Текст книги "Звездный двойник"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Роберт Хайнлайн
Звёздный двойник

Посвящается Генри и Кэтрин Каттнер

1

Если за столик к вам подсаживается человек, наряжённый, точно последняя деревенщина, но подающий себя так, будто застолбил всё вокруг и не прочь прикупить ещё, он наверняка из космачей.

Ничего удивительного. На службе он – Хозяин Вселенной, а когда ноги его попирают низменный прах земной – понятно, вокруг сплошь одни «кроты» – сидят, нос из норы высунуть боятся. А что до костюма – то какой спрос с человека, который почти всю жизнь не вылезает из лётной формы? Ясное дело, колеся взад-вперёд по Системе и не видя земного неба месяцами, трудно уследить, как нынче одеваются в обществе. И потому любой космопорт – отличная кормушка для целой тучи этих, прости меня, Господи, «портных». Они-то всегда радёшеньки обслужить ещё одного простака «по последней земной моде».

Я с первого взгляда понял, что этого парня угораздило довериться Омару-Палаточнику[1]1
  …довериться Омару-Палаточнику… – y этого выражения довольно длинная и запутанная история, о которой, как правило, представления не имеют сегодняшние американцы, именуя таким образом портного, шьющего безобразную и бесформенную одежду или – хотя и реже – продавца, который сумел вам подобную одежду всучить. Омаром-Палаточником современники называли Омара Хайяма Гиясаддина (oк. 1048 – после 1122 г. от Р. Х.). персидского и таджикского поэта, философа и математика. Как поэт он является автором более четырёх сотен рубаи, во многих из которых звучит тема винопития (правда, для правоверного мусульманина Хайяма это был символ, а не бытовой алкоголизм). Однако в начале нашего века в США возникло немало клубов поклонников Хайяма, которые как раз вполне реально, а не символически предавались потреблению алкоголя, пребывая в уверенности, что тем самым они наилучшим образом воздают дань уважения поэту. Вот от этих-то клубов и пошло американское выражение: такой костюм можно было сшить, купить или продать разве что спьяну.


[Закрыть]. На первое – широчайшие накладные плечи, на второе – шорты, такие короткие, что когда хозяин их сел, его волосатые ляжки оказались у всех на виду, а на десерт – кружевная сорочка, даже на корове смотревшаяся бы куда лучше.

Но своё мнение насчёт одежды я сберёг при себе, а вместо этого на последний полуимпериал угостил парня выпивкой, полагая, что выгодно поместил капитал – известно, как космачи обращаются с деньгами.

Мы сдвинули бокалы.

– Ну, чтоб сопла не остыли!

Так я в первый раз допустил ошибку насчёт Дэка Бродбента. Вместо обычного: «И ни пылинки на трассе», или, скажем, «Мягкой посадки», он, оглядев меня с ног до головы, мягко возразил:

– С чувством сказано, дружище, только с этим – к кому-нибудь другому. Сроду там не бывал.

Вот тут бы мне ещё разок не соваться со своим мнением. Космачи вообще нечасто заглядывают в бар «Каса-Маньяны» – не любят они подобных заведений, и от порта не близко. И раз уж один такой завернул – в «земном» наряде, да ещё забрался в самый тёмный угол и не хочет, чтобы в нём узнавали космача, – это его дело. Я ведь и сам выбрал этот столик имея в виду обозревать окрестности, не засвечиваясь, – наодалживал по мелочи у того, у другого. Ничего особенного, однако иногда достаёт. Так мог бы и догадаться, что парень тоже себе на уме, и отнестись соответственно…

Но язык – он, знаете, без костей, а тут и вовсе с цепи сорвался. Любит он у меня пожить собственной жизнью, привольной и дикой.

– Не надо, адмирал. Если вы – крот, то я – мэр Тихо-Сити. И могу поспорить – на Марсе пьёте куда чаще, чем на Земле, – добавил я, подметив, как плавно он поднимает бокал – сказывается привычка к невесомости.

– Сбавь голос, парень, – процедил он, почти не шевеля губами. – Почему ты так уверен, что я… дальнобойщик? Мы что, знакомы?

– Пардон, – отозвался я, – будьте кем угодно, имеете право. Но я же не слепой! А вы, только вошли, с головой себя выдали.

Он что-то пробормотал себе под нос.

– Чем это?

– Да успокойтесь. Вряд ли ещё кто заметил. Я – дело другое.

Сознаюсь, люблю производить впечатление, и с этими словами я подал ему визитную карточку. Да-да, именно! Тот самый Лоренцо Смайт – Великий Лоренцо; стереовидение, кино, драма – «Несравненный мастер пантомимы и перевоплощений».

Всё это здоровяк принял к сведению и сунул карточку в карман на рукаве. Мог бы и вернуть, с досадой подумал я. Визитки – прекрасная имитация ручной гравировки – стали мне в копеечку.

– Ага, вас понял. – Он заметно успокоился. – Я что-то делал не так?

