Текст книги "Пардус (СИ)"

Автор книги: Риндер Хродеберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 Над рассыпавшейся страною,

  Мимо моря людских обид,

  Распластавшись, по-над стернёю,

  Зверь охотничий, пардус летит.

  Русь грустит, посеревшее небо

  Провожает седых гусей.

  И густые колосья хлеба

  Слёзы зёрнами льют о ней.

  Где-то жалобно плачут гусли,

  Над рекою клубится пар...

  Но, не ведая нашей грусти,

  Злой стрелою летит гепард.

Пардус (гепард)

  В лето ҂sѱмв҃ (шесть тысяч семьсот сорок второе) от сотворения мира, в серенький день сентября, в среду после заутрени, из ворот городского кремля выезжала княжья охота: юный князь, в прошлый понедельник севший на городской стол, одетый в красный, раззолоченный парчовый кафтан и такую же шапочку, подбитую белкой. Ехавший слева от него инок Борис, бывший сотник дружины великого князя, приставленный дядькой, чёрным одеянием изображал тень. Следом скакали в белых сюрко с чёрными крестами на груди два немца: один барон, в берете с пятью драгоценными жемчужинами и младший брат его в обычной шапочке без украшений. Далее два десятка краснокафтанных молодцев, гроза местных боярышень и купеческих дочек. Тоже юные, дети боярские. Бывшие дворовые княжича, а теперь дружина князя. Все с луками, мечами, ножами, а десяток дружинников и с привязанными за спиной короткими копьями – сулицами. Последним ехал служитель на возке о четырёх колёсах, с клеткою из ореховых прутьев и могучим пятнистым невиданным зверем – пардусом в ней. Княжеские кони были на загляденье. Откормленные до блеска, рослые и могучие, не ровня деревенским маломеркам, пахавшим землю пригородных вотчин. Охота спустилась вдоль бревенчатой городни к ручью и, повернув вправо, оказалась прямо на рыночной улице. Ручей вдоль кремлёвского холма был сплошь заставлен лодками с разнообразным товаром, а лавки, куда с лодок таскали его лавочные сидельцы, смотрели своими окнами на улицу. Весь народ поприжался по сторонам и с любопытством пялился на проезжающих, склоняя голову перед четырнадцатилетним отроком, почти мальчиком, присланным Владимирским князем по просьбе веча на городское княжение. Кавалькада проехала улицу, пересекла обширный луг и по наплавному мосту из двадцати лодок выбралась на левый берег реки. Там всадники снова свернули направо и выехали на дорогу, ведущую в город Тверь.

  ***

  На широком поле сжатой ржи встретил князя новгородский боярин с двумя холопами.

   – На этом месте, князе, часто косули стали ходить, видать зерно просыпалось где-то.

  – Тогда, Жирок, пускай гепарда.

  Решётка на возке поднялась, зверь оскалился, прошипел недобро на пардусника Жирка, спрыгнул нехотя с возка, поднял морду и замер. В свежем воздухе, какой-то запах привлёк хищника. Хвост вытянулся в струну, и гепард рванул с места вынося задние лапы вперёд передних. Охотники бросили своих коней за ним. Пробежав так шагов пятьдесят, большой степной кот остановился. В тумане против него проявлялся огромный чёрный клыкастый вепрь. Щетина пополам с засохшей глиной, пять пальцев жёлтого сала и шкура на груди секача были непроницаемой бронёй для привыкшего догонять и душить быстрых косуль и оленей охотника. Хвост бил землю справа и слева. Князь тихо, на ухо, прошептал одному из своих дружинников пару слов и отряд разделился. Четверо поехали следом за князем тонким ручейком огибая гепарда справа. Таким же ручейком слева огибала его другая пятёрка. И десять охотников сняли с плеч сулицы, подъехали и стали на два шага за пардусом, готовясь защитить его от кабаньих клыков. Хряк догадался, что дело плохо, его тушу переполняла сугубая ярость от вида несерьёзного противника. Он разрыл землю перед собой, собрался было кинуться и выпустить внутренности врага на свободу, но тут что-то просвистело слева. Передние ноги подломились, морда упала в лужу, пробив тоненький осенний ледок и стерня окрасилась огненно-красной кровью годовика, не успевшего осознать, что из боку, под левой лопаткой торчит, двумя гусиными перьями стрела – его смерть.

