Текст книги "Месмеризм и конец эпохи Просвещения во Франции"

Автор книги: Роберт Дарнтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Роберт Дарнтон
Месмеризм и конец эпохи Просвещения во Франции

Посвящается памяти моих родителей и Джону

Предисловие

Цель данной книги куда масштабней ее скромных размеров: в ней я предпринимаю попытку исследования умонастроений и систем мировосприятия, господствовавших в образованной среде французского общества непосредственно перед тем, как Великая французская революция вытеснила их на периферию общественного внимания. Столь самонадеянный замысел, без сомнения, обречен на неудачу, ибо никому не дано проникнуть в умы людей, ушедших из жизни вот уже почти двести лет тому назад. И все же попытка приблизиться к пониманию этого способа мышления может в какой-то степени окупиться, если мы обратимся к выпавшим из поля исследовательского внимания ключам и подсказкам, оставленным нам самой эпохой на страницах тогдашних научных журналов и брошюр, в карикатурах на злобу дня, в отрывках популярных уличных песенок, равно как и в «письмах к издателям», платных анонсах готовящихся изданий, которые раскладывали на столах в гостиных и кафе того времени, и, конечно, в сохранившихся в архивных фондах рукописей частных письмах, дневниках, полицейских рапортах и отчетах о заседаниях всевозможных клубов и обществ. Эти документы позволяют хотя бы составить представление об интересах читающей публики 1780‐х годов, а эти интересы, в свою очередь, свидетельствуют о некоторых неожиданных сторонах радикализма указанного периода. На их примере можно проследить, как именно радикальные идеи просачивались из философских трактатов своего времени, вроде «Общественного договора» Руссо, в самые малообразованные слои общества.

Поскольку определить весь спектр тем, которые интересовали людей того времени, не представляется возможным (даже если речь идет исключительно об оставивших по себе письменный след представителях элиты), в своих изысканиях я решил обратиться к предмету, который, кажется, занимал их умы больше других, а именно – к науке в целом и месмеризму в частности. Конечно, читатель может удивиться моему выбору и счесть его недостойным серьезного внимания, однако не стоит забывать о той временной пропасти, что отделяет нас от жителей Франции 1780‐х годов. Французы той эпохи видели в месмеризме авторитетную систему, способную дать объяснение Природе и ее чудесным незримым силам, а иногда – силам, управляющим обществом и политикой. Они столь глубоко впитали основы месмеризма, что передали его идеи своим детям и внукам в качестве одной из важнейших мировоззренческих доминант, определившей контуры феномена, который ныне принято называть романтизмом. Неудивительно, что это наследие никогда и никем не признавалось, ведь последующие поколения, более разборчивые в отношении сомнительных, псевдонаучных истоков своих собственных представлений об окружающем мире, благополучно позабыли о Месмере и о том, как он властвовал умами на закате Старого режима. Наше исследование призвано вернуть Месмеру его законное место рядом с Тюрго, Франклином и Калиостро в пантеоне самых обсуждаемых фигур той эпохи. Может быть, оно позволит лучше понять, как идеи Просвещения перековывались в революционные лозунги, а затем превращались в элементы целого ряда сформировавшихся в XIX веке учений. Таким образом, эта книга поможет разобраться, как именно завершилась эпоха Просвещения – пусть не окончательно и бесповоротно (ведь кто-то и в наши дни воспринимает всерьез Декларацию независимости и Декларацию прав человека и гражданина), – но как сугубо исторический феномен, характерный для Франции XVIII века. Помимо прочего, она может помочь читателю проникнуться духом далекого прошлого. Не исключено, что читатель сочтет данную книгу достойной внимания хотя бы ради достижения этой последней, более узкой цели, ведь в ней – одна из главных радостей при изучении истории.

Что же до меня самого, то львиной долей удовольствия от своего исследования я обязан Гарри Питту и Роберту Шеклтону из Оксфордского университета. Также я хотел бы выразить благодарность всем тем, кто оказывал мне поддержку при подготовке данной книги к изданию, а именно попечителям Фонда имени Сесила Родса, декану и членам Совета Наффилдского колледжа в Оксфорде, Обществу преподавателей Гарвардского университета, а также Ричарду Коббу, Джону Пламенатцу, Филипу Уильямсу, Крэйну Бринтону, Джонатану Бичеру и Джону Ходжу, которые читали и редактировали книгу на разных стадиях ее готовности. Отдельно следует упомянуть семью Бергасс дю Пети-Туар, которая со щедростью и гостеприимством, которые явно порадовали бы ее галло-американских предков, предоставила мне доступ не только к интересовавшим меня источникам, но и к шато, в котором они хранятся.