– Сейчас покажу, – я поднялся. – До двери пройдусь, как крот, а обратно – изображу вас.

Всё это никакого труда мне не стоило, и на обратном пути я слегка окарикатурил его походку, чтобы даже непрофессионал уловил разницу: ступни скользят по полу мягко, будто по палубе, корпус – вперёд и уравновешен бёдрами, руки перед собой, тела не касаются и в любой момент готовы за что-нибудь ухватиться.

Ну, и ещё с дюжину мелочей, которые словами не описать. В общем, чтоб так ходить, нужно быть космачом. Мышцы постоянно напряжены, баланс тела удерживается автоматически – это вырабатывается годами. Крот всю жизнь гуляет по гладкому, твёрдому асфальту, да при нормальном, земном притяжении; он-то не полетит вверх тормашками, споткнувшись об окурок. Другое дело – космач.

– Понятно? – спросил я, усаживаясь на место.

– Да уж, – с кислым видом согласился он. – И это я… на самом деле так хожу?

– Увы.

– Хм-м… Пожалуй, стоит взять у вас несколько уроков.

– А что, это идея, – заметил я.

Некоторое время он молча меня рассматривал, затем, видать, оставив мысль об уроках, сделал знак бармену, чтоб тот налил нам ещё. Незнакомец единым духом проглотил свою порцию, расплатился за обе и плавно, без резких движений, поднялся, шепнув мне:

– Подождите.

Раз уж он поставил мне выпивку, отказывать не стоило – да и не хотелось. Этот парень заинтересовал меня. Он даже понравился мне, пусть я знал его что-то около десяти минут. Знаете, бывают такие нескладно-обаятельные увальни, внушающие мужчинам уважение, а женщинам – желание сломя голову бежать следом.

Грациозной своей походочкой он пересёк зал, обогнув у двери столик с четырьмя марсианами. Никогда не питал симпатии к марсианам – это ж надо – пугала-пугалами, вроде пня в тропическом шлеме, а считают себя человеку ровней! Видеть спокойно не мог, как они отращивают эти свои ложнолапы – будто змеи из нор выползают… И смотрят они сразу во все стороны, не поворачивая головы – если, конечно, можно назвать это головой! А уж запаха их просто не выносил!

Нет, вы не подумайте, никто не может сказать, будто я – расист. Плевать мне, какого человек цвета и кому молится. Но то – человек! А марсиане… Не звери даже, а не разбери что! Лучше уж дикого кабана рядом терпеть. И то, что их наравне с людьми пускают в рестораны, всегда возмущало меня до глубины души. Однако на этот счёт есть договор; хочешь, не хочешь – подчиняйся.

Когда я пришёл, тех четверых здесь не было – я б унюхал. Демонстрируя незнакомцу его походку, тоже их не видел. А тут – нарисовались, попробуй сотри – стоят вокруг стола на своих «подошвах», корчат из себя людей… Бармен – тоже, хоть бы кондиционер не поленился включить!

Вовсе не даровая выпивка удерживала меня за столом – надо же было дождаться своего «благодетеля», раз обещал. И тут меня осенило: прежде чем отсюда слинять, он как раз глядел в сторону марсиан. Может, это он из-за них? Я попытался понять, наблюдают они за нашим столиком или нет, но их поди разбери – чего хотят да что замышляют. Вот за это тоже их не люблю.

Какое-то время я занимался своей выпивкой и гадал, куда же подевался мой приятель-космач. Была у меня надежда на то, что благосклонность его примет, скажем, форму обеда, а если станем мы друг другу достаточно simpatico, авось и перехвачу взаймы. Прочие виды на будущее, честно говоря, удручали – дважды уже звонил своему агенту и натыкался на автоответчик. А ведь дверь комнаты не пустит меня ночевать, если я не смогу сегодня умаслить её монетой… Да, было счастье и сплыло – дожил до конуры с автооплатой.

Вконец погрязнуть в чёрной меланхолии не позволил официант, тронувший меня за локоть:

– Вам вызов, сэр.

– А? А, спасибо, приятель. Тащите сюда аппарат.

– Простите, сэр, не могу. Это в вестибюле, кабина 12.

– Благодарю вас, – я вложил в ответ столько душевности, сколько стоили чаевые, которых у меня не было. Как можно дальше обойдя марсиан, я выбрался в вестибюль.

Здесь стало понятно, почему аппарат не подали к столу. № 12 оказался кабиной повышенной защиты, полностью недоступной для подглядывания, подслушивания и тому подобного. Изображения на экране не было, и не появилось, даже когда я закрыл за собой дверь. Экран сиял белизной, пока я не сел, так что лицо моё оказалось против передатчика. Опалесцирующее сияние наконец рассеялось и на экране появился давешний незнакомец.

– Извините, пришлось вас покинуть, – быстро заговорил он, – я должен был спешить. У меня есть к вам дело. Приходите в «Эйзенхауэр», № 2106.