  – Славный выстрел, княжич, – донёсся из-под монашеской куколи голос дядьки Бориса. – А кто научил тебя в охряпку зверя брать?

  – Никто, само пришло.

  Подъехавшие немцы цокали языком, рассматривая косматую добычу. Гепарда посадили в возок и всей охотой стали разворачивать лагерь.

  За весёлым пированьем ели привезённую готовую снедь с серебряных блюд. Дивились непривычным двузубым вилкам в руках рыцарей, пили забродивший хмельной мёд, слушали рассказы монаха-воина дядьки Бориса. Новгородский боярин, на правах принимающего, поднял чарку за здоровье нового малолетнего князя. Тут все, кроме отрока встали и лихо опрокинули в себя питьё. Ближе к вечеру добрались и до кабанятины. Мясо было жёстким, но вкусным, без собачьей вони. Многие откровенно подрёмывали над столом, даже отрок-князь, подперев щеку ладошкой, приятно посапывал. Лишь два дружинника стояли в стороне и с некоторой скукой и досадой осматривали синеющую вечернюю даль. Уснувший от еды и мёда Жирок не усидел на краю лавки и съехал наземь. Отчего тут же проснулся и хлопотливо побежал к своему маленькому обозу.

  – Государь!!! Пардус убежал!

  – Как убежал? – проснулся княжич, – ты что же клетку не закрыл?

  – Я, я, я закрыл. И завязал на ремешок.

  – А ну, стой где стоишь, – раздался голос черноризца, – смотри, стерня примята, кто-то тяжесть нёс, может и кота нашего... Получается, князь, пока мы тут вздремнули, тати пардуса и свистнули.

  – Жирок, бери десяток, скачите по следам! – скомандовал юный господин.

  – Чтоб к вечерне были в городе, – крикнул вдогонку дядька Борис, – найдёте не найдёте, всё одно, назад. Одиннадцать всадников торопливой рысью двинулись к близкому перелеску. Остальные собрали лагерь, сели на коней и шагом направились в недалёкий город.

  – Скажи, инок, кто посмел, а?

  – Батюшка твой в Новгороде, примучивает боярство, чтоб под ливонцев не отошли. Если узнает о таком, сорвётся сюда суд вершить. Вот и подумай, княже.

  – Wir sympathisieren mit dem Jungen Fürsten in seinem Unglück, – подъехал к беседующим барон. (Мы сочувствуем юному князю в его несчастье)

  – И готоф помогать, – закончил по-русски младший спутник тевтонского рыцаря.

  На развилке боярин сошёл с коня вместе со своими холопами, снял шапку, поклонился в пояс и распрощался с князем. Когда охота отъехала шагов на сто, снова сел в седло и поскакал в сторону вынырнувшей из-за холмов деревни.

  ***

  Вечерня подходила к концу. Благочинному приказали поспешить, и он скомкал все молитвы от волнения. У церковной паперти князя встретил Жирок и с горечью сообщил, что пардуса не нашли, но захватили шайку придорожных воров и убийц. При проезде, они были опознаны многими пострадавшими от злодеев купцами. И теперь в городе большой шум, жители, кто с жердями, кто с оглоблями, числом до сотни, идут на княжий двор чинить суд и расправу. Осенний вечер опустился на город, выхватывая из сумерек лица бегущих по улице горожан. Мерцали масляные фонари на красном крыльце княжьего терема. В высоком кресле, в парче и жемчуге, сидел с окаменевшим лицом отрок-князь. Вокруг него со щитами за спиной выстроилась вся княжья дружина, приготовившись отразить напор городской толпы.

  – Отдай нам татей, государь, посчитаться за отцов и братьев, – крикнули из

  толпы.

  – Добром отдай, не доводи до греха.

  – Идите по домам, утром у городских ворот будет суд и правёж. Если есть обиды, несите к благочинному. Он утром за всех и передаст, – ответил неподходящим военным голосом, стоящий перед княжьими людьми чернец.

