедшие в галерею, устремились к перилам и быстренько попятились; две девчонки взвизгнули. Я протолкался вперед, подошел к ограждению и глянул вниз. Передо мной открылась бездонная глубина космоса, миллионы триллионов миль – и все они уходили из-под ног. Я не дрогнул – Джордж говорит, что я скорее акробат, нежели акрофоб, – но все же схватился за поручень покрепче. Кому охота падать с такой высоты? Кварцевая пластина совсем не отражала света, и казалось, что между тобой и царством вечности нет никаких преград. Хуже всего, что из-за вращения звезды не стояли на месте, а ползали из стороны в сторону. Откуда-то слева вынырнул ковш Большой Медведицы, крутанулся, проплыл прямо у меня под ногами направо, исчез – и через пару секунд появился снова.

– С меня, пожалуй, хватит, – сказал я и уступил место желающим. Таковых больше не оказалось. Затем мы посетили небольшую плантацию на гидропонике. Ничего особенного – обыкновенные растения, которые возмещали вдыхаемый нами кислород. В основном водоросли, хотя был еще и небольшой огородик с овощами. Я спросил: как же они существовали, пока на борту не было пассажиров? Ортега указал на баллон с углекислым газом, встроенный в стену.

– Приходилось подкармливать их, конечно. В общем-то я и сам бы мог догадаться, не Бог весть какая премудрость. Главный инженер отвел нас назад в столовую, усадил и прочел небольшую лекцию о судовых двигателях. В развитии космического кораблестроения, сказал он, можно выделить три этапа. Вначале ракеты летали на химическом топливе и в принципе почти не отличались от военных ракет, которые немцы использовали во время второй мировой войны. Единственное различие заключалось в том, что космические ракеты были многоступенчатыми.

– Вы, ребята, слишком молоды и этих ракет не видели, – сказал инженер, – но это были самые большие космические корабли, когда-либо построенные людьми. Большие по необходимости и ужасно неэффективные. Как вы знаете, Луны впервые достигла четырехступенчатая ракета. В длину она почти не уступала «Мейфлауэру», но полезного груза могла нести меньше тонны. Характерно, что с развитием технологии корабли уменьшались, а не увеличивались в размерах. Следующим этапом стали ракеты с атомными двигателями. Это был значительный прогресс; отпала необходимость в ступенях. Такая ракета, размером с «Дедала», не нуждалась в катапультировании, чтобы оторваться от Земли и слетать на Луну или даже на Марс. Но у этих кораблей остались те же недостатки, что были у прежних ракет: они целиком зависели от атомного реактора, который должен был разогреть реактивную массу и вытолкнуть струю через сопло, – в точности как их предшественники зависели от химического топлива, выполнявшего аналогичную функцию. Последним достижением технологии стали корабли, превращающие массу в энергию, такие, как «Мейфлауэр». Возможно, мы достигли высшей точки в кораблестроении, поскольку суда такого типа теоретически способны достигнуть скорости света. Возьмем, к примеру, наш полет: мы разгонялись при нормальной силе тяжести в течение четырех часов и двадцати минут – и набрали скорость более девяноста миль в секунду. Если бы мы продолжали лететь с ускорением чуть больше года, корабль почти достиг бы скорости света. Что касается энергии, то на таких кораблях ее в избытке. При стопроцентной эффективности трансформации достаточна будет превратить в энергию всего один процент массы корабля и еще один процент использовать в качестве рабочего тела для реактора. Таким будет «Звездный скиталец», когда его построят. Какой-то малыш поднял руку:

– Мистер главный инженер!

– Да, сынок?

– А если прибавить еще несколько недель – корабль превысит скорость света?

– Нет, – покачал головой мистер Ортега.

– Почему, сэр?

– Ты хорошо знаешь математику, сынок?

– Ну… то, что учат в школе.

– Боюсь, тогда нет смысла объяснять. Просто поверь мне на слово: самые великие ученые умы уверены, что это невозможно. Вообще-то этот вопрос уже давно не давал мне покоя. Почему нельзя лететь быстрее света? Мне прекрасно известно, что уравнения Эйнштейна доказывают, что скорость больше световой – это величина, не имеющая смысла, нечто вроде веса песни или цвета звука, поскольку в нее входит квадратный корень из минус единицы. Но все это теория, а как показывает история развития науки, если она вообще чего-то стоит, ученые меняют свои теории не реже, чем змеи кожу. Я поднял руку.