И опять ничего не ясно! «Эйзенхауэр» подходит для космача ничуть не больше, чем «Каса-Маньяна». Похоже, попахивает от этого дельца: кто ж станет так настойчиво зазывать в гости случайного знакомого из бара? Если он, конечно, не баба…

– А зачем? – спросил я.

Космач, похоже, к возражениям не привык. Я наблюдал с профессиональным интересом: выражение его лица не было сердитым, о нет – оно скорее напоминало грозовую тучу перед бурей. Но он держал себя в руках и отвечал спокойно:

– Лоренцо, у меня нет времени на болтовню. Вам нужна работа?

– Ангажемент, вы это хотите сказать?

Я отвечал медленно. Почему-то показалось, что предлагает он мне… Ну, вы понимаете, что за «работу» я имею в виду. До сих пор я не поступался профессиональной честью, несмотря на пращи и стрелы взъевшейся на меня Фортуны.

– Разумеется, ангажемент, самый настоящий! – быстро ответил он. – И нужен самый лучший актёр, какой только есть.

Я изо всех сил постарался сохранить на лице невозмутимость. Да я согласился бы на любой ангажемент – даже на роль балкона в «Ромео и Джульетте». Но нанимателю это знать совершенно ни к чему.

– А именно? Расписание у меня, знаете ли, ужасно плотное…

Но он на это не купился.

– Остальное – не для видеофона! Может, вы и не знаете, но я вам скажу: есть оборудование и против этой защиты! Давайте скорей сюда!

Похоже, я был нужен ему позарез. А раз так, можно было немного и поломаться.

– Вы за кого меня держите? Что я вам – мальчик? Носильщик, готовый в лепёшку расшибиться за чаевые?! Я – ЛОРЕНЦО! – Тут я, задрав подбородок, принял оскорблённый вид. – Что вы предлагаете? Только конкретно.

– А, чтоб вас! Не могу я об этом по видео. Сколько вы обычно берёте?

– Ммм… Вы спрашиваете про гонорар?

– Да, да!

– За выход? Или за неделю? Или, может, вы имеете в виду длительный контракт?

– Вздор, вздор. Сколько вы берёте за вечер?

– Моя минимальная ставка – сто империалов за выход.

Здесь я, между прочим, не врал. Бывало, конечно, и у меня – когда публика устраивала скандал, приходилось возвращать деньги, причём немалые. Но всяк себе цену знает, так что нищенские подачки не для меня. Лучше уж затяну ремень потуже, да немного перетерплю.

– Ладно, – тут же отозвался он, – сотня ваша, как только вы здесь появитесь. Только поскорей!

– А?!

Лишь сейчас до меня дошло, что мог бы заломить и двести, и даже двести пятьдесят.

– Но я ещё не согласился!

– Вздор! Обговорим это у меня. Сотня в любом случае ваша. А если согласитесь, назовём её, скажем, премией сверх гонорара. Ну идёте вы наконец?!

– Сейчас, сэр, – кивнул я. – Подождите немного.

* * *

К счастью, «Эйзенхауэр» от «Каса» неподалёку – ехать мне было бы не на что. Но, хотя искусство пешей ходьбы утрачено в наше время, я-то им владел в совершенстве, а пока шёл – собрался с мыслями. Не дурак ведь – прекрасно понимал, если кто-то так настойчиво предлагает ближнему своему деньги, для начала стоит оценить карты. Наверняка здесь что-то опасное или противозаконное. Или то и другое сразу. Соблюдение законов меня беспокоило мало – Закон частенько оказывается идиотом, как сказал Бард[2]2
  Бард – само собой, Лоренцо подразумевает Уильяма Шекспира – в англоязычной традиции он один удостоился титула Барда с большой буквы. Что же до самой сентенции, то похожие высказывания можно отыскать в нескольких шекспировских пьесах, причём ни одно из них Хайнлайн не цитирует дословно, и‚ потому сказать, какое именно перефразировал Лоренцо-Хайнлайн невозможно.


[Закрыть], и я обеими руками за. Однако, как правило, стараюсь «не занимать левый ряд».

Пока что фактов было недостаточно, а потому – не стоило принимать в голову. Я закинул плащ на плечо и шёл, наслаждаясь мягкой осенней погодкой и запахами большого города.

Парадным входом я пренебрёг и поднялся служебным лифтом на двадцать первый. Что-то подсказывало: здесь не место и не время для встреч с восторженной публикой.

На стук отворил мой приятель-дальнобойщик.

– Любите вы, однако резину тянуть, – буркнул он.

– М-да?

Я пропустил замечание мимо ушей и огляделся. Номер, как я и думал, оказался из дорогих; однако каков бардак!.. По углам дюжинами валялись немытые бокалы и кофейные чашки – судя по всему, народу здесь уже побывала тьма. С дивана сердито уставилась какая-то незнакомая личность – наверняка тоже космач. Мой вопросительный взгляд остался без ответа: похоже, знакомство в программу вечера не входило.

– Наконец-то! Итак, к делу.