  – Ну, гляди, княжич, хотели как лучше, не обессудь, – жерди и оглобли поднялись над головами. Грозно шагнула улица навстречу князю. Вдруг, отрезая толпу от крыльца, звякая удилами и стременами, въехала на двор, ставший тесным и маленьким, полусотня кольчужных рыцарей в остроконечных шлемах с закраинами на головах, с красными щитами и длинными, тяжёлыми копьями. Развернувшись к народу, опустив копья, недобро посмотрели бойцы городового полка на своих земляков. Безликие из-за опущенных кольчужных бармиц. Посредине строя, сапог к сапогу, белели сюрко двух ливонских рыцарей в шлемах-топхельмах.

  – Домой, сказано вам, – раздался голос тоже одетого в броню, но без шлема, городского посадника. Всадники сделали шаг вперёд. Передние подались назад, кого-то придавили к стене. Раздался короткий визг. Ещё шаг конных, чей-то громкий ох, звук упавшей деревяшки. И вот народ уже бежит огородами по домам, теряя своё «оружие», подгоняемый может соседями, может сватами, может зятьями, неузнаваемыми в броне.

  – Не прими в обиду, государь, много народу пострадало от душегубов, чешутся у людей руки, – соскакивая с коня, поклонился крыльцу городской посадник,

  – А полк городовой готов служить тебе, ловить разбойников и твоих врагов. Приказывай!

  ***

  – Knie nieder, mein Bruder, du hast dich heute als würdig erwiesen, Sporen zu tragen und die Mütze des Barons zu nehmen, wenn ich mit den Engeln Gottes zum Thron des Herrn gehe (Преклони колено, брат мой, ты сегодня показал себя достойным носить шпоры и принять шапку барона, когда я уйду с ангелами божьими к престолу Господню), – сверкнул меч над головой ливонца. Легко коснулся он плечей новоявленного полноценного брата ордена.

  – Steh auf, Ritter (Встань, рыцарь)! – барон ушёл в глубину палаты, сел за тяжёлый деревянный стол и начал писать обо всём увиденном за прошедший день. Подробно, с комментариями и размышлениями. Свернув лист бумаги в трубочку, он связал её лентой, и запечатал висящей у пояса печатью. Позвал послушника, сунул ему в руки письмо и отправил в ночь, дав одного коня под седлом и второго – заводного, приказав без устали скакать в Дерпт к комтуру ордена меченосцев.

  – Und jetzt, Ritter, und du musst hart arbeiten, um den Herrn zu Ehren. Du wirst auf der Nowgoroder Straße fahren und streunende skomorochow – Tänzer finden. Ihnen wirst du Folgendes sagen... (А теперь, рыцарь, и тебе придётся потрудится во славу Господню. Ты поедешь по новгородской дороге и разыщешь бродячих плясунов – скоморохов. Им ты скажешь следующее...)

  В холодном, каменном подвале угловой, самой высокой башни кремля, горел смоляной факел. У стола разговаривали трое: княжич, дядька-чернец и неизвестный коренастый человек с чёрной бородой и в мясницком фартуке.

  – И по возможности чтоб утром был относительно целый, хотя бы наружно.

  – А чего ему будет-то? Оставьте его минут на пять, как я всё приготовлю, а потом и спрашивать не придётся, токмо слушай, – усмехнулся в тёмный угол подвальной комнаты кат (а это был уважаемый всем городом кат – палач Селифан.) Князь осмотрел комнату. Помимо обычной в таких местах дыбы, он приметил много самых удивительных приспособлений, очевидно для размягчения сердец закоренелых разбойников.

  – Откуда такое разнообразие?

  – Да, то ливонцы привезут, то имперцы, а то вот– новый народ прислал, муголы. Учусь у них непростому ремеслу. В это время отворилась дверь и в пыточную втащили атамана пойманной шайки. Селифан, сыромятными ремнями привязал его к прибитому к полу стулу, и снял дерюжки со всей своей невероятной коллекции.

  – Гость дорогой, по правилам допроса, если ты сразу правдиво ответишь, то и всё, а если нет, то при каждом новом слове испытание повторится трижды. А смерти не жди, по крайней мере до утра. Ну, мы пойдём помолимся, а ты раздумай о своей судьбе, – и все трое один за другим покинули подвал. Обратно спустился один монах.

