Текст книги "Люция. Спасенная"
Автор книги: Рикарда Джордан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
– Мать одного арабского принца. Какое-то время я жила в ее гареме.
– В ее гареме? – пискнула Лия. – Но у женщин нет гарема! Разве все дамы в гареме не принадлежат султану?
Аль-Шифа покачала головой, и девушки обрадовались: это движение всегда означало, что сегодня им откроются очередные подробности прежней жизни мавританки.
– Гарем означает женские помещения в мавританском, арабском или персидском доме. Это может быть дворец; тогда комнаты в нем большие и просторные. Но это также может быть одна-две комнаты в большом доме или бедуинском шатре. В гареме живут все женщины семьи. То есть жены и наложницы домовладельца, но также и его сестры, дочери – а часто и его мать. Тогда она является правительницей гарема. И в этом случае говорят «ее гарем».
– Но разве она не живет со своим мужем? – удивилась Лия. – Она должна жить с отцом хозяина дома.
Аль-Шифа пожала плечами:
– Конечно, пока он жив. Но иногда она становится вдовой и переезжает к сыну. И очень часто отец и сыновья делят один гарем. Только принцы могут позволить себе выделить специальные покои для первых жен своего пятнадцатилетнего сына.
– И ты была женой принца? – восхищенно ахнула Люция. Она вполне могла себе это представить. Ведь Аль-Шифа такая красивая и умная! Но как она оказалась в Майнце? Девушка незаметно отложила книгу в сторону. Эта история была куда интереснее мудрости Ар-Рази!
Аль-Шифа покачала головой.
– Конечно нет, малышка, как ты могла такое подумать! – неожиданно ответила служанка. Похоже, день сегодня выдался необычный – один из тех немногих дней, когда ей хотелось поболтать. Или она наконец решила, что ее ученицы уже достаточно созрели, чтобы понять ее рассказ? В любом случае она не сделала ни малейшего намека Люции, что пора вернуться к занятиям. – Я жила в гареме эмира Гранады, но видела этого господина лишь однажды.
– Тогда, значит, ты была простой служанкой? – разочарованно протянула Люция. Она всегда считала предыдущую жизнь Аль-Шифы очень яркой. А теперь выяснилось, что та была всего лишь домашней рабыней.
– Вовсе нет, – возразила Аль-Шифа. – Я была одной из домочадцев хозяина дома – меня ему подарили.
Девушки слушали ее, навострив уши и широко раскрыв глаза. В домах иудеев Майнца было очень мало рабов – хотя бы потому, что иудеям запрещалось владеть рабами-христианами. Но даже в богатых аристократических семьях Германии не было принято дарить слуг, как дарили украшения или благородных лошадей. Большинство несвободных людей были привязаны к своей деревне и покидали ее в самых крайних случаях – например, следуя за хозяином или хозяйкой, для которых они стали незаменимы.
– Только не думай, что подобное часто происходит у меня на родине! – улыбнувшись, сказала Аль-Шифа, однако в ее голосе слышались горечь и грусть. – Я была рабыней с детства… по крайней мере, насколько я себя помню. Я родилась свободной, в семье рыбака. Но потом в нашу деревню ворвались наемники-христиане. Это называется сabalgada – набег. Во время набега мои родители погибли. Что случилось с моими братьями и сестрами, я не знаю. Я сама избежала смерти и бесчестья, потому что была красивым ребенком и обладала необыкновенным голосом. Позже мне рассказали, что я сидела рядом с грудой трупов и пела. Как будто хотела вернуть их к жизни. И наемники побоялись меня трогать. Однако их капитан увидел возможность заключить выгодную сделку. Он взял меня с собой и продал иудейскому купцу, который вел дела и по ту сторону мавританской границы. Итак, я пошла в школу, где готовили рабынь для гаремов. Женщина по имени Фара, которая руководила этой школой, сама когда-то была рабыней, но смогла купить себе свободу после смерти хозяина. Теперь она зарабатывала на жизнь, по дешевке скупая красивых маленьких девочек и давая им образование, которое могли позволить себе только принцессы. Мы учились музицировать, петь и танцевать; мы читали сочинения римлян и греков и, конечно, великие стихи и философские трактаты арабских мудрецов. Целью этого обучения было вырастить женщину, которая отличается от других не только своей красотой, но и умением превосходно развлечь господина во всех остальных ситуациях…
– А как же любовь? – дерзко спросила Лия. – Правда ли, что арабских девушек тоже учат искусству любви?