– О'кей, – сказал инженер. – Говори, вихрастый.

– Мистер Ортега, что, по-вашему, произойдет со «Звездным скитальцем», если при скорости, близкой к световой, капитан вдруг резко увеличит ускорение, скажем, до шести «g»? Учитывая, что превысить скорость света невозможно?

– Ну, корабль… Скажем так… – Он запнулся и усмехнулся совсем мальчишеской улыбкой: – Слушай, парень, ты мне таких вопросов не задавай. Я всего лишь инженер с мохнатыми ушами, а не физик-математик. – Он задумался и добавил: – Честно говоря, я не знаю, что произойдет, но многое отдал бы, чтобы выяснить. Может, тогда удалось бы своими глазами увидеть, на что он похож, корень из минус единицы. – И быстро сменил тему: – Вернемся к «Мейфлауэру». Вы, наверное, знаете, что первый «Звездный скиталец» не вернулся и «Мейфлауэр» планировали сделать «Скитальцем» номер два. Но конструкция корабля устарела еще до того, как его начали монтировать. Поэтому имя «Звездный скиталец» отдали новому звездолету, а наш корабль назвали «Мейфлауэром» и передали колониальной службе. Вам, ребята, крупно повезло. Раньше колонисты проводили в космосе два года и девять месяцев, прежде чем добирались до Ганимеда. Вы же долетите туда за два месяца.

– А быстрее нельзя? – раздался чей-то голос.

– Можно. Но не нужно. Это чревато всякими осложнениями в астронавигации и пилотировании. На кораблях такого типа энергетика опережает всю прочую технику. Наберитесь терпения; ваши внуки будут преодолевать расстояние до Ганимеда за неделю при постоянной нормальной силе тяжести. Кораблей будет так много, что им понадобится дорожная полиция и, может быть, удастся вывозить с Земли весь излишек населения, который прибавляется за год. Ладно, хватит об этом. Кто из вас мне скажет, что означает «E равно М С квадрат»? Я мог бы ответить на вопрос, но я уже один раз поднимал руку, и мне не хотелось прослыть выскочкой. В конце концов парень постарше сказал:

– Это означает, что массу можно превратить в энергию.

– Верно! – согласился Ортега. – Первым подтверждением тому явилась атомная бомба, испытанная в 1945 году в Аламогордо, штат Нью-Мексико. Испытание было экстренным – люди еще не умели управлять атомной энергией; все, что они могли, это с треском взорвать бомбу. Затем начали строить атомные электростанции, работающие на уране, но их эффективность была ниже всякой критики, ибо в энергию превращалась микроскопически малая доля массы. Так продолжалось до тех пор, пока Килгор не открыл уравнения трансформации энергии – какие именно, узнаете, когда подрастете, если будет желание. Так вот, Килгор показал, как можно на практике подступиться к уравнению Эйнштейна, открытому еще в 1905 году. Но люди все еще не знали, как управлять этим процессом. Для трансформации массы в энергию требуется дополнительная специфическая масса, которая не станет превращаться в энергию, когда не нужно, и будет удерживать реакцию в заданных пределах. Обычный металл для этой цели не годится – с таким же успехом можно использовать сливочное масло. Но уравнения Килгора, когда их сумели правильно прочесть, дали ответ и на этот вопрос. А теперь скажите мне: кто знает, сколько энергии можно получить из грамма массы? Никто не знал.

– Ответ все в том же старом добром уравнении Эйнштейна, E=MxC квадрат. Из одного грамма массы получается девять на десять в двадцатой степени эргов. Он записал уравнение: 1 г = 9 x 10 в двадцатой степени эргов.

– Вроде не так уж и много, да? – продолжал инженер. – Попробуем записать иначе. И записал: 900 000 000 000 000 000 000 эргов.

– А теперь прочитаем: девятьсот миллионов триллионов эргов. Все равно это вам мало что говорит, верно? Такие числа непостижимы для восприятия. У физиков-атомщиков всегда под рукой целый бочонок нулей, как у плотника – ящик с гвоздями. Попробую еще раз. Фунт массы – любой массы, скажем, фунт перьев, – превращенный в энергию, дает пятнадцать триллионов лошадиных сил note 10Note10
  1 лошадиная сила = 736 Вт.


[Закрыть] в час. Теперь понимаете, почему «Мейфлауэр» собирали на орбите и почему он нигде не может приземлиться?

– Слишком горячий, – предположил кто-то из ребят.

