Текст книги "Оргазм, или Любовные утехи на Западе. История наслаждения с XVI века до наших дней"

Автор книги: Робер Мюшембле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Ее дядя, Френсис Клиффорд, умер в 1641 году, его сын Генри – в 1643. Наследство, которого так добивалась Анна, отошло к ней, но в тех местах бушевала гражданская война, и она не могла немедленно вступить во владение землями. В 1649 году энергичная Анна все же въехала в замок Скиптон, разрушенный во время осады. Супруг не последовал за ней, а в следующем году она узнала, что он умер.

Итак, к 60 годам она освободилась от всех пут и принялась за восстановление замков Пендрагон, Эпльби, Брук, Брукхем. В 1655 году она собралась восстановить Скиптон. Кромвель не хотел, чтобы разрушенный замок был восстановлен, но в конце концов решил предоста* вить свободу действий единственной женщине, которая не побоялась противиться его воле. Анна сумела доказать самому могущественному мужчине того времени, что не склоняется ни перед кем. Она была в Англии единственной женщиной – полновластной владелицей обширного поместья, причем отвергала поползновения мужчин так или иначе прибрать к рукам ее земли. Она строила и восстанавливала церкви и дома для бедных и умерла 21 марта 1676 года в возрасте 86 лет в замке Брукхем, в той самой комнате, где некогда родился, а потом и скончался ее отец. Она успела составить завещание в пользу дочери, ставшей леди Тенет, но внук Анны Николас, лорд Тенет, после смерти матери силой захватил земли и восстановил мужское право сильного, с которым Анна боролась всю свою жизнь52.

В 1646 году, чтобы увековечить триумф, Анна, следуя своему неукротимому темпераменту, заказала парадный портрет53. Полотно представляет собой триптих, густо насыщенный символами. В центре изображены родители Анны и ее братья, умершие молодыми. Отец, Джордж Клиффорд, третий герцог Камберленд, часто отлучавшийся из дома, решивший оставить наследство отпрыскам по мужской линии, несколько смещен вправо. Мать, Маргарет Рассел, указывает рукой на старшего сына, лорда Френсиса, рядом с которым изображен сэр Роберт, самый младший из детей. За ними видны четыре портрета, сгруппированные попарно. На всех – женщины, тетки Анны. Две – урожденные Клиффорд (баронесса Уортон и графиня де Дерби), две – урожденные Рассел (графиня Уорвик и графиня Бат, причем имя первой – Анна). Определенный иронический посыл заключается в том, что они как бы тайно следят за соблюдением прав своей племянницы, обездоленной по воле отца и мужскому закону, но преодолевшей в конце концов все препятствия. Слева изображена сама Анна в 15 лет, то есть именно в том возрасте, когда она должна была бы получить наследство. Над головой Анны – полка с книгами и два портрета ее наставников, среди которых – Сэмюэль Дэниел. На правом полотне изображена Анна в год триумфа, в 56 лет. Правой рукой она опирается на книги, лежащие на столе, другие книги стоят на двух полках у нее над головой. Как раз над правой рукой, среди любимых книг, – а это в основном книги поэтов – стоят портреты ее мужей. С видимым удовольствием Анна и соблюла почтительность, и вместе с тем расположила портреты «милорда» и его здравствующего преемника там, куда обычно помещают охотничьи трофеи. Она сделала это в память о мучительном прошлом и именно тогда, когда освободилась от всех оков и добилась вожделенной цели, вступив в единоличное владение землями в Уэстморленде. Трудно удержаться от мысли, что она желала подчинить своей воле всех тех мужчин, кто пытался сломить ее, в том числе и короля, и двух мужей, и отца, и Кромвеля. Редчайший случай для женщины XVIII века! При этом она вела себя так, будто считала, что повиноваться мужчине необходимо, как и повиноваться Богу. Притворялась ли она? Ирония, которой проникнуты некоторые записи Анны, наводит на такие мысли, но в других записях она вполне искренне сообщает о своих сомнениях и важности соблюдать приличия. И на всех ее делах лежит отпечаток заботы об участи женщин: своей собственной, своей дочери, которую она назначила наследницей, своих теток, размещенных на центральном полотне парадного портрета-триптиха в 1646 году.