Дабы не перегружать текст постраничными ссылками, я сгруппировал их в конце книги, расположив цитаты в том же порядке, в каком они встречаются в тексте. Чересчур длинные названия книг и трактатов XVIII века приводятся в сокращенном виде. Места и даты публикации упоминаемых в книге работ (в том числе и явно вымышленные, такие как «Филадельфия» или «Луна») приводятся так же, как на титульных листах оригиналов; если имена авторов, места и даты публикации не указываются, значит, они не указаны и в оригинале. Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами (за исключением цитируемых названий). Я перевожу французское понятие magnétisme animal (которое нередко сокращалось авторами того времени до magnétisme) как «месмеризм» вопреки мнению одного из современных экспертов, который полагает, что термин mesmérisme вошел в употребление лишь в начале XIX века11
  H. S. Klickstein, review of Bernard Milt, Franz Anton Mesmer und seine Beziehungen zur Schweiz // Bulletin of the History of Medicine, 1955, Vol. XXIX, P. 187.


[Закрыть]. На самом деле во Франции 1780‐х годов понятия mesmérisme («месмеризм») и magnétisme animal («животный магнетизм») использовались как синонимы.

Кембридж, Массачусетс, апрель 1968 г.

Роберт Дарнтон

Глава 1
Месмеризм и популярная наука

Грандиозный провал «общественного договора» Руссо, который из всех его трудов пользовался наименьшей популярностью у французской читающей публики предреволюционной поры22
  Daniel Mornet, L’ Influence de J.-J. Rousseau au XVIIIe siècle; Annales de la Société Jean-Jacques Rousseau, 1912, P. 44–45; Robert Derathé, Les réfutations du Contrat Social au XVIIIe siècle. ibid., 1950–1952, P. 7–12.


[Закрыть], ставит перед исследователями радикальной мысли 1780‐х годов вопрос: если эта публика осталась равнодушной к одному из величайших политических трактатов XVIII века, то какие же радикальные идеи (и формы их преподнесения), напротив, удовлетворяли ее вкусам? Как ни странно, одной из таких форм стал «животный магнетизм», известный также как месмеризм. В предреволюционное десятилетие месмеризм вызвал огромный общественный интерес; и пусть изначально он не имел никакого отношения к политике, Николя Бергасс, Жак-Пьер Бриссо и другие месмеристы-радикалы очень быстро превратили его в закамуфлированную политическую теорию, во многом напоминавшую учение все того же Руссо. Соответственно, на примере месмеризма представляется возможным проследить, каким именно образом вульгарная смесь политики и причудливых фантазий позволяла писателям-радикалам заинтересовать своими произведениями широкую публику, при этом не привлекая к ним лишнего внимания со стороны цензоров. Чтобы рассмотреть месмеризм с его радикальной стороны, необходимо изучить теорию Месмера в контексте других интересов ее современников, проследить путь развития этого движения и разобраться с характером месмеристских обществ того времени. Только так мы сможем извлечь феномен месмеризма из-под толщи шарлатанских памфлетов, мемуаров и давно изживших себя научных трактатов и взглянуть на него с новой стороны как на одну из неожиданных граней предреволюционного радикального мышления.

В феврале 1778 года Франц Антон Месмер прибыл в Париж и возвестил об открытии им вездесущего сверхтонкого флюида, который наполнял и окружал собой все существующие тела. Непосредственно наблюдать этот флюид Месмеру не доводилось: он лишь заключал, что тот является проводником гравитации – ведь иначе планеты не могли бы притягивать одна другую в вакууме. Погрузив в этот первозданный «природный агент» всю вселенную, Месмер, однако, не преминул вернуть его с неба на землю, чтобы поставить на службу парижанам в виде отопления, освещения, электричества и магнетизма, в особенности превознося перспективы его применения в области медицины. Болезнь, утверждал он, является следствием «блокировки» на пути свободного протекания флюида по телу человека, которое, в свою очередь, является подобием магнита. Месмер полагал возможным контролировать и усиливать ток флюида посредством «месмеризации» или массирования «полюсов» тела, что, по его мнению, позволяло преодолевать блокировку и соответствующие «кризы» (которые нередко проявлялись в форме конвульсий), восстанавливать здоровье, или «гармонию» человеческого организма с природой.