– Мягко сказано. Если бы «Мейфлауэр» стартовал из космопорта в Мохаве, Лос-Анджелес и другие поселения на юге Калифорнии превратились бы в раскаленную лаву, а радиация и жара поубивали бы людей на всем калифорнийском побережье. Потому-то экран, который вы видели, преграждает доступ к корабельным двигателям и горелке. К несчастью, Горлодер Эдвардс оказался в нашей группе, поскольку мы были из одной каюты. И конечно же, он не мог не выступить.

– А если потребуется ремонт?

– Там нечего ремонтировать, – ответил инженер. – Никаких механически движущихся деталей там нет.

– Ну а вдруг все-таки? – не унимался Горлодер. – Как же вы сможете отладить двигатель, если к нему совсем нет доступа? Горлодер способен вывести из себя святого. В голосе инженера зазвучали нетерпеливые нотки:

– Поверь мне, сынок, даже если бы ты мог добраться до него, ты вряд ли захотел бы это сделать. Ей-Богу, вряд ли! Горлодер хмыкнул:

– Но если ремонт невозможен – зачем тогда в экипаже инженеры? Мы затаили дыхание. Мистер Ортега побагровел, но сказал совершенно спокойно:

– Полагаю, затем, чтобы отвечать на дурацкие вопросы всяких молокососов вроде тебя. – Он повернулся к аудитории и спросил: – Есть еще вопросы? Вопросов, естественно, не было.

– Думаю, на сегодня достаточно, – объявил инженер. – Урок закончен. Позже я рассказал обо всем отцу. Он помрачнел:

– Боюсь, главный инженер Ортега не сказал вам всей правды.

– Чего?

– Во-первых, у него хватает забот и по эту сторону экрана: здесь полно всяких механизмов. А во-вторых, если понадобится, он сможет добраться до двигателя.

– Как это?

– Существуют меры предосторожности, предусмотренные для экстренных случаев. И тогда мистер Ортега сможет воспользоваться своей привилегией: надеть скафандр, выйти в космос, добраться до кормы и принять эти меры.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что через несколько минут после этого помощник главного инженера автоматически продвинется по службе. Главных инженеров, Билл, не зря подбирают так тщательно – и не только по уровню технической подготовки. В груди у меня похолодело; мне даже думать об этом больше не хотелось.

Глава 7.
Космические скауты

Как только спадает первое возбуждение, путешествие на космическом корабле становится скучнейшим времяпрепровождением.. Никаких тебе пейзажей за окном, заняться совершенна нечем, да и негде. Как-никак на борту «Мейфлауэра» почти шесть тысяч человек, тут особо не разгуляешься. Возьмем, к примеру, палубу «Б» с ее двумя тысячами пассажиров. От носа до кормы у нее 150 футов, а окружность цилиндра – 500 футов. Таким образом, получается в среднем сорок квадратных футов на пассажира, но львиную долю их съедают лестницы, переходы, переборки и так далее. В результате на каждого из нас приходилась только та площадь, которую занимала койка, плюс еще пятачок – рядом постоять, когда не спишь. Для родео места, прямо скажем, маловато. Даже в салочки и то не поиграешь. Палуба «А» была чуть больше, «В» – чуть меньше, но в среднем выходило то на то. Совет установил скользящий график, чтобы мы не ходили друг у друга по головам в столовой и в душе. Пассажиры на палубе «А» жили по гринвичскому времени; для палубы «Б» определили временной пояс «плюс восемь», как на берегу Тихого океана, а для «В», наоборот, «минус восемь», как на Филиппинах. Таким образом, мы существовали в разных временных поясах, хотя официально корабельные сутки отсчитывались по Гринвичу, а все эти ухищрения преследовали лишь одну цель – обеспечить нормальную работу кухни и столовых. Кормежка превратилась в наше основное развлечение. Встаешь с утра – не столько уставший, сколько утомившийся от скуки – и ждешь завтрака. Потом пытаешься сообразить, как убить время до обеда. И весь день напролет томишься ожиданием, когда же наконец наступит вожделенный миг обеда. Поэтому, надо признать, идея со школой оказалась удачной. По два с половиной часа утром и после обеда мы проводили на занятиях. Правда, некоторые взрослые ворчали, что столовые и все свободные помещения вечно забиты школьниками, но чего, собственно, они от нас хотели? Чтобы мы вбили крюк в небо и подвесились на нем? В любом случае, собранные в классы, мы занимали меньше места, чем если бы болтались по коридорам. Школа у нас получилась оригинальная. В грузовом отсеке хранились какие-то учебные пособия, но подобраться к ним было сложно, да и места для них все равно не хватало. Каждый класс насчитывал двадцать пять ребят и одного взрослого, который что-нибудь о чем-нибудь знал. (Вы не поверите, как много взрослых вообще ничего не знают!) Учителя делились с нами своими познаниями, а потом мы задавали вопросы и нам задавали вопросы. Никаких тебе экзаменов, лабораторных работ, стереофильмов или опытов. Отец говорит, что это лучший метод преподавания. Настоящий университет, по его словам, – палка о двух концах: с одной стороны учитель, с другой ученик. Но отец у меня немножко романтик. Скучища была такая, что я забросил свой дневник; впрочем, все равно у меня кончилась пленка. По вечерам мы с Джорджем играли партию-другую в криббидж: отец ухитрился протащить на борт доску и карты. Но вскоре по просьбе судового совета он с головой погрузился в какие-то технические расчеты, даже вечерами не мог освободиться. Молли предложила, чтобы я научил ее играть; я согласился. Потом я обучил и Пегги. Надо признать, для девчонки эта пигалица втыкала фишки совсем неплохо. Сначала я немножко дергался: не будет ли предательством по отношению к Анне заводить с ними дружбу? Но потом решил, что Анна одобрила бы мое поведение. Она была дружелюбна со всеми. И все-таки свободного времени оставалось навалом. При силе тяжести в одну треть земной и полном отсутствии физической нагрузки спать я мог не больше шести часов. Ночь на корабле длилась восемь часов, но силком в постель никого не загоняли: первую неделю, правда, пытались, но потом дежурные махнули на нас рукой. После того как вырубали свет, мы с Хэнком Джонсом блуждали по темным коридорам, пока не начинали валиться с ног от усталости, и трепались обо все понемногу. Хэнк оказался совсем неплохим парнем, его только нужно было время от времени ставить на место, чтоб не зарывался. Скаутская форма до сих пор хранилась у меня под подушкой. Как-то раз, когда я заправлял койку, Хэнк заметил ее и сказал:

– Послушай, Уильям, зачем ты цепляешься за прошлое? Все это было и сплыло.

– Сам не знаю, – признался я. – А может, на Ганимеде тоже есть скаутская организация?

– Я о такой не слыхал.

– Ну и что же? На Луне, например, есть скауты. Разговор о форме натолкнул Хэнка на блестящую мысль. Почему бы нам, сказал он, не организовать скаутские отряды прямо здесь, на «Мейфлауэре»? Мы созвали собрание. Пегги помогла нам, бросив клич по всем палубам через совет юниоров. Решили собраться после школы, в половине четвертого по Гринвичу. На палубе «Б» в это время было полвосьмого утра, а на палубе «В»

– полдвенадцатого ночи. Но удобнее никак не получалось. Кто хотел, тот мог, в конце концов, поторопиться с завтраком или потянуть с отбоем и явиться на собрание. Пока все сползались, я наигрывал на аккордеоне: отец Хэнка посоветовал нам с помощью музыкального вступления создать непринужденную атмосферу. Клич был брошен «ко всем скаутам и бывшим скаутам». К половине четвертого все близлежащие коридоры заполнились народом, хотя мы выбрали самую большую столовку. Хэнк призвал собравшихся к порядку, а я отложил аккордеон и принялся исполнять обязанности секретаря-летописца – с помощью магнитофона, взятого напрокат у связистов. Хэнк произнес краткую вступительную речь. Ему явно стоит заняться политикой, когда повзрослеет. Он заявил, что все мы на Земле уважали и чтили скаутское движение с присущими ему традициями товарищества и взаимовыручки и что негоже забывать о них в космосе. Традиции скаутов, сказал он, восходят к традициям первых переселенцев, и более подходящего места, чем еще не обжитая планета, для них не найти. Дух Даниэля Буна note 11Note11
  Даниэль Бун (1734 – 1820) – знаменитый американский первопроходец, открывший дорогу поселенцам на запад, в Трансильванию.


