355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Хау » Подруга энтропии » Текст книги (страница 1)
Подруга энтропии
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 16:40

Текст книги "Подруга энтропии"


Автор книги: Роберт Хау



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Роберт Дж. Хау
Подруга энтропии

Знаете, в чем разница между Юджином, штат Орегон, и Манхэттеном? В Манхэттене о приезде «Грейтфул Дед» узнаешь по внезапному скоплению у Мэдисон-сквер-гарденс фэнов, рвущихся на концерт. А Юджин лежит на реке Уильяметт (через трассу I-5 от своего рабочего города-побратима Спрингфилда), долина которой кишит стареющими хиппи в футболках цвета дерюги и фашистами от здорового образа жизни, раскатывающими на «вольво». Юджин – убежище «белых воротничков»: желая преобразить свою жизнь, оторваться от корней и стать новыми людьми, они не вступают в Иностранный легион, а оказываются на левом берегу Уильяметта.

Здесь же очутился и я – через год после развода, полностью опустошенный и беспредельно одинокий. Это случилось еще до того, как калифорнийцы мигрировали на север ради дешевой земли в Орегоне, поэтому приезжему из Нью-Йорка было не так трудно найти работу. Я подвизался на ниве криминальной хроники в «Реджистер Гвард», благодаря чему и познакомился со Старр.

В те дни серьезных преступлений в Юджине было немного: патрульные еще квалифицировали кражу велосипедов как разбой на большой дороге, и по большей части мне приходилось писать о нарушении правил пьяными водителями и облавах в мелких наркопритонах.

Труп уже увезли, но суеты и крови хватало. Вся квартирка состояла из двух крошечных комнат, и мебель в ней, помимо кровати (на самом деле, это был просто брошенный на пол матрас) и одного складного стального стульчика, состояла из картонных коробок, набитых одеждой и мелким хламом. Ковер, засыпанный песком, скрипел под ногами. Обои покрыты разводами, одна стена – в потеках воды и пятнах плесени. Я так старался не наступить в лужу крови («Пожалуйста, не смажьте нам картину преступления», – просил сержант), что нечаянно опрокинул установленный судмедэкспертами галогеновый софит. Лампочка не просто разбилась, а взорвалась наподобие гранаты, усеяв всю комнату осколками стекла.

Я не смел вздохнуть, ожидая, что меня вышвырнут отсюда еще до того, как я получу хоть одно слово комментария, и уже «предвкушал» нравоучительную беседу с заведующей редакцией в духе «как вы дошли до жизни такой?». Где эта дама работала раньше? Не иначе, в концентрационном лагере.

Детектив, высокая представительная женщина с темно-русыми коротко стриженными волосами, одетая в армейского покроя штаны и спортивный вельветовый пиджак, уперев руки в бока, неожиданно улыбнулась.

– Ух ты! – вырвалось у нее. – Никогда не видела, чтобы лампочки так взрывались. – Да ты ее на атомы разнес.

Я начал извиняться, потом до меня дошел смысл ее слов.

– Что вы сказали?

– Разнес ее ко всем чертям. Встань позади меня. Попытаемся закончить работу, не развалив все здание.

Ее звали Старр Бэннер-Бенди, и она не походила на копов, которых я знал. Во время осмотра места преступления она говорила через плечо. Жертва – белая женщина, возраст – между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Даже не задав ни единого вопроса, я заполнил три страницы заметками на тему «кто, что, когда и почему».

– Господи, ничему их жизнь не учит! – заключила она, выпрямляясь.

– Их?

– Нас, женщин. – Она стянула резиновые перчатки. – Мы закрываем дверь на два засова, запираем все окна, не вносим в телефонную книгу имена, только фамилии, но при этом живем с мужиками, которые используют нас как боксерскую грушу.

– И кто ее убил? Друг? Муж?

– Ну, сто против одного. Знаешь, что говорят студентам-медикам? Когда слышите стук копыт, думайте про лошадей, а не про зебр. Все боятся очередного Теда Банди или Убийцы с Зеленой реки. Но столкнуться с маньяком-убийцей так же просто, как выиграть в лотерею. Скорее, в тебя ударит молния. Гораздо вероятнее, что тебя зарежет в дрянной квартирке сожитель-алкоголик. – Она решительно швырнула перчатки в мешок для мусора.