Подобное обращение к характерному для XVIII века культу природы выглядело крайне убедительно в глазах современников Месмера, ведь он умел наглядно продемонстрировать действие своего флюида путем ввергания своих пациентов в своего рода эпилептический припадок или сомнамбулический транс, благодаря которым те излечивались от всевозможных хворей и недугов – от слепоты до вызываемой сверхактивностью селезенки апатии. Месмер и его последователи устраивали зрелищные представления: они садились перед пациентом, зажимали его колени между своими и пробегали пальцами по всему его телу. Это делалось для того, чтобы отыскать полюса заключенных в теле больного маленьких магнитов, в совокупности составлявших единое тело-магнит. Месмеризация требовала недюжинного умения, ведь маленькие магниты все время перемещались внутри тела месмеризируемого. Считалось, что для большей надежности в установлении «взаимосвязи» («раппорта») с пациентом следует ориентироваться на стабильные магниты, находящиеся, к примеру, в кончиках пальцев и в носу (так, Месмер запрещал своим подопечным нюхать табак из‐за связанного с этой практикой риска нарушения носового магнитного баланса) и избегать взаимодействия как с располагающимся на макушке «северным полюсом», который принимает месмерический флюид, исходящий от звезд, так и с «южным полюсом» – в ногах, ибо они являются естественными приемниками земного магнетизма. Большинство месмеристов сосредотачивали свои усилия на «телесном экваторе», средней, подреберной («ипохондриальной») части тела пациента – то есть на верхне-боковых областях живота, которые Месмер определял как «сенсориум». Подобные практики порождали слухи и сплетни о сексуальном магнетизме, но отнюдь не об ипохондриках: данное гуморальное расстройство вызывало у современников искреннее сочувствие, что, впрочем, не мешало им с презрением относиться к «воображаемым болезням» (maladies imaginaires). Так, во «Французском академическом словаре» («Dictionnaire de l’ Académie Française») за 1778 год поясняется, что человек, страдающий «пороком ипохондров» (vice des hypocondres), склонен к поведению «нелепому и сумасбродному» (bizarre et extravagant) и, будучи предоставлен сам себе, чувствует внутреннюю подавленность (Les hypocondriaques sont mélancoliques et visionnaires33
  Дословно: «Ипохондрики впадают в меланхолию и мечтательность» (фр.) – Прим. ред.


[Закрыть]). Не менее богатую пищу для сплетен предоставляли и применявшиеся Месмером устройства и приспособления: в первую очередь, устланные матрасами «комнаты кризов» для бившихся в сильных конвульсиях пациентов и, конечно же, его знаменитые ванны. Последние были заполнены железными опилками и бутылками с «намагниченной водой», закрепленными на манер спиц в колесе, служа резервуарами для флюида. Флюид протекал по подвижным железным стержням, к которым следовало прикладываться больными местами. Пациенты рассаживались вокруг этих ванн и передавали флюид друг другу посредством обвивавшей их тела веревки, держа друг друга при этом за большие и указательные пальцы и тем самым создавая «месмерическую цепь» наподобие электрической. Больных, которые предпочитали принимать магнетические «ванны» в более приватной домашней обстановке, Месмер снабжал переносными ваннами меньшего размера, однако в целом рекомендовал групповую терапию, в процессе которой каждый из участников сеанса мог усиливать ток флюида и облегчать его циркуляцию через тела всех собравшихся. Во время сеансов на открытом воздухе Месмер, как правило, «намагничивал» деревья, после чего «сплетал» с ними пациентов веревками на манер венка. При этом нужно было непременно избегать узлов, так как те препятствовали гармоничному растеканию флюида. Каждая деталь внутренней обстановки клиники Месмера должна была подталкивать пациента к кризу. Тяжелые ковры, плотно задернутые шторы, странные астрологические узоры на стенах – все это приглушало бессвязное бормотание, вскрики и взрывы истерического смеха, которые временами нарушали царившую здесь тяжелую тишину. Пациент подвергался постоянному воздействию волн флюида, отражавшихся в особым образом расставленных зеркалах. Концентрированные волны флюида пронизывали посетителей месмерических сеансов до самой глубины души – в том числе благодаря негромкому звучанию духовых и пианофорте, инструмента, называемого также «стеклянной гармоникой», с которым французы познакомились не в последнюю очередь стараниями самого Месмера. Случалось, пациенты валились на пол и начинали биться в конвульсиях. На этот случай к их услугам всегда был лакей-магнетизер по имени Антуан, который заботливо переносил их в комнату кризов. Если же ни одно из вышеперечисленных средств не способно было вызвать у кого-то мурашки, дрожь в руках и трепет в ипохондриальной области, за дело брался сам Месмер: нарядившись в сиреневый тафтяной халат, он подходил к такому пациенту и собственными руками, намагниченной палочкой и властным взором «ввинчивал» в его тело флюид. Далеко не все кризы протекали в столь тяжелых формах. Иной раз пациенты погружались в глубокий сон, в котором нередко вступали в контакт с духами умерших или далеко обретающихся людей. Посредством флюида последние передавали послания напрямую сомнамбулистам, поскольку в таком состоянии их шестое чувство (или же, говоря современным языком, экстрасенсорное восприятие) было невероятно обострено. Подобные чудеса довелось испытать на себе многим сотням французов, но едва ли даже единицы из них были посвящены в самую суть таинства, ведь Месмер никогда не распространялся о секретах своего учения44
  Некоторые из 27 главных постулатов Месмера о «животном магнетизме» приведены в Приложении 1. Среди множества брошюр того времени, в которых давалось объяснение теории и практики месмеризма, наиболее удачными являются следующие: F. A. Mesmer, Mémoire sur la découverte du magnetism animal (Geneva, 1779); Caullet de Veaumorel, Aphorismes de M. Mesmer, dictés à l’ assemblée de ses élèves (Paris, 1785); серия писем Галара де Монжуа, ученика первого крупного последователя Месмера Шарля Делона, опубликованная в номерах Journal de Paris с февраля по март 1784 г. (в особенности в номере за 16 февраля, c. 209–216). О примерах оккультных тенденций в месмеризме см.: A. M. J. de Chastenet, Marquis de Puységur, Mémoires pour servir à l’ historie et à l’ établissement du magnetism animal (1784); Tardy de Montravel, Essai sur la théorie du somnambulisme magnétique (London, 1785) (впоследствии послуживший основой для многостраничных описаний сомнамбулических видений в более поздних работах Тарди); Mémoire sur la découverte des phénomènes que présentent la catalépsie et le somnambulisme (1787); а также Extrait des registres de la Société de l’Harmonie de France du 4 janvier 1787.