Люция покраснела. Однако Аль-Шифу такой вопрос не шокировал, и она спокойно ответила:
– Плотская любовь… Да, нас учили и тому, как удивить и подарить наслаждение нашим будущим властелинам. Фара предостерегала нас от истинной, настоящей любви! Эта любовь – романтическая мечта, и, если слепо следовать ей, она принесет одни только неприятности. Конечно, мы так не думали. Честно говоря, мы читали одно любовное стихотворение за другим, прикасаясь к телам друг друга…
– Но Богу это не угодно! – возмущенно воскликнула Лия.
Аль-Шифа кивнула.
– Мы поступали так не для того, чтобы получить удовольствие, – нам нужно было подготовиться к моменту, когда нам предстояло исполнить волю своего господина. Мы не должны были показаться ему неуверенными и неопытными – застенчивая дева доставляет удовольствие своему хозяину только несколько часов, а затем начинает утомлять его. В любом случае мы познали похоть! Мы начали думать о мужчинах, которых, несмотря на запрет, украдкой разглядывали из-за решеток на окнах, когда те прогуливались по улице перед нашим домом. Мы мечтали о принце и яркими красками рисовали себе мужчину, которому однажды станем принадлежать…
– И все сбылось? – просияв, спросила Люция, потому что мавританка облекла в слова ее собственные фантазии и мечты.
Аль-Шифа засмеялась:
– Конечно нет, малышка! Как ты думаешь, сколько стоила девочка из школы госпожи Фара? Мы стоили целое состояние, и редко случалось, чтобы какой-то господин приобретал подобное сокровище для своего гарема, – особенно молодой господин, который только вступает на путь любви со своей первой женой, но в то же время быстро увлекается любой встретившейся на его пути девушкой. Нет, нас в основном покупали в качестве подарков для деловых партнеров или покровителей, у которых уже было все, включая нескольких жен и целый ряд наложниц. Часто именно старикам требовалось все наше мастерство, чтобы по-прежнему наслаждаться любовью… и именно поэтому они ценили нас еще больше! Нас, девушек, а также мужчин, сделавших им этот щедрый подарок. Так я попала ко двору эмира.
– Разве ты ему не нравилась? – недоверчиво спросила Люция. – Разве он не хотел, чтобы ты стала его женой?
– Такие мужчины редко берут своих рабынь в жены, – пояснила Аль-Шифа. – Но султан не захотел даже прикоснуться ко мне. Ему нравились женщины светловолосые и голубоглазые и к тому же обладающие очень пышными формами. Образованность он ни во что не ставил. Когда он хотел поговорить о философии, то звал своего визиря. Девочки в его гареме были в основном христианками, похищенными за пределами Аль-Андалуса. Многие из них даже не говорили на нашем языке. Господина это не беспокоило, и в результате наша жизнь в гареме была скучной и печальной. Женщины не могли смириться со своей участью. Они считали гарем тюрьмой, и в его стенах куда чаще звучали жалобы на разных языках и плач, чем музыка и песни.
– Но как же ты выбралась оттуда? – поинтересовалась Лия. История снова становилась для нее слишком длинной, тем более что Аль-Шифа говорила уже больше часа. Лия не желала дальше слушать рассказы о гаремах; она бы предпочла отправиться вместе с матерью на отцовские склады. С арабских мануфактур в Аль-Марии[2]2
Современное название – Альмерия.
[Закрыть] на склады фон Шпейера как раз доставили шелковые ткани, и Вениамин пригласил своих дам выбрать самые красивые шали, прежде чем ткань попадет на прилавок. Кроме того, на улице ярко светило солнце. Лия целый день изнывала в ожидании поездки.