[Закрыть] взывает к нам, требуя возродить движение скаутов. Я даже не подозревал, что Хэнк на такое способен. Речь звучала потрясно. Хэнк закруглился и незаметно подмигнул мне. Я встал и сказал, что хочу предложить собранию резолюцию, а затем зачитал ее текст. Первоначальный вариант был куда длиннее, но мы его существенно обкорнали. Резолюция гласила: «Мы, нижеподписавшиеся скауты и бывшие скауты, ныне пассажиры славного «Мейфлауэра», дабы возродить скаутские традиции и распространить их, проложив путь к далеким звездам, учреждаем организацию «Бойскауты Ганимеда» в полном соответствии с принципами и задачами скаутского движения и тем самым обязуемся выполнять законы скаутов». Получилось, возможно, немного напыщенно, но внушительно; по крайней мере, никто не засмеялся.

– Вы слышали резолюцию, – произнес Хэнк. – Что вы на это скажете? Я так понимаю, вы поддерживаете ее? Зал одобрительно загудел. Хэнк предложил открыть прения. Кто-то возразил против названия: дескать, мы еще не на Ганимеде, а потому «Бойскаутами Ганимеда» называться не имеем права. Но публика его не поддержала, и выступавший заткнулся. Еще один, сильно дотошный, заявил, что поскольку Ганимед – планета, а не звезда, то выражение «проложив путь к далеким звездам» – типичная белиберда. Хэнк объяснил, что это не белиберда, а поэтическая вольность и что полет на Ганимед – первый шаг к далеким звездам, а за ним будут еще шаги, иначе зачем, интересно, сейчас сооружают «Звездного скитальца» номер три? Дотошный тоже заткнулся. Самое веское возражение выдвинул Миллиметр Мунц, занудный самонадеянный коротышка.

– Господин председатель, – сказал он, – это собрание незаконно. Вы не имеете полномочий учреждать новую скаутскую организацию. Как член девяносто шестого отряда из Нью-Джерси – кстати, в отряде я на хорошем счету, – возражаю против всей этой процедуры. Хэнк осведомился, распространяются ли полномочия девяносто шестого отряда из Нью-Джерси, к примеру, на Марс и его орбиту?

– Гони его в шею! – раздался чей-то крик. Хэнк постучал по столу.

– Гнать его не обязательно, но, поскольку наш брат Миллиметр считает собрание незаконным, оставаться ему здесь не подобает. Он может удалиться. Председательствующий больше не принимает его реплики во внимание. Ставлю вопрос на голосование. Решение было принято единогласно. Затем Хэнка избрали председателем оргкомитета. Он тут же наплодил кучу комиссий: организационно-плановую, мандатную, экзаменационную, связную и так далее. Оставалось лишь найти среди пассажиров бывших руководителей и инспекторов скаутских отрядов, а также учредить суд чести. На собрании присутствовало более десятка взрослых пассажиров. Один из них, доктор Арчибальд, дежурный по палубе «А», подал голос:

– Господин председатель, я был руководителем скаутов в Небраске. Хочу предложить свои услуги вашей организации. Хэнк пристально посмотрел на него:

– Благодарю вас, сэр. Ваше заявление будет рассмотрено. Доктор Арчибальд оторопел, а Хэнк ласково продолжил:

– Мы нуждаемся в помощи и с радостью примем ее от бывших скаутов. Комиссия по связи запишет имена всех желающих помочь. Собрание постановило, что на корабле будет организовано три отряда, по одному на каждой палубе, поскольку собираться всем в одно время неудобно. Хэнк попросил встать всех скаутов в звании «следопытов». Встало так много народу, что он велел сесть всем, кроме «орлов». Нас осталось стоять человек двенадцать. Хэнк рассортировал «орлов» по палубам и приказал немедленно заняться формированием отрядов, начав с избрания временно исполняющего обязанности старшего командира. На нашей палубе оказалось всего три «орла»: я, Хэнк и парень из другой каюты, которого я видел впервые, Дуглас Макартур Окахима. Дуг и Хэнк взвалили эту обязанность на меня, и я впрягся в работу. Мы с Хэнком предполагали в конце собрания устроить торжественное шествие, но поскольку места было мало, я снова взялся за аккордеон и мы дружно спели «Скауты пролагают путь» и «Зеленые холмы Земли». А напоследок хором повторили скаутскую клятву: «Клянусь честью, что сделаю все от меня зависящее, чтобы выполнить свой долг перед Господом и моей планетой и всегда сохранять в здоровом теле острый ум и твердый дух». На этом собрание закончилось. Первое время мы ежедневно проводили всяческие собрания: отрядные собрания, собрания комиссий, собрания «следопытов», собрания командиров отделений – в общем, скучать было некогда. Поначалу отряды назывались по букве палубы, то есть «А», «Б» и «В», но это звучало совсем безлико. Во всяком случае, для своего отряда я хотел какое-нибудь другое имя. Мы решили развернуть кампанию по привлечению новых членов, а для этого желательно иметь более заманчивое название, чем «отряд палубы А». Кто-то предложил назваться «Космическими крысами», но большинства голосов не собрал, а название «Мейфлауэры» мы даже не стали ставить на голосование. Потом мы забраковали «Пилигримов», «Космических первопроходцев», «Звездных скитальцев» и «Небесных странников». Слово попросил парень по имени Джон Эдвард Форбс-Смит.