[Закрыть].

Национальная библиотека Франции

Рис. 1. Шутка о магнетизме

На карикатуре современника, сатирически изображающей сессию месмеризма, изображена «ванна», передающая «флюид» через ряд движущихся стержней, соединенных веревками. Женщины в центре составили «цепь», или месмерический круг, а по сторонам от них изображены потерявшие сознание от передозировки «флюида». Прочие пациенты тянутся к «полюсам» окружающих их тел, в то время как месмерист, нарисованный с традиционной для образа шарлатана ослиной головой, продолжает накачивать собрание энергией «флюида», истекающего от его сверхзаряженного тела, а астрологические «лучи» при этом транслируют силы из космоса.

Национальная библиотека Франции

Рис. 2. Ванна Месмера, или достоверное представление об операциях животного магнетизма

Благосклонное описание сессии месмеризма, подчеркивающее царящую на ней общую атмосферу «гармонии», физического и нравственного соответствия между человеком и законами природы. Месмеристы отождествляли гармонию со здоровьем и поэтому использовали музыку для лечения болезней. Здоровье в самом широком смысле слова было для них величайшей ценностью. Поэтому изображенных в центре гравюры детей учат, а не лечат, ведь благодаря раннему приобщению к «природному агенту» они смогут вырасти «естественными людьми». Отдельно нужно отметить изображение «ванны для бедных» в задней комнате.

«Г-н Месмер, доктор медицины Венского факультета из Австрии – единственный изобретатель животного магнетизма. Это средство лечения множества болезней (в том числе водянки, паралича, подагры, цинги, слепоты и внезапной глухоты) состоит в применении флюида, или агента, коим распоряжается г-н Месмер, направляя его, когда одним или двумя пальцами, когда посредством железного жезла или иного инструмента по его усмотрению, на любого, кто к нему обратится. Также он предлагает к использованию ванну, к коией прикреплены веревки, и ими может обвязаться больной, а также железные штыри, коие больной приставляет себе под вздох живота, к печени или селезенке, а лучше всего – к любой части тела, коия у него больна. Больные, а особенно женщины, претерпевают тогда конвульсии или кризы, коие приносят им исцеление. Месмеризаторы (а это те, кому Месмер открыл свой секрет, и их уже несколько сотен, в том числе и высочайшие представители придворной знати) налагают руки на больной орган и потирают его некоторое время. Эта операция ускоряет действие веревок и штырей. Через день ставится ванна для бедных. В прихожей музыканты играют мелодии, коие, как считается, увеселяют больных. Приехав в дом этого знаменитого врача, обычно видишь большую толпу мужчин и женщин всех возрастов и сословий – там и придворная знать, и мастеровые, и врачи, и хирурги. Это зрелище достойно всякого обладателя чувствительного сердца – когда люди, высоко стоящие по праву рождения и по положению в обществе, с лаской и заботой месмеризируют детей, стариков и особенно неимущих».