Люция же, в отличие от названой сестры, хотела больше узнать о молодости Аль-Шифы. И она вздохнула с облегчением, когда рабыня продолжила свой рассказ. Мавританка теперь говорила, не обращая внимания на окружающую действительность; ее взгляд, казалось, был направлен куда-то вдаль.
– Но мне часто удавалось утешить женщин. Одним из навыков, полученных нами у Фары, было умение говорить на христианских наречиях. Нас дарили не только мавританским правителям или купцам. Иногда мы также оказывались у христианских… хм… вельмож.
Люция невольно спросила себя: кого же конкретно имеет в виду Аль-Шифа? Девушка никогда не слышала о мавританских рабынях любви при христианских аристократических дворах или в домах богатых иудеев и христиан. Как же мужчинам удавалось объяснить своим женам появление в их доме жриц любви?
– Однажды мать султана – ее звали Зафира – услышала, как я разговариваю с одной из девочек. Затем она попросила меня быть переводчицей в беседе с женщиной, которая недавно родила ребенка от ее сына. Еще Зафира интересовалась медициной. В ее распоряжении были все научные труды знаменитых врачей, и она ухаживала за другими женщинами в гареме как целительница и повитуха. Иногда ее даже вызывали в другие дворцы. Эмир не мог оказать большей милости сановникам, чем отправить свою мать к их женам, когда у тех начинались роды. Сначала я служила Зафире переводчицей; позже она познакомила меня с тонкостями своего искусства. Так я приобрела знания в области целительства. А когда я покидала гарем, Зафира подарила мне книги Ар-Рази и Ибн Сины.
– Но почему тебя выгнали из гарема? – удивилась Люция, а Лия нетерпеливо вскочила. Похоже, история подходила к концу, и девушка увидела возможность уйти.
Аль-Шифа пожала плечами:
– Ну, если ты получаешь дорогой подарок, но никак не можешь использовать его, то разумнее всего будет передарить его кому-то другому, не так ли? – горько сказала она. – Султан был достаточно умен, чтобы не трогать меня; а сохранив девственность, я сохранила и свою ценность. Когда начались переговоры о мире с Кастилией, меня отправили в Толедо…
Мысль Люции лихорадочно заработала. Толедо! В этом городе Вениамин фон Шпейер и приобрел Аль-Шифу! Но ведь ему мавританку не подарили… Шпейеры всегда говорили о каком-то епископе, в чьем доме служила Аль-Шифа. А как насчет детей, которых она родила?
Люция открыла рот, чтобы задать мучивший ее вопрос, но, похоже, теперь уже Аль-Шифе надоело говорить о прошлом. Она мгновенно вынырнула из своего рассказа, словно из темных вод памяти.
– Переоденьтесь, девочки, вам пора идти. Хозяйка уже, наверное, заждалась вас. Сегодня прекрасный день для прогулки. Яркое солнце, шелк из Аль-Андалуса… Вы можете вообразить себе, что очутились на моей родине!
Люция ждала поездки со смешанными чувствами. Теперь, когда она стала почти совсем взрослой, ей больше не казалось естественным, что Лия делится с ней всеми преимуществами и роскошью своего положения в обществе. Сара и Вениамин тоже более или менее тонко дали понять, что хотели бы увеличить дистанцию между своей семьей и приемной дочерью. Все началось с мелочи – с отказа выделить ей слугу-сопровождающего для защиты; но таких мелочей набиралось все больше. Люция пыталась предвидеть новые ограничения, чтобы не чувствовать себя униженной. Сегодня, например, она не стала садиться вместе с Сарой и Лией в носилки, ожидавшие их перед домом, а совершенно спокойно пошла рядом. К тому же она старалась как можно скромнее одеваться. Когда у нее появлялась возможность выбрать себе ткань на платье, девушка отдавала предпочтение самой простой. Она перестала украшать одежду, которую шила, и заплетала волосы в скромные косы, а не распускала их, как Лия. Вместо венца, головного украшения ювелирной работы, который носили богатые девушки, она надевала простые чепчики. Люди больше не считали Люцию и Лию сестрами-близнецами. Красоту Лии воспевали, Люцию же находили довольно невзрачной.