– …которое, – подхватил я, – напоминает о некоей премии, или, скажем, авансе…

– А, верно.

Он обернулся к лежавшему на диване:

– Джок, заплати.

– Так он же…

– Заплати!

Теперь стало ясно, кто здесь хозяин. Хотя будущее показало, что Дэк Бродбент упирал на это нечасто. Джок мгновенно поднялся и, всё ещё хмурясь, отслюнил мне полусотенную и пять десяток. Я спрятал деньги не пересчитывая и сказал:

– К вашим услугам, джентльмены.

Здоровяк пожевал губами.

– Для начала, я хотел бы, чтоб вы поклялись не заикаться об этой работе даже во сне.

– Клятва? Даже так? Слова джентльмена вам недостаточно? – Я обратился к лежащему: – Нас, похоже, не представили. Меня звать Лоренцо.

Он мельком глянул на меня и отвернулся. Мой знакомый из бара поспешно вставил:

– Имена тут ни к чему.

– Да? Знаете, мой незабвенный папаша, перед тем, как преставиться, мне строго-настрого наказал: во-первых, не мешать виски ни с чем, кроме воды, во-вторых, не читать анонимных писем, а в-третьих, не иметь дел с человеком, не желающим себя называть. Удачи вам, господа!.

Я направился к выходу. Сотня империалов приятно согревала меня сквозь карман.

– Погодите!

Я остановился.

– Ладно, вы правы. Меня зовут…

– Командир!!!

– Да брось ты, Джок. Моё имя – Дэк Бродбент, а этого невежу зовут Жак Дюбуа. Оба мы дальнобойщики, пилоты-универсалы: любые корабли, любые ускорения.

– Лоренцо Смайт, – скромно раскланялся я. – Лицедей и подражатель, член Агнец-клуба.

Кстати, когда я в последний раз платил членские взносы?

– Замечательно. Джок, хоть улыбнись для разнообразия! Ну как, Лоренцо, сохраните вы наше дело в секрете?

– Буду нем, как могила. Слово джентльмена джентльмену.

– Независимо от того, возьмётесь ли?

– Независимо. Я своё слово держу; цел будет ваш секрет. Вот разве что меня допросят с пристрастием.

– Лоренцо, я прекрасно знаю, что делает с человеком неодексокаин. Невозможного мы с вас не спросим.

– Дэк, – торопливо встрял Дюбуа, – погоди. Надо хотя бы…

– Заткнись, Джок. Не люблю галдёжа над ухом. Так вот, Лоренцо, для вас есть работа – как раз по части перевоплощений. И перевоплощение должно быть такое, чтоб никто – ни одна живая душа не смогла подкопаться. Вы это сможете?

Я сдвинул брови:

– Не понял – смогу или захочу? Вам, собственно, для чего?

– В курс дела введём вас позже. В двух словах – нам нужен дублёр для одного весьма популярного человека. Загвоздка в том, что надо обмануть даже тех, кто его знает близко. А это немного сложнее, чем принимать парад с трибуны или вручать медали скаутам.

Он пристально посмотрел мне в глаза.

– Тут должен быть настоящий мастер, Лоренцо.

– Нет, – тотчас ответил я.

– Вот тебе раз… Вы же ещё ничего толком не знаете! Если вас мучает совесть, так могу вас успокоить: тому, кого вы сыграете, вреда от этого никакого. И ничьих законных интересов не ущемляет. Мы вынуждены его подменять.

– Нет.

– Но, почему, чёрт возьми?! Вы даже не представляете, сколько мы можем вам заплатить!

– Не в деньгах дело, – твёрдо отвечал я. – Я актёр. А не дублёр.

– Ничего не понимаю! Туча актёров кормится тем, что копирует знаменитостей!

– Ну, это – шлюхи, а не актёры. Я так не хочу. Кто уважает людей, пишущих за других книги? Или художников, позволяющих другому подписаться под своей работой ради денег? В вас нет творческой жилки. Чтобы было понятней, вот вам такой пример: стали бы вы – из-за денег – принимать управление кораблём, пока кто-то другой гуляет в вашей форме по палубе и, ни бельмеса в вашем деле не смысля, называется пилотом экстра-класса? Стали бы?

– А за сколько? – фыркнул Дюбуа.

Бродбент метнул в него молнию из-под бровей.

– Да, похоже, я вас понимаю.

– Для артиста, сэр, первым делом – признание. А деньги – так… Подручный материал.

– Уф-ф! Ладно. Ради денег вы за это браться не хотите. Что касается признания… Если, скажем, вы убедитесь, что никто кроме вас тут не справится?

– Может быть. Хотя трудновато вообразить подобные обстоятельства.

– Зачем воображать. Мы сами всё объясним.

Дюбуа взвился с дивана:

– Погоди, Дэк! Ты что, хочешь…

– Сиди, Джок! Он должен знать.

– Не сейчас и не здесь! И ты никакого права не имеешь подставлять всех из-за него! Ты ещё не знаешь, что он за птица.