Сколь вызывающим ни казался бы месмеризм с современной точки зрения, это ни в коей мере не может служить оправданием для предающих его забвению историков, ведь это учение идеально вписывалось в круг интересов образованной французской публики 80‐х годов XVIII века. Наука пленяла современников Месмера, раскрывая перед ними мир чудесных невидимых глазу сил. Так, Вольтер был очарован ньютоновой гравитацией, популярность электричества Франклина подпитывалась повальным увлечением громоотводами и соответствующими демонстрациями в стенах модных лицеев и музеев Парижа. Стоит ли говорить о заполнявших шарльеры и монгольфьеры чудодейственных газах, благодаря которым в 1783 году человек впервые сумел подняться в воздух? На этом фоне невидимый флюид Месмера не казался чем-то из ряда вон выходящим. И действительно, чем он был хуже флогистона, на который ополчался в своих работах Лавуазье, чтобы самым что ни на есть очевидным образом поставить на его место теплород («вещество тепла», калорийность), или эфира, или «животной теплоты», или «нутряной плавильни», а также «органических молекул», «души огня» и прочих вымышленных сил, которые и поныне подобно призракам населяют давно уже мертвые трактаты Байи, Бюффона, Эйлера, Лапласа, Макёра и других уважаемых ученых восемнадцатого века. Чтобы получить представление о флюидах, во многом схожих с месмерическим, французам той поры достаточно было ознакомиться со статьями «Огонь» или «Электричество» в «Энциклопедии». Если же для вдохновения им требовались мнения еще более авторитетные, то они могли почитать ньютоновские описания «тончайшего и вездесущего духа, заполняющего все пустоты и пронизывающего все тела» из наполненного фантастическими измышлениями последнего раздела «Математических начал натуральной философии» (издание 1713 года) или обратиться к «Оптике» – более позднему труду, вышедшему из-под пера все того же Ньютона55
  На примере одного из писем А. Ж. Сервана, хранящегося в Городской библиотеке Гренобля (архивный номер 1761, дата и адресат не указаны), мы можем наблюдать, какое сильное влияние на месмеристов оказали рассуждения из «Оптики» Ньютона (которые по степени смелости все же не идут ни в какое сравнение с соображениями, которыми автор знаменитого трактата делился в переписке с Робертом Бойлем): «Pourquoi ne pas revenir tout de suite à la belle conjecture que Newton a développée dans l’ un de ses ouvrages? Il avoue l’ existence d’ un milieu beaucoup plus subtil que l’ air et qui pénètre les corps les plus denses, milieu qui, par le resort de toutes ses parties et les vibrations qui en resultent, est l’ instrument des phénomènes les plus singuliers de la nature, du feu, de l’ électricité, de nos sensations même etc» («Почему бы не вернуться сразу к великолепному предположению, сделанному Ньютоном в одной из своих работ? Он утверждает, что существует некая среда, намного более тонкая, чем воздух, и которая пронизывает даже самые плотные тела, и эта среда посредством всех своих частиц и вибраций, которые они производят, является орудием явления выдающихся феноменов природы, огня, электричества, даже наших собственных чувств и т. д.»). О работах, посвященных науке XVIII века, из которых взята эта ремарка, см. Библиографическое примечание.


[Закрыть].

Национальная библиотека Франции

Рис. 3. Магнетизм

Еще одно изображение месмерического сеанса, отчасти передающее атмосферу особой преувеличенной чувственности, царившую там. Дама справа претерпевает криз. Даму на втором плане охватили конвульсии, и ее уносят в устланную матрасами «комнату кризов».

Сей величайший ученый ум восемнадцатого столетия отнюдь не ограничивался фривольными рассуждениями о таинственных природных Силах и Гениях: он также проявлял неподдельный интерес к фигуре оккультного доктора Бори («Я полагаю, он, как правило, одет в зеленое»66
  Из письма Ньютона Фрэнсису Астону от 18 мая 1669 года (цит. по: L. T. More. Isaac Newton: A Biography. New York, 1934. P. 51).