Однако прогулка по улочкам иудейского квартала к Рейну, через площадь Кармелиток и мимо нового здания монастыря, доставила Люции удовольствие. Она скромно опустила голову, когда строители стали кричать ей вслед, отпуская сальные шуточки. Но они вовсе не хотели ее обидеть, и потому она тихо улыбнулась, почти обрадовавшись эффекту, который произвела на молодых людей, несмотря на свою строгую одежду. На улице Рейнштрассе располагались различные склады и конторы. Иудеи, жившие здесь, почтительно приветствовали носилки, в которых сидели Сара и Лия. С Люцией мало кто здоровался, но она отметила про себя, что среди тех, кто махал ей рукой и звал ее по имени, преобладали юноши.
У Сары это вызвало неудовольствие. Впрочем, ей совершенно не в чем было упрекнуть свою приемную дочь: Люция вела себя образцово, была скромной и много помогала по дому, а также возвращала Лию на путь истинный, когда та хотела снова петь, танцевать или гулять, вместо того чтобы учиться и готовиться выполнять обязанности хозяйки дома и матери. Тем не менее Сару все чаще охватывало раздражение, когда она видела, как Люция плывет по дому своей чувственной походкой, которой раньше отличалась одна только Аль-Шифа. Яркие глаза и безупречные черты лица девушки, так восхищавшие Сару, когда Люция была милым ребенком, теперь вызывали у нее невольное беспокойство. Девушка, с точки зрения Сары, уж очень много о себе возомнила. Она слишком свободно рассуждала о вещах, которые ее не касались; однажды Сара даже подслушала, как Лия и Люция, хихикая, легкомысленно болтали о будущих мужьях и детях. И Сара решила как можно скорее выдать Лию замуж – просто чтобы разлучить девушек. Но что ей делать с Люцией? Как недальновидно они поступили, фактически приняв в свою семью сироту-христианку! Теперь, учитывая ситуацию, оставался единственный выход – обручить девушку с каким-нибудь слугой и дать ей небольшое приданое. Но это должен быть мужчина, близкий к их семье, – чтобы не задавал вопросов, почему приданое невесте дают иудеи? Было бы лучше предоставить вести переговоры бондарихе. Но она, скорее всего, просто прикарманит деньги и продаст Люцию в ближайший публичный дом. Сара мысленно перебрала всех работавших у нее слуг-христиан. Их было немного. В доме служил только старый Ганс; у Вениамина на складе трудились несколько нанятых им рабочих. Может, кому-то из них Люция и понравится. Но что скажет сама девушка? Сара ругала себя за недальновидность. Как она могла позволить ребенку изучать латынь и арабский язык? Несомненно, теперь девушка слишком хороша для слуги-христианина!
Люция даже не подозревала о мрачных мыслях Сары. Она просто обрадовалась, увидев Давида, – тот находился в конторе отца, когда заметил приближающиеся носилки. Люция немного удивилась встрече с юношей, ведь обычно он не работал на отца, поскольку начал обучаться торговому ремеслу у друга семьи Элеазара бен Мозе.
– Вот это встреча! Мама… Лия… Люция! Отцу пришлось отлучиться, но так как я все равно уже был здесь, он попросил меня показать вам новый товар.
Люция не понимала, почему в последнее время сердце у нее в груди словно пускалось в пляс, стоило ей почувствовать на себе взгляд карих глаз Давида. Юноша не осмеливался открыто ухаживать за ней, но она замечала, как вспыхивало его лицо, стоило ему увидеть ее. Люция тоже с трудом брала себя в руки, чтобы не выдать своих чувств. К счастью, внимание Сары Шпейер сегодня было занято совсем другим. Она немного отстала от девушек, чтобы поговорить с одним из служащих мужа, в то время как Давид повел сестер в комнату, заполненную тканями со всего мира.
– Вот благородный лен из Кельна! Отец решил придержать одну партию такого льна, Лия, тебе на приданое. А здесь – лазурная ткань из Брюсселя. Вы только посмотрите, какие яркие краски! Платье из такой ткани, Лия, сгодится и на свадьбу! А это…
– Вот тоже красивая ткань, – спокойно заметила Люция, указывая на тюк фламандской ткани – серой, с легким голубым отливом.