Я поплелся за Старр, на ходу придумывая заголовок. Был типичный мартовский день, плаксивый и хмурый. Солнца я не видел, кажется, с Хэллоуина. Перед входом в здание нас встретили почти все шишки юд-жинской полиции. Любое убийство здесь поднимает с кровати шефа полиции. Перед нами стоял здоровяк лет пятидесяти, в «докерсах» и рубашке-поло.

– Что у нас там, Бенди? – спросил он, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Старр выдала ему то же резюме, что и мне, только без красочного комментария.

– Похоже на семейную ссору, – завершила она. – Одна колотая ножевая рана в грудь. Владелец или управляющий зданием еще не появлялся. На почтовом ящике значится «Л.Забо». Это, скорее всего, жертва, но ни при ней, ни вообще в квартире нет никаких удостоверений личности.

– Это ваш напарник? – спросил, кивнув на меня, шеф полиции.

– Нет, Декстер остался опрашивать соседей. Это Лари Уируон, репортер из «Ред Гвард».

Нашу газету то и дело называют «Ред Гвард» – за якобы левый уклон. На самом деле «Реджистер Гвард» не радикальнее банковского менеджера-пресвитерианца. И уклон у нас в бизнес. Если бы министра торговли застали с пистолетом над телом стриптизерши, наш заголовок гласил бы: «Голая танцовщица порочит репутацию бизнесмена».

Осознав, что перед ним репортер, менеджер «Уолл-марта» сделался елейно-врадчивым.

– Оставьте нас на минутку, ладно? – попросил он.

Его явно смутило, что он обнаружил незнание личного состава, и компенсировал это фальшивой улыбкой.

Но я все равно торопился сдавать репортаж и потому с извинениями удалился. Назад в редакцию ехал разочарованный – на прощание Старр удостоила меня едва заметного кивка – и одновременно озадаченный: какое значение это обстоятельство имеет в сравнении с убийством женщины?

Стоило мне переступить порог дома, Гус исполнил «танец счастливого пса»: бешеное кружение на месте, прыжки и возбужденное тявканье. Как всегда, я почувствовал себя виноватым, что оставил его на целый день одного. У него была собачья дверка на задний двор и миска для воды размером с бассейн для олимпийских заплывов, но собакам нужна стая. Для Гуса стаей был я. Раньше стая состояла из меня, Мойры и Гуса, и он хандрил еще долго после того, как мы с ним переехали в Юджин. Временами, когда я открывал ящик комода или чемодан, он засовывал туда голову целиком, стараясь вынюхать малейшие следы Мойриного запаха. Я гладил пса, приговаривая: «Бедный Гус». Комок стоял в моем горле.

Сняв рабочие штаны, я надел такие же, но домашне-собачьи, и мы с Гусом пошли гулять на реку. Гус бросался к каждому дереву, фонарю и кусту, словно преследовал вора, а потом долго и трепетно обнюхивал поверхность, перед тем как оставить собственную весточку на собачьей доске объявлений.

У Мойры обычно не хватало терпения во время таких прогулок.

– Господи Боже! – раздраженно говорила она мне. – Просто иди дальше, ведь Гус на другом конце поводка!

Поначалу я спорил.

– Собаку выводят для ее удовольствия, а не для того, чтобы успеть по своим делам, – как-то сказал я. – Мы его кастрировали, да и ест он только собачий корм. Пусть хотя бы такой малости порадуется, ладно?

Но со временем я говорил все меньше и меньше, а бесконечные мелкие стычки давали метастазы: как нужно загружать посудомоечную машину, как полагается платить по счетам, почему моим друзьям не стоит заходить после девяти вечера. В доме постоянно что-то билось – вот это уже было серьезно.

Я не сознавал, какой груз невысказанных обид во мне накопился, пока однажды утром стоявший рядом на перроне подземки парнишка не спросил:

– Эй, мужик, что это за звук? Это был мой зубовный скрежет.