[Закрыть]), вероятно, ставшего прообразом Месмера. В то же время Беркли – один из самых ранних и последовательных противников ньютоновской теории – отстаивал собственную концепцию жизненного флюида. Он полагал, что после дистилляции вечнозелеными деревьями этот флюид превращается в смольную воду, служащую панацеей от всех болезней и недугов. Что и говорить, в то время у читающей публики голова и впрямь могла пойти кругом от обилия флюидов, то и дело попадавшихся им на страницах многочисленных натурфилософских трактатов. То была эпоха «систем», экспериментов и эмпиризма. Тогдашние «ученые» (нередко также облеченные священным саном) увлеченно следовали за наукой по звеньям Великой Цепи Бытия, которая неизбежно приводила их из области физики в область метафизики и Высшего Существа. Не утруждая себя установлением взаимосвязи между приливами и законом всемирного тяготения, один из самых известных благочестивых представителей «каменного века» науки аббат Плюше обращался непосредственно к телеологической причине этого природного явления, заключавшейся, по его мнению, в желании Господа облегчить кораблям вход и выход из гаваней. Сам Ньютон в сферу своих научных интересов включал алхимию, Книгу Откровения и сочинения Якоба Бёме. Лишь немногие из читателей ньютоновских трактатов были достаточно подкованы в научном, как его принято называть ныне, методе познания, чтобы отделять содержавшиеся в них зерна теорий света и гравитации от плевел мистицизма. Большинство же считало гравитацию мистической силой, вероятно, имевшей отношение к электрической вселенской душе, а то и к «жизненному огню», который, как полагали Гарвей и Декарт, пылал в сердце каждого живого существа (а возникал вследствие трения крови о стенки артерий – добавляли более поздние теоретики). До тех пор пока Лавуазье не заложил основы современной химии, ученые, как правило, старались объяснить все жизненные процессы при помощи всего нескольких принципов, и стоило им вообразить, что ключ к разгадке тайн природы найден и отныне находится у них в руках, как их тут же начинали обуревать всякого рода фантастические измышления. Если стиль изложения, которым пользовался в своих трудах Бюффон, не уничтожил его репутацию как ученого, то Бернарден де Сен-Пьер, объяснявший дольную структуру дыни предусмотрительностью самой природы, предназначившей сей плод к коллективному (en famille) поеданию, со временем был перемещен в разряд литераторов, пусть даже современники воспринимали его в том числе и как ученого. Они усматривали факты там, где их потомки видели лишь домыслы.

На протяжении XVIII века пропасть между наукой и теологией продолжала неуклонно расширяться, однако это не привело к отделению науки от фантастики, ведь ученым того времени приходилось прибегать к услугам воображения, чтобы хоть как-то объяснить, а подчас даже попросту увидеть огромный массив новых данных об окружающем мире, который стал доступен им благодаря вскрытиям, изучению ископаемых останков, а также появлению в их распоряжении микроскопов, лейденских банок и телескопов. Научные наблюдения русалок и доносившихся изнутри скал голосов маленьких человечков, казалось, говорили о принципиальной невозможности постижения тайн природы одним лишь невооруженным глазом. Вместе с тем сообщения об исследованной под микроскопом ослиной сперме, в которой были обнаружены микроскопические копии ослов, свидетельствовали об отсутствии необходимости в уснащении органов восприятия сложной научно-исследовательской машинерией. Знаменитый рисунок Франсуа де Плантада, на котором тот изобразил миниатюрного человечка, которого якобы сумел разглядеть под микроскопом в человеческой сперме, стал предметом серьезных ученых споров в первой половине XVIII века. Конечно, это была всего лишь мистификация, но она вполне вписывалась в рамки преформационных теорий. Что же до ее нелепости, то в этом плане ей ничуть не уступала выдвинутая Шарлем Бонне концепция «вложения» (emboîtement), в соответствии с которой древний прародитель того или иного вида живых существ содержал в себе зародыши всех будущих поколений этого вида. Убедительные доказательства эпигенеза появились лишь в 1828 году, а до той поры репродуктивные процессы млекопитающих скрывались от пытливого взгляда исследователей в тумане причудливых теорий.