Давид расстроенно покачал головой:
– И почему ты всегда стараешься казаться серой мышкой, Люция? Вот же, вот это твой цвет! – Юноша целенаправленно потянулся – как будто заранее все выбрал – за тюком шелка с фабрик Аль-Марии. Ткань в нем была ярко-синей, как молнии, иногда сверкавшие в глазах Люции. Давид нетерпеливо накинул шелк на волосы Люции. Лия тоже нашла себе кое-что по душе. Она выудила более легкую шелковую ткань, в нити которой вплели золотую канитель.
– Вот эта! Она словно сплетена из солнечных лучей! Из нее можно изготовить свадебную фату, достойную принцессы, не так ли?
И действительно, ее лицо, обрамленное шелковым шарфом, стало более выразительным, а золото в ткани подчеркнуло блеск глаз. Но все очарование Лии померкло перед великолепием Люции. Давид не мог отвести от нее глаз. Он нетерпеливо вытащил еще один тюк шелка из запасов отца и накинул Люции на плечи более темную ткань.
– Какой дивный контраст! Какая жалость, что ты не можешь облачиться в ажурные одежды наложниц гарема! Иуда бен Элеазар, только что вернувшийся из мавританских земель, рассказывает о настоящих чудесах. Женщины там ходят, полностью закутавшись в одежды, – того требует их вера!
Восхищенный взгляд Давида ласкал стройную фигуру Люции, укутанную в синий шелк.
– Люция, еще нужно добавить немного золота! Богиня света на своем небесном троне…
Люция залилась румянцем, когда Давид обвил ее талию золотым шелком. Ей стало стыдно за него: иудеям не дозволялось вести столь легкомысленные речи. Впрочем, льстивая болтовня юноши была очень приятной. И ткани такие чудесные…
– Давид! Это что такое? А вы, Лия… и Люция! Вы что, играете с товарами, как дети? Вы не знаете, сколько все это стоит?
Сара уже закончила свой разговор с клерком, оказавшийся довольно бесполезным, и теперь не могла прийти в себя от увиденного. Конечно, ничего откровенно непристойного в поведении Давида не было, но он флиртовал с девчонкой! И… какая Люция, оказывается, красавица… Неудивительно, что она вскружила мальчику голову! Жаль, что ни один из складских рабочих ей не подойдет: все они либо женаты, либо еще не достигли возраста тринадцати лет. В противном случае достаточно было бы просто показать девушку в этом наряде. Любой согласился бы жениться на ней даже без приданого!
– Немедленно положи все на место, Люция. Как ты посмела взять эти ткани? И складывай осторожно, эти ткани очень тонкие и легко рвутся!
Люция еле сдерживала слезы. Ее приемная мать несправедлива к ней: она ведь даже не прикоснулась к товару!
Давид, похоже, хотел вступиться за нее, но его опередила Лия.
– Мама, Люция не сделала ничего дурного. Это была моя идея – выбрать фату для невесты. И этот синий цвет очень бы пошел ей, правда? А этот – мне… Как ты считаешь, мама? Или он слишком вульгарен?
Увидев милое личико Лии под нежной сине-золотой вуалью, Сара растаяла. Ее дочка была бы восхитительной невестой…
– Да, тебе очень идет. Но Люции придется выбрать что-нибудь поскромнее. Если мы вообще сможем выдать ее замуж. Я пока не вижу подходящих кандидатур. Возможно, нам стоит сначала отдать ее куда-нибудь в услужение…
Люция пришла в ужас, но сдержала свои чувства, ничем не выдав себя. Она ловко сложила шелк, однако темно-синюю ткань бережно обернула вокруг бедер Лии.
– Это было бы хорошим дополнением к венцу, Лия, – робко произнесла она. – Конечно, если свадьба будет летом. Зимой тебе понадобится платье из толстого сукна.
– Ах, я хочу выйти замуж летом! – Лия закружилась по комнате. – И надеть венок из цветов. Поскорее бы свадьба, Люция! Ну, где же ты, мой любезный супруг?