Потом я несколько раз пытался – мы оба пытались – всерьез обсудить происходящее, но к тому времени ставки настолько выросли, что любой откровенный разговор грозил вылиться в ссору, на которую ни у одного из нас не хватало духа.

День, в который я узнал про любовника Мойры, был последним, когда я заходил в квартиру. Единственное, чем я дорожил, был Гус, ну еще блокноты и охапка книг – ведь почти все остальное выбирала Мойра. Я упаковал вещи, и мы с Гусом отправились к моему брату на Стейтен-Айленд, хотя с середины моста Верразано-Нэрроуз нас пришлось тащить на буксире – машина сломалась.

Механик брата сказал, что мотор сдох.

– Как будто у тебя двадцатилетний мотор в пятилетней машине, – сказал Томми. – Все сношено донельзя.

Мы с Гусом купили новую машину, пересекли всю страну и прибыли в Орегон.

Гибель Линды Забо попала на первую страницу: сенсация для городка, где убийств в среднем за год происходит меньше, чем в Нью-Йорке за день. Я уговорил редактора оставить цитату про зебру. Меткое высказывание, к тому же хотелось таким образом польстить Старр.

Я сидел у себя в кабинке в редакции (сплошь затянутые серой тканью стены, завешенные внахлест газетными вырезками и карикатурами, точно модернистская вариация пещеры Альтамира с настенной живописью бронзового века), когда позвонила Старр.

– Ты не поверишь, – сказала она.

– Во что?

– Помнишь вчерашнюю покойницу? Линду Забо? Она была профессором в Орегонском университете.

– На пенсии? – поинтересовался я.

– Нет. На штатной должности. Преподавала физику. Пришлось немного пошевелить мозгами, спешно меняя мнение о покойнице: она ведь жила в дыре всего на ступеньку выше приюта для бездомных.

– Тогда почему… – начал я, но Старр меня опередила:

– Понятия не имею. Зарабатывала она неплохо, и на счету одиннадцать тысяч. Имела приличную машину, «вольво» предпоследней модели. Хотя, кажется, дама была чуть не в себе.

– Подозреваемые уже есть? – спросил я, отчаянно царапая заметки в блокноте.

– Нет. И сдается, это все-таки не любовник. Она жила одна, соседи говорят, гости к ней не захаживали.

И тут я вспомнил про зебру.

– Не знаю, видела ли ты газету, – забормотал я. – Я процитировал твои слова…

– Видела. Про копыта.

– Извини, что так вышло.

Вместо того чтобы польстить, я выставил ее глупой.

– Не извиняйся. Я сказала о любовнике, зная, что ты это процитируешь. Мне и раньше случалось ошибаться.

Закончив разговор, я собрал блокноты, ручки и ключи и направился в Орегонский университет. Все равно надо получить пару-тройку фраз от коллег Забо для продолжения репортажа. А еще мне хотелось узнать, есть ли у них какие-нибудь соображения, почему преподавательница жила как бродяга.

Я уже бывал в университете по поводу разнообразных мелких преступлений: сексуальные домогательства, незначительные злоупотребления и ритуальные кражи талисманов футбольной команды противника. Оставив машину за кампусом (чтобы не пришлось обращаться в отдел по связям с общественностью за пропуском), я направился к Уилья-метт-холлу, где располагался физический факультет.

В просторной приемной было слишком жарко, и главное место в ней занимал деревянный стол, который выглядел так, словно его наспех сколотили из упаковочных ящиков. Дверь справа вела в помещение поменьше. За столом восседала студентка лет двадцати с волосами воронова крыла, постриженная под Бетти Пейдж, что напомнило мне о Мойре, и с броским пирсингом, который уж никак ее не напоминал. Когда я вошел, студентка листала глянцевый журнал.

Представившись, я спросил у девушки, знала ли она профессора Забо. Она ответила, мол, только мельком и, как полагается в подобных случаях, печально вздохнула. По ее мнению, мне лучше поговорить с профессором Шенком, тоже преподавателем физики.

Она провела пальцем по расписанию на доске.