  – Два вопроса у меня, атаман. Первый, где клад добытых тобою зипунов? Поверь, тебе он уже не пригодится. А так, обещаю десятину отдать церкви, чтоб вечно молили о спасении твоей души. И второй, не видал ли ты, или твои сподручные, телеги, или возка с мешком на дороге в тот день, когда повязали вас? – донёсся низкий голос из-под чёрного куколя с адамовой головой, вышитой на нём.

  – А, хоть целым помру. В том лесу где нас... есть один столетний дуб, у его корней валун неподъёмный. Так вот под валуном и схрон. Только поберегитесь змей, любят они у этого камня греться. А телегу видел сам. В обеденное время проехали два скомороха с мешком к городу. Нам-то плясуны без надобности, чего с дураков взять-то.

  Монах быстро вышел на воздух, и приказал дружинникам запереть атамана одного. И стеречь не как гепарда, под страхом смерти. А Селифану вручил два серебряных немецких ефимка за умелую службу.

  С утра княжий двор наполнился стуком тупых железных мечей о деревянные щиты. Одетые в кольчуги и шлемы, парами скакали молодые княжьи гридни, то нападая, то обороняясь. Дядька Борис то поругивал пропустивших удар, то нахваливал удачно увернувшихся. Жирок бился с князем, и приходилось ему несладко. Отрок носился как ужаленный, бил резко, и тут же отскакивал, так, что меч Жирка пролетал мимо щита, разрезая воздух. В воротах показался вчерашний хозяин, новгородский боярин. Он поклонился в пояс и, не надевая шапки, обратился к князю.

  – Не прогневайся, по делу я к тебе, княже. Слыхал, что повязал ты лихих людей на дороге и сегодня с утра правёж над ними у ворот. А мне люди нужны камень тесать. Белый, для строений в городах. Уступи татей по дирхему за душу.

  Князь повернулся на голос, опустил щит, и тут же получил от обрадованного Жирка удар мечом по шлему. Тот просто не успел прервать своей атаки и теперь ждал гнева, но гнева не последовало. Отрок стянул с себя шлем, махнул рукой Борису и спросил:

  – Продать? Десятину церкви, половину дворянам, а половину на обиды горожан. Как думаешь, инок?

  – Можно, только чтоб стерегли их там, да атамана всё же надо наказать, народ успокоить, – кивнул головой, надевая на неё капюшон дядька Борис.

  – У меня на каменоломне конные берендеи в сторожах, никто не уходил. Если кони их не догонят, стрела меж плеч отучит бегать. Благодарствую, государь, – снова поклонился боярин, развернулся и вышел как вошёл.

  На широком зелёном ещё лугу у реки было не протолкнуться от народу. Весь город был тут, Кто пришёл посмотреть на княжий суд, кто на князя, кто на дружинников, кто напялил на себя всё, что было нового и дорогого в доме, лишь бы уесть соседку. Люди переговаривались, отчего над толпой стоял шмелиный низкий гул. И вот стали пятится те, что были ближе к проезду от кремля. Это двигался шагом конный отряд дружинников во главе с князем, одетый в тёмные полукафтанья, при мечах у пояса и щитах за спинами. С противоположной стороны на луг входил благочинный с пономарями, дьяками, певчими и служками в бело-серебристой церковной парче. А в центре, в малом, чистом от народа круге, возле огромной сосновой плахи, стоял, опёршись о жуткие размеры топор, бородатый, улыбчивый кат Селифан. Под крики и свист привели атамана. Благочинный подошёл, подставил крест для поцелуя, перекрестил и отступил, чтоб не обрызгало. Кат оглядел собравшихся, уложил привычно жертву. Размахнулся и...

  Отряд выехал через наплавной мост и поскакал рысью туда, где в близком лесу, под вековым дубом, лежал неподъёмный дикий валун, принесённый в неведомой древности от варягов стеной льда.