В глазах Лии появилось такое требовательное выражение, как будто она уже знала будущее. Сара не смогла удержаться от смеха. Ее дочь была восхитительна… и она придет в восторг от мужа, которого ей выбрали родители. Шпейеры вели переговоры с Элеазаром бен Мозе. Его сын Иуда только что вернулся из своей первой дальней поездки за товарами. Он был красивым молодым человеком и единственным наследником своего отца. Лия стала бы богатой и счастливой. Давида, кстати, тоже следует вскоре отправить в подобную поездку…
И Сара перестала думать о Люции.
Однако вечером в разговоре с мужем она снова подняла эту тему. Как и каждый вечер, Люция, естественно, ужинала за общим столом и обменялась несколькими словами с Давидом – и в его взгляде снова появился блеск, так напугавший Сару.
– Девушка соблазняет твоего сына у тебя на глазах. С этим нужно что-то делать! – строго сказала она.
– Да ладно тебе! По-моему, она совсем не такая коварная, как ты считаешь, – легкомысленно возразил Вениамин. Хотя ему не очень-то нравилось, что Люция по-прежнему целыми днями сидит в его доме, он все равно не видел в ней вавилонскую блудницу. Впрочем, Давид и правда мог бы немного влюбиться в нее, так что лучше избавиться от девушки как можно скорее. Кроме того, Вениамин опасался неприятностей с христианской церковью, которая ополчится против его семьи, если Люция останется в их доме. Темные тучи снова нависли над иудейской общиной Майнца. Несколько дней назад пропал ребенок-христианин, а позже его нашли мертвым и ужасно изуродованным. Конечно, отцу не оставалось ничего другого, как обвинить иудеев в ритуальном убийстве. И потому «иудейского епископа», лидера их общины, уже вызвали на встречу с архиепископом. Если случится вспышка народного гнева, то понадобится защита. И невозможно представить, что произойдет, когда толпа разгневанных христиан обнаружит в доме иудея прекрасную юную христианку!
– Может, она совершенно невинна, – согласилась Сара. – Но чтобы свести Давида с ума, достаточно того, что она находится рядом с ним. Я хочу, чтобы ее здесь не было, Вениамин. И я не шучу!
Фон Шпейер задумался. Проще всего было бы попросить бондариху подыскать Люции приличное место. Так в чем же дело? В свои шестнадцать Люция была уже слишком стара для работы горничной или помощницы кухарки. Да и способностей к такой работе она не проявляла. Неожиданно Вениамин припомнил, как вчера один его шапочный знакомый, портной-христианин, пожаловался на утрату ученика. Мальчик напился на Крещение и утонул в Рейне. Теперь нужен был новый помощник, но хорошо бы, чтобы не совсем новичок в этом деле. Мастер Фридрих подал прошение на концессию в качестве закройщика одежды, чтобы с этого момента ему разрешили торговать тканями. У него не было времени обучать маленького мальчика. Если Вениамин предложит ему Люцию в качестве ученицы закройщика, то, возможно, он клюнет. Не то чтобы женщины часто обучались портновскому делу, однако и запрещенной такая работа не была.
Эта мысль нравилась Вениамину все больше и больше. Мастер Фридрих был женат – на драконе в женском обличье! В его доме добродетель Люции не подвергнется опасности. И было еще кое-что, что Вениамин мог предложить мастеру, чтобы он точно согласился взять ученицу.
Шпейер решил завтра же первым делом поговорить с портным.
Мастер Фридрих Шрадер действительно нашел Люцию слишком старой, чтобы начать ученичество, но затем сменил гнев на милость. Во-первых, потому, что девушка воспитывалась в состоятельной семье и ее с раннего возраста поощряли заниматься рукоделием. Во-вторых, его привлекли щедрые скидки, предоставленные ему Вениамином фон Шпейером на первую партию ткани, которую он приобретет в качестве закройщика. Его супруга сначала заподозрила, что подлый иудей просто хочет подсунуть им свою шлюху. Однако мастер Фридрих считал, что уж он-то сумеет вернуть в лоно церкви падшую девушку – лишь бы удалось получить хорошие скидки на батист и шелк, а также парчу из Аль-Андалуса и фламандскую ткань, которые иудей фон Шпейер постоянно привозил в Майнц.