– До десяти минут двенадцатого у него занятия. Потом до двух приемные часы.

Записав номер кабинета на желтой бумажке, она протянула ее мне.

– Подниметесь на один этаж, а потом, кажется, налево. Но у него могут быть студенты.

Эдгар Шенк оказался кругленьким англичанином в спортивных штанах, кроссовках и оранжевой вязаной кофте, настолько яркой, что резала глаз. Он был один в своем кабинетике, больше похожем на стенной шкаф; восседал за серым стальным столом на деревянной вертящейся табуретке, которую, кажется, купили на распродаже после пожара.

Я представился. Он, конечно же, уже знал, что Линду Забо убили.

– Разве не ужас? – вопросил он, жестом указывая мне на другую табуретку. – Просто в голове не укладывается.

– Вы близко знали профессора Забо?

– Очень. Не далее как на прошлой неделе мы с женой приглашали ее на обед. У нас с Линдой было общее расписание занятий, ну, более или менее, поэтому мы ездили на работу вместе. Ее машина вечно стояла сломанная.

Он снял оранжевую пушинку со штанов.

– Трагичная, поистине трагичная смерть. Вы, наверное, слышите такое всякий раз, когда кого-то убивают, и я понимаю, что каждая человеческая жизнь бесценна, но Линда была ярко выраженной индивидуальностью.

– Пожалуйста, поподробнее.

– Она была замечательным человеком, но главное – мозги у нее первоклассные. Чтобы остаться здесь, она отказалась от профессуры в Институте перспективных исследований. Знакомое название?

Я знал, что это крупный научный центр в Принстоне, штат Нью-Джерси, знаменитый тем, что там работали Эйнштейн и десяток других гениев, о чем и сказал Шенку.

– Вот именно, – кивнул он. – Что называется, высшая лига.

– Тогда почему она подвизалась здесь? Ей нравилось преподавать?

– Господи Боже, нет! – хохотнул он. – Конечно, Линда могла бы преподавать где угодно, но как исследователь представляла гораздо большую ценность: отличный теоретик и одновременно хороший экспериментатор.

– У нее была лаборатория в кампусе?

– Нет, она говорила, что работает дома, но в такое трудно поверить, правда? Нужно иметь целое состояние, чтобы приобрести хотя бы малую долю того оборудования, которым оснащены наши скромные лаборатории. Да, наш факультет, скорее, второго класса, хотя и пользуется уважением среди коллег. Я сам неплохой экспериментатор. А меня она превосходила на порядок, уж поверьте мне.

Необычное признание, особенно для человека из мира науки. В Шенке не было ничего от непризнанного гения.

– Почему вы так говорите? – спросил я.

– Ну, она время от времени помогала мне кое в чем, – отозвался он. – Превосходно управлялась с оборудованием. Не какой-то там хороший наладчик, но истинный талант в разработке и конструировании.

– Не хочу показаться невежливым, – продолжал допытываться я, – но если все это так, то почему она работала у вас?

– Долг перед близкими, по всей видимости. У нее тут есть семья, хотя мы никогда никаких родственников не видели.

– Какая у нее специализация?

– Она читала вводные курсы и вела пару семинаров по квантовой физике, – объяснил он. – Но в душе была математиком-теоретиком. Она много говорила о своей работе, но я понимал не более половины. А ведь меня считают хорошим специалистом. – Вид у Шенка стал грустным. – Я, наверное, лезу не в свое дело, но, кажется, Линда переживала какую-то личную драму. Она как будто была не способна взять себя в руки и решиться что-нибудь опубликовать. Во всяком случае, последние пять лет.

– А вы не могли бы в общих словах объяснить, над чем она в последнее время работала? – спросил я.