  ***

  В полдень субботы, на паперти церкви архистратига Михаила, толпился самый разношёрстный люд. От зарёванных младенцев, вцепившихся в подолы всхлипывающих женщин, до седых бородатых стариков-прадедов. Смерды и холопы, купцы и ремесленники, бояре и дворяне рассматривали разложенные клиром отысканные вещи. Узнавали своё. Или завывала вдова, или мать, тяжело вздохнув, теребила в руках поднятую из кучи бобровую шапку пропавшего без вести на большой дороге. Князь несколько раз порывался было уйти, но дядька Борис, с внешней покорностью, раз за разом удерживал его.

  – Смотри, копи досаду, княже, это всё твой народ. Легче будет потом с их врагами...

  Благочинный благословлял и одаривал княжьей милостью: тремя немецкими ефимками, или двумя исфаханскими дирхемами каждую пострадавшую от лиходеев семью. Это была половина клада и цена за выкупленных боярином воров. Княжьи гридни стояли рядом, по молодому возрасту больше рассматривая жемчуга на груди ладных городских девушек. Им тоже досталось по княжьему подарку и можно было идти ввечеру к зазнобам не с пустыми руками. Кат Селифан поднял серебряное колечко с камешком – бирюзой, продел в него шёлковую тесёмку и повесил себе на грудь под рубаху, рядом с наперсным крестиком. Проходя мимо княжьего места, поднял голову и бросил:

  – Жена. Сходила на богомолье.

   От пожалования отказался, объяснив, что долю свою вчера получил сполна. К церкви подъехал отряд городовой стражи с посадником. Сам посадник с поклоном направился прямиком к князю. А за ним его дружинники волокли двух грязнущих оборванцев и тощего, облезлого медведя на ржавой цепи. За пеньковыми верёвками вместо поясов, торчали у оборванцев помеси дудки и рожка – гудки, что выдавало в связанных бродячих скоморохов.

  – Мужики, которые пашут озимь у боярина, сказали, что видели их на дороге в Тверь, в четверг. Колесо от их телеги отпало. Они в кузню, а там мы. Подковы забирали. Подковы они к счастью. Спросили у них, чего видали. Они поначалу шуточки да прибауточки, даже доврались до того, будто я и украл. Но у нас тоже средства для умягчения злых сердец есть. Плясуны и заговорили. Видели с мешком выжлятника новгородского боярина. Левая рука в кровище, рукав разорван в клочья, будто его рысь драла. Так я здесь, при отце благочинном, объявляю вину боярина перед тобою, княже, в покраже твоего ловчего пардуса. На чём крест и целую. В полной тишине, обвинённый боярин достал из объёмистого кошеля кусок какого-то ремешка и, протянув его дядьке Борису с поклоном, ответил:

  – Вот, не узнаёшь ли ремешок? А где найден? Моими людьми подобран на заднем дворе городского посадника.

  – Ошейник гепарда! – кивнул головой черноризец.

  – Перед тобой, княже, перед отцом благочинным, перед людом городским, обвиняю посадника в покраже княжьего гепарда и в том крест целую. Уходивший было Селифан стоял, обернувшись, удивлённо подняв плечи.

  – Обоих что ли имать?

  Тут раздался голос барона. Немецкая речь тревожила и многим была непонятна.

  – Wenn es Worte eines gegen die Worte des anderen gibt, wird nur das Gericht Gottes entscheiden, wer Recht hat, wer schuldig ist. Die Angeklagten selbst bleiben in Gewahrsam. Und Ihre Fürsprecher müssen kämpfen. Ich bin bereit, für die Ehre des Prinzen auf der Seite des Bojar zu stehen. Morgen ist Michael-Tag auf der wiese in der Reithalle. Hier ist meine Kaution. (Раз есть слова одного против слов другого, только суд божий разрешит, кто прав, кто виноват. Сами обвинённые останутся под охраной. А сразиться придётся их заступникам. Я готов встать за честь князя на сторону боярина. Завтра, в Михайлов день, на лугу, в конной сшибке. Вот мой залог.) – К ногам посадника полетела огромная кожаная рукавица рыцаря.

  – И он не сможет за себя постоять, но за свою честь на стороне посадника встану завтра я сам. – и юноша проткнул рукавицу мечом и поднял её. Немцы поклонились и начали было уходить. Вдруг, на скользкой уличной плашке, нога барона подвернулась в грязь. Он дёрнул её, раздался сухой хруст. Барон охнул и сел в руки своего младшего брата.