К облегчению Вениамина, Аль-Шифа, считавшая Люцию чуть ли не своей дочерью, не стала противиться изгнанию девушки из-под крыши иудейского дома. Более того, сама Люция была почти счастлива освободиться от неожиданно ставших напряженными отношений с Сарой. Девушка также вздохнула с облегчением, когда наконец смогла покинуть дом бондарихи. Почти с каждым днем дерзость и хамство ее «приемных братьев» становились все неприятнее. Иногда они даже осмеливались залезать в ее кровать среди ночи, чтобы потрогать ее грудь или сунуть руку ей между ног, пока она спит. Кроме того, Гретхен недавно вышла замуж, поэтому Люции приходилось каждый день идти «домой» в одиночестве. Если бы не Давид, незаметно присматривавший за ней, она бы уже давно перепугалась до смерти. Девушка, естественно, чувствовала, что кто-то за ней наблюдает и следует по пятам. И когда однажды Люция набралась храбрости, спряталась за углом дома, а затем выскочила из засады на своего преследователя, она узнала в нем Давида. Она испытала одновременно облегчение и злость и сначала устроила ему настоящую головомойку, но, поразмыслив, пришла к выводу, что такая забота не только очень трогательна, но и, возможно, вообще сохраняет ей жизнь. Кроме того, Давид не был излишне настойчив. Напротив, даже после разоблачения он не решался хотя бы идти рядом с ней. Ночная прогулка по городу в сопровождении иудея могла оказаться чуть ли не более компрометирующей для девушки, чем решение отдаться юноше-христианину на заднем дворе. Но Давид никому не показывался на глаза; он сопровождал Люцию, следуя за ней тенью. И потому благодарность девушки и теплые чувства к нему только усилились.
Аль-Шифа тоже надеялась, что новая работа Люции положит конец частным урокам по катехизису с пастором церкви Святого Квентина. Ее подопечная презрительно отмахивалась от взволнованных расспросов мавританки, но чем более женственными становились формы Люции, тем больше настойчивости проявлял священник. С одной стороны, он, казалось, хотел сблизиться с ней, а с другой – обижался на нее за то, что она явно его возбуждает. Рассуждения о грехе Евы все чаще и чаще становились основой их занятий, и Люция уже голову себе сломала, пытаясь понять, насколько скромно она должна одеваться и как низко ей следует склонять голову, чтобы не вызвать неудовольствия пастора.
Единственной, кто яростно возражал против переезда Люции на улицу Унтер-ден-Волленгаден, была Лия. Она считала настоящим издевательством – и над Люцией, и над ней самой, – что кто-то решил разлучить ее с подругой.
– Ты должна остаться с нами хотя бы до моей свадьбы! – возмущенно говорила она Люции. – Кто станет ходить со мной по лавкам и выбирать все, что нужно для приданого? А кто мне поможет одеться перед праздником? Ах, и еще эти скучные молитвы, которые я должна выучить, и книги, которые мама заставляет меня читать! Как я могу сделать это все без тебя?
Люция смущенно обняла подругу. Очевидно, Шпейеры убедили свою дочь, что названая сестра уезжает по собственному желанию. Саму же Люцию просто поставили перед фактом: она идет в ученицы к портному, это дело решенное.
– Лия, я же не на другой конец света уезжать собралась! – успокаивала она подругу. – И ты можешь пригласить меня на свою свадьбу. Я ни за что на свете не пропущу такое событие! А когда у меня будет свободное время, я с удовольствием стану учиться вместе с тобой. Но в остальном… в любом случае я должна уйти из твоей семьи. Я…
– Ты хочешь уйти от нас, потому что мы иудеи, не правда ли? Ведь причина в этом, да, Люция? – Лия, похоже, обиделась на подругу, но почти сразу в ее исполненных любви голубых глазах вспыхнуло понимание. – Потому что ты не найдешь здесь мужчину, за которого сможешь выйти замуж! Ох, Люция, разве это не самая большая глупость, придуманная людьми? Мы сестры, мы всегда были вместе, ты можешь читать все наши молитвы, причем намного лучше, чем я. Если бы мне было позволено принимать решения, то я бы отдала тебя замуж за одного из моих братьев! Что скажешь? Кто тебе больше нравится – Эзра или Давид?