К концу XVIII века авторы одного юридического справочника позволили себе усомниться в правдивости показаний из дела о законорожденности. Мать ребенка утверждала, что забеременела от своего супруга, с которым не виделась без малого четыре года, когда тот явился ей во сне: «Предполагается, что означенное произошло с дамой из Эгемера летней ночью, что окно в ее комнату было распахнуто, одеяло смято, а кровать располагалась изголовьем к западу, вследствие чего юго-западный ветер, несший человеческие зародыши в виде органических молекул или летучих эмбрионов, оплодотворил ее»77
  Prost de Royer, Dictionnaire de jurisprudence et des arrest, 7 vols., Lyons, 1781–1788 (II, 74). Автор Dictionnaire… с энтузиазмом отстаивает месмерические идеи и представления (V, 226–227)


[Закрыть]. Однако далеко не все были готовы усомниться в чудодейственной силе материнского воображения: ведь чем еще объяснить рождение ребенка с головой в форме телячьей почки, если не гастрономическими вкусами женщины на сносях? Линней не только зарисовал производимое пыльцевым зерном семяизвержение, которое ему довелось наблюдать в микроскоп, но и объяснял многие закономерности жизненного цикла растений действием тонкого магнетического флюида, а также их вполне человеческой, на его взгляд, физиологией. И все же ему доводилось наблюдать у растений только состояние сна. А вот Эразм Дарвин заметил, что растения дышат, двигают мышцами, а также проявляют материнские чувства. В то же время другие ученые фиксировали рост скал, прорастание моллюсков и выделение землей в виде секреции гибридных видов животных. Мир виделся им совсем иначе, чем нам сегодня, и они стремились описать его, как только могли, при помощи унаследованного от предшественников набора анимистических, виталистических и механистических теорий. Следуя заветам Бюффона, они смотрели на мир «глазами разума» (l’ œil de l’ esprit), но то был «разум системы» (l’ esprit de système).

Среди множества систем описания мирового устройства ближайшими родственниками месмеризму приходятся виталистические теории, неуклонно множившиеся еще со времен Парацельса. И действительно, противники Месмера почти сразу же определили традицию, на которую тот опирался в своих воззрениях. Они отмечали, что его система отнюдь не нова и напрямую восходит к идеям Парацельса, Я. Б. ван Гельмонта, Роберта Фладда и Уильяма Максвелла, полагавших, что здоровье человека есть гармония его индивидуального микрокосма с небесным макрокосмом, и занимавшихся изучением флюидов и человеческого магнетизма в контексте всевозможных оккультных доктрин. Очевидно, теория Месмера также имела немало общего с космологическими взглядами целого ряда других вполне уважаемых авторов, чье воображение порождало те или иные флюиды, нарекало их «гравитацией», «светом», «огнем» или все тем же «электричеством», после чего выпускало разгуливать по просторам вселенной. Так, фон Гумбольдт полагал Луну источником магнетической силы, Гальвани экспериментировал с «животным электричеством» в Италии, тогда как во Франции Месмер сотнями лечил людей при помощи «животного магнетизма». Между тем аббат Нолле, аббат Бертолон и другие постигали чудодейственную силу вселенского электрического флюида. Кое-кто из ученых утверждал, что электрические разряды ускоряют рост растений, а электрические угри являются действенным средством от подагры. (Мальчика, страдавшего этим недугом, ежедневно погружали в ванну с крупным электрическим угрем. В результате пациент вновь обрел свободу движения, однако в записях об эксперименте ничего не говорится о воздействии данной процедуры на психику пациента.) Издания, в которых описания лечебных методов Месмера иллюстрировались подробнейшими свидетельствами об их применении, способны поведать о разработанной им системе куда больше, чем краткие и весьма туманные трактаты, выходившие из-под его пера. Если уж на то пошло, он был не теоретиком (с построением «системы» успешно справились его французские последователи), а исследователем – тем, кто отважился пуститься в плавание по неизведанным просторам флюида и привез из этого путешествия эликсир жизни. Кто-то подозревал Месмера в шарлатанстве, однако его лечебные агрегаты во многом походили на пресловутые лейденские банки и прочие устройства, чьими описаниями и чертежами пестрели страницы популярных работ по электричеству наподобие «Искусства экспериментов, или Любительских опытов в области физики» («L’ Art des expériences ou avis amateurs de la physique», 1770) Нолле. Так же как и Месмер, эти «любители» любили составлять из людей электроцепи и нередко полагали электричество магическим средством против хворей, а подчас – как в случае с доктором Джеймсом Грэмом и его «кроватью плодовитости» – даже приписывали ему способность дарить новую жизнь. Кроме того, союз шарлатанства с устоявшимися медицинскими канонами столь часто обличался на французской сцене, что лечебные техники Месмера любому поклоннику творчества Мольера должны были казаться куда менее опасными по сравнению с методами, к которым прибегали доктора и цирюльники-хирурги традиционной закалки, твердо верившие в непогрешимость теорий четырех гуморов и животных духов, а также изрядно поднаторевшие в использовании целого арсенала проверенных временем целебных средств (как то: слабительных, мочегонных, прижигающих, растворяющих, увлажняющих, волдыреобразующих) и процедур (в первую очередь, конечно же, деривативного, ревульсивного и сполиативного кровопускания)88
  Подробнее о полусредневековых представлениях врачей XVIII века, продолжавших оперировать понятиями вроде «мышьячного масла», а также выступавших против прививок и рекомендовавших пациентам предродовое кровопускание, см.: J. F. Fournel, Remontrances des maladies aux médecins de la faculté de Paris (Amsterdam, 1785); Observations très-importantes sur les effets du magnétism animal par M. de Bourzeis (Paris, 1783). Детальный анализ истоков месмеризма с точки зрения современника см.: M.‐A. Thouret, Recherches et doutes sur le magnétisme animal (Paris, 1784).