– Боюсь, я ничего, кроме общих слов, сказать не смогу. Она увлеклась чем-то, что назвала ЛЭВами, «локализованными энтропийными возмущениями». Так она именовала участки пространства, в которых энергия практически отсутствует и никакого полезного выхода уже получить невозможно. Концепция интересная, но несколько противоречивая. «Очаги» энтропии, содержащиеся внутри системы, но не испытывающие на себе ее воздействия и сами на нее не воздействующие. Словно чашку замерзшей воды поставили в духовку, а жидкость не нагревается и духовка не остывает. Но расчетов и формул в основе теории я так и не увидел. Может, оно и к лучшему. В колледже у меня был курс исчисления, но из него я помню лишь запах шампуня Мэрибет О'Холлрен и то, как два семестра ее волосы дразняще колыхались над моей партой.

– А откуда берутся эти «очаги» энтропии? Какого они размера? Мы имеем в виду микроскопический уровень?

– О Боже! – Шенк горестно махнул рукой. – Это же все теория. Кто знает, какого размера они были бы в реальном мире, если бы вообще возникли. Линда считала, что их уравновешивает скопление темной энергии в другом измерении. Все это сплошные домыслы и не имеет отношения к математике, – поспешно добавил он. – Слушайте, мне сейчас пришло в голову, что всего этого в газете лучше не печатать. Выйдет отвратительно и нечестно по отношению к ее памяти.

Шенк еще кое-что рассказал про работу Забо (тоже не для печати), но у меня уже голова шла кругом. Когда он остановился, чтобы набрать воздуха, я поспешил закончить беседу и с извинениями откланялся.

Я уже стоял на пороге, когда он снял с полки видеокассету и протянул ее мне.

– Возможно, она будет вам полезной. Это запись лекций Линды последнего семестра.

Пока я был в университете, вечная морось Юджина снова взялась за свое. Тем не менее к машине я выбрал обходной путь. Мне хотелось поразмыслить над словами Шенка, и, даже невзирая на дождь, я радовался, что не торчу в редакции. Подавляющая часть рабочего времени репортера проходит у телефона в лабиринте кабинок, которые пришли на смену открытым помещениям прошлого десятилетия. Эта новая мода меня возмущает – нередко к неудовольствию заведующей редакцией.

Если забыть про плаксивое небо и случайные порывы ветра, стоял приятный весенний день. Не холодный, градусов пятнадцать, и в воздухе витал пьянящий запах распускающейся листвы. Юджин расположен в самом центре долины Уильяметта, протянувшейся с севера на юг поймы между Береговыми хребтами и Каскадными горами. Каскадные горы сохраняют здесь теплый, влажный приморских климат, превращая долину в своего рода теплицу под открытым небом.

Природа Юджина намного богаче нью-йоркской. Вдоль улиц, окружающих университет, тянутся ряды огромных старинных деревьев: ясени, каштаны, клены и, наверное, с десяток разновидностей хвойных – ели, пихты, сосны и можжевельники. Их стволы поросли мхом, и дождевые капли с успокаивающим звуком шелестят в густой листве.

Я мысленно прокручивал интервью: не сочинял репортаж, а, скорее, переваривал информацию. По словам Шенка, машину Забо вечно чинили, а Старр упоминала, что автомобиль Линды был новенький. Что-то еще о машине вертелось у меня в голове, но я никак не мог поймать мысль за хвост.

А еще физика… Для дилетанта я неплохо разбираюсь в науке и стараюсь не отставать от новых веяний – в общих чертах. В прошлой жизни я писал о науке, но в газетной журналистике, этом последнем прибежище начитанного дилетанта, нынче пришло время экспертов. Колонки научных новостей в больших газетах теперь ведут кандидаты наук, а не ребята, которые, заканчивая журналистику, прихватывают заодно и физику. Но даже я понимал, что если Шенк верно описал теорию покойной профессорши и если ее развить, последствия могут быть грандиозными. Два больших «если», но тем не менее… С другой стороны, как вообще вся теоретическая физика, гипотеза казалась нелепой – для профана. На мгновение я задумался, не научная ли деятельность послужила причиной гибели Линды Забо, но такие рассуждения вели к домыслам об инопланетянах и тайном заговоре масонов с целью захватить власть над миром.

Когда я вернулся к машине, то обнаружил, что промок до футболки. Машина, разумеется, не заводилась, и пришлось сорок пять минут ждать механика.