Для Лии это все было пустой болтовней, однако Люция густо покраснела. Браки между иудеями и христианками были строго запрещены, причем в данном вопросе, как ни странно, обе стороны придерживались одинакового мнения. И даже будь Люция иудейкой… Нет, представить себе невозможно, чтобы Шпейеры позволили своему сыну жениться на подкидыше.
– У мастера Фридриха нет сына, – задумчиво продолжала Лия. – Но если ты заведешь себе знакомых в гильдии портных… Ты такая хорошенькая, Люция, тебя возьмут в жены и без приданого!
6
Признаться, Люция боялась жизни у мастеров Майнца и не видела особого смысла в ученичестве у Шрадера. Как женщина, она вряд ли стала бы мастером, даже если в результате стала бы шить гораздо лучше, чем сейчас. Ей не нравилось работать иголкой и ниткой, намного больше ее привлекало изучение разных языков, но особенно она любила медицину. К тому моменту она уже почти наизусть выучила «Руководство» Ар-Рази, однако «Канон врачебной науки» требовал глубокого знания арабского языка, и Люция одолела пока что едва ли половину.
И потому она предпочла бы пойти ученицей к повитухе, а не к портному. Однако Рахиль не брала учениц-христианок, а обе повитухи-христианки из Майнца предпочитали учить собственных дочерей. В качестве последнего выхода из ситуации Люция рассматривала монастырь. Многие монашеские ордены (и мужские, и женские) заботились о больных и сохраняли скудные познания Запада в медицине. Но для вступления в орден также требовалось приданое; кроме того, Люция с трудом могла заставить себя посвятить свою жизнь исключительно Богу. Идея принять Христа в качестве своего супруга казалась ей абсурдной, да и к тому же после той тщетной молитвы в холодной церкви Святого Квентина она перестала доверять Сыну Божьему. Возможно, христиане действительно ошибались и Мессия на самом деле еще даже не отправился в путь… Когда она однажды рассказала о своем подозрении Аль-Шифе, мавританка буквально схватилась за голову. Если Люция вздумает высказывать подобные еретические идеи, ее карьера монашки может закончиться на костре.
Тем не менее новая жизнь Люции на улице Унтер-ден-Волленгаден получилась вполне гармоничной, хотя, конечно, ее нельзя было сравнить с роскошью в доме Шпейеров. День ученицы Люции начинался на рассвете. Она вставала даже раньше жены мастера и топила печь. Однако участвовать в приготовлении каши к завтраку ей не разрешали. Супруга мастера была скупа и всегда боялась, что Люция будет слишком свободно обращаться с продуктами, если дать ей доступ к запасам в кладовой. Обычно кашу варили из ячменя или овса, а не из пшена, как у Шпейеров, и не подслащивали медом, не подсаливали, и потому она получалась совершенно безвкусной. Иногда жена мастера просто разогревала пресный пшенный суп и подавала к нему черствый хлеб. Люция, привыкшая в доме торговца к блюдам, щедро приправленным пряностями, ела вяло, да и собственноручно сваренное пиво почти не пила. Она привыкла к разбавленному вину, но вино в домах ремесленников подавали только по особым случаям. Кроме того, мастер Фридрих и его жена были людьми набожными и скупыми; в их доме продолжительность обеденной молитвы превышала по времени собственно обед. Вот почему ни один странствующий подмастерье не задерживался надолго, чтобы как следует освоить работу в портняжной мастерской. В результате, чтобы успеть выполнить все заказы, мастеру и Люции приходилось начинать работу с первыми лучами солнца, а заканчивать уже с наступлением темноты. Работали они много, потому что в заказах не было недостатка, ведь мастер Фридрих считался человеком опытным, честным, но прежде всего – столпом общества. Благодаря такой славе у него был широкий круг друзей и клиентов, и он совершенно не скупился на угощение, когда к нему в мастерскую или домой приходили посетители – просто поболтать или снять мерки для новой одежды.