– Ну, это – допустимый риск.

Бродбент повернулся ко мне. Дюбуа сцапал его за плечо и развернул обратно:

– К чертям твой допустимый риск! Дэк, мы с тобой давно работаем в паре, но если сейчас ты раскроешь пасть… Кто-то из нас уж точно больше её никогда не раскроет!

Казалось, Бродбент удивлён. Глядя на Дюбуа сверху вниз, он невесело усмехнулся:

– Джок, старина, ты уже настолько подрос?

Дюбуа свирепо уставился на него. Уступать он не хотел. Бродбент был выше его на голову и кило на двадцать тяжелей. Я поймал себя на том, что Дюбуа мне, пожалуй, симпатичен. Меня всегда трогала дерзкая отвага котёнка, бойцовский дух бентамского петушка, или отчаянная решимость «маленького человека», восклицающего: умираю, но не сдаюсь! И так как Бродбент, похоже, не собирался его убивать, я решил, что Джоком сейчас подотрут пол.

Вмешиваться я однако не собирался. Всякий волен быть битым, когда и как пожелает.

Напряжение, между тем, нарастало. Вдруг Бродбент расхохотался и хлопнул Дюбуа по плечу:

– Молоток!

Затем повернулся ко мне и спокойно сказал:

– Извините, мы вас оставим ненадолго. Нам бы тут… кое о чём переговорить.

Номер, как и все подобные номера, был оборудован «тихим уголком» с видео и «автографом». Бродбент взял Дюбуа под локоть и отвёл туда. Между ними сразу же завязалась оживлённая беседа.

В дешёвых гостиницах такие «уголки» не всегда полностью глушат звук. Однако «Эйзенхауэр» – отель-люкс, и оборудование, конечно, имел соответствующее. Я мог видеть, как шевелятся их губы, но при этом не слышал ни звука.

Впрочем, губ мне было достаточно. Лицо Бродбента находилось прямо передо мной, а Дюбуа отражался в стенном зеркале напротив. Когда-то я был неплохим «чтецом мыслей», и не раз с благодарностью вспоминал отца, лупившего меня до тех пор, пока я не освоил безмолвный язык губ. «Читая» мысли, я требовал, чтобы зал был ярко освещён, и пользовался… Ну, это неважно. В общем, по губам я читать умел.

Дюбуа говорил:

– Дэк, ты безмозглый, преступный, неисправимый и совершенно невозможный лопух! Ты, может, желаешь со мной на пару загреметь на Титан – считать булыжники? Да это самодовольное ничтожество тут же в штаны наложит!

Я чуть не проморгал ответ Бродбента. Ничтожество, это ж надо! Самодовольное! Не считая естественного сознания своей гениальности, всегда считал себя человеком, в общем-то, скромным…

Бродбент: «…неважно, что карты с подвохом, когда заведение в городе одно. Джок, выбирать нам не из чего!»

Дюбуа: «Ну так привези сюда дока Скорциа, пусть применит гипноз, веселящего вколет… Но не вздумай ему открываться, пока он не созрел, и пока мы на Земле!»

Бродбент: «Но Скорциа сам говорил, что на один гипноз да химию надежды никакой. Нужно, чтоб он сотрудничал с нами, понимаешь, со-трудничал! Сознательно!»

Дюбуа фыркнул:

– Какой там «сознательно» – ты посмотри на него! Видал когда-нибудь петуха, вышагивающего по двору?! Да, с виду он вылитый шеф, черепушка такой же формы… А остальное? Нервишки не выдержат, сорвётся и всё испортит! Ни за что такому не сыграть, как надо, – ему до актёра, как окороку до свиньи!

Если бы бессмертного Карузо обвинили в том, что он «пустил петуха», он не был бы оскорблён сильнее. Но в мою пользу безмолвно свидетельствовали Барбедж и Бут, и я спокойно продолжал полировать ногти. Однако про себя решил, что в один прекрасный день заставлю приятеля-Дюбуа сперва смеяться, а затем – плакать, и всё это – в течение двадцати секунд. Я подождал ещё немного, поднялся и направился в «тихий уголок». Они моментально заткнулись. Тогда я негромко сказал:

– Бросьте, господа. Я передумал.

Дюбуа несколько расслабился:

– Так вы отказываетесь?

– Я имею в виду, вы меня ангажировали. И можете ничего не объяснять. Помнится, дружище Бродбент уверял, что работа не побеспокоит мою совесть. Я ему верю. Насколько я понял, нужен актёр. А со всем остальным – пожалуйте к моему агенту. Я согласен.

Дюбуа разозлился, но промолчал. Я думал, Бродбент будет доволен и перестанет нервничать, но он обеспокоился пуще прежнего.

– Ладно, – согласился он, – продолжим. Лоренцо, не могу сказать, на какой срок вы понадобитесь. Но не больше нескольких дней. И то – играть придётся раз или два – по часу, примерно.

– Это не так уж важно. Главное, чтоб я успел как следует войти в роль… Так сказать, перевоплотился. Но всё же – сколько дней я буду занят? Нужно ведь предупредить моего агента…

– Э, нет. И речи быть не может.

– Но – сколько? Неделя?

– Меньше. Иначе – мы идём ко дну.

– А?

– Ничего, не обращайте внимания. Сто империалов в день вас устроят?

Я немного помялся, но вспомнил, как легко он выложил сотню за небольшое интервью со мной, и решил, что самое время побыть бескорыстным. Я махнул рукой:

– Это – потом. Надеюсь, не заплатите меньше, чем заработаю.

– Отлично.

Бродбент в нетерпении повернулся к Дюбуа:

– Джок, свяжись с ребятами. Потом позвони Лэнгстону, скажи: начинаем по плану «Марди Гра»[3]3
  Марди Гра – в переводе о французского означает «жирный вторник» (впрочем, словечко «gras» можно переводить и как «непристойный» или «скоромный»). Это последний день масленицы, последний перед Великим Постом. Вся масленичная неделя в Новом Орлеане является праздничной, а в последний день устраивается карнавал (отсюда и оттенок непристойности в названии) – традиция, восходящая к тем временам, когда штат Луизиана, крупнейшим городом которого является Новый Орлеан, был ещё французской колонией, названной в честь Людовика XIII, Короля-Солнце. Продажа Луизианы США состоялась в 1803 году.


[Закрыть]. Пусть сверяется с нами. Лоренцо…

Он кивнул мне и мы прошли в ванную. Там он открыл небольшой ящичек и спросил:

– Можете вы с этими игрушками что-нибудь сделать?

Игрушки и есть – из тех непрофессиональных, но с претензией составленных наборов, какие приобретают недоросли, жаждущие славы великих артистов. Я оглядел его с лёгким презрением.

– Я так понимаю, сэр, вы хотите начать прямо сейчас? И безо всякой подготовки?

– А? Нет, нет! Я хочу, чтобы вы… изменили лицо. Чтобы никто не узнал вас, когда мы отсюда выйдем. Это, наверное, не сложно?

Я холодно ответил, что быть узнаваемым – тяжкое бремя любой знаменитости. И даже не стал добавлять, что Великого Лоренцо во всяком публичном месте узнают толпы народу.

– О'кей. Тогда сделайтесь кем-нибудь другим.

Он круто повернулся и вышел. Я, покачав головой, осмотрел игрушки, которые, как полагал Дэк, были моим «производственным оборудованием». Жирный грим – в самый раз для клоуна, вонючий резиновый клей, фальшивые волосы, с мясом выдранные из ковра в гостиной тётушки Мэгги… Силикоплоти вообще ни унции, не говоря уж об электрощётках и прочих удобных новинках нашего ремесла. Но если ты, действительно, мастер, то способен творить чудеса, обходясь лишь горелой спичкой или тем, что найдётся на любой кухне. Плюс собственный гений, разумеется. Я поправил свет и углубился в творческий поиск.

Есть разные способы делать знакомое лицо незнакомым. Простейший – отвлечь внимание. Засуньте человека в униформу, и его лица никто не заметит. Ну-ка, припомните лицо последнего встреченного вами полисмена! А смогли бы вы узнать его в штатском? То-то. Можно также привлечь внимание к отдельной детали лица. Приклейте кому угодно громадный нос, украшенный к тому же малиново-красным прыщом. Какой-нибудь невежа в восторге уставится на этот нос, а человек воспитанный – отвернётся. И никто не запомнит ничего, кроме носа.

Но этот примитив я отложил до другого раза, рассудив, что мой наниматель не хотел быть замеченным вовсе. Это уже потрудней: обращать на себя внимание куда легче. Требовалось самое распростецкое, незапоминающееся лицо, вроде истинного лица бессмертного Алека Гиннеса[4]4
  …бессмертный Алек Гиннес – здесь имеется в виду родившийся в 1914 году в Англии актёр и режиссёр, дебютировавший в 1936 году в театре «Олд Вик». Нам с вами он известен по таким фильмам как «Мост через реку Квай», «Кромвель»‚ «Комедианты» и даже «Звёздные воины».


[Закрыть]. Мне же с физиономией не повезло: слишком уж она аристократически-утончённа, слишком красива – худшее из неудобств для характерного актёра. Как говаривал отец: Ларри, ты чертовски «слишком привлекателен». Если вместо того, чтобы учиться ремеслу, будешь валять дурака, то пробегаешь лет пятнадцать в мальчиках, воображая, что ты – актёр, а остаток жизни проторчишь в фойе, торгуя леденцами. «Дурак» и «красавчик» – два самых оскорбительных амплуа в шоу-бизнесе, и оба тебе под стать. Возьмись за ум, Ларри!

Потом он доставал ремень и начинал облегчать мне упомянутую выше процедуру. Отец был психологом-практиком и свято верил, что регулярный массаж gluiteli maximi[5]5
  …регулярный массаж gluiteli maximi – т. е. большой ягодичной мышцы, если перевести с медицинской латыни. Как видите, в 1956 году Хайнлайн ещё не рисковал называть столь интимные части тела своими именами на родном английском языке. Впоследствии он не только научился этому, но и стал мастерски пользоваться так называемой ненормативной лексикой.


[Закрыть] посредством ремня – весьма способствует оттоку лишней крови от детского мозга. Теория, возможно, хлипковата, но результаты налицо: когда мне стукнуло пятнадцать, я делал стойку на голове на туго натянутом канате, декламировал страницу за страницей из Шекспира и Шоу, а из прикуривания сигареты мог устроить целый спектакль…

Я всё ещё размышлял, когда Бродбент заглянул в ванную.

– Да господи ты боже!.. – завопил он. – Вы и не начинали?!

Я холодно глянул на него.

– Я так понял – вам нужна работа. А сможет, к примеру, повар, будь он хоть cordon bleu[6]6
  cordon bleu – выражение опять-таки французское, означающее «голубая лента». Значений у него несколько, но в данном случае важно лишь одно из них: голубой орденской лентой (но безо всякого ордена, разумеется) награждались лучшие выпускники Королевской школы поваров; впоследствии выражение приобрело расширительное значение – искуснейший повар вообще.


[Закрыть], приготовить какой-нибудь новый соус, сидя на лошади, скачущей галопом?

– К дьяволу всех лошадей! – Он постучал пальцем по часам. – У вас ещё шесть минут. Если уложитесь, мы, похоже, действительно имеем шанс.

Ещё бы. Конечно, времени бы побольше, но в искусстве трансформации я превзошёл даже папашу. Его коронный номер «Убийство Хьюи Лонга»[7]7
  «Убийство Хьюи Лонга» – Хьюи Лонг (1892–1935) – личность прелюбопытная и противоречивая. Выходец из низов, он принадлежал к категории так называемых «самосотворённых людей». С детства не чурался никакой работы: стремился к образованию – трёхлетний курс юридического колледжа умудрился одолеть за восемь месяцев. Однако адвокатура была для него лишь трамплином к политической карьере. Он работал в различных структурах администрации штата Луизиана, занимал ряд выборных должностей, а в конце концов в 1928 году стал губернатором. Его предвыборным лозунгом было: «Все должны иметь долю в богатстве страны». Он обещал бесплатную раздачу ферм, бесплатное здравоохранение и многое другое, в результате чего завоевал множество сторонников. В то же время этот рыжий, курносый, веснушчатый человек с изрытым оспой лицом не признавал никаких юридических норм, применял малопочтенные методы для достижения своих целей и т. д. В 1931 году он был избран сенатором США от Луизианы, а в 1932 – способствовал выдвижению и избранию Франклнна Делано Рузвельта президентом.
  Утверждали, что он больше Рузвельт, чем сам Рузвельт, и потому, естественно, вскоре стал заклятым врагом автора «Нового курса». Погиб он от пули человека, которому не понравилась его предвыборная речь на митинге в Луизиане. Иные из современников утверждали, что после смерти Лонга фашизм в Америке стал невозможен. Его судьба была положена американским писателем Робертом Пенном Уорреном в основу романа «Вся королевская рать».


[Закрыть], – пятнадцать лиц за семь минут, я однажды сыграл на девять секунд быстрее!

– Стойте, где стоите, – бросил я. – Момент.

И я стал Бенни Греем – ловким, неприметным человечком, убивающим направо и налево в «Доме без дверей». Два лёгких мазка от крыльев носа к уголкам рта – для придания щекам безвольности, мешки под глазами и «землистый» № 5 поверх всего. На всё – около двадцати секунд – я мог бы наложить этот грим во сне. «Дом» выдержал девяносто два представления, прежде чем его экранизировали.

Я повернулся к Бродбенту. Тот ахнул:

– Господи! Прямо не верится…

Продолжая быть Бенни Греем, я даже не улыбнулся. Он и вообразить себе не мог, что вполне можно обойтись без грима! С гримом, конечно, проще, но мне он нужен был исключительно для Бродбента. Он, в простоте душевной, полагал, что всё дело в краске да пудре.

А Бродбент всё ещё глазел на меня.

– Слу-ушайте, – умерив голос, протянул он, – а нельзя ли со мной проделать похожую шутку? Только быстро.

Я уже собрался ответить «нет», но тут понял, что это – своего рода вызов моему мастерству. Ужасно захотелось сказать: попади он в руки отцу, через пять минут мог бы смело отправляться торговать на улице конфетами. Однако я придумал нечто получше.

– Вы просто хотите, чтоб вас не узнали?

– Да-да! Можно меня наштукатурить как следует, налепить фальшивый нос, или ещё там чего?..

Я покачал головой:

– Как бы я вас ни «штукатурил», всё равно будете не лучше мальчишки на маскараде. Играть-то вы не умеете, и учиться поздновато. Ваше лицо трогать не будем.