Остаток дня я пытался разыскать родственников Забо (ни в университете, ни в полиции о них ничего не знали) и так ни одного не откопал. Что, признаюсь, принесло мне некоторое облегчение. Разговаривать с родственниками жертвы – печально в лучшем случае, а в худшем – тебе выпадает нелегкий жребий сообщать ужасную весть.

За следующие несколько дней я накропал лишь одно короткое продолжение к первому репортажу («Полиция активно расследует…») и продолжал освещать рутинные происшествия маленького городка: упавшее дерево раздавило несколько пустых машин, пожар на спрингфилд-ской стоянке трейлеров, группа подростков обезобразила расистскими граффити несколько домов. Потом настал черед эксклюзивных новостей Юджина: ежегодный угон продуктовых тележек из местных супермаркетов фэнами «Грейтфул Дед».

Кочующие вслед за группой из города в город поклонники «дедов», как правило, слишком бедны, чтобы останавливаться в отелях, и на время гастролей захватывают местные скверы. По прибытии в город такие «туристы» отправляются в ближайший «Сейфвей» или «Метро», закупают на несколько дней еды и выпивки и везут на тележках в свой лагерь у реки. А там тележки становятся частью инфраструктуры палаточного городка. На утро после отъезда фэнов супермаркеты посылают за заблудшими тележками грузовики.

Все то время, пока писал заметку, я воображал, во что бы вылилась такая история в Нью-Йорке. Но раз за разом вставала лишь жутковатая картина: худощавых парнишек в футболках цвета дерюги забивают дубинками – как новорожденных тюленей – разозленные менеджеры супермаркетов.

На видеокассету, которую мне вручил Шенк, я наткнулся, когда мы с Гусом выволакивали хлам из машины. Собственно говоря, убирался я, а Гус обнюхивал коврики в поисках микроскопических частичек фастфуда.

Наскоро приготовив обед, я сел перед телевизором посмотреть запись. Она оказалась чуть лучше среднего: на Забо был микрофон-клипса, а в потолке аудитории имелось два огромных окна, впускавших сентябрьское солнышко.

На место преступления я приехал уже после того, как увезли тело, и саму профессоршу видел лишь на фотографии с университетского пропуска: белая женщина старше тридцати, вот и все.

На видеозаписи Забо казалась подтянутой и оживленной. Одетая в брюки цвета хаки, ярко-красную футболку и черные кеды, она выглядела весьма моложаво: не старше сорока. Если ей не нравилось преподавать, то она была превосходной актрисой.

Шла обычная лекция курса «физика для лириков». На пленке Забо объясняла пятидесяти студентам эффект Доплера. Когда она перешла к длине волны, поднялось несколько рук.

– Подождите с вопросами, – попросила она класс. – Я потом объясню. Всё во Вселенной.

По рядам прокатился смех, руки опустились. Забо отработала сорок минут, дав внятное объяснение эффекту Доплера и его последствиям для космологии. Она легко говорила о сложном, не впадая в популизм и в то же время без тени снисходительности к невеждам.

По окончании лекции вокруг ее стола сгрудились с десяток студентов. Микрофонов у них не было, поэтому большинство их комментариев вышло неразборчиво, но по счастливым, оживленным лицам читалось, что их вопросы вторичны, что им лишь хочется побыть рядом с ней. У некоторых преподавателей есть такой дар, и Забо была наделена им сполна.

В Нью-Йорке я писал о многих убийствах, но никогда не знал жертв лично. Даже горе родных редко помогало узнать покойного лучше, чем из стандартных газетных строк: «молодая мать троих детей» или «трудолюбивый эмигрант из Гвианы». А Забо – так внезапно и печально – вдруг обрела плоть и кровь.

Когда я позвонил Старр узнать, не продвинулось ли расследование, она предложила встретиться с ней и ее напарником в ресторанчике под названием «Мачо-мышь».