по

Анна предстает перед нами как необычная, двойственная личность, подчас сама напуганная собственной смелостью. Несомненно, ее вдохновлял образ королевы Елизаветы I. Когда Анна пишет, сколько лет было каждому из близких ей людей (или какое время прошло после их смерти) в тот момент, когда она узнала о смерти матери, королева оказывается в этом перечне единственной, кто не принадлежит к ее родственникам. Смогла бы Анна зайти так далеко, если бы у нее перед глазами не стоял пример Елизаветы I, отстоявшей в свое время собственные права наследницы престола?

Если у женщины есть связи, деньги, талант и терпение, ее упорство может быть вознаграждено. Однако для упрямой женщины, понимающей, что ее подстерегают опасности, иногда выгодней оказывается позиция внешнего смирения. Подсудимые знают, что проявление естественных человеческих слабостей порой оказывает на судей куда большее влияние, чем сознательный вызов. Сознательно выстроенная позиция двуличного поведения редко фиксируется на бумаге. Тем интереснее автобиографические записи Мэри Рич, графини Уорвикской, позволяющие увидеть и реальные факты, и их идеализированную реконструкцию. Мэри Рич – автор нескольких тысяч страниц рукописного дневника. Она делала записи день за днем в течение 10 лет начиная с 25 июля 1666 года. Кроме того, она написала сжатую историю своей жизни примерно на 40 страницах. Этот труд был создан в 1671 году, за 7 лет до смерти, то есть с определенного момента она писала в двух разных сочинениях об одном и том же: о своей молодости, проведенной в Ирландии и Лондоне, о свадьбе с Чарльзом Ричем, вызвавшей множество пересудов и слухов, о смерти двух детей

и о вдовстве. Основная разница между двумя повествованиями связана с тем, как говорит Мэри Рич о своем супружестве. В краткой автобиографии муж предстает галантным и романтичным мужчиной, в дневнике-деспотом и тираном. Сама она в автобиографии выглядит живой общительной женщиной, страстно влюбленной в мужа, а в дневнике она разочарованная, подавленная, горько страдающая. Трудно определить, почему в каждом случае выбран именно такой тип повествования. Быть может, Мэри трудно было смириться с мыслью, что брак по любви, заключенный против воли родителей, привел к бесконечным ссорам с мужем и краху отношений. Ведение дневника, наверное, было для нее способом излить на бумаге свои унижения и страдания54. В этой роли часто выступают записи, не предназначенные для публичного чтения. Для женщин дневник часто оказывается чем-то вроде целебного бальзама, наложенного на раны, нанесенные жизнью. Иногда эти раны весьма глубоки, как в случае Анны Клиффорд. Автобиография Мэри Рич еще загадочнее: она пишет ее в то же время, что и дневник, но предлагает совершенно иную, идеализированную версию реальных событий. Что это – раздвоение личности? Болезненное расщепление собственного «я» вследствие жизненной неудачи? Сожаление о сделанном вопреки воле родителей? А может быть, она пыталась сообщить в письменной форме о том, что могло бы быть, чтобы оставить хорошую память о себе и своей жизни? Автобиография, в отличие от дневника, предназначалась для публики и была рассчитана на мнение читателей. Может быть, Мэри хотела вернуться к утраченной мечте, закрепить ее на бумаге, чтобы вспомнить, какой была она сама до того, как произошли все те невзгоды, что описаны на страницах дневника?

Как бы то ни было, пример Мэри Рич – свидетельство того, что страдания могут стать важным элементом процесса самопознания Субъекта. Женщинам XVI-XVII веков было гораздо труднее, чем мужчинам, втиснуть свою индивидуальность в узкую щель между идеалом и реальностью. «Утлое судно» угнетает муж – «господин и хозяин», насилие в супружестве считается обычным делом, не говоря уж о двойном стандарте в сексуальной сфере. Считается, что женщина должна терпеть и страдать молча. А как иначе заслужить спасение души, ведь тело женщины тянет ее в ад!

О текучести тела

«Каждый человек напитан слезами, как губка», – говорил Джон Донн в одной и великопостных проповедей 1628 года55. Образованная и начитанная Анна Клиффорд, встретившая его после воскресной проповеди 27 июля 1617 года, знала об этой идее, которую разделяли все ученые той эпохи, и в первую очередь врачи. Гален и Гиппократ учат, что тело пропитано жидкостью, но открыто воздушным потокам благодаря порам, расположенным на поверхности тела. Жидкости разного рода – сперма, грудное молоко, пот и пр. – свободно циркулируют внутри тела и могут превращаться друг в друга или в кровь. Соответственно, можно уподобить друг другу разные физические процессы: питание, испражнение, менструации и лактацию56. Состояние тела, напитанного жидкостью, находится в прямой зависимости от того, насколько стабильна внешняя температура. С этой точки зрения питание можно рассматривать как нагревание (варка) жидкости, болезнь – как избыток или недостаток жидкости определенной температуры. Античная медицина, кроме того, опиралась на учение о четырех основополагающих элементах: тепле, сухости, холоде и влажности. Два первых определяют тело взрослого мужчины, два последних – тело женщины. Полярность соответствует представлению о диаметральной противоположности мужчины я женщины, которое можно встретить у разных народов; Так, например, мужское начало связывают с силой, чистотой, небом, богом, а женское – со слабостью, грязью, землей, водой, демонами.

Можно предположить, что, согласно физиологичен кой модели Галена, существует лишь один образец строения половых органов, и разница между мужчиной и женщиной не в природном строении, а в степени выраженности каждого признака57. Ученые и медики той эпохи устанавливали нечто вроде шкалы мужественности/ женственности между двумя крайними точками58: на од-ном полюсе – ярко выраженный супермужчина, очень горячий и очень сухой, обросший шерстью, с темной кожей. На другом полюсе – женщина с очень светлыми волосами и кожей. Между крайними точками располага* ются существа смешанного типа, с нестабильным состоянием жидкости внутри тела: темноволосые волосатые женщины с твердыми грудями – в них сказался избыток тепла; дряхлые мужчины-старики, более холодные, чем нужно; мальчики, еще недостаточно теплые, – не случай* но было принято до 7 лет наряжать их в девичьи платьица; юноши, медленно преодолевающие материнскую влажность и постепенно достигающие тепловой нормы мужчины (таким образом, гомосексуализм оказывается возрастным признаком); наконец, женоподобныемужчит ны, внутри которых циркулируют жидкости, сходные с

женскими. По мнению медиков, половые органы мужчины и женщины одинаковы, только у женщин они скрыты внутри тела. Монтень с иронией советовал девушкам не прыгать слишком-много и слишком высоко, а то с ними произойдет то, что случилось «с одной девочкой», у которой во время игры «стыдные части тела» опустились вниз. Знаменитый анатом Андреас Везалий в своем труде «О строении человеческого телае, опубликованном в 1543 году, схематически изобразил влагалище как орган, абсолютно повторяющий форму пениса59.

Теоретические сочинения и реальность не всегда совпадают. Теория единого строения половых органов была раскритикована, так как не отвечала экспериментальным данным о человеческом теле. Я не буду обсуждать здесь, насколько справедлива концепция телесных жидкостей, замечу лишь, что в обыденной практике эпф хи она оставила свой след и приводила порой к сумбуру в представлениях о мужчинах и женщинах, а то и к драматическим последствиям60. Так, например, в Аугсбурге в XVI-XVII веках считалось нормальным, что мужчины обладают горячим, а то и взрывным темпераментом61.

В свете всех этих теорий понятие Субъекта в европейской культуре несколько изменилось. Со времен Платона человек представлялся как арена непрерывной борьбы души и тела; Эта борьба не потеряла своей напряженности и во времена Реформации. Кальвинисты пошли дальше всех, утверждая, что христианин должен постоянно контролировать свои физические желания и потребности, иначе грех опустошит его. В своем труде «Религия врача» (1642) сэр Томас Браун говорит, что порой чувствует присутствие дьявола внутри себя: «Люцифер правит бал в моей груди!»62 Это можно было понять и буквально. В то же время французские католики обнаруживают метки сатаны на коже ведьм, а экзорцисты заставляют блевать демонами, жабами и змеями монашек из Л уд єна и Лувье, заподозренных в одержимости бесом. По обе стороны Ла-Манша опасаются, что бессмертная душа попадет в ловушку плоти. Однако естественные науки все же продолжают развиваться. Опубликование в 1543 году трактата Везалия «О строении человеческого тела» положило начало изучению этого материала. Первый этап длился почти до 1640 года и принес немало интересных открытий. Поскольку в культуре все взаимосвязано, художники тоже заинтересовались изучением внутренностей человека. В живописи возникает своеобразная мода на изображение рассеченного тела. Ей ан> дует и Караваджо в «Неверии Святого Фомы» (1603), и Рембрандт в «Уроке анатомии доктора Тульпа» (1632). Караваджо так и не сумел добиться от иезуитов разрешения на создание картины «Воскресение Христа», что говорит о том, что его взгляды расходились с принципами Контрреформации. На его картине палец Святого Фомы и раны Христа, которые он собирается пощупать, изображены с «хирургическими»: ПОдробностями. Такое смешение священного и мирского будоражило умы многих современников. Кроме того, художник опирался на знания, полученные при вскрытии тела, а вскрытие было осуждено церковью как святотатство. Не случайно возник анекдот о том, что Караваджо заставил своих учен» ков встать вокруг вскрываемого трупа.

Следующий этап в изучении физической оболочки человека начинается с открытий английского медика Гар-вея и идей Декарта, которые в конечном счете приводят к утверждению взгляда на человека как на машину. Гарвей

изложил свою теорию кровообращения в трактате, написанном на латыни, «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных» (1628). Декарт сформулировал знаменитое «Я мыслю, следовательно, существую» в 1637 году. Пародийный вариант этого изречения появился гораздо позже, хотя некоторые из тех, кто отстаивает его правомочность, говорят о том, что машину должен кто-то создавать63.

Вопреки существующему мнению, медицинские представления в XVI-XVTI веках не были раз и навсегда сложившимися. Это касалось воззрений на соотношение души и тела, а также мужского и женского начала. В целом новые идеи внедрялись в западную цивилизацию медленно и постепенно, к ним нужно было привыкнуть. Менялось представление о вселенной: она уже не виделась как божественная сфера, универсальный макрокосм, абсолютным отражением которого является каждая частичка человека – микрокосм. Складывались представления о границах явлений, точнее говоря, о разломах.

К рукописи пьесы «Твердыня непоколебимости» (The Castle of Perseverance), датируемой первой четвертью XV века, приложен план сцены. На нем изображен земной круг, обрамленный водой. В центре круга стоит замок, под которым находится колыбель человечества. Первая печатная карта мира (1472) построена по тому же принципу. На средневековых картах, как правило, мир изображен в виде диска с Иерусалимом посередине. На диске размещены три известных в то время континента: Европа, Азия и Африка. География и театр предлагали зрителю зеркало, в котором он видел самого себя. С этой точки зрения особый интерес представляет нововведение Иниго Джонса, который в 1605 году предложил уст?

роить при английском дворе сцену на итальянский лад, Принцип ее состоял в том» что между зрителями и актерами проводилась четкая граница. Так создавался новый образ человека – единый и стабильный. Поначалу новая сцена сбивала зрителей с толку, но ко второй половине века она прочно утвердилась в театре. Кроме того, в пьесах появился внутренний монолог – разговор героя с самим собой; этот прием активно использовал, в частности, Кристофер Марло в «Трагической истории доктора Фауста» (ок. 1588). Он создавал эффект самоуглубления персонажа и вызывал живой интерес у публики64.

Но и старые культурные традиции не торопились уступать место. В совершенно иной области, при изображении урока анатомии начала XVII века, долго царил концентрический принцип, введенный Везалием. Анатомический театр в Лейдене в 1610 году изображен как квадратный зал, в центре которого помещен труп. Вокруг трупа концентрическими уступами, отделенными друг от друга деревянными перилами, поднимается амфитеатр. По уступам разгуливают любопытные65. Традиционное положение тела в центре позволяет внести священную символику в святотатственный, по мнению многих, акт вскрытия трупа. Дозволено ли заглядывать внутрь тела, устроенного по образу и подобию Божьему? Английский теолог Джон Вимс написал в 1627 году работу, озаглавленную «Изображение Образа Божьего в человеке». Чтобы примирить анатомию и религию, он приводит обратный довод: благодаря анатомии мы можем лучше постичь замысел Всемогущего66. Однако табу на изучение внутреннего строения человеческого тела исчезло не до конца: хирурги называют хитросплетения внутренностей «головой Медузы», напоминая каждому, что и он смертен67.

Страхи и запреты гораздо чаще связываются с женским, а не с мужским телом. Зеландский врач Левинус Лемний (1505-1568), автор весьма известной в Европе книги68, утверждает, что тело мужчины пахнет лучше, чем тело женщины. «Женское тело переполнено жидкостями; когда распускается цветок (во время менструаций), оно издает дурной запах, губительный для всего живого. От этого запаха все вещества теряют свои природные свойства и силу». Так же как Плиний Старший, он считает, что от соприкосновения с менструальной кровью цветы и плоды вянут, слоновая кость желтеет, железо становится хрупким, а собаки – бешеными; К перечню бедствий от менструальной крови, составленному Корнелием Аг-риппой, он добавляет, что пчелы от нее дохнут или покидают улей, беленое полотно чернеет, у кобыл происходит выкидыш, ослицы становятся бесплодными. Некоторые факты проверить затруднительно: так, например, он утверждает, что от пепла сожженных простыней, испачканных менструальной кровью, блекнут пурпур и цветы. Кроме того, он считает, что сам по себе запах женщины вредоносен, так как он происходит от холода и влажности, свойственных этому полу. «Естественная теплота мужчины – мягкая, сладкая, от нее исходит дух, как бы источающий аромат». Женщина, в отличие от мужчины, пахнет дурно, одного ее приближения достаточно, чтобы орех высох и почернел. Коралл от соприкосновения с женщиной тускнеет, а в присутствии мужчины цвет его становится более интенсивным. Кроме того, для возвращения цвета можно потереть его горчичным зерном69.

Говоря другими словами, тело женщины будоражит мужчин. Настолько, что вскрытие женского трупа вызывает захватывающий интерес, особенно в Англии и в

19П

Объединенных Провинциях – странах протестантской культуры, делающей особый упор на первородный грех, Анатомы пытаются найти в женском теле изначальный источник смертности человека, то есть ту особенность строения тела, которая определила строптивость Евы и привела к грехопадению и изгнанию из рая70. Женщины на английской сцене (не будем забывать, что их изображали юноши) представлены не только как «утлые суда», но и как «суда с дырками» (leaky vessels), что усугубляетих природную слабость. Женщины переполнены жидкостью, зависят от фаз Луны, которая управляет внутренними приливами внутри их тела; они в какой-то степени подобны бочке Данаид, из которой постоянно выливается вода. В трактате «Анатомия урины», опубликованном в 1625 году, Джеймс Харт излагает общепринятую точку зрения, согласно которой женская моча окрашена менее интенсивно, чем мужская, а выделяется обильнее, что связано с более холодным темпераментом. Эта точка зрения не раз обыгрывалась в шутках. Есть же поговорка: «Пусть она покричит, меньше ссать будет». Все прочие женские выделения также слишком обильны. В «Венецианском купце» (1596-1598) Шекспир говорит, что кровоточащее тело мужчины похоже на женское. Гейл Керн Пастер считает, что пристальное внимание к «бездонности» и избытку жидкости, а также шутки по этому поводу связаны с тем, что женское тело приводило в замешательство, а состояние замешательства было принципиально важно для зрителей елизаветинского театра (откуда и появилось название книги Пастера)71. Это очень привлекательная гипотеза. Она дополняет мысль Норберта Элиаса о том, что переход к цивилизованному поведению начинается с контроля за естественными отправлениями.

О том же постоянно говорит и Эразм начиная со своего трактата «О приличном поведении детей» (1530). В русле этих идей находится и концепция Михаила Бахтина по поводу «гротескного тела» в народной культуре, которое открыто извергает экскременты и выделения72. Понятие «замешательства» фиксирует некий переходный момент от крестьянской нормы коллективного стыда к самоконтролю, характерному для культуры личной вины, которая утверждается в обществе медленно и постепенно. В первую очередь это касается лондонцев – основных зрителей шекспировских пьес, но подобный процесс проходит и в других больших городах, где бытовое поведение модернизируется.

Чувство некоторого смущения перед избыточными телесными отправлениями, которые следовало бы скрывать, вдохновляет также фламандских и голландских хуг дожников – последователей Брейгеля Старшего. На жанровых полотнах из сельской жизни часто изображается писающий крестьянин. Владельцы картины – а это чаще всего горожане со средним или высоким достатком – смеются над ним, так как считают свое поведение более утонченным. В XIX веке наследники этих владельцев просто стирали или замазывали на полотнах подобные сцены, так как мораль их века считала такое абсолютно недопустимым.

Представление о наслаждении, прежде всего сексуальном, тесно связано с тем, как субъект ощущает и осознает себя и свое тело. В эпоху Возрождения бытовала так называемая «обогревательная модель сексуальности»73. Левинус Л ємний, зеландский врач, которого мы упоминали выше, пишет в книге «Невидимые тайны природы», что источник наслаждения кроется в мозгу и печени, при этом эрекция у мужчины происходит от внешнего тепла поступающего из сосудов сердца. Врачи эпохи, как и авторы пособий по приличному поведению, считали, что единственной целью половых сношений является про должение рода. Следовательно, каждый половой акт дод. жен быть эффективен и приводить к зачатию. Для этого надо, чтобы оба участника одновременно испытали оргазм, так как тогда их «семя» (считалось, что женщина тоже извергает его) нагреется до определенной температуры; Именно для этого нужны и предварительные лас* ки, хотя ни в одном тексте эпохи не упоминается клитор. В целом половой акт – изнуряющее усилие, и у тех мужчин, что злоупотребляют радостями плоти, снижается эффективность спермы. Ученые того времени всерьез обсуждали, кто из партнеров должен получать больше удовольствия. Самым распространенным было мнение, что наслаждение женщины выше, так как она и извергает собственное семя, и получает семя партнера74.

Медицинские средства эпохи были по большей части очистительными. Больного старались избавить от избыточной жидкости кровопусканиями или клистиром. Мольер часто смеется над клистиром, но, может быть, его применение вызывало и неожиданное эротическое ощущение? В некоторых текстах, например в альманахах, очищение желудка уподобляется соитию. Клистиром пользовались часто, почти ежедневно, испытывая двойственное чувства стыда и удовлетворения: врачебное предписание оборачивалось сладострастным удовольствием75.