   – Ich glaube, ich habe mir das Bein gebrochen. Mein Gott. (Кажется, я сломал ногу. Мой бог.)

  – Суд будет состояться всё равно. Я теперь есть тоже рыцарь. Барона уложили на носилки, и процессия двинулась к ливонскому подворью.

  К боярскому дому приставили сторожу. Посадник был вызван в терем. К вечеру там собралось немало народу: сам князь, его дядька – монах, посадник, кат Селифан, пардусник – Жирок.

  – Разве ж можно тебе с ливонцем на божий суд, а ну как чего случится? Что мы великому князю скажем?

  – С отцом сам разберусь, когда свидимся. Неужели не доходит до вас, что ради него всё и затеяно. Где пардус пропал? В боярском поле. Кто мог тихо зверя унести? Охотник опытный. Чьего выжлятника скоморохи видали? Боярского. Рысь его подрала? А может не рысь, может наш котик отметил? Кто ошейник гепарда принёс? Опять боярин. Зачем? Посади я посадника в подвал, бунт. И городовой полк не нам будет в помощь. Усмирять мятеж из Новгорода приедет сам, да не один. То городу и вовсе ни к чему. А вот новгородцы и ливонцы того только и ждут, чтоб без князя отложиться и дорогу на Русь западным товарам перекрыть. А так и немцев поучим и боярина на чистую воду выведем.

  – Дело говоришь, государь, – кивнул куколем Борис. – Что ж делать-то, княже?

  – Жирок, Селифан, берите из городового полка полсотни, да с утра скачите в боярскую вотчину. Переверните там всё. Выжлятнику душу вытрясите. Гепарда живым, мёртвым, а привезите. Лучше живым. А боярина, немцев и горожан я займу до обеда точно. Так что вы поспешите. Божий суд, оно конечно, а с пардусом сидеть боярину до смерти в порубе.

  Розовый утренний туман укрывал реку и наплавной мост, по которому уезжал конный отряд городового полка. На лугу заканчивали свою роботу плотники. Они сколотили множество широких лавок для именитых горожан и длинный, на весь луг, барьер из толстых жердей – джостер, как и положено для конных сшибок. На разных краях луга уже поднимались и пестрели флагами шатры. Красный – княжеский и белый с чёрной полосой вокруг – немцев-рыцарей. С первыми лучами солнца ударили в колокол на архангельской церкви, призывая люд на праздничную заутреню. И люд потянулся. Открывались ставни домов, окна лавок. Начинался праздничный, воскресный Михайлов день. Огромный серый жеребец жевал насыпанный в корыто овёс возле белого шатра. Конюх барона привычно обряжал его в сбрую, устраивал потник и глубокое рыцарское седло. А в шатре обряжали юного брата ордена ливонских меченосцев. К жилету пристегнули чулки, поверх которых натянули кольчужные поножи. Сверху, на простёганную поддёвку – короткую кольчугу, чуть ниже пояса, с длинными рукавами и кольчужными же рукавицами. Вынесли сложной формы щит, обтянутый толстой бычьей кожей, с нарисованным на ней балкенкройцем. И тяжёлый шлем-топхельм с узкими щелями для глаз и множеством мелких отверстий справа, для дыхания. Рыцарь прошёлся, привыкая к своей броне, присел пару раз, помахал руками и кивком головы показал, что всё село на свои места. Тогда оружничий надел поверх всего длинный белый плащ-сюрко, с таким же как на щите балкенкройцем. Рыцарь подошёл к поставленному у входа распятию, преклонил колено и произнёс.

  – Pater noster, qui es in caelis, sanctificētur nomen tuum. Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terrā. Panem nostrum quotidiānum da nobis hodie, et dimitte nobis debĭta nostra, sicut et nos dimittĭmus debitorĭbus nostris. Et ne nos indūcas in tentatiōnem, sed libĕra nos a malo. Amen. (Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Аминь.) – Выйдя из шатра, он посмотрел на заполняющий луг городской народ, на сидящего посреди первой центральной лавки своего старшего брата-барона, перекрестился, надел шлем, взял щит и двинулся к коню. Второй оружничий стоял с тремя копьями в руках. Вместо обычных узких острых наконечников на них были насажены коронели – тупые трёхглавые коронки. На противоположном конце луга, у красного шатра, яркий солнечный луч отразился от зеркальной чешуи княжьего доспеха и на мгновение ослепил зрителей и соперника. На голове князя сиял остроконечный шлем с нащёчниками, а лицо закрывала стальная личина с прорезями для глаз. На красном поле его щита был нарисован пятнистый, вставший на задние лапы рычащий зверь, пардус. Чудовище, пляшущее под поединщиком, нельзя было назвать простым жеребцом. Только однажды, сопливым мальчишкой, видел соперник такого в далёкой отсюда земле фризов. Гнедой зверь, казалось, вместо пара из ноздрей выпускал дым и огонь. На центральной скамье между тем прибавилось народу. Рядом с обжатой досками сломанной ногой барона, чернело монашеское одеяние дядьки-схимника. Тут же расположился отец-благочинный. А промежду гридней-дружинников, боярин, с одной стороны, и посадник, с другой. Всадники медленно съехались на середине луга по разные стороны забора. Подняли копья в приветствии и разъехались к своим шатрам. Народ приветствовал рыцарей, любуясь на непривычное конное противостояние.

  Оставшийся в городе за самого главного благочинный поднялся, сказал: «С Богом!», – и махнул рукой. Бойцы медленной рысью начали разгон, постепенно переходя на жуткий карьер. И вот два урагана, серый и гнедой, сошлись прямо напротив барона. Он вскочил, охнул от боли и упал на скамейку. Копьё брата ударилось в голову нарисованного на щите пардуса, лопнуло и разлетелось на щепы. Юный князь качнулся в седле, но удержался. Его копьё попало в нижнюю часть топхельма, отчего ливонец на миг потерял сознание. Серый конь от удара сел на задние ноги, но тут же вскочил, выбрасывая из седла неудачливого седока. Княжеское копьё преломилось в нескольких местах. А рыцарь, очнувшись, увидел белый хвост своего жеребца, тут земля догнала его и мир схлопнулся. Под рёв заполнившего луг народа, князь, развернув коня, вернулся к своему шатру и ушёл разоблачаться. А пажи братьев-рыцарей, поднимая и поддерживая, провожали стонущего в шатёр, приводить беднягу в порядок.

  – Вот он, Божий суд, – произнёс так и не успевший сесть настоятель церкви Михаила Архангела. В это время дружинники уже поволокли боярина к угловой башне, но он развернулся и крикнул в сторону красного шатра:

  – А где гепард то, г...– и поперхнулся. С наплавного моста, из тумана, выезжал на луг улыбающийся во весь рот кат – Селифан. За ним ехала телега со связанным и ободранным боярским выжлятником. А дальше, впереди городового отряда, сияющий, как медная городская деньга, Жирок, ведущий в поводу вытянувшего во всю длину свой хвост, пятнистого зверя – пардуса.

  Эпилог.

  В лето ҂sѱмє҃ (шесть тысяч семьсот сорок пятое) от сотворения мира, орда Бату– хана, идя громить Новгород, простояла у этого города две недели. Никак не могла взять. И до Новгорода не дошла. А сам город монголы сожгли дотла. Жителей, кто был выше тележного колеса, вырезали, а укрывшихся в Михайловской церкви, сожгли вместе с храмом.

  В лето ҂sѱн҃ (шесть тысяч семьсот пятидесятое) от сотворения мира, повзрослевший ливонский рыцарь, с полусотней таких же как он, возглавил отряд из набранных чудских бояр и снова встретился с княжичем, у которого на щите был изображён пардус. Князь тоже повзрослел. Прославился победой над шведским ярлом Магнусом Биргером, за что получил громкое имя – Невский. Дружина Александра Ярославича выросла до двух сотен. С нею были городовой и владычный полки Господина Великого Новгорода. Стремительным ударом у Чудского озера, орденцы были разбиты вдребезги. И на шесть тревожных лет на земле между Дерптом и Новгородом установился такой дорогой для народов мир.