Старр была уже на месте, когда я приехал: мне пришлось остановиться и поменять спустившееся колесо. В ресторанчике угощали здоровой мексиканской пищей. Приблизительно под двумя третями блюд в меню стояли значки «полезно для сердца». Мое представление о здоровой еде – картошка-фри без расплавленного сыра. Но я и такой трапезе был рад: главное, поболтать со Старр, пока не появится ее напарник. Это дало мне шанс задать вопрос, который не пришел в голову в доме Забо:

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? Старр оторвала взгляд от меню.

– Заметила твой блокнот, читала твою рубрику, знаю твою репутацию.

– Мою репутацию? – переспросил я и мысленно увидел рухнувшую галогеновую лампу.

– В криминальной хронике обычно работают два типа людей, – объяснила она. – Лизоблюды и благородные реформаторы. Первые считают полицейских непогрешимыми, вторые – садистами. Ты, похоже, не относишься ни к тем, ни к другим.

Я разрывался между благодарностью за скрытый комплимент и тягой защитить свою профессию – хотя прекрасно знал, о чем говорит Старр.

– Спасибо, наверное, – пробормотал я. – Но большинство репортеров довольно объективны. И вообще, мне не приходило в голову, что у меня есть друзья в полиции.

– Вот как? – Старр загадочно улыбнулась. – Я бы так не говорила. В основном копы похожи на старшеклассников: ими руководит мнение сверстников. Они уважают того, кто умеет делать свое дело и не кичится этим.

Старр снова вернулась к меню: очевидно, прочла мои мысли о «полезных для сердца» блюдах.

– Негусто, – сказала она.

Мы заказали по содовой, и очень скоро Старр взялась за меня всерьез. Из нее самой я выудил лишь несколько мелочей: Бэннер-Бенди – фамилия родителей; нет, она не замужем; относительно детей планов пока нет. Но в основном мы говорили обо мне. Где я вырос, где учился (она как будто очень заинтересовалась, когда я сказал, что у меня диплом по журналистике и физике), где я работал. Я рассказал, что был репортером криминальной хроники в Нью-Йорке, хотя постарался обойтись без обычных «боевых баек» – не в последнюю очередь потому, что догадался: на нее они не произведут впечатления. Насколько я понял, Старр родилась и выросла в глухом орегонском городке, но мир знала лучше многих ньюйоркцев, и сообразил, что разглагольствования уроженца мегаполиса будут плохо восприняты.

Когда дело дошло до Мойры и моей семейной жизни, я попытался следовать совету Эмерсона: «Если катишься по тонкому льду, единственное спасение – в скорости».

– Разведен, да? Что стряслось? – спросила она.

– Как обычно.

Я всегда так говорил, потому что женщины вечно задавали подобный вопрос. Эту фразу я умел произносить на автопилоте, потому что всякий раз – вообще всякий раз – при этом вопросе в голове у меня возникал укоризненный взгляд жены, который она бросила на меня поверх спинки дивана, когда я вернулся домой и застал ее с любовником.

– Не бывает ничего обычного, Ларри, – сказала Старр. – Детей вы не завели?

– Нет, но у меня есть пес. Гус.

– Гус? – переспросила она. – Уверена, он будет для тебя большим утешением в старости. И что это за пес?

– Не смейся, но его кличка – сокращение от Август. Он полукровка, по большей части лабрадор, но, думаю, есть небольшая примесь чихуа-хуа.

Тут приехал ее напарник и спас меня: не пришлось показывать Старр фотографию собаки, что я уже готов был сделать.

Байрон Декстер оказался невысоким крепышом лет сорока с густой бородой и редеющими волосами. Одет он был в неизбежный спортивных пиджак (чтобы прикрыть кобуру) и надежные крепкие ботинки.

Копы на Западном побережье обычно отличаются манерой поведения от своих нью-йоркских коллег. Больше «пожалуйста, сэр» и «нет, мэм», меньше «я с тобой разговариваю, придурок», – во всяком случае, в приличном обществе. Но я начинал приходить к мысли, что Юджин просто заповедник для нестандартных копов. Декстер выделялся даже среди копов Западного побережья. В нем не было ни тени полицейской сдержанности, той смутно враждебной ауры, которая окружает копов, потому что они взвешивают все твои слова, проверяя, не лжешь ли ты.