– Всё же… Если приделать мне этакий рубильник…

– Послушайте, «этакий рубильник» только привлечёт к вам внимание, будьте уверены! Как вам понравится, если кто-нибудь из знакомых увидев вас, скажет: «А здорово этот верзила похож на Дэка Бродбента! Прямо вылитый, разве что нос другой!»?

– А? Меня такое устроит. То есть, пока он уверен, что это не я. Я-то сейчас должен быть… В общем, на Земле меня нет.

– Он будет абсолютно уверен, что это не вы. Походка – вот ваша основная беда. Мы её поменяем, и это будете вовсе не вы, а любой другой высокий, плечистый парень, немного смахивающий на Дэка Бродбента.

– О'кей. Как я должен ходить?

– Нет, вы этому не научитесь. Мы заставим вас ходить, как надо.

– Это как?

– Насыплем, хотя бы, мелких камешков в носки башмаков. Это вынудит вас опираться больше на пятки и ходить прямее. Таким образом вы избавитесь от скрюченности и кошачьих повадок космача. М-мм… А плечи стянем сзади лентой, чтобы вы их не забывали малость развести в стороны. О! За глаза хватит!

– Думаете, стоит изменить походку, и меня не засветят?

– Мало того – никто не сможет сказать, почему так уверен, что перед ним не вы. Подсознательная уверенность в этом не оставит никаких сомнений. Можно, если хотите, поработать ещё и с лицом; просто ради вашего спокойствия…

Мы вышли из ванной. Я, конечно, оставался Бенни Греем: если уж вошёл в роль, требуется некоторое усилие, чтоб вновь стать самим собой. Дюбуа занимался видеофоном. Он поднял глаза, увидел меня, и у него отвисла челюсть. Джок, как ошпаренный, вылетел из «тихого уголка» и заорал:

– Это ещё кто?! Где актёр?

На меня он посмотрел лишь мельком: Серый Бенни – этакий вялый, неприглядный мужичонка, смотреть не на что.

– Какой актёр? – поинтересовался я – ровным, бесцветным голосом Бенни. Дюбуа одарил меня ещё одним взглядом и вновь отвернулся бы, кабы не обратил внимания на одежду. Бродбент, расхохотавшись, хлопнул товарища по плечу:

– Тебе, помнится, не нравилась его игра?!

Затем, уже другим тоном:

– Со всеми успел связаться?

– Д… да, – Дюбуа, совершенно убитый, ещё раз посмотрел на меня и отвёл взгляд.

– О'кей. Через четыре минуты нужно сваливать. Посмотрим, Лоренцо, как быстро вы обработаете меня.

* * *

Дэк успел снять ботинок, куртку и взялся за сорочку. Тут засветился сигнал над дверью и зажужжал зуммер. Дэк застыл.

– Джок, мы, что, ждём кого-то?

– Это Лэнгстон, наверно. Он говорил – может, успеет заскочить до того, как мы отчалим.

Дюбуа направился к двери.

– Непохоже. Это, скорее…

Я так и не успел узнать, на кого похоже это скорее. Дюбуа отворил. В дверях, будто гигантская поганка из ночного кошмара, стоял марсианин.

Какое-то время я не видел ничего, кроме марсианина. И не замечал ни Жезла Жизни в его ложнолапах, ни человека за его спиной.

Марсианин скользнул в комнату, человек последовал за ним. Дверь захлопнулась.

– Добрый день, господа, – проквакал марсианин. – Уже уходите?

Меня скрутил острый приступ ксенофобии. Запутавшись в рукавах сорочки, Дэк был вне игры. Но малыш Джок Дюбуа проявил подлинный героизм и стал мне больше, чем братом. После смерти, к сожалению…

Он бросился на Жезл, заслонив собой нас.

Скорее всего, Джок умер ещё прежде, чем упал. В животе его зияла дыра, в которую свободно прошёл бы кулак. Но перед смертью он успел сжать в руках ложнолапу и, падая, не отпустил. Она вытянулась, словно сливочная тянучка, и лопнула у самого основания. Несчастный Джок продолжал сжимать Жезл в мёртвых пальцах.

Человеку, пришедшему с этой вонючкой, пришлось отскочить, чтобы достать пушку. И тут он прокололся: нужно было пристрелить сперва Дэка, а затем – меня. Вместо этого он пальнул в мёртвого Джока, а второго выстрела Дэк ему не оставил, попав точно в лоб. Ишь ты, а я и не знал, что Дэк при оружии!

Обезоруженный марсианин даже не пытался смыться. Поднявшись, Дэк подошёл к нему и сказал:

– А, Рррингрийл. Рад видеть тебя.

– Рад видеть тебя, капитан Дэк Бродбент, – проквакал марсианин. – Ты скажешь моему Гнезду?

– Я скажу твоему Гнезду, Рррингрийл.

– Благодарю тебя, капитан Дэк Бродбент.