Текст книги "Кинто"

Автор книги: Ричи Достян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

XVI

Когда Реваз после долгого перерыва впервые пришел к Ламаре, они не смогли ни о чем поговорить. Между ними опять оказался Кинто. Было это после обеда. Взрослые сидели на балконе в тени старой липы. Ламара была у себя и на стук ответила, но не обернулась. Она стояла у портьеры и делала что-то странное: коснется ткани и, как от горячего, отдернет руку. Реваз подошел поближе, и ему сделалось не по себе: из-за портьеры, на высоте полуметра от пола, выскакивало что-то похожее на змейку и исчезало. Он не мог понять, что это? И только когда оттуда наполовину высунулась кошачья голова – один глаз, одно ухо, – парень понял, что это была лапа, которой кот орудовал вслепую, изредка подглядывая.

Ламара поймала наконец эту маячившую в воздухе лапу, подержала чуть, тогда кот с другой стороны портьеры высунулся уже целиком. Сидя на задних лапах, он человечьим жестом отвел край портьеры и, придерживая его под подбородком, уставился на девочку, азартно сверкая глазами. Ламара подхватила его на руки и лишь только поднесла к себе, как он сам вскарабкался ей на плечо и тут же разлегся. Реваз молча смотрел на все это. Наконец, Ламара обернулась к нему со своим живым воротником на плечах. Она торжествующе улыбалась. Реваз смотрел на нее ошеломленный.

– Ты что?!

– Кто тебе подарил?

– Никто, забыл, что ли?.. Ну мы же тогда нашли.

– Ты, конечно, извини, но я никогда не поверю, что это та прошлогодняя шишка…

– Вот именно – она!

– Не ври, тот котенок был серый.

– От грязи.

Реваз с сомнением рассматривал кота. Ламара опустила его на ковер и тихо сказала:

– Давай поиграем, Кинто!

Реваз покраснел. Он вспомнил, как Ламара фыркала ему в лицо:

– Почему ты тогда не сказала, что это имя кота?

– А почему ты обо мне глупости думаешь?

Он опустил голову и вдруг услышал:

– Мрм?

Кинто спрашивал, в чем дело, почему не играешь со мной?!

Ламара резким движением занесла над ним ладонь, и кот принял бой – снизу вверх бросился, обхватил обеими лапами руку и держит столько, сколько нужно, чтобы дать понять: «Попалась!» И тут же брык в сторону, и в стойку – торчит столбиком: лапы наготове – чутко отзываются на каждое движение руки, выбирают удобный миг, чтобы опять броситься и взять ее в клещи – бархатные, но крепкие.

Реваз хохотал и клянчил:

– Ну дай мне, дай поиграть…

– Подожди, сейчас будет бокс.

Теперь она легонько пощелкивала кота по разведенным в стороны лапам, и он ей отвечал шлепком на щелчок. А когда Ламара отскочила от него – кот фантастическим прыжком на одних задних лапах настиг ее, продолжая боксировать, – бурым пузом вперед, белыми трусиками напоказ.

Реваз не выдержал, вскочил и, опережая Ламару, стал боксировать с Кинтошкой. Ответные удары кота сразу сделались резче и злее, а когда Реваз схватил его, собираясь посадить к себе на колени, – кот выстрелил всеми лапами, отскочил в сторону и тут же начал отмывать те места, где к нему прикоснулись.

Болезненно самолюбивый Реваз все понял, а кот, приведя себя в порядок, поднял на Ламару глаза, секунду пристально на нее глядел, затем своим многогранным «мрм» вопросил:

– Что это значит, кто он такой?

Девочка наклонилась и подняла податливое, льющееся тельце. Кинто немедленно взобрался на плечо, бесцеремонно куснул ее за ухо и затих.

Ламара стала прохаживаться с ним по комнате. Реваз оправился от смущения и, шагая за ними, как бы между прочим спросил:

– Значит, все-таки это правда, что ты собираешься работать в цирке?

– Вот еще!

– Но он же дрессированный.

– Глупости не говори, я ничего не умею, все это Кинтошкины выдумки. Потом я тебе покажу, как он пробку приносит. Куда хочешь кинь, найдет и притащит.

Реваз ходил за ними и уже злился на кота за то, что ему уделялось так много внимания, за то, что нахально валялся у Ламары на плечах. Она держала его за лапы, и он не вырывался. Но делать было нечего, и Реваз сказал:

– Знаешь, я кошек не люблю, но этот…

Ламара прыснула:

– Но этот особенный! Хоть бы один человек что-нибудь другое сказал… так, между прочим, и все наши девочки говорят, – она резко обернулась к Ревазу и, в упор глядя на него, спросила: – Интересно, когда и где ты успел невзлюбить кошек? И уже сразу объясни – за что?

– Да так – вообще… я просто так сказал.

На следующий день Реваз явился с живыми рыбками в большой стеклянной банке. Рыбки были странные: для аквариума слишком крупные, для сковородки – слишком мелкие. Откуда они, Реваз не хотел говорить. Небось купил у мальчишек на Куре.

Банку поставили посреди гостиной на ковер. Кот ринулся без приглашения, заглянул сверху, тотчас нагнулся и глянул сбоку, обошел банку два раза и снова нацелил нос на горло банки: бьет хвостом, щерится и словно бы потявкивает. Сводят его с ума эти рыбки. Лихорадочно соображает, как быть. Вдруг сел и принялся глядеть сквозь стекло на рыбок. Опять привстал и заглянул сверху – и раз лапу в воду! Тут же назад – лапой трясет, обрызгал всех, наспех лизнул мокрую лапу и опять нацелил нос сверху. Глядит. Думает. Додумался, наконец: лапу в банку, а сам нагнулся и глядит на рыбок сбоку и шарит лапой с выпущенными когтями – жуткое зрелище. Раз – и мимо, раз – и мимо! Законы физики обманывают рыболова.

И снова брызги, хохот, визг – гостиная полна соседей. Кинтошка, никого не замечая, обходит банку – справа налево, слева направо, опять садится, глазами пожирая рыбок, а то возьмет и отвернется, будто бы не замечает их, и вдруг с размаху – шлеп по банке лапой! Уже наполовину вымок, весь дрожит…

Эту пытку прекратила бабушка. Забрала банку и унесла на кухню. Кот не побежал за ней. Он преспокойно пересел на сухое место и заработал языком.

К этому времени Кинто достиг зенита звериной своей красоты и, добавим, незаурядных способностей.

Бабушка давно заметила, что кот выбегает в коридор на звонки. Только услышит – мчится к входной двери и на ходу злобно урчит. Совершенно иначе реагирует он на сухой щелчок замка, открываемого ключом! Знает – это свои. Широким шагом, плавно поводя хвостом, приближается к двери, ждет входящего, в ноги ему не кидается, но когда между ним и вошедшим остается два шага, поворачивается и бежит впереди – ведет в дом!

Этим он полностью отстоял свою независимость. Уходил в свои джунгли когда хотел и, заметим, не таясь! К утру, как правило, возвращался и допоздна спал в любимой своей спальне – в гостиной под столом, покрытым темно-вишневой плюшевой скатертью.

Круглый стол окружен четырьмя стульями. На сиденья ниспадают углы скатерти. Кинто забирается на один из этих стульев – снаружи его не видно.

Кота находили на ощупь. Если круглится на стуле теплый валик – значит, он тут. Ну а если нет – значит, он только что ушел или еще не вернулся.

XVII

Жизнь вошла в спокойное русло. Если и было на что роптать, так это на жару.

По всему городу утро начинается с того, что закрываются ставни, опускаются жалюзи. Всюду поливают дворы. Звук льющейся воды здесь лишний раз напоминает – жара! Поливанье и обливанье – любимая забава лета.

Надеемся, читатель привык к тому, что в этих краях ни одно проявление жизни не обходится без крика, как правило, переходящего в смех!

К желтому безоблачному небу то и дело взмывают вопли. Означает это, что сосед облил соседа. На балконы высыпают все. Надо выяснить, в чем дело, а затем присоединить и свой голос.

Изредка эта летняя потеха переходит в скандал, что тоже интересно. Предположим, человек в свежеотглаженной рубахе спешит на работу или на очень важное деловое свидание (не важных и не деловых, как мы знаем, здесь почти не бывает), а человека взяли да и окатили из ведра!

Как вы думаете, что будет?

Будет очень шумный, мирный скандал!

Возможно, именно поэтому город летом производит впечатление богато озвученного и весьма колоритного фестиваля – из всех окон музыка, пенье и… все то, о чем только что было сказано.

Ни на чем не играющего человека в Тифлисе так же трудно найти, как в приморском городе – не умеющего плавать!.. Если кто-то не играет на тари, пианино, зурне или дудуки, то он всегда сумеет опрокинуть обычный стул и превратить его в бубен!

К четырем часам дня, когда не то что пальцем, мозгами шевельнуть трудно, на город опускается густая липкая отупляющая тишина…

Все живое ждет вечера. Даже не столько вечера, сколько темноты. Когда здесь приглашают летом на обед, то в другом месте земного шара это означало бы ужин.

Утром еда на ходу: свежий хлеб, сыр, зелень. Днем – ничего, кроме прохладительных напитков, а вот когда солнце наконец-то убирается за горизонт, а камни еще несколько часов отдают жар, наступает, представьте себе, самое трудное время – оранжевые сумерки. Их лучше всего пересидеть с открытыми окнами и полуприкрытыми ставнями и, если есть возможность, без одежды. Затем мелькает короткий коричневый вечер, и на город, наконец, опрокидывается долгожданная, благодатная тьма. В ней сразу все приходит в движенье, и тут начинается деловая и неделовая жизнь! И опять, как ранним утром, город наполняется музыкой и звуком льющейся воды. Поливают дворы, дворики и тротуары. Поливают из шлангов, ведер, прямо с балконов кувшинами! И конечно, достаточно легчайшего ветерка, чтобы от усталой земли пахнуло на усталых от жары людей прохладой.

Тогда и наступает самое элегическое, самое тифлисское время суток – час задушевных бесед, час пиров, час традиционных чаепитий.

Во многих домах благообразные старики и моложавые старушки садятся за лото. В политых дворах играет в нарды молодежь, при этом азарт так велик, жесты и окрики так порывисты, что игра похожа скорей на лезгинку, исполняемую сидя.

Люди коротают вечера, не зажигая света, – сам вид огня несносен! Даже здесь, под горою святого Давида, где ветерок из Коджори гость не редкий, – не только распахиваются настежь все окна и двери, тюлевую занавеску и ту убирают.

Датико, если он дома, берет с балкона плетеное кресло и ставит его на пороге между гостиной и этим его любимым балконом в надежде на сквозняк. Женщины устраиваются кто где.

Свет уличного фонаря, раздробленный листвою, обволакивает комнату зыбким полумраком.

С некоторых пор постоянным участником ритуального сидения впотьмах становится кот. Нельзя было не заметить, что в гостиной он появляется последним, поразительно угадывая не только время, но и место. Еле различимый впотьмах, сидит в позе домашнего сфинкса – глядит не мигая да стрижет ушами – такое впечатление, что прислушивается к разговорам.

Люди все это, конечно, замечают, но и мысли допустить не могут, чтобы кошачьи поступки диктовались движением (язык не поворачивается сказать) души. Однако стоит коту запоздать или не явиться на эти посиделки, как обнаруживается значительность его отсутствия.

Так и текла спокойная и ладная, слегка даже праздничная, жизнь, прелесть которой дополнял Кинто. И с теми, кто еще недавно относился к нему сдержанно, стало происходить то же, что с любым владельцем любого животного – распухание гордыни: мой конь! Мой пес! Моя несравненная белая мышь!..

В этом отношении люди, между прочим, от века ни меры, ни такта не знали. Немудрено поэтому простому смертному оказаться вдруг современником, а иногда и соседом гениальной курицы, выдающегося осла или мудрой свиньи.

Комплекс исключительности не обошел и этот дом:

– Наш Кинто! – завздыхали Гопадзе.

Поди в самом деле поищи второго такого кота, который любил бы джонджоли, таскал бы по-собачьи поноски и справлялся бы с закрытыми дверями. Надо видеть это его хладнокровное приближение, а затем эти его прыжки на дверную ручку!.. И раз, и десять раз – пока не услышит щелчка. А услышал – сразу лапу в щель, вместе с лапой – нос и работает ими не хуже домкрата. Напористо, резко, покуда дверь не отворится… А там – как мелодия, плавно льется через порог его длинное тело.

Не было дня без подобных сюрпризов.

Датико, уже входя в дом, привык слышать:

– Ты знаешь, что он сегодня сделал?!

Но в один из таких благодатных дней не прозвучала эта фраза. Ничего Кинто не сделал, потому что в доме его не стало.

Спохватились поздно, стали прикидывать, кто и когда его видел в последний раз. Получалось – вчера вечером. Бабушка почему-то вспомнила, что около семи часов к ним приходила соседка за ступкой, даже проворчала, что это, мол, за дом, в котором медной ступки нет. Ламара, правда, не сразу и неохотно сказала, что сегодня утром рано кот у нее был.

– Как это утром рано он мог у тебя быть? – придирчиво спросила мать.

– Не все ли равно как…

Отец молчал, а всем хотелось, чтобы он рассердился, чтобы прикрикнул: «Панику не поднимайте – придет!»

А Кинто и к ужину не пришел.

Наступила ночь. Кота не искали. Его стали ждать.

Молча, дольше обычного сидели в гостиной, и то один, то другой подходил к распахнутому окну и вглядывался в листву старой липы.

На вторые сутки впервые было произнесено слово «украли» и кем – отцом. Мама вспылила:

– Кому он нужен?! Таких сумасшедших, как мы, в целой Грузии нет. Шляется где-нибудь. – Она глянула в сторону бабушки: – Родные баштаны ищет!

Бабушка не отозвалась, но Ламарина мама уже не могла остановиться. Она проклинала все подряд. Сначала себя за то, что сразу не выкинула дурацкое животное, которое должно было кончить тем, с чего начало. Потом кляла мужа за то, что он-де только и умеет, что смеяться и петь, вместо того, чтобы проявлять мужскую власть в доме. И под конец накинулась на дочь, которая все делает не по-человечески! Если ей так уж необходим был для счастья котенок, надо было сказать отцу, и обожающий ее папочка нашел бы нормальное животное, а не такую дикую неблагодарную тварь!.. Люди его спасают, а он прячется, проклятый.

Долго еще негодовала она, однако чуткое ухо бабушки в этих выкриках уловило больше горечи, чем гнева.

На третий день Ламарина мама перестала ворчать, видно, почувствовала, что кот не на прогулке.

Так прошла неделя. Ламара тайком плакала и не позволяла убирать Кинтошкину миску.

Жизнь в доме Датико Гопадзе, конечно, не остановилась. По-прежнему бывали гости, и они-то и подметили, что сам дух застолья изменился. На вопросы Датико отшучивался. Признаться кому бы то ни было в истинной причине огорчения означало вызвать все тот же недопустимый смех: у Датико Гопадзе траур по коту!

И все же по прекрасной старинной Гунибской улице пополз слушок, и сразу, сами понимаете, заработало воображение.

А в милом, уютном, убранном коврами доме поселилась пустота и необъяснимый в зное лета холодок. Неприятно стало возвращаться домой. Уже с порога по выражению лица было ясно – не пришел!

То и дело вспыхивали мелкие стычки, но, как ни странно, взаимное раздражение быстро рассеивалось. Просто каждый понимал, отчего это!

Когда глава дома начинал сыпать замечаниями: почему лобио не досолено, да почему зелень вялая, мама, всем на диво, обходила это молчанием. Одна бабушка держалась ровно. А перед ней заискивали в надежде, что она, как это всегда бывало, что-либо совершенно неожиданное скажет или хотя бы это свое «подожди-подожди». Но бабушка никак не обнаруживала своих чувств, в чем сказывалась и мудрость, и такт, и глубокая любовь к близким.

Никто не заметил, как убрала она все, что могло напомнить Кинтошку: грецкий орех, бумажную мышь и самую последнюю его игрушку – пробку от шампанского. Этой забавой, которую придумал сам кот, Ламара поражала гостей. Покажет пробку и кинет. Кинто бежит, находит и приносит ей в зубах. Несет не спеша, плавно покачиваясь на ходу, точно тушу оленя тащит.

Больше всех страдал Датико. Что таил он в душе, никто не знал, но было совершенно очевидно, что этому жизнепоклоннику недостает «бандита».

Однажды глядя, как плачет дочь, он не стал стыдить ее, как это делает мать, а как бы еще и поощрил, поплачь, мол, детка, поплачь и за меня… Нечто подобное выражало в эти минуты его лицо.

В конце концов он не выдержал и, пыхтя и вздыхая, сказал жене:

– Слушай, надо кого-нибудь попросить, пускай осторожно как-нибудь сообщат в милицию.

– Ваааааа-ай? – Так Ламарина мама поняла, что папа дошел до отчаяния.

– Подожди-подожди, в милицию не надо, лучше поговорить с нашим Карадожем. Давно его не было – не сегодня-завтра голос его услышим. Вы же знаете что это за человек – перед ним все двери открыты.

Бабушке никто не возразил.

Тифлисский Карадож не просто знаток обносков – это знаток бытия. С ним охотно делились и еще охотнее его слушали. Карадож, ходивший по Гунибской, всем своим видом располагал к откровенности: внимательно склоненная голова и безразличные сухие руки как бы говорили: «Я не интересуюсь вашими тайнами», однако удаляющаяся спина утверждала: «Я знаю их».

Нет спору, старьевщик мог больше, чем милиция, которая, кстати, такими пустяками заниматься не станет.

XVIII

Ламара целыми днями пропадала, и на нее теперь уже не сердились. Вместе с Ревазом, Тинико и еще несколькими верными друзьями она искала Кинтошку. Придумал это Реваз – проникать в дома под видом сбора утильсырья.

Тинико исчезновение Кинто переживала ничуть не меньше Ламары. Такая на вид слабенькая, она проявляла не только смекалку, но и бесстрашие – сама лазила по темным чердакам, а от этого даже мальчишки отлынивали.

Один Реваз нарадоваться не мог пропаже кота и скрывал это довольно неумело. Наконец-то появилась возможность совершить для Ламары что-то исключительное. Он развил такую деятельность, что это не всегда оканчивалось благополучно.

Здесь совершенно необходимо напомнить читателю, что Реваз не просто симпатичный парень, но, как и Ламара, даже для грузина чересчур красивый. А местные жители, и это напомним, питают слабость к красоте.

Мальчишку не только впускали в дом, его зазывали:

– Заходи, генацвале, заходи!

И он шагал через порог как человек, которому всегда все удается – бесцеремонно ходил по квартире, даже заглядывал под кровати…

– Что ты ищешь, генацвале? – ласково, но настороженно спрашивали его.

– Как что, утиль!

– Тогда не забывай, в какой дом пришел – хлама под кроватями не держим.

Ну а если «сборщики утиля» норовили проникнуть на кухню, им указывали на дверь.

Ребята надрывались, но с наслаждением таскали всякую рухлядь, нравилась им эта рискованная игра. Утиль складывали в подвале Ламариного дома.

Так проходили дни. Труднее бывало вечерами. К унынию присоединилась и тревога. Существует, как видно, инстинкт дома: с наступлением темноты все должны собираться у домашнего очага. Ночная тьма сама по себе таит опасность.

Однажды утром вошел Датико в гостиную и увидел ее как бы со стороны: ковры, красивая мебель – все это потеряло свою ценность и даже вызывало глухое раздражение.

Незнакомое чувство подсунуло мысль: «С чего это все мое перестало мне нравиться? И с чего это я так часто вспоминаю детство?»

Он глянул в окно и с острым любопытством посмотрел на липу: то ли она придвинулась, то ли ее вообще подменили. Не просто стоит дерево, дающее тень, а присутствует… Дальше мысль расплылась, оставив смутное ощущение соприкосновения с чем-то значительным.

Он постоял в тишине. Подивился силе безмолвия, которое от дерева исходило.

Поведение главы семьи, такого насмешника и такого от домашних дел далекого, было для всех настоящим открытием. Датико стал вникать в повседневное и перестал вспыхивать по пустякам.

Удивила родителей и Ламара.

Не слишком щедрая на ласку и еще более скрытная, чем мать, она рассказала за ужином, что Кинто каждый день ее будил. И в день своего исчезновения, кстати, тоже.

Он, оказывается, приходил к ней в комнату, когда все еще спали, вставал передними лапами на край постели и пристально на нее смотрел. Если она не сразу открывала глаза, кот легонько притрагивался лапой к ее лицу. Разбуженная, она приподнимала край одеяла. Кот нырял и укладывался рядом. При этом ему непременно нужно было положить голову ей на руку. Как только это ему удавалось, он тут же включал носовой моторчик и так, под уютное мурлыканье, она засыпала снова.

Мама поджала губы. На сей раз она смолчала по весьма важной причине – появилась надежда, что дочь и в более серьезных обстоятельствах будет с нею откровенной.

Бабушка, сидевшая рядом, молча погладила внучку по голове. Ламара встала и вышла. Даже бабушке не могла она сказать, какую боль причиняет ей исчезновение Кинто. Думая о нем, она вспоминала почему-то не игры, не хитрые его проделки, а тот прохладный вечер после грозы, когда он впервые к ней пришел и уселся под лампой. Видела его мохнатые уши над крутым лбом и этот его взгляд, который уводит в мир смутных догадок, узнаваний и еще чего-то тайного и близкого; взгляд, от которого саднит под ложечкой – до того хочется понять, что это.

Видя, как страдает девочка, отец подумывал завести щенка или какого-нибудь необыкновенного котенка. Мама сказала: хуже будет! Втайне она надеялась, что Кинто найдется. Во всяком случае, очень этого хотела.

Нельзя сказать, чтобы она верила в пророчества бабушки насчет трехцветных котов, приносящих счастье, однако с появлением Кинто девочка стала лучше учиться. По шутливым предсказаниям бабушки, папа получил на работе премию исключительно благодаря коту. А сама она хорошо спит и вообще лучше себя чувствует не потому, что съездила в деревню и отдохнула от дома, а тоже благодаря живому талисману.

Что же хорошего принес трехцветный кот бабушке – это она лучше всех знает.

Мудрая тем, что никогда не вмешивалась ни в чью жизнь, она отлично видела и радости все, и все печали, и про себя считала, что пророчество ее сбылось хотя бы потому, что этот комочек жизни, как лампа, поставленная на пол, осветил снизу лица.

Когда выяснилось, что долгожданный гость с Дальнего Востока не приедет по каким-то серьезным причинам, родители заторопились в деревню на сбор винограда. Но Ламара решительно сказала: нет!

Прошло уже двадцать дней со дня исчезновения Кинто, а Ламара упрямо твердила: пока он не найдется, никуда не поеду!

Совершенно неожиданно бабушка резко изменила свое отношение к поискам. Не объясняя почему, односложно твердила: искать не надо.

Реваз со своей командой уже обошли всю Гунибскую и близлежащие улицы. Обшарили ребята и соседние районы города. Искать было больше негде. Никто уже не верил, что кот найдется. Одни считали, что он ушел в горы, другие – что его нет в живых.

Реваз никаких чувств к Кинто не испытывал – пока от него были одни огорчения, но ради Ламары…

Неудача с поисками его только раззадорила, и он начал ломать голову, чем кота заменить.

В тайне от Ламары ходил советоваться с ее бабушкой. Та грустно покачала головой и сказала, что Кинто ничем не заменишь.

– Почему?

Старая женщина не ответила.

– Что он, один на свете такой особенный, что ли?!

Бабушка утвердительно склонила голову.

– Ну чем, скажите, чем?

– Ламара его вырастила…

Тогда Реваз побежал к своему дяде, считавшемуся очень умным человеком.

Дядя внимательно выслушал племянника, вникал во все подробности. Особенно интересовало его почему-то мнение Ламариной бабушки. Наконец он сказал:

– Дело серьезное. Понимаешь: нельзя дарить человеку рог, даже в золотой оправе, когда у него пропал любимый сокол! Надо что-то живое.

– Я тоже так думаю, но что?

– Попугая! – вдохновенно сказал дядя.

Радугой вспыхнуло это слово в голове Реваза. Один-единственный раз был он в зоопарке, и больше всего запомнилась ему эта фантастически яркая птица.

– А где взять?!

– Я знаю одного человека – у него есть говорящий попугай. Если ему хорошо заплатить, отдаст. Но учти, это будет дорого.

– Дядя! – ликуя, пропел Реваз. – Дорогой дядя – помоги!!!

Дядя помог, не подозревая, во что это ему обойдется.

У Реваза полно двоюродных братьев, но себе в помощники он выбрал легкомысленного шалопая – Тамаза, родного сына умного дяди.

Финансовую проблему двоюродные братья решили по-братски – они продали Ревазов отрез на зимнее пальто и Тамазовы часы, недавно полученные им в подарок от отца.

Этого с трудом хватило на попугая без клетки. За клетку они остались еще должны.

Пока в доме Датико Гопадзе шли довольно грустные дни, Реваз ликовал, поглощенный идеей научить попугая произносить слово «Ламара».

Этим и занимались втайне от всех Ревазик и Тамазик. Любитель внешних эффектов, Реваз без конца приставал к брату:

– Представляешь, что будет, когда она услышит свое имя?!

А попугай ошеломлял ребят не только опереньем – он, по их мнению, оказался тупицей – имени самой красивой девочки в школе произносить не хотел, а когда братья слишком напористо к нему приставали, угрожающе поднимал хохол и вопил не то «Ура!», не то «Кура!».

Потянулись душные пыльные дни августа.

Отъезд назначили на двадцать седьмое. Больше откладывать было нельзя.

Двадцать шестого утром отец ушел договариваться о фургоне, мама гладила белье, бабушка искала веревку в ящике подле входной двери, раскрытой настежь. Когда она уже возвращалась в комнату, ей показалось, что какая-то тень пересекла порог. Вместо того, чтобы заглянуть в прихожую, бабушка глянула вверх – не ветер ли, наконец, качнул ветку над крыльцом?! И тут она чуть было не наступила на распластанного сразу за порогом Кинто… Это был не кот, это был коврик. Одна голова чуть возвышалась над полом. Жизнь тлела только в глазах…

Старая женщина содрогнулась.

Значит, правду сказал ей по секрету дворник, что утром того дня, когда Кинто пропал, за четыре дома от них отъезжал грузовик с дачными пожитками и в его кабине кидался на окна пестрый кот…

Значит, это был он… Куда же его завезли, что двадцать шесть суток оттуда шел?! И как же он шел голодный, что мог найти в горах?..

Не проронив ни звука, старая женщина перенесла истощенное животное на тахту, а потом отправилась к внучке.

– Пойдем, помоги мне, но только ты не будешь кричать и не будешь плакать…

Двадцать седьмого августа семейство Гопадзе не уехало в деревню. Ветеринара бабушка вызывать запретила. Она сказала, что от одного осмотра кот помрет.

Датико, однако, не выдержал и к вечеру привез врача. Это был старый человек. Он с любопытством поглядывал на бабушку, а сделав больному животному укол, сказал:

– Ни за что не ручаюсь, учтите. Если выживет, не моя заслуга. Целую жизнь лечу и спасаю, но никогда бы не додумался поить истощенное животное сырыми яйцами вместо воды.

Прошло четыре дня. Кот еще жил. Чуть-чуть лучше глотал, но стоило взглянуть на бабушку, и всякая надежда пропадала. Никто из домашних не знал, что, когда она перекладывала его, обнаружилось, что подушечки лап стерты до кости…

Бабушку было не узнать. Говорила она мало и жестко, а молчала так, что к ней ни с какими вопросами не решались обращаться.

Мать не верила, что кот выживет, и делала все, чтобы поскорее увезти дочь, а когда Ламары поблизости не было, шепотом набрасывалась на свою мать:

– Я тебя не пойму, не видишь разве – девочка уже на себя непохожа! Кому это нужно, чтобы он при ней сдох?!

– Твоя дочь умнее тебя, а мне ничего не нужно… И в кого ты такая – ничего в жизни не знаешь и не хочешь знать. Зачем ты его хоронишь? Перед смертью животные из дома уходят, а этот пришел. Поезжай себе в деревню и оставь нас в покое.

Все, кто знал, в каком виде пришел Кинто, всплескивали руками и шептались, видя в этом знамение; спорили о причинах похищения и о том, кто мог это сделать.

Один только человек не обрадовался возвращению Кинто – это Реваз. Не дал чертов кот найти себя, а когда его перестали искать – пришел сам!

Горькая досада грызла парня: почему не предвидел этого и не дежурил у Ламариного дома? А как было бы здорово перехватить бродягу во дворе и внести его на руках к ней…

Ламара только раз и то издали разрешила Ревазу посмотреть на Кинто. Они с бабушкой вообще никого, кроме Тинико, к нему не пускали. Эта некрасивая тощая Тинико вообще раздражала Реваза. Он не понимал, почему Ламара дружит с ней, неужели не могла выбрать себе подругу посимпатичнее?! Про себя он называл ее мурашкой.

Ушел он от Ламары глубоко уязвленный и не только тем, что кот пришел сам и попугай теперь был не нужен, а более всего мрачным настроением в доме – можно подумать, близкий человек у них умирает… Или все они посходили с ума, вместе с этой Тинико, или… И тут впервые шевельнулось подозрение: а не с ним ли что-то не в порядке? Почему он ничего такого не чувствует? Чем он хуже их в конце-то концов?!

Досада на себя смешивалась с обидой на других и уже не покидала парня. Он пришел в эту жизнь, как на праздник, и о страданиях пока только читал или слышал.

Немного поостыв, он понял, что вся эта история от начала и до конца – не каприз его подруги, а нечто другое, ему недоступное. Это и грызло.

Дни шли.

Обессиленное животное медленно поправлялось. Как только это заметили, папа сам увез маму в деревню.

Наступило такое утро, когда Ламара, покормив больного, обняла бабушку и расплакалась:

– Он сейчас мне песенку спел…

Произошло это неожиданно: Ламара не стала насильно его кормить, а пододвинула блюдце и шепотом попросила: «Ешь, милый, ешь!» Кот долго на нее смотрел, наконец чуть-чуть приподнялся и начал лакать. А потом завалился на бок и снова поднял на нее говорящие свои глаза… И тут она вдруг поняла, о чем он ее просит, наклонилась, обтерла ему мордочку и осторожно погладила. Кот закрыл глаза, и тогда послышалось знакомое картавое мурлыканье.

Отъезд Ламары в деревню вместе с бабушкой и котом был назначен на одиннадцатый день после его возвращения.

Реваз пришел прощаться. Давно он не видел Ламару такой веселой и такой ласковой. Сам он, мучимый противоречивыми чувствами, выглядел тускло. Ламара истолковала это по-своему:

– Ну, чего нос повесил?! Приезжай к нам, как в прошлом году…

От этих слов Реваза точно обухом по голове стукнули: и рад, и перепуган – его терпеливейшие родители, вернувшись из Цхалтубо, простили сыну проданный отрез, но ни за что не хотели и часа лишнего терпеть в доме идиотскую птицу, а ее пока некуда было девать – Реваз не сказал им, что Кинто вернулся, не понесешь ведь птицу туда, где живет кот? Какое счастье, лихорадочно думал он, что Ламара ни о чем понятия не имеет.

Реваз пялил на нее глаза. Она хорошо ему улыбнулась.

Размякая все больше, он уже воображал, как бы Ламара ладила с этой вздорной птицей… и в конце концов даже увидел ослепительного попугая у нее на плече!

– Что с тобой, – спросила она вдруг, – ты что, не хочешь?!

– Что ты! – завопил Реваз, – но я… представляешь – не смогу!..

В эти шальные секунды он все решил: если его даже из дому выгонят вместе с попугаем, он его никому не отдаст.

Ламара еще что-то сказала, но он уже не слышал – он напряженно восстанавливал в памяти советы умного дяди по поводу тупого попугая: «…на него не кричи, генацвале, – не любит, с ним надо понежнее…» Вслед за этим всплыло еще одно важное воспоминание: очень смирным бывал попугай, когда в доме тихо, а стоило кому-нибудь поднять голос, как он тут же начинал трещать. И чем люди громче, тем еще громче он!.. Все ясно, вах!