Текст книги "Пан Сатирус"

Автор книги: Ричард Уормсер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Глава тринадцатая

Даже самый глупый шимпанзе может отличить настоящие деньги от фальшивых.

Иллюстрированная библиотека по естественным наукам. Американский музей естественной истории, 1958

– Не надо было этого делать, Пан, – сказал Горилла. – Эта радиовещательная компания теперь тебя невзлюбит. Сначала ты нокаутировал ее главного говоруна, а потом сорвал крышку с телевизионной камеры. Нехорошо.

– Я не люблю, когда меня называют Мемом, – просто сказал Пан. Он посадил судью, которого нес на руках, и спросил: Теперь вы можете идти, ваша честь?

– Да, наверно. Я… Это оскорбление суда, сэр.

– Называйте меня просто Паном. А вот и доктор Бедоян.

Врач спешил им навстречу.

– Что, Пан?

– Посмотрите, не требуются ли судье ваши услуги.

– Нет, нет, я совершенно здоров, – сказал судья. – Здесь моя камера. Сама церемония должна состояться в зале суда, разумеется, но я думал, что с предварительными формальностями мы покончим здесь. Может быть, вы присядете, мистер Пан?

– Надо говорить, «мистер Сатирус». Но называйте меня просто Паном, а я присяду на этот шкаф с папками.

Судья бочком пробрался к своему громадному, с высокой резной спинкой креслу, точной копии того кресла, которое стояло в зале суда.

– Возраст – семь с половиной лет; значит, вы родились… ясно. Имена родителей?

– Мать – Пан Сатирус Плененная, отец – Пан Сатирус Вольный.

Судья взглянул на него.

– Полно вам!

Пан Сатирус нагнулся, оторвал одну из медных ручек шкафа для бумаг и швырнул ее в угол.

– Я не узнаю тебя, Пан, – сказал доктор Бедоян. – Прежде ты был таким покладистым.

– Мне не раз… как это там. Счастливчик?

– Ему не раз доставалось на орехи, – подсказал Счастливчик. – Ну и… он стал вроде бы плохого мнения о людях…

– Я стал питать презрение к людям, – сказал Пан. – Не к вам троим и не к тем сторожам и служителям, которые у меня были. Но чувствую, как во мне растет настоящая ненависть…

– Джентльмены, прошу вас, – перебил его судья Мэнтон.

– Не называйте меня джентльменом! Я шимпанзе.

– Шимпанзе и джентльмены, в зале суда нас ждет много людей. Много высокопоставленных лиц. Итак, мистер Сатирус, цель этой процедуры – возвести вас в ранг человека. Учитывая ваш нежный возраст, мистер Уильям Данхэм назначен вашим опекуном. А кстати, где он?

– Мы оставили его в машине, – сказал Пан Сатирус. – Он вещал по радио всякую чепуху обо мне, и я ткнул ему пальцем в солнечное сплетение. Теперь он спит. Верно, доктор?

– Он не получил серьезных повреждений, судья, – сказал доктор Бедоян.

– Но его присутствие обязательно, – возразил судья. – Он должен подписать бумаги, которые утвердят его в роли вашего опекуна.

– Я не хочу иметь опекуна, – сказал Пан.

– Но вам всего семь с половиной лет.

– Сделайте так, чтобы мне был двадцать один год, – сказал Пан. – Вы судья; раз вы можете сделать меня полноправным человеком, так сделайте меня еще и совершеннолетним.

– Я вижу, вы никогда не изучали юриспруденции. Такого прецедента никогда не было!

– А прецедент превращения шимпанзе в полноправного человека был?

– Если бы я под вашим давлением объявил, что вам двадцать один год… пожалуйста, оставьте в покое этот шкаф… апелляционный суд сразу же отменил бы мое решение.

– А тем временем я получал бы десять тысяч в неделю, сказал Пан. – И затем, если бы решение вынесли не в мою пользу, никто не мог бы предъявить иск и получить деньги назад, потому что человек в семь с половиной лет не отвечает за свои поступки.

– А вы знаете законы, – сказал судья Мэнтон.

– Дайте-ка я изложу вам дело короче, чем это сделал бы адвокат: подготовьте соответствующие бумаги, подпишите их и поставьте печать, а затем вы можете выйти в своей мантии и позировать перед телевизионными камерами. Вместе со мной и очень хорошенькой, как я предполагаю, актрисой. Попробуйте не сделать того, что я вам сказал, и вас придушит, и возможно даже насмерть, безответственный шимпанзе, которому не исполнилось и восьми лет. Просто, да?

– Такого даже Ла-Гардиа не проделывал с Таманни-холлом, сказал судья, но взял перо и стал писать.

Время от времени он хмыкал. Кончив писать, он сказал:

– Мой клерк поставит здесь печать.

– Ладно, – сказал Пан. – Вызовите его.

Судья нажал кнопку звонка. Вошел клерк, чернильная крыса средних лет, тут же вышел, принес печать и приложил ее к бумагам. Доктор и Счастливчик засвидетельствовали документы, которые после этого были вручены Пану Сатирусу.

Прочтя бумаги, он пошуршал ими, но у него не было карманов, чтобы их спрятать. Он вручил бумаги на сохранение Горилле.

– Добро пожаловать в род человеческий, – сказал Горилла.

Пан одарил его тем, что можно было счесть улыбкой.

– Все в порядке, судья, – сказал он. – Идите в зал суда и садитесь, в свое кресло, а ваш клерк покажет нам, куда пройти.

Судья вышел.

– Успокоительного не надо, Пан? – спросил доктор Бедоян.

– Вы очень заботливы, Арам, – сказал Пан. – Мы скучали без вас во Флориде. Позже я расскажу вам о своей карьере наемного партнера в танцах. Я заработал больше десяти долларов.

– А теперь ты будешь получать десять тысяч каждую неделю. Почему?

Пан перевел взгляд блестящих глаз с Гориллы на Счастливчика, а затем подмигнул доктору Бедояну.

– Я регрессировал, – сказал он.

– Деградировал.

Пан пожал плечами.

Клерк распахнул перед ним дверь. Они вошли в зал и стали рядом с судейским креслом. До них донесся напряженный шепот:

– Говорит Игги Наполи, дорогие друзья, и снова на ваших экранах великий Пан Сатирус, как он любит, чтобы его называли. Сейчас он присоединится к роду человеческому! Это великий момент в его жизни. А быть может, это даже более великое событие, чем его полет вокруг Земли? Я задам ему этот вопрос при первом же удобном случае.

Два моряка за его спиной – это его большие друзья, мичман Бейтс и радист Бронстейн, а штатский – его личный врач доктор Арам Бедоян. Видите, они выстроились перед судьей, который… Давайте послушаем его.

– Пан Сатирус, поднимите правую руку. Клянетесь ли вы сохранять верность Соединенным Штатам Америки? Только им и никакой другой стране? В таком случае объявляю вас гражданином Соединенных Штатов Америки.

– И вот, дорогие друзья, все кончено. Судья удаляется, заседание суда объявляется закрытым, а теперь перед вами Джейн Бет, которую телевизионная компания попросила вести сегодня передачу о Пане Сатирусе. Вот она представляется ему.

– Пан, милый. Я Джейн Бет.

– Я видел вас по телевизору.

– О, как это мило с вашей стороны! Я буду играть роль вашей владелицы в очень милой новой постановке, которую компания подготовила специально для нас. Она называется «Красавица и чудовище»…

– Говорит Игги Наполи, я переключаю вас на Билла Данхэма, который является постановщиком. Я только замещал его. Пожалуйста, Билл.

– Билл Данхэм снова с вами, друзья. Судья Мэнтон возвращается в зал суда без мантии и…

– Держите обезьяну, она сдирает с меня платье!..

– Произошла маленькая неувязка, друзья. Помех надо было ожидать, поскольку мы ведем передачу издалека, но мы быстро настроим аппаратуру снова. Судья, мы хотим показать вас крупным планом с этим документом в руках и…

Глава четырнадцатая

Шимпанзе более ловко манипулирует различными предметами, чем собаки.

Джон Пол Скотт. Поведение животных

Дорожки в Нью-Йоркском зоопарке, находящемся в Бронксе, достаточно широки, чтобы по ним мог проехать не только легковой автомобиль, но и грузовик. В обычные дни по этим дорожкам мимо посетителей неторопливо разъезжают пикапы, увозя мусор, доставляя корм к клеткам и выполняя другие мелкие хозяйственные работы.

Но этот день не был обычным. Вереница лимузинов катила к обезьяннику; на правом крыле каждой машины развевался американский флажок, на левом – флажок великого города Нью-Йорка.

Во второй машине между Гориллой и доктором Бедояном на заднем сиденье ехал Пан Сатирус. Он угрюмо смотрел в шею Счастливчику Бронстейну.

С первого же момента, когда они только отъехали от здания суда, водитель держался крайне напряженно. Даже человеку при взгляде на его ссутуленные плечи становилось ясно, что он боится. А Пан чуял запах страха.

Однако Пан Сатирус протянул руку и тихо похлопал шофера по плечу.

– Не бойтесь, – сказал он. – Я вас не трону. Спросите Счастливчика, который сидит рядом с вами.

– Это верно.

– Да, сэр.

– Нет, – сказал Пан, – вы боитесь из-за того, что произошло с этой девицей, с актрисой? Она хотела выставить себя напоказ. И выставляла вовсю. Она так сюсюкала и так покровительствовала мне, что меня чуть не стошнило полупереваренными бананами прямо ей в лицо. Я просто помог ей. Теперь она показала себя в таком виде, в каком ей и не снилось; это первая актриса, появившаяся перед телевизионной камерой в одних чулках. Это все, что у нее было под платьем.

– Я не мог оставить машину, – сказал шофер.

– Много потеряли, приятель. Не думаю, чтобы они еще раз показали эту пленку в повторных передачах… Но вам меня нечего бояться.

Шофер немного успокоился, и остаток пути все молчали.

Вдоль улиц выстроились толпы народа, но Пан лишь изредка снисходил до приветственного взмаха длинной рукой. Несколько женщин послали ему воздушные поцелуи, а одна даже проскользнула сквозь цепь полицейских и сунула голову в открытое окно машины. Но полицейские быстро оттащили ее… совершенно одетую.

Только когда они проехали в охранявшиеся ворота зоопарка, молчание было нарушено – доктор Бедоян сказал:

– Ты переменился, Пан. Не думаю, чтобы слава вскружила тебе голову, но что-то повлияло на тебя.

– На вашем попечении было очень много шимпанзе, Арам.

– Тебя я любил больше всех других пациентов.

Пан Сатирус поежился.

– Вы меня расстроили, – сказал он и поглядел на свои руки, зажатые между скрещенными ногами. Затем он посмотрел в окно. – Когда я был совсем, совсем маленьким, здесь работал один ветеринар; он обычно выводил меня поиграть под теми деревьями. Но тогда парк был гуще.

– Ты не хочешь отвечать на мой вопрос.

– Да. Да, Арам, я переменился. Но я не совсем в этом уверен. Я регрессировал, деградировал. Я не вполне шимпанзе. Но, может быть, мне надо было крутиться и крутиться вокруг Земли полных двадцать четыре часа. Тогда бы я стал вполне человеком. Или даже сорок восемь часов, и тогда я стал бы генералом или телевизионным актером. Эти люди, мне кажется, полностью удовлетворены своей деятельностью независимо от того, есть ли в ней какой-либо смысл или нет.

– Бывают исключения, – заметил доктор Бедоян.

– Я слишком много говорю, верно? Сначала я испытывал непреодолимую потребность. Но вы заметили, что по дороге сюда я не проронил ни слова? Может быть, этой потребности уже нет. Может быть, я снова превращаюсь в полноценного шимпанзе.

Горилла по левую руку от него беспокойно ерзал на сиденье.

– Кончайте, док. Вы нагоняете на Пана тоску.

– Я врач-терапевт. По внутренним болезням. Хотя в свое время я вправил несколько костей. А тут нужны психиатры. Эти ребята зарабатывают тем, что заставляют пациента делать за них всю работу. Мне кажется, что это тяжелый способ добывать себе средства к жизни.

– Хорошо сказано, – отметил Пан.

– Даже до меня дошло, док, – поддержал и Горилла.

Водитель обернулся к Счастливчику.

– Кого уж я только не возил в этом моторе, морячок, но ни одного такого речистого не было, как этот, что сзади сидит.

– Ты лучше смотри на дорогу, – сказал Счастливчик.

– А я и смотрю. Небось за машину-то я в ответе.

– Доктор, я не самоаналитичен? – спросил Пан.

– Скажем так: надо побыстрее взять себя в руки, а то тебя, весьма возможно, будут вынуждены пристрелить. И смотреть не станут, обезьяна ты или полноправный человек.

– Это и до меня дошло, – сказал водитель.

– Ладно, – сказал Пан. – Но предположим, что я ничего не могу с собой поделать?

Доктор Бедоян насмешливо фыркнул.

– Наверно, у тебя был служитель или ночной сторож, который читал книги по психопатологии? Ты же не психопат. Меня ты не проведешь, Пан.

Пан Сатирус смотрел в окно.

– Клетки со львами, – сказал он. – Каких только фантазий они не навевали на меня когда-то! Мы слышали львов по ночам, чуяли их запах, и я говорил себе, что убью тигра или льва, когда подрасту… Но когда мне исполнилось восемнадцать месяцев, я уже стал кое-что соображать. Мы почти у обезьянника.

– «Дом, родной мой дом», – сказал доктор Бедоян. – Ты не ответил на мой вопрос.

– О, нет, – сказал Пан. – Я не сумасшедший. Но я шимпанзе. А шимпанзе в моем возрасте становятся опасными. Помните?

Горилла Бейтс утвердительно рявкнул. Спина водителя напряглась, он дал газ и едва не врезался в бампер передней машины.

Доктор Бедоян впервые повысил голос:

– Ты не шимпанзе!

Пан Сатирус скривил губы. Передняя машина свернула и стала носом к обезьяннику. Их машина стала рядом. Небольшая группа людей с серьезными лицами ждала у здания.

– Кто я? – спросил Пан. – Человек?

Горилла и Счастливчик вышли из машины и стали навытяжку, как и полагалось военным морякам.

Пан тоже хотел вылезти из машины, но доктор Бедоян положил руку на его мощное плечо.

– Ты мой друг, – сказал он мягко, но решительно.

Пан обернулся к нему. Его странные глаза (белки были темнее радужных оболочек) блестели.

– Спасибо, Арам, – сказал он. – Попытайтесь избавить меня от этого. Но если вам не удастся и меня застрелят… не слишком скорбите. Пусть страдаю я один. Я шимпанзе, Пан Сатирус, и нам нет счастья в неволе, когда юность позади.

Он выпрыгнул из автомобиля, схватил Счастливчика и Гориллу за руки и, шутовски кривляясь, направился навстречу руководителям и персоналу Нью-йоркского зоологического общества.

Глава пятнадцатая

Обезьяна обезьянничает ради собственного удовольствия; насмешник передразнивает других, чтобы оскорбить.

Крэбб. Английские синонимы, 1917

Первым выступил вперед директор.

– От имени общества и персонала зоопарка, – сказал он, позвольте мне приветствовать вас, Пан Сатирус, как нашего самого знаменитого бывшего питомца. Я уполномочен сообщить вам, что отныне вы являетесь пожизненным членом Нью-йоркского зоологического общества.

– Спасибо, – сказал Пан. Стоявший рядом доктор Бедоян довольно хмыкнул: его пациент решил вести себя хорошо.

Директор сделал шаг назад, и на его место встал куратор приматов.

– Позвольте и мне приветствовать вас. Я помню хорошо и вас, и вашу матушку Мэри. Я был здесь, когда вы родились. На моем попечении никогда не было более умных животных.

– И все же вы нас продали.

Доктор Бедоян вздохнул.

Но это были не политики, не деятели телевидения, не генералы и не агенты ФБР. Это были служащие зоопарка.

– Вы слишком умны, чтобы держать вас в клетке, – сказал куратор, – и выставлять на всеобщее обозрение, когда родина нуждается в способных приматах.

– Ваша родина, доктор. Не моя, – сказал Пан.

– У вас нет другой, Пан, – парировал куратор. – Или мне следует называть вас мистером Сатирусом? У вас нет другой родины, мой друг и бывший питомец.

– Африка – родина Пана Сатируса.

– Никто не может сказать с уверенностью, где первоначально была родина гомо сапиенс, – сказал куратор, – но я уверен, что всем нам не очень-то пришлось бы по вкусу, если бы мы были принуждены вернуться туда и жить там.

– Браво! – сказал доктор Бедоян.

Пан обернулся к нему и осклабился.

– Что, попало мне?

– Вы можете себе представить, – продолжал куратор, – как я… как все мы взволнованы. Впервые у нас появилась возможность поговорить с одним из наших питомцев. Вы можете научить нас, как лучше заботиться о приматах.

– Отпустите их на свободу, – сказал Пан.

– Вы и сами понимаете, что мы этого не сделаем. А раз так, вы можете оказать большую услугу своему народу, дав нам некоторые указания.

– Не называйте нас народом, – возразил Пан. – Мы обезьяны.

– Очень интересно, – сказал куратор. – Хотелось бы знать, насколько изменения, происшедшие в вас, помогли вам избежать перемен, которые происходят со всеми шимпанзе в вашем возрасте. Очевидно, вы их не избежали. Вы становитесь воинственным.

– Нетерпимым к содержанию в неволе, – поправил Пан.

– Пусть будет по-вашему, – согласился куратор. – Я собирался предложить вам место главного служителя приматов.

– А почему не свой пост?

Куратор вздохнул.

– У вас нет ученых степеней, мой друг. Однако наша беседа слишком затянулась, мы заставляем себя ждать. Я хочу познакомить вас с работниками общества. Многих из них вы, вероятно, вспомните.

– Сначала познакомьтесь с моими друзьями – Гориллой Бейтсом и Счастливчиком Бронстейном, – сказал Пан. – И доктором Бедояном.

Куратор пожал руки морякам, улыбнулся врачу и обнял его.

– Ну а потом, Пан, – сказал он, – вы проведете с нами совещание?

– О, да. Но прежде окажите мне услугу. Я хотел бы побыть немного в обезьяннике один. Чтобы подумать о своей матери.

– Что вы замышляете? – спросил куратор.

– Счастливчик и Горилла могут остаться со мной, – сказал Пан. – И постоянные обитатели, разумеется.

Куратор посмотрел сначала на обоих моряков, потом на Пана.

– Пан, здесь пахнет какой-то хитростью. Но предупреждаю вас, это все… прошу прощенья за вульгарность… мартышкин труд.

– Я собираюсь поступить к вам на работу, – сказал Пан. Это солиднее, чем быть телевизионным актером.

– Если с вами произойдет то же, что со всеми самцами шимпанзе, вступающими в пору зрелости, эту должность мы вам предоставить не сможем. Но если мы исполним ваше желание, совещание состоится?

– Я уважаю вашу прямоту, – сказал Пан. – В сущности, для человека вы всегда были неплохим малым. Бывало, приносили мне яблоки и игрушки, когда я был маленьким. Ну, тащите сюда ваших чванливых болванов.

Куратор вздохнул и взглянул на доктора Бедояна; тот пожал плечами.

Церемония началась.

Когда она окончилась, все оставили Пана, Гориллу и Счастливчика в обезьяннике и ушли. Куратор вышел последним; у него был очень невеселый вид, когда он, закрывая за собой дверь, оглянулся на Пана.

Пан остановился у клетки, в которой он появился на свет, и стал рассматривать новую бронзовую дощечку: «Здесь родился Пан Сатирус, первый шимпанзе, овладевший человеческой речью, и тринадцатый из своего вида, слетавший в космос».

– Пан Сатирус, – сказал он и взглянул на другую табличку с надписью: «ШИМПАНЗЕ, Пан сатирус, обитает в Экваториальной Африке». Тут же висело условное обозначение самки шимпанзе.

Пан взглянул на клетку. Самке было четыре года, она уже достигла брачного возраста. И была явно настроена похотливо.

– Ты был в море долго, очень долго, – мягко сказал Горилла.

– О, господи, – вырвалось у Пана. Он не привык сквернословить.

Обезьяна что-то бормотала, колотя костяшками пальцев о пол клетки.

– Ты разбираешь, что она там сигналит? – спросил Горилла.

– Это не требует разъяснении, – ответил Пан.

– Тоже верно. – Горилла хихикнул. – Как на Сэнд-стрит, когда флот возвращается из плаванья… Сэнд-стрит в этом городе, а?

– Да, – сказал Счастливчик. – Это в Нью-Йорке, в Бруклине. Я там родился. Только там никакой бронзовой доски не повесили. – Он посмотрел на самку шимпанзе, а потом на своего друга Пана. – У меня под форменкой есть отвертка. И нет такого замка, которого бы я ею не открыл. Только так можно добывать выпивку на корабле, – добавил он. – Аптечный спирт. И тот, что для компасов.

– Наверно, я мог бы сорвать замок, – сказал Пан. – Изнутри его не достать, а снаружи – пожалуйста. Наверно, я первый шимпанзе, оказавшийся в обезьяннике в роли посетителя. Если только я шимпанзе.

– Когда я научился вязать морской узел, – сказал Горилла, – мне не терпелось поскорее поехать в гости в ту развалину, где я родился… Но оказалось, что с ребятами с нашего двора мне уже толковать было не о чем. Я стал моряком, а они так и остались фраерами, что околачиваются на углу.

– Дело не в том, что поговорить не с кем, – сказал Пан. – Я еще очень молод. Хутон и Йеркс утверждают, что в естественных условиях шимпанзе живут до пятидесяти лет. У меня еще все впереди.

– Послушай, Пан, – сказал Счастливчик, – если тебе не понравились флоридские девочки, не думай, что лучше их нет. Они же уцененные – от двух с половиной долларов до двух. Есть девочки и получше.

– Лучше той телевизионной актрисы?

– Я имею при себе, как говорят легавые, не только отвертку, – сказал Счастливчик. Он полез за пазуху и достал две бутылки джина и бутылку водки. – Это для резусов, но тебе сейчас это нужнее.

Пан рассмеялся, если звуки, которые он издавал, можно было назвать смехом.

– Приколоти еще одну бронзовую дощечку, – сказал он. «Пан Сатирус, который в возрасте семи с половиной лет отказался действовать на потеху публике». – Он повернулся спиной к самке шимпанзе, завизжавшей от ярости. – Джентльмены, сюда – здесь мартышки-резусы. Дайте им водки.

Их было шестнадцать, и все они сидели в одной клетке. Тут были два дедушки-резуса, четыре или пять младенцев, льнувших к спинам матерей, и множество резусов в полном расцвете сил.

Пан перескочил через перила, предназначенные для того, чтобы держать зрителей и мартышек на должном расстоянии друг от друга. Протянув длинную руку, он выхватил водку у Счастливчика и собрался было просунуть ее между прутьями решетки. Но потом сообразил и откупорил бутылку.

– Держите, братцы, сестрицы, – сказал он. – Живите, пока живется.

Потом обернулся к Счастливчику.

– Так говаривала некая сестрица, ходившая к доктору Бедояну, – добавил он.

Самка шимпанзе, оставшаяся одна в клетке напротив, придавила коротким большим пальцем руки струйку из питьевого фонтанчика и пустила ее прямо в шею Пану. Тот небрежно отер воду.

Оба матроса не отрывали взгляда от клетки с резусами, а Пан тихонько улизнул от них.

Из клетки шимпанзе больше не доносилось ни постукиваний, ни повизгиваний. Раздался звон, словно кто-то бросил замок на цементный пол.

Один за другим резусы поддались действию алкоголя; не прикончив еще и бутылки джина, которая последовала за бутылкой водки, они все уснули.

Моряки встали, и Горилла махнул своей мичманкой в сторону объятой сном клетки. Счастливчик взглянул на табличку.

– Макаки-мулатки, спите крепко, – сказал он. – Я никогда не забуду вас.

Когда они проходили мимо клетки шимпанзе, обитательницы ее не было видно. Она, очевидно, удалилась в спальную клетушку, находившуюся за клеткой.

Пан остановился перед клеткой, из которой на него воинственно глядели два орангутана.

– Когда-то это была клетка гориллы, – сказал он. – Теперь гориллам отвели большое помещение. Они очень привлекают посетителей. Совсем похожи на людей.

– Полегче, Пан, – с беспокойством сказал Горилла.

– Ладно, ладно. Во всяком случае, из вас-то я не причисляю к этой категории никого.

Орангутаны что-то басовито бормотали. Вдруг они прыгнули вперед, прильнули к решетке и, яростно крича, стали совать руки между прутьями. Пан отскочил.

– Что за черт! – спросил Горилла.

– Им не нравится, что я с вами, – ответил Пан. – Они думают, что я предатель.

Он заковылял к двери, моряки пошли следом. Как обычно, он шел скорее на четырех конечностях, чем на двух, но теперь голова его была опущена тоже, и он уже меньше походил на человека, да, в сущности, и на обезьяну.

– Счастливчик, а ну-ка смотайся и достань немного виски, – сказал Горилла.

– А мы ведь опять сидим без гроша.

– Есть один малый, его зовут Макгрегор, Дэнди Макгрегор. Он еврей и живет на Сэнд-стрит. Он даст тебе денег под мое жалованье.

– Зайду к этой сухопутной крысе при первом удобном случае, – сказал Счастливчик.

Выйдя, они обнаружили, что мистер Макмагон и трое его веселых коллег присоединились к ним снова. Агенты стояли немного в стороне от директора, куратора и других служащих зоопарка.

При виде Пана и двух моряков лица всех просветлели.

– Что вы там делали, Пан? – спросил куратор.

– Потихоньку молились, чтобы… В общем напоили мартышек-резусов допьяна, сэр. Я обещал своим друзьям показать это зрелище. Такое случилось однажды, когда я здесь жил.

– И я хорошо помню это, – сказал куратор. – Мы уволили сторожа… Но вас мы уволить не можем, потому что вы никогда, в сущности, не собирались всерьез поступать к нам на службу, верно?

– Нельзя предлагать обезьяне сторожить других обезьян, сказал Пан. – Только человек может согласиться работать тюремным надзирателем. В этом его отличие от низших животных.

– Ох, – сказал куратор.

– Как вы догадались, что я собираюсь не очень хорошо вести себя там?

– Я знал вас с самого рождения… Очень хорошо знал. И всегда был расположен к вам, но вы никогда не были самым благонравным приматом.

– Послушайте, – сказал Пан. – Я вам кое-что хочу сказать. Возьмите на заметку. Самка шимпанзе…

Подняв длинную руку, куратор жестом прервал его на полуслове и, достав из бокового кармана маленькую записную книжку, показал Пану запись: «Самка Сьюзи спарилась с Паном Сатирусом», датированную сегодняшним числом.

Пан взглянул на запись и покачал головой.

– Да, – сказал он. – Разумеется, вы должны были догадаться… Мне ненавистна мысль, что мой детеныш родится в зоопарке…

– Не воспринимайте все так серьезно, – сказал куратор. Будьте больше шимпанзе.

– Я в том возрасте, когда шимпанзе становятся серьезными. А это, чтоб вы знали, к добру не ведет. Я стал слишком человечен. Но недостаточно очеловечился, чтобы возжелать женщину.

Шкура у него на спине передернулась, как у лошади, отгоняющей муху.

– В-ы не посоветуете мне, чем лучше кормить шимпанзе? – попросил куратор.

– Охотно.

Пан оглянулся. Горилла с очень серьезным видом втолковывал что-то мистеру Макмагону. Агент ФБР кивнул, достал бумажник и дал мичману деньги. Горилла вручил их Счастливчику, который куда-то побежал.

– Где доктор Бедоян?

– Разговаривает с нашим ветеринаром. Пойдемте.

И Пан пошел.