[Закрыть].

Если месмеризм не казался чем-то абсурдным в контексте науки XVIII века, то это вовсе не означает, что история научной мысли от Ньютона до Лавуазье представляла собой собрание фантастических домыслов. Однако на популярном уровне она заводила рядового неискушенного читателя в дебри экзотических «систем мироустройства» (systèmes du monde). И как, спрашивается, следовало ему отделять здесь истину от вымысла, особенно если дело касалось многоцветия монизмов, безраздельно царившего тогда в биологических науках? Наследники философов от математики и механики XVII века не сумели дать объяснения процессам вроде дыхания и размножения. Не преуспели в этом и предшественники романтиков XIX века, много и прочувствованно рассуждавшие о принципиальной математической непостижимости тайных сил природы. И механицисты, и виталисты, как правило, старались скрыть свои неудачи за ширмой вымышленных флюидов. Однако поскольку эти флюиды были не видимы глазу, особо въедливых наблюдателей раздражало все это нескончаемое шествие голых королей. Величайший ревнитель и защитник идеи невидимого флюида флогистона Джозеф Пристли так отзывался о всеобщем увлечении электричеством: «Измышление путей, коими некий невидимый агент мог бы производить неисчислимое множество разнообразных видимых эффектов, – вот поистине необъятное поле для игры воображения. Поскольку источник эффектов невидим, всякий философ волен именовать его так, как сам того пожелает». Лавуазье отмечал ту же тенденцию и среди химиков: «Остерегаться полетов воображения следует тогда, когда речь заходит о предметах, не поддающихся ни зрительному, ни чувственному восприятию»99
  Joseph Priestley, The History and Present State of Electricity with Original Experiments, London, 1775, Vol. II, P. 16; A. L. Lavoisier, Traité élémentaire de chimie, présenté dans un ordre nouveau, et d’ après les découvertes moderns, 3^e ed., Paris, 1801; 1^er ed., 1789, 1, 7.


[Закрыть]. Ученым-любителям и прочим искателям новых горизонтов Просвещения подобные сомнения были неведомы. Вот уже несколько поколений подряд они комфортно уживались с электричеством, магнетизмом и гравитацией, однако невидимые газы из области химии начали проникать в их картину мира только с приходом великих открытий второй половины XVIII века. В 1755 году Джозеф Блэк сообщил об открытии им «связанного воздуха» (углекислого газа); на протяжении последующих тридцати лет другие ученые – в первую очередь Генри Кавендиш и Джозеф Пристли – ошеломили современников открытием «воспламенимого», или «флогистированного» воздуха (водорода), воздуха «витального», или «дефлогистированного» (кислорода), а также множества других чудес, о существовании которых буквально у себя под носом не догадывались ни Аристотель, ни вся рать его последователей за многие века. О том, какие трудности испытывало салонное сознание, пытаясь вписать эти газы в устоявшуюся картину мира, можно судить по статье из «Journal de Paris» от 30 апреля 1784 года, в которой сообщалось, что опыты Лавуазье окончательно поставили крест на теории четырех элементов. Со времен зарождения философии вода считалась одним из четырех первичных элементов, отмечал автор статьи, однако недавно Лавуазье и Мёнье продемонстрировали Академии наук, что на самом деле она представляет собой не что иное, как соединение воспламенимого и дефлогистированного воздуха. «Должно быть, нелегко было примириться с тем, что вода на поверку оказалась воздухом. Отныне в мире стало одним элементом меньше», – заключал он.