– Послушайте, – сказал он, – мы разделились на три отряда на основе временных поясов, так ведь? На палубе «Б» время калифорнийское, на палубе «В» – филиппинское, а у нас – гринвичское, или английское. Почему бы нам не отразить это в названиях отрядов? Мы могли бы называться «Отрядом святого Георгия». Идею поддержал Бад Келли, но предложил вместо Георгия святого Патрика. В Дублине, заявил он, тоже гринвичское время, а Патрик – более важный святой, чем Георгий.

– С каких это пор? – поинтересовался ФорбсСмит.

– А с таких, что всегда так было, понял, ты, англичашка? Мы в темпе призвали их к порядку и решили оставить святых в покое. Но идея Джона Эдварда всем пришлась по душе. В конце концов мы остановились на названии «Отряд Баден-Пауэлла организации бойскаутов Ганимеда», что отражало английскую временную зону и ни для кого не звучало обидно. Идею подхватили и другие отряды. Палуба «В» стала называться «Агвинальдо», а «Б» – «Отрядом Джуниперо Сьерра». Я даже пожалел, что у нас не калифорнийское время, очень уж мне понравилось название «бэшников». Но ничего не поделаешь, пришлось пережить; да и Баден-Пауэлл – тоже достойное имя. В общем, удачными были все три названия; трое людей, когда-то носившие эти имена, были скаутами и отважными первооткрывателями. Двое из них не состояли членами скаутской организации, но всех их можно назвать скаутами в широком смысле слова, как Даниэля Буна. Отец говорит, что имя – это очень важно. Прослышав о нашей деятельности, девчонки тут же организовали свои скаутские отряды. Пегги попала в отряд Флоренс Найтингейл note 12Note12
  Флоренс Найтингейл (1820 – 1910 – английская сестра милосердия, организовавшая в 1880 г. Лондоне первую в мире школу медсестер


[Закрыть]. Ничего дурного в этом, конечно, нет, я только не могу понять, почему девчонки так любят обезьянничать? Впрочем, у нас своих забот хватало, так что мы с ними не связывались. Нашей задачей было приспособить скаутские занятия к новым условиям. Мы решили сохранить все звания и нашивки, которые ребята заслужили на Земле, – я имею в виду постоянные звания, а не должности. Если ты был командиром отделения или секретарем, это ничего не означало, но если на Земле ты был «орлом», «орлом» ты оставался и у нас, в организации бойскаутов Ганимеда, А если был «волчонком» – ничего не попишешь. У половины ребят не было при себе никаких письменных удостоверений, поэтому мы приняли на веру их устные заявления, подкрепленные клятвой. Все это было несложно; куда труднее пришлось с разработкой тестов и эмблем. Как, объясните мне, испытать познания человека в пчеловодстве, если у вас нет ни одной пчелы? (Впрочем, как выяснилось позже, в грузовом отсеке было заморожено несколько пчелиных роев, но нас к ним не подпустили.) Мы решили учредить эмблему за знание гидропоники и начали проводить экзамены прямо на корабле. Мистер Ортега организовал нам экзамен по устройству космического корабля, а капитан Харкнесс – по баллистике и астронавигации, так что к концу путешествия у нас накопилось достаточно новых тестов, чтобы ребята могли получить звание «орла», после того как был учрежден суд чести. А с организацией суда Хэнк чего-то тянул. Я не мог понять, с какой стати он задерживает отчет комиссии по связям, которая занималась утверждением руководителей скаутов, инспекторов и прочими делами. На все мои вопросы он с таинственным видом отвечал, что потом я и сам пойму. И действительно, потом до меня дошло. В конце концов состоялось общее собрание всех трех отрядов, на котором утвердили руководителей, учредили суд чести и так далее. И с тех пор нами вновь стали командовать взрослые, а мы в лучшем случае могли стать лишь командирами отделений. Да, Хэнк не зря тянул: самостоятельными быть интереснее.