Это замечание вызывает доверие. В этой главе уже говорилось о двойственности образа юноши, переодетого в женщину на сцене, о гомосексуальной практике в

«сообществах молодых». Все это дает возможность положить, что анальное удовлетворение – реальное * воображаемое – было довольно распространено П™ этом в Англии и во Франции, где существовали строгие законы против содомии, почти не зафиксировано arvJ ее их применения на практике. 7

Девушкам тоже ставили клистир. Интересно а получали от этого удовольствие?

Глава З

ПЛОТСКИЕ РАДОСТИ – СМЕРТНЫЕ ГРЕХИ

Фаншона: Но все же как поступают те робкие девушки, что боятся понести? Как удается им обходиться без мужчины, когда желание так и разбирает и подымается к горлу и передок как в огне и, как его ни три, никакого облегчения не наступает?

Сюзанна: Я скажу тебе, кузина, что они делают. Ведь есть такие девушки, к которым ни разу не прикасался мужчина, и, тем не менее, они не отказывают себе в радости возбудиться от сладкого удовольствия и при этом не опасаются последствий.

Фаншона: Но как такое может быть?

[...]

Сюзанна: Девушки, у которых нет под рукой статуи [перед этим был рассказан анекдот о дочке короля, воспользовавшейся бронзовой статуей мужчины с большим пенисом, сделанным из более мягкого материала-Р. М], довольствуются поддельным членом или просто штучками из бархата или из стекла, по форме похожими на член. Они наливают туда теплое молоко и чешут себя изнутри, Другие пользуются колбасой, толстыми свечками-теми, что по четыре штуки за ливр, или же просто засовывают палец так далеко, как только можно, и получают от этого облегчение. Ведь сколько есть на свете несчастных девушек, затворниц поневоле, и сколько монахинь, что и на мир могут поглядеть лишь одним глазком. Все они вынуждены выходить из положения таким образом и не могут побороть искушения, ведь сношаться так же необходимо,

как есть и пить! Как только девушке исполнится 15 лет, ее одолевает вожделение, и надо как-то усмирить свой естественный пыл!1

«Школа девушек» – короткий анонимный текст, откуда взят этот отрывок, – появилась в 1655 году. Позже его обнаружил Фредерик Лашевр (1855-1943), большой знаток подобной литературы, открывший для читателей немало забытых авторов-либертенов и вместе с тем несколько шокированный их писаниями. Он увидел в «Школе девушек» первое эротическое пособие, написанное по-французски. Однако текст интересен не только этим. Произведение поражает своей необычностью с самых разных углов зрения. Удивителен тон изложения, высокое качество стиля, сам замысел автора (или авторов). В эпоху жесткой цензуры, когда в изобилии публиковались учебники «хорошего тона», призванные снабдить «порядочного человека», горожанина, правилами вежливого поведения и навыками жесткого самоконтроля2, «Школа девушек» предлагает очень плотский урок «воспитания чувств», проникнутый иронией и посвященный женским сексуальным проблемам! Впервые под пером мужчины (автор, очевидно, мужчина) появляется мысль о том, что женское тело имеет право на эротические ощущения. Эта невозделанная почва разработана здесь с точностью и обезоруживающей простотой в выражениях: все названо своими именами. Жаль, что не было найдено параллельной «школы юношей». Мольер чуть позже написал «Школу мужей» (1661), а еще годом позже – «Школу жен» (1662). Он тоже считает вполне правомерным, что Агнесса – героиня пьесы – хочет испытать любовное удовольствие. Но Мольер следует правилам приличия, и девушка ждет радостей и сладостей от брака3.

Совсем иная позиция у Фаншоны, которую обучает ее кузина Сюзанна. По ее мнению, есть, пить и сношаться – естественно. Мы увидим дальше, что «Школа» повто ряет мысли либертенов эпохи, в частности барона де Бло, умершего в 1655 году. В то время как господствующие нравственные и религиозные нормы, усвоенные правила поведения, законы, установленные мужчинами, провозглашают, что любое чрезмерное внимание к телу греховно, раздаются и совсем иные голоса. Они говорят, что каждое человеческое существо имеет право на чувственные радости, и женщины не исключение из этого правила. Мольер говорит о том же, но осторожно, устами невинной Агнессы, спрашивающей, что такое «любовь»: «Вы говорите, это грех? Помилуйте, но почему?»4 «Школа девушек» будет путеводной нитью данной главы5. Историки менее любопытные и более суровые, чем Фредерик Лашевр, часто принимают за чистую монету проповеди моралистов эпохи. Однако в повседневной жизни все идет не так гладко, как хотелось бы моралистам. Самые строгие судебные законы действуют лишь тогда, когда население признает их справедливость. Как много авторов блестящих трудов о семье и браке забывают об этом, и их собственные труды тоже настигает забвение6. Однако не стоит пренебрегать теоретическими и юридическими данными, они могут стать отправной точкой исследования: необходимо понимать, насколько сильны были запреты. Наслаждения плоти видятся как серьезный грех в христианской монашеской традиции, влияние которой после Реформации распространилось и на городское общество, и на определенные крестьянские круги. Вместе с тем нельзя не учитывать реальное положение вещей: запреты нарушались очень часто, иногда

систематически. Данные, почерпнутые из судебных архивов Франции и Англии, могут быть сопоставлены со «Школой девушек». Мы получим, таким образом, любопытную точку зрения и увидим, что эротическое сочинение о женском оргазме, написанное с иронией и оттенком ігрусти, представляет в сжатом виде тот опыт телесных радостей, который был известен гораздо большему числу людей, чем это кажется на первый взгляд. Даже крестьяне прибегали к нему. Этот опыт противостоял попыткам новых поборников нравственности заморозить чувственную жизнь человека. Конечным результатом подобного противостояния стало то, что внутри нашей культуры понятия сладострастия и проступка надолго оказались связаны с неминуемым наказанием за него. Наслаждаться и знать, что за это придется расплачиваться, – вот удел тех, кто телом и душой противился ужесточению запретов и» табу. Задолго до маркиза де Сада в XVII веке было открыто, как велика роль боли и крови в возбуждении чувственности, и сделал это Никола Шорье в 1660 году в книге «Диалоги Алоизия Сигеа», известной также под названием «Сотадическая сатира»7.

ЗАПРЕТНЫЕ СТРАСТИ

Христианство «с самых своих начал противопоставляло тело и дух и вело борьбу с плотью во имя духа», пишет Жан-Луи Фландрен. Учение и практика закрепились во времена формирования монашества, между VI и XI веками. Безбрачие и воздержание, принятые монахами добровольно, стали рассматриваться как идеал мирской жизни, при этом брак считался уступкой или даже опасной ловушкой, если супруги получали телесное довольствие. «Мы не говорим, что брак сам по себе греховен, – поясняет Григорий Великий, – но брак не может обойтись без телесного сладострастия, а оно не может не бытьгре-хом». Верующим предлагается размышлять над словами апостола Павла: «Кто не может жить в воздержании, пусть женится». Разумеется, брак освящен церковью, но радостям супружеской жизни надо предаваться сдержанно, дабы избежать греха и вечного проклятия. Вот почему церковь занялась вопросом вплотную и создала многочисленные запреты на браки между дальними родственниками, а также предписала обязательное воздержание в праздники и посты, особенно в Великий пост перед Пасхой и в Адвент. Монахи превратили собственную добровольную жертву в обязательное правило для мирян, и всем супружеским парам было предписано систематическое воздержание, «почти столь же тяжелое, как и монашеский обет»8.