Они поделились со мной всем, что им удалось откопать по делу За-бо – как выяснилось, немного. По словам коронера, причиной смерти стала колотая рана в грудь, удар рассек аорту прямо над сердцем. Орудие убийства неизвестно, но, скорее всего, это какой-то инструмент: у раны рваные края и внутри найдена металлическая пыль. Результаты анализа крови и образцов тканей еще не поступили. Соседи ничего не слышали и не видели.

– Тут есть одна странность, – завершила свой рассказ Старр. – Опрашивая жильцов, мы с Дексом проверили другие квартиры в здании. И знаешь что? Все до единой в безупречном состоянии: никаких потеков воды, никакого осыпающегося гипсокартона, ковры практически новые. Владелец ремонтирует квартиры, как только они освобождаются…

– Он пытался выселить Забо? – спросил я.

– Нет, – ответил Декстер. – Вы промахнулись: квартира Забо уже была отремонтирована. Она едва ли не самая новая во всем здании.

– Эта дыра? – вырвалось у меня чуть громче необходимого. Женщина за соседним столиком окинула меня неодобрительным взглядом.

– Трудно поверить, да? – сказала Старр. – Не знаю, как ей удалось довести жилье до такого состояния.

Еду принесли, когда я рассказывал о моем разговоре с Шенком, видеопленке и локазизованных энтропийных возмущениях. Мою собеседницу теория Забо как будто очень заинтересовала, и я полистал блокнот, чтобы проверить, не упустил ли чего.

– Да, еще он говорил про Гейзенберга и про то, как наблюдатель влияет на события, – сказал я, просматривая заметки.

– В отношении локализованных энтропийных возмущений? – переспросила Старр. Произнесла она это без нажима, и я интуитивно понял, что она не использует сокращение лишь потому, что не хочет сбивать меня с толку.

– Не знаю. А что? Ты что-то об этом знаешь? Тут стоит поискать взаимосвязь?

Она поглядела на Декстера, которому явно наскучила наша болтовня на темы физики.

– Ну, если локализованные энтропийные возмущения вызывает наблюдатель, дело может оказаться серьезным. Сами знаете, как кот Шрёдингера: пока наблюдатель не откроет коробку, животное не живо и не мертво.

Я кивнул: мол, понимаю, о чем речь.

– Если наблюдатель-человек способен вызвать локализованные энтропийные возмущения… – начала было Старр, но осеклась. – Надо признать, звучит это в духе «Танцующих мастеров Ву Ли»[1][1]

[Закрыть]

  Название классического труда Гари Зукавы (1980) с изложением сути квантовой физики максимально простым языком, дабы сделать понятыми широкому читателю сложные физико-математические концепции. (Прим. перев.)


[Закрыть]
, – сказала она, помолчав. – Те, кто ничего не смыслит в физике или буддизме, вечно пытаются как-то связать их между собой. Тем не менее не вижу причины, почему присутствие человека не может вызывать локализованных энтропийных возмущений.

Странно себя чувствуешь, когда тебе читает лекцию по квантовой физике коп. Мне хотелось задать ей десять тысяч вопросов о ее образовании и карьере, но тут Декстер встал и достал из кармана рацию. Сказав в нее несколько слов, он обратился ко мне:

– Нам пора. – Он пожал мне руку, потом кивнул в сторону Старр: – Она считает вас интересным. Да поможет вам теперь Господь.

Я поглядел на Старр, ожидая прочитать на ее лице такое же удивление или хотя бы раздражение, но она осталась совершенно невозмутимой. И тоже встала. Проходя мимо, она дружески толкнула меня бедром.

– Чао, Лари. До сути твоей собачьей проблемы доберемся в следующий раз.

Я посидел еще минуту, чувствуя себя счастливым и немного вымотанным. Дело было не только в притяжении (и ура! оно, кажется, взаимное). Удовольствие от общества Старр было подернуто печалью по Линде Забо. Я кое-что рассказал о видеозаписи, но отдал ее со странной неохотой, когда копы попросили на время – а ведь принес ее сюда как раз с этой целью. Глупо, конечно, но хотелось оставить кассету себе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю