Текст книги "Десять тысяч лет до нашей эры (СИ)"

Автор книги: Риш Катерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава 3. Не будите спящих драконов

Страха не было.

Когда на тебя смотрит левый глаз динозавра, или крокодила, или дракона, поди их разбери, бояться уже поздно. Страх мог бы остановить меня задолго до того, как я вскарабкалась на спину рептилии, и он честно пытался. На секунду, я помню, меня охватило сомнение, стоит ли лезть выше, но потом не своим голосом заорали мои преследователи и я, конечно, бодро полезла дальше. Аборигены всего лишь хотели предупредить меня. Теперь-то, когда я обнимала руками и ногами чешуйчатый нарост на спине динозавра, теперь-то я отлично это понимала.

Как же высоко, черт возьми! Зачем только я влетела на высоту третьего этажа? Зрение вдруг стало острым, внимание сконцентрированным. Вокруг были острые шипы, чешуйки, даже волокна водорослей, застрявшие между ними. От чешуи нещадно воняло тухлыми яйцами, а я утыкалась в нее носом.

Подо мной продолжалось движение. Я увидела, как вдруг надулся огромный желтый мешок... Живот! Это его живот, подумать только! Динозавр глубоко вздохнул, и хребет, на котором я стояла, заходил ходуном. По телу словно прокатилась волна, он застыл, все еще глядя на меня желтым глазом. А потом выдохнул.

Зловонный поток отшвырнул меня с хребта. Я кубарем полетела вниз, раздирая об острую чешую те части тела, что у меня еще уцелели после схватки с чайками. Я летела, кувыркалась, а потом увидела перед собой чужие пальцы, побелевшие от напряжения.

Конечно, это были мои руки и мои пальцы. Я успела схватиться за какой-то выступ, а их на теле дракона оказалось великое множество. Этот крокодил, как скалолазный маршрут повышенной сложности, похоже, весь состоял из каких-то выступов и наростов. Там-то я и повисла.

Желтые бока снова раздулись, я стала карабкаться вверх, извиваться, чтобы найти опору для ног. Но дракон погрузил морду обратно в океан и там выдохнул, поднимая столбы брызг. И еще потоптался на месте, очевидно, устраиваясь поудобнее. Когда нужно вставать, а не хочется, я двигаюсь точно так же: вяло и едва-едва.

Я покачалась, как елочная игрушка, но разбиться, не разбилась.

Пора слезать, если я не собираюсь провести на задней ноге дракона остаток жизни, которая, впрочем, в таких-то условиях выдастся очень насыщенной по меркам современного человека.

Меня трясло, как исследователя Арктики в крайней стадии обморожения. Но я стала спускаться рывками, то надолго затихая, если мне казалось, что тварь шевелится, то вдруг скатываясь вниз слишком быстро, как с горки, отчего меня прошибало потом. Как все-таки высоко, проклятье, для того, чтобы спуститься и не расшибиться, да еще не разбудить спящего крокодила!

Я чуть не сорвалась, когда левая нога, на которую на тот момент приходился весь мой вес, вдруг соскользнула с опоры. Я поводила носком из стороны в сторону, но ничего не нашла, и тогда перенесла центр тяжести на правую ногу. Поглядев вниз, убедилась – наростов больше нет, я балансирую на последнем. Дальше на ноге крокодила шла только гладкая светлая чешуя. А до земли еще полтора-два этажа.

Нужно отпустить руки и прыгнуть вниз.

"Отпустить руки!" – завопила какая-то часть меня.

И приземлиться возле задней лапы, на которой один только коготь с меня размером, и надеяться, что зверь как раз в этот момент не топнет ножкой.

"Но отпустить руки, черт возьми!" – не унималась моя истеричная составляющая. Да, надо разжать пальцы и прыгнуть.

"Но я не паркурщик и не скалолаз, я велосипедист!"

Была велосипедистом, подумала я. В каком-то другом мире, где не было спящих на пляже динозавров, где меня не пытались сожрать чайки и где не приходилось бегать от тех, кто собирался взять меня в рабство.

"Где я вообще оказалась?! Хочу домой!" – мое второе Я плакало, а я...

А я все висела. Предплечья горели огнем. Я породнилась с запахом, чешуей, может, со временем даже стану одним из крохотулек-спутников, что трутся рядом с чудовищами. Ну, зубы буду ему чистить, стану ему нужной, и тогда он меня не сожрет и не затопчет. Что скажешь, Гена?

Гена ничего не сказал. Гена, на мое счастье, снова заснул.

– У-уху! – донеслось вдруг с земли.

Я как-то сразу поняла, что это они – мои преследователи. У них было достаточно времени, чтобы меня догнать. По ощущениям в роли крокодиловой наездницы я провела целую вечность.

Я поглядела вниз. Вот они, конечно, стоят все трое, родимые мои, Тарзаны с копьями, среди этой жестокой и чудовищной фауны прям любо-дорого взглянуть на кого-то себе подобного. Даже если это заросшие бородатые мужики в бикини.

Кажется, это она, моя истеричная сущность. Не верю, чтобы я в здравом уме так думала.

Один из Тарзанов, исполосованный белыми шрамами, отчего его загорелая кожа походила на тигриную шкуру, снова сложил руки рупором и ухнул.

Не знаю, что он имел в виду. Может, подбодрить меня хотел? Может, прощался так, мол, рады были познакомиться, но мы пойдем, не хотим смотреть, как он разделается с тобой, у-ух-одим, у-ух-одим!

А может, он просто всегда мечтал изобразить сову рядом с гигантским крокодилом. Кто знает, о чем вообще мечтают австралопитеки?

А я все висела. Уже даже не из последних сил, сил не было никаких, я просто твердо знала – тело рухнет, а руки останутся тут висеть даже после моей смерти. Я вцепилась в крокодила намертво. Что угодно, только не прыгать.

Я боюсь высоты.

А два других Тарзана стали совещаться с Тигром и почему-то шепотом, как будто готовили для крокодила вечеринку-сюрприз. Тигр сильно затряс головой, отметая самодеятельность. Двое других постояли еще немного со скорбными лицами, ни дать, ни взять праздник отменился из-за внезапных поминок, и затем стали пятиться.

Тигр остался. ЧИТАТЬ ПОЛНУЮ ВЕРСИЮ https://lit-era.com/book/desyat-tysyach-let-do-nashei-ery-1-b14929

Я глянула на него, на свою последнюю надежду, что отчасти было не совсем правдой. Своей последней надежной была я сама.

Все, что мне нужно было сделать, это разжать пальцы и прыгнуть. Прыгнуть! А потом бежать со всех ног. В Тигриные объятия, да.

Из огня да в полымя.

Первым решилась не я и не Тигр. Первым нашу молчаливую игру в гляделки прервал крокодил. Он дернулся.

Это было похоже на землетрясение в семь баллов. Еще миг назад я держалась за нарост на его чешуе, а потом он взял и исчез. Как обычно. Мои скрюченные пальцы теперь сжимали воздух. Ну, я и полетела вниз.

Не с высоты третьего этажа, но и не первого. Сердце взметнулось вверх, желудок следом за ним, вообще, во внутренностях произошли смятение и переполох, так что и не знаю, как они после нашли положенные от рождения места.

Дохлые медузы сработали как батут – и с тех пор я обожаю медуз! Я фанат этих склизких морских гадов. Если бы не они, мое путешествие окончилось бы, так и не успев начаться.

На медузах я еще раз подпрыгнула... и примерно на ту же высоту, с какой упала, как будто мало мне было полетов. Признаюсь, я прыгала там вверх и вниз какое-то время, не до конца соображая, что происходит и как остановить это безумие, и только затем уж, наконец, распласталась на земле, стараясь мимикрировать под останки медуз. Едва живая. Очумевшая от страха.

Так что когда крокодил задвигался, мне было совершенно все равно. Мир перед моими глазами по-прежнему дико скакал и двоился.

Тигр снова завопил. И опять не мне. Даже обидно, когда между тобой и рептилией, выбирают раз за разом не тебя.

На зов Тигра вернулись его товарищи, они выставили копья и окружили нас. Крокодилье недоумение при виде этих заточенных коряг явственно сверкнуло в янтарном глазе – "Меня? Вот этим?".

Оскорбленный Гена ринулся в атаку. Но сначала этой махине нужно было развернуться.

Над моей головой пронесся хвост, промелькнули песочного цвета чешуйки из подхвостья, каждая размером с две моих ладони. Ненадолго мир погрузился во тьму, а земля вздрогнула от его шагов. Лапы с чавкающим звуком грохотали вокруг, пока крокодил совершал разворот на месте. Меня только чудом не раздавило. Ведь я лежала там же, где упала.

И когда хвост исчез вне поля моего зрения, со мной случилось то же, что и с князем Болконским под небом Аустерлица. Я познала истину.

Я больше не была той, кем была в знакомом мне веке, спортсменкой или студенткой. Эти слова были пустым звуком здесь, а мои прежние достижения не имели никакого значения. Под этими ярко-синими просторами, немым свидетелем вымирания и зарождения новых видов на протяжении миллионов лет, я была ничтожно слабой, но, тем не менее, ценной, ведь именно я из миллиарда населявших Землю, очутилась здесь. Куда же ты занесло меня, Небо, и ради чего?

Я четко поняла, что всё происходящее это не сон и не галлюцинации. Что рычание доносится не из динамиков айпада, на котором смотрят очередную "Годзиллу". Что земля трясется не из-за квадрациклов, которые постоянно рассекают по пляжу, в опасной близости от загорающих.

Происходящее реально каждой секундой и каждым мгновением.

Но, пожалуйста, прекрасное далекое Небо, молила я синеву над головой, тебе ведь по силам сделать это сном. Пусть я буду расплачиваться сгоревшей кожей, потому что уснула ненароком и без панамки. Пусть отныне никого распития алкогольных напитков в одиночестве, обещаю. И мешать алкоголь с антидепрессантами тоже не буду. Вообще буду правильной и хорошей девочкой, идет? Только верни мир на круги своя, верни мне родителей, а им – меня, а то как они будут без меня? Они решат, что я так и не смирилась с гибелью Хлои и Питера, что утопилась с горя, когда найдут мой велосипед на пляже, и будут винить себя, Небо, только себя, что отправились в путешествие, потому что поздно было сдавать купленные заранее билеты. За что им это, Небо? Ведь после больницы они окружили меня заботой, какой я не знала со школы. Ведь это я виновата в гибели Питера и Хлои, только я, Небо, так за что же ты мстишь моим родителям?...

Неспешные кучевые облака не собирались отвечать. Они плыли своей дорогой, мол, прости, дорогая, наше дело маленькое – дождь да тень, обмывать да иссушать, а небесный промысел это не к нам, это к неведомому и тайному, что не дает ответов, как бы громко не выкрикивали вопросы. Но ты знай, у всего есть цель и всему найдется объяснение, когда придет время, а ты жди, надейся и живи.

Живи.

Рывком и совершенно грубо меня подняли на ноги.

Ничто не изменилось. Если кто мои стенания и услышал, то не посчитал нужным вернуться к прежним настройкам моей жизни. Я ретроград. Для меня такой жизненный кульбит возмутителен! Это выматывает, сбивает с толку, и совершенно нет сил снова бежать по медузиному болоту только в обратную сторону, откуда черт меня дернул примчаться на этот злополучный берег спящих динозавров.

Тот, кто держал меня за руку, не понимал моих слов, а все это я произносила вслух. Он тащил меня прочь, невзирая на мое сопротивление. А я сопротивлялась. Говорила, оставьте меня здесь, хватит, не хочу даже знать, что там у вас впереди, ведь если такое начало, то стоит ли ждать что-то хорошее дальше? Ну что там может быть? Только еще больше кровожадной фауны? Рабство и немытое тело? Да поговорите же кто-нибудь со мной!

Я спотыкалась, я зверски устала, но меня тащили прочь, не разбирая дороги, пока за моей спиной грохотало и ревело, как трактор на посевной, доисторическое чудовище, которого, как и меня, здесь быть не должно.

Но оно было.

Крокодил жил, спал и ел мне подобных и не только их под этим пронзительно-синим небом, которое, знай себе, гнало стада курчавых облаков и был этот облачный выпас всегда важнее, чем то, что веками происходило под ним на земле обетованной.

Но кто-то бежал впереди меня, тащил меня за собой и не считал нужным реагировать на мои слова. А скорей всего, просто не понимал их.

Бородатые, заросшие, суровые и, считай, без одежды. У них тяжелые мохнатые брови над глубоко посаженными темными глазами и нависающие надбровные дуги на выпирающей вперед лобной доле. Колтуны на сожженных солнцем волосах и словно вылитые из меди тела.

Их портреты я неоднократно видела в исторических книгах Питера. Это же, черт возьми, неандертальцы!

О, Небо, ты серьёзно?

Глава 4. Погребение рыбьего пузыря

Из деревянной клетки, заткнутой зелеными листьями, лохматая девушка вытряхнула раскаленные угли в собранный с таким трудом на песчаной отмели хворост. Иссушенный солнцем и солью плавник занялся сразу.

Делая вид, что все еще занимается костром, перекладывая горящие тростинки с одного места на другое, хотя в этом никакой нужды не было, закутанная в шкуру девушка покосилась в мою сторону. Янтарные блики костра сверкнули в глубоко посаженных глазах, скрытых вуалью всклокоченных волос, а губы сжались. Она думала. Она оценивала и старалась понять то, что понять ей в принципе было не по силам – что это за одежда на мне, почему мои волосы иного цвета, чем у всех пленниц и их надсмотрщиков, и почему, вероятно, моя кожа цвета бледной поганки, а не расплавленной меди. Хотя про медь она вряд ли знала. Да и про поганки тоже. Короче, ей было о чем подумать и мыслительный процесс тяжелой печатью исказил ее лицо.

Мне проще было сказать, чего они знать не должны, чем то, какими могут быть их настоящие знания.

Моя инаковость не спасла меня от безрадостной женской участи, которой я тщетно пыталась избежать. Мои лодыжки и запястья стягивали плетенные из зеленых лиан веревки. Растительные волокна одуряюще пахли скошенным лугом. На этом романтика момента заканчивалась.

Других пленниц на ночном привале охотники освободили, но не меня. Их можно понять. Заморского бледнокожего демона, или уж кем я там им представлялась, лучше держать в узде, вдруг еще чего учудит. Хотя на привале они могли бы и меня развязать. При всем моем желании – бежать было некуда. И не только из-за гипотетических прибрежных крокодилов.

Нам удалось оторваться от крокодила. И не потому, что мы быстро бегали, один крокодилий шаг равнялся дюжине наших шагов. Просто крокодил оказался... крокодилихой.

Она гналась за нами, как мне казалось, целую вечность и на моей памяти не было еще ничего ужаснее того грохота и дрожи земли под ногами. Береговые камни ожили и прыгали на уровне моих глаз. Одним только разъяренным извивающимся хвостом мама-крокодил подняла песочную бурю.

А мы все так же бежали по прямой, мимо стены леса, и я давно уже попрощалась с жизнью. Всему есть предел, и я свой исчерпала.

Мы нагнали пленниц и охранников, оставленных на страже. Впрочем, о наших приключениях им стало известно гораздо раньше нашего прибытия – по соответствующим звукам. И они успели подготовиться.

Пленницы и стражники встречали нас стеной огня.

Тигр перелетел через нее. Я, видимо, тоже, иначе как бы я оказалась с той стороны разделенного надвое пляжа, но сам героический прыжок стерся из моей памяти. Должно быть, от сильных ожогов меня спасла только крепкая джинсовая ткань. В обычной жизни я не давала фору в прыжках с шестом или без него.

Рептилия загодя остановилась. Повела острой мордой из стороны в сторону, словно оценивая стоят ли несчастные двуногие дополнительных усилий. Она могла избежать огня, погрузившись в океан. Но вместо этого она, крехтя и громыхая, как грузовик на ухабах, развернулась и потопала обратно.

Даже в дрожащем от пламени костра воздухе хорошо просматривались фиолетовые яйца, наполовину закопанные в песочных барханах пляжа. К ним-то чешуйчатая наседка и направилась по останкам медуз. Может, у медуз тоже был брачный период, после которого они дружно выбрасывались на берег, как знакомые мне лососи, а может быть, совсем недавно прошел шторм и это девятый вал был повинен в их массовом захоронении. Я вряд ли узнаю правду.

Когда стало ясно, что крокодилья угроза миновала, я снова взглянула на своих спасителей.

Один из них, про себя я нарекла его Одуванчиком из-за внушительного тюрбана из волос на голове, выступил вперед и что-то пролаял, точнее и не скажешь. Разумеется, я не поняла Одуванчика, но он, кажется, и не меня спрашивал. Все пятеро стражников не сводили с меня глаз, но сдержанно переговаривались между собой, словно опасались, что какое-то слово ненароком окажется мне знакомым и выдаст их план с головой. Девушки сбились в кучу и испуганно молчали. Тихо потрескивала, догорая, стена огня.

После того, как они закончили тактическое обсуждение, третий справа, уже хорошо известный мне абориген, любитель сов со шрамированной белыми полосами темной кожей, за что я и прозвала его Тигром, откашлялся, совсем как делали это мои современники, и обратился ко мне несколько иначе, насколько мне показалось.

Говорил Тигр неуверенно, как говорят на иностранном языке. Очевидно, предполагалось, что я могу знать хотя бы это наречие.

Под их немигающими взглядами, в окружении таких же едва одетых, как они сами, лохматых, грязных девушек, которых они охраняли, я расхохоталась в голос. Нервы.

Раньше я впадала в панику, завидев паучка. Стоит ли удивляться, что хищные чайки, ожившие вымершие рептилии, спящие среди дохлых медуз, и встреча с доисторическими прадедушками окончательно подорвали мою хрупкую психику?

И вот так, пока меня связывали и брали в плен, я хохотала до слез и несла какую-то околесицу и потому не предприняла ни единой попытки к бегству.

Они вязали узлы, а я хохотала. Теперь, в сгущавшейся вечерней мгле, я понимала, что нельзя было позволять пережитому стрессу брать вверх над разумом. Нужно было перебрать все знакомые мне языки, а я немало знала их. Сказывалось обучение в школе для иностранцев. Мой арабский был беглым, французский и испанский поверхностными, русский родным, а английский почти как второй родной.

Умом я понимала, что они скорей всего не знали ни один из этих языков и что переговоры все равно зашли бы в тупик. Но, может быть, если бы я снова припустила от них изо всех оставшихся сил прочь, после всего, что произошло с крокодилом, им не захотелось бы опять меня преследовать и они плюнули бы на такую как я, оставив на съедение лесным обитателям этих земель.

Но тогда я была далека от побега. Я рыдала сквозь смех и смеялась сквозь слезы и щупала их шкуры, угрожая им неведомым Гринписом. Я говорила им: всё, пошутили и хватит, доставайте джинсы и кроссовки, снимайте эти блохастые шкуры, пожранные молью, ну и помойтесь, чего уж там. От крокодила несло меньше, чем от них.

Я, впрочем, тоже пахла не цветущим лугом. Руки, живот и ноги – все, чем я касалась склизкой чешуи, – теперь покрывала высохшая смердящая пленка. Так что по части запахов я не только сошла за свою, но и переплюнула, пожалуй, их всех разом. Может быть, поэтому они и посадили меня на привале в стороне от остальных. Своё-то не пахнет.

Когда меня связали и поставили во главе пленниц, мы двинулись на запад, прочь от берега Спящих Драконов, в сторону заходящего солнца, и я испытала несказанное облегчение, что хотя бы стороны света здесь остались неизменными.

Мы. Да, теперь я была частью этого общества, как ни крути.

По мере того, как мы двигались вперед, я поняла, почему оказалась во главе – шагать связанной наравне с остальными было невероятно сложно. Если бы я оказалась в центре, то падала бы через шаг, как это произошло на пляже тысячу лет тому назад.

Я бы задерживала их. Они предвидели это.

В знакомом мне океане не существовало такой песчаной отмели, словно водорез, прорезавшей водную гладь широкой автомагистралью до горизонта. И она шла не параллельно берегу, наоборот, стрелой уходила вглубь, словно разделяя воду на два огромных бассейна.

Мы направились вглубь океана.

Именно эту полосу суши я и увидела в самый первый миг. И именно сюда направлялись охотники, когда я только приметила их, выходящих из зарослей, и если бы чайки не выдали меня, они прекрасно пересекли бы берег со своим гаремом на привязи и прошли бы мимо. Я не знала и вряд ли узнаю, был ли это тот прежний, знакомый мне Атлантический океан, на берег которого я так опрометчиво приехала на велосипеде с бутылкой французского вина?

Непроходимые леса остались позади нас, среди макушек которых не разглядеть ни одного телеграфного столба с проводами. Предположительно, это и есть берег испанского острова, на котором мне не посчастливилось найти глиняный осколок. Но если течение времени нарушилось и обернулось вспять, то и пространство не обязано оставаться в прежнем виде. Я могла оказаться где угодно.

Я плохо помнила дорогу от берега до этого места, назначенного привалом на ночлег. Мысли путались от шока, страха и стресса. Болели разодранные от падения на камни колени и локти, ныло после бега травмированное колено. Одно хорошо – щебенка, как и пляж, остались позади, и весь путь по насыпи под ногами был мягкий белый песок. Но сейчас, к вечеру, ступни все равно с непривычки сильно болели.

На горизонте не было видно земли, но вряд ли мои спутники движутся наугад и не знают, что их ждет в конце пути и вообще когда этот путь кончится. У них были с собой раскаленные угли, вероятно, прихваченные с прошлого привала, и у них, должно быть, имеется запас пищи. Ее я, правда, еще не видела. Если пищи мало, то либо мы близки к цели, либо они рассчитывают пополнить запасы провизии по дороге, что тоже не исключено, и тогда неизвестно, насколько долгим окажется это путешествие. Может быть, это кочевое племя и они просто идут, куда глаза глядят, а может быть, нет.

Ни у бородатых праотцов, ни у всклокоченных праматерей обуви не было. Их натруженные ступни сильно напоминали ноги хоббитов, но их нельзя было назвать коротышками. Поначалу я не обратила внимания на их рост, но теперь, когда они суетились вокруг меня, занятые ежевечерними ритуалами, а мне, связанной по рукам и ногам, только и оставалось, что наблюдать, я заметила, что никто из них, даже женщины, не уступали мне в росте. А ведь в новейшей истории мой рост считался выше среднего. Гораздо выше среднего.

Когда тьма буквально обрушилась с небес на землю, минуя вечерние сумерки, Одуванчик объявил привал. Меня усадили в сторону от всех остальных, одна из девушек достала травяную клеть и принялась разводить костер, поглядывая на меня краем глаза.

Уравнение с кучей неизвестных ей разгадать было не по силам. Костер занялся, дольше пялиться на меня она не могла, не было отговорок, поэтому она отошла к остальным пленницам, которые, из заплечных котомок, эдаких витых из лозы рюкзаков, доставали пожухлые цветы и чахлые букетики и раскладывали на плоских прибрежных камнях, выбеленных солнцем и солью. Девушек развязали, как только мы устроились на привал. Я насчитала десять девушек.

Мужчин видно не было, но где прятаться на этом прямом и гладком тракте, уму не приложу. Если девушек развязали и оставили одних, значит... доверяют? Или просто знают и те, и другие, что бежать некуда? Ведь если они связывают женщин днем, значит, они не следуют за ними по доброй воле?

Все женщины были молоды и примерно одного возраста, но сколько именно им лет, я судить не бралась. Ни одна из них не была морщинистой старухой, это точно. Впрочем, они сами, скорей всего, не знали своего точного возраста. Хотя, может, первобытные люди вели какой-то счет прожитым годам.

Ох, Питер, ведь я оказалась в той эпохе, на изучение которой ты потратил так много времени! Как бы я хотела поменяться с тобой местами, да-да, именно так, я не оговорилась. Черт возьми, ведь я никогда не мечтала стать историком.

Поначалу я, конечно, слушала твои рассказы о невероятных открытиях, которые переворачивали представление ученых с ног на голову, но, Питер, ты интересовал меня гораздо больше, чем эти пыльные сенсации. Окажись ты здесь, ты определил бы время и период мимоходом, по одному только виду застежек на меховых шкурах или способу заточки деревянных копий. Но ты мертв, а я ни черта не смыслю в археологии. Это жестоко, Небо, вынуждать других претворять в жизнь чужую мечту, но ты ведь и не отличаешься благодушием, верно?

Ладно. Вдох-выдох.

Девушки с начесами на головах а ля "Стиль Диско" закончили раскладывать букеты и сбились в стайку, не сводя с меня настороженных глаз. Я бы помахала им, не будь у меня связаны руки. Пришлось ограничиться улыбкой.

Эффект произвело такой, как будто я достала пушку и застрелила одну из них. Чудесное общество.

Мужчины не появлялись. Небо над нашими головами было чернее черного. Руки и ноги без движения стали затекать. Живот урчал с каждой минутой все громче, и скрыть этот звук было не по силам.

Самая темнокожая и с шапкой из всклокоченных волос выше, чем у других, оглянулась на меня после того, как мой живот издал очередной голодный вопль. Про себя я прозвала ее Тиной Тёрнер, надо же как-то различать их.

Накормите меня, вопило мое тело, хотя лично я голода вообще не ощущала. Не знала, что так бывает, но вот. В самом начале привала, после пешего похода, мне очень хотелось пить. Но воды мне никто не предложил. Теперь же, когда солнце скрылось, а ветер с моря дышал свежестью, жажда немного стихла. Обманчивое чувство, я знаю, но холод бодрил и пугал больше голода и жажды. Они ведь тоже люди, эти девушки с начесами, когда-нибудь им тоже понадобятся пища и вода, значит, и мне достанется.

Но что для них является приемлемой пищей, с нарастающей тревогой соображала я, и вода какого качества кажется им нормальной?

Стоило подумать о воде и все – во рту стремительно пересохло, а язык, высушенной воблой, прилип к нёбу. Посмела думать о вобле? Новый залп возмущенного желудка.

Тина Тёрнер снова оглянулась на меня. Ну, эти звуки невозможно не понять, женщина! После провала с улыбкой, честно говоря, я боялась проводить новые эксперименты. Если я начну энергично работать челюстью, изображая, что пережевываю гипотетический ужин, они поймут меня? Или решат, что я угрожаю им и обещаю сожрать?

Мысль о каннибализме поразила меня в самое сердце, и я тут же затолкала ее поглубже в сознание, черт подери, нет, нет, нет! Должно быть другое объяснение тому, что у них нет с собой запасов пищи, и тому, что только я оставалась связанной.

Какая ирония, Небо, зашвырнуть меня в доисторическую эпоху, чтобы я стала для кого-то ужином! С другой стороны, если громоздкая фауна щелкает зубами и размерами превышает новостройки, то охота на себе подобных низкоросликов вполне разумное и простое в исполнении решение. О, проклятье, могла я сегодня за завтраком представить, что к вечеру буду искать объяснение и оправдание каннибализму? Что с людьми делает голод!

Надеюсь, он не делает того же с неандертальцами.

Когда девушки вдруг дружно вскочили на ноги, я чуть не заорала что-то вроде, не смейте, пустите на шаурму кого-то другого, – и при упоминании шаурмы мой пересохший рот вопреки всему снова наполнился слюной, – но в круг света от слабого низкого костра вышли мужчины.

Девушки тут же схлынули во тьму и вечерний холод. Они просто сидели у огня, пока не было мужчин, дошло до меня.

Один из мужчин, – для меня лишь черный силуэт на фоне пламени, – присел у костра и стал ругаться. Иначе и не скажешь. Я не понимала ни слова, но точно узнавала эту интонацию. Неизменную, хорошо знакомую интонацию ворчливого уставшего человека, когда ему все не так и все не то. Да это же Одуванчик! Мне, наконец, удалось узнать его по воздушной прическе.

Одуванчик ворошил горящий плавник, выпуская искры в темное небо, и продолжал ворчать, что-то вроде – плохо разожгли, или слишком сильно разожгли, читалось в его низком хриплом ворчании, дров-то мало, чем прикажете топить далеко за полночь, когда этот плавник прогорит, а другого вы, ленивые неандерталки, не натаскали?

Из-за костра глубокие морщины и глазные впадины стали еще глубже, резче, он нахмурился и устало глядел на пламя. Тяжелый выдался денек, читалось в его глазах, каждый раз так, то крокодилы, то какие-то бледные беглянки, нет, чтобы спокойно дойти, хоть бы раз до...

Я шумно выдохнула. Одуванчик смотрел на меня, поверх оранжевых языков пламени. Я смотрела на него и, клянусь, читала его эмоции, как раскрытую книгу.

Четверо других мужчин, пока мы переглядывались с Одуванчиком, тоже опустились на землю вокруг костра. Откуда-то появилась завернутая в листья рыба.

Одна.

Одуванчик отвернулся от меня, сосредоточившись на рыбе. Рыбища была небольшая, но внушительная. Чешуя отливала рубинами, пока Тигр – я разглядела белые полосы шрамов на его голой спине, – чистил ее остро заточенным камнем. Примитивное орудие труда, как написали бы авторы школьных учебников по истории.

Вас бы сюда, думала я, даже не зная к кому обращаюсь, то ли к авторам учебников, то ли к историкам, на основе работ которых эти учебники составляли. Знала только одно – кто угодно, лишь бы вместо меня. Даже какой-нибудь ихтиолог – фанат рыбешек древности – сейчас пищал бы тут от восторга, а не умирал от голода и не гипнотизировал бы эту рыбину в руках неандертальца. Может быть, он собрал бы очищенную чешую, череп или плавники для передачи музею, может быть, он бы даже знал название или род этой рыбы. Я и без того чувствовала себя неважно, но когда представляла, сколько энциклопедических знаний было мне неведомо, становилось совсем паршиво.

Я спортсменка. Я могу проехаться на велосипеде без рук. Знаю преимущества большинства велосипедных марок и их недостатки, а еще почему у того или иного велосипеда определенное количество скоростей. Это и есть мои уникальные знания и способности. И они мне совершенно не пригодятся, если только я не собираюсь изобретать велосипед юрского периода.

Мужчины не разговаривали. Тигр бережно счищал твердую чешую с рыбьих боков. Я глотала слюни. Девушки сбились в кучу. Какой бы период это ни был, женщины на кухню не допускались. Кое в чем мне повезло, а?

Когда с рыбой было покончено, Тигр передал тушку Одуванчику. Тот громогласно всосал сырые рыбьи глаза и улыбнулся. Настроение у него улучшилось. Затем двумя пальцами выдрал из зубастой рыбьей пасти язык и стал сосредоточенно пережевывать.

Голод? Кажется, здесь кто-то говорил о голоде? Точно не я.

Одуванчик вернул безглазую и безязыкастую рыбину Тигру. Тот снова взялся за нож, полоснул рыбье пузо и достал потроха.

Тина Тёрнер – а она, похоже, старшая или главная среди женщин, – подошла к мужчинам, села рядом, низко склонив голову и вытянув перед собой руки. Тигр положил ей на одну ладонь рыбью печень и икру, на другую желчный пузырь. Тина Тёрнер съела прямо там, не разгибаясь, и икру, и печень, а с желчным пузырем вернулась к другим.

Это что, их порция?! А мне по статусу достанутся хвост и плавники и то если повезет?

Девушки низкими тихими голосами затянули песню. Я прищурилась, силясь разглядеть их действия. Одна рыла руками песок, Тина Тёрнер по-прежнему держала рыбий пузырь на вытянутой руке, остальные сидели с закрытыми глазами, слегка покачиваясь, бормотали песню про согласные буквы алфавита.