Текст книги "Пан Сатирус"

Автор книги: Ричард Уормсер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Глава вторая

Обеспечение: (3) …гарантия, дающая ее владельцу право требовать и получать собственность, не находящуюся в его владении…

Новый международный словарь Уэбстера

В каюте мичмана Бейтса им было очень неплохо. «Чудное дело, – думал Пан, – стоит увлечься разговором с человеком, и постепенно забываешь, как странно, совсем не так, как мы, выглядят люди, и даже на вид они начинают казаться настоящими шимпанзе».

Конечно, Горилла Бейтс уже далеко ушел от человека, он и в самом деле был скорее похож на гориллу, на очень молодую гориллу.

О космическом корабле и о том, как Пан его реконструировал, они не говорили. Они держались подальше и от проблем, волновавших службу обеспечения безопасности. Горилла рассказал, как он однажды напился в Китае, Счастливчик – о знакомой девушке из Виллафранки, а Пан – о том, как в зоопарке макаки-резусы стащили у сторожа бутылку виски.

– Вы бы видели, что вытворяли эти макаки, когда перепились. Бог мой!

– Как моряки в Сан-Диего после долгого плавания, – сказал Счастливчик Бронстейн.

– Вот этого я никогда не видел, – признался Пан. – Может быть, увижу, если удастся уйти с государственной службы. В Сан-Диего прекрасный зоопарк.

– Я там дальше четырех кварталов от набережной никогда не бывал, – сказал Горилла. – Много чего я в жизни упустил.

– И всегда будешь упускать, – вставил Счастливчик Бронстейн. – Ты слишком долго был моряком. В любом порту мира тебе не уйти от родной деревни дальше чем на три квартала. Так мы называем набережную у пристани, – добавил он, обращаясь к Пану.

– Ну что за жизнь у мичманов, – сказал Горилла, – подчиняйся любому офицеришке… И знаете, хоть я никогда раньше не встречал шимпанзе, но не раз думал о них, хотите верьте, хотите нет. Я хочу сказать, что это последнее дело – привязывать хорошего малого к реактивной тележке и гонять, пока у него сосуды не полопаются. Или устраивать такое, что с тобой сделали сегодня утром. Глядеть тошно.

Счастливчик Бронстейн открыл дверь каюты Гориллы Бейтса и заорал:

– Позовите писаря!

Эхо его голоса замерло где-то в недрах корабля.

– Я кое-что придумал, – добавил он.

Писарь первого класса Диллинг, должно быть, бежал всю дорогу. Другие старшины очень редко удостаивали его разговором, и он несся так, словно его самого запустили на орбиту. Он ворвался в каюту.

– Что вам, Счастливчик Горилла?

– Что говорится в уставе насчет талисманов? – спросил Счастливчик.

– На усмотрение капитана, – ответил Диллинг и прирос к месту.

– Спасибо, – сказал Горилла. И так как больше никто ничего не говорил, лицо писаря вытянулось, и он покинул каюту. Когда дверь за ним закрылась, Горилла добавил: – Может, что-нибудь выйдет.

– Ты прав, черт побери, – сказал Счастливчик. – Видел ты когда-нибудь капитана, который бы отказался выполнить справедливую просьбу мичманов и главстаршин? – Он откашлялся. Ты будешь нашим талисманом, Пан, но это только так, для виду. Тебе же нельзя завербоваться во флот. Принять тебя, так весь флот будет кишмя кишеть семилетними ребятишками.

– Тогда Кэролайн Кеннеди была бы ДЖО,[1]1
  Добровольная женская организация обслуживания ВМФ.


[Закрыть] – сказал Горилла.

– Славная девчушка, – сказал Пан. – Я видел ее как-то раз.

– Кроме шуток, – сказал Горилла. – Слушай, я думаю, такому малому, как ты, приходится встречаться со всякими знаменитостями. Ты не стал бы плавать на МА.

– Ты говоришь об этом корабле? – спросил Пан.

– О, господи, – сказал Счастливчик.

Пан и Горилла посмотрели на него.

– МА – секретный корабль, – пояснил Счастливчик. – Это прототип опытного образца. Пану никогда не разрешили бы находиться здесь, знай кто-нибудь, что он умеет говорить. А может, у тебя есть допуск и ты дал подписку о неразглашении и все такое прочее?

Шимпанзе покачал головой.

– Нет, мне никогда не представлялось такой возможности.

– М-да, – сказал Горилла. – Оно и видно.

Послышался дробный топот – кто-то спускался по стальным ступеням трапа. В дверь властно постучали.

– Полундра! Облава, – сказал Счастливчик. – Запах легавых я чую даже сквозь стальную переборку.

– Вот что значит образованный человек, – заметил Горилла. Он встал с койки (два стула, которые ему полагалось как старшему среди старшинского состава корабля, он предложил гостям) и направился к двери.

– В эту каюту вход воспрещен, – сказал он.

– ФБР, – послышалось в ответ.

Горилла осторожно приоткрыл дверь.

В щель просунулась рука с удостоверением! Горилла наклонился, прочел и отворил дверь.

Вошел не один полицейский, а целых три. У каждого в левой руке было удостоверение, в правой – пистолет. Каждый был в летнем синем костюме. У каждого был весьма глупый вид.

– Я Макмагон, – сказал агент ФБР. – Это мистер Кроуфорд из службы безопасности НАСА, а это старший лейтенант Пикин из морской контрразведки. Не могли бы вы нас оставить, нам надо задать несколько вопросов этому… этому… Вы не возражаете, если я буду называть вас шимпанзе?

– Разумеется, нет, – сказал Пан Сатирус.

– Если вы предпочитаете называться человеком…

– Ни в коем случае.

Специальный агент ФБР Макмагон слегка зарумянился. Он поглядел на Счастливчика, потом на Гориллу, потом снова на Счастливчика.

– Простите, мистер, – сказал Горилла, – но командир приказал не подпускать к мистеру Сатирусу никого, а на корабле слово командира – закон.

– Вы правы, – сказал старший лейтенант Пикин, в своем тропическом костюме имевший весьма внушительный вид.

Работник службы безопасности НАСА Кроуфорд присовокупил:

– В таком случае, Пикин, сходите к капитану и попросите его отменить приказ. Дело государственной важности.

– Это не только мои стражи, но и друзья, – сказал Пан. Во всяком случае, у меня нет особой охоты разговаривать с полицейскими. Я не очень жалую блюстителей закона. Когда я был совсем маленьким, еще годовалым шимпанзе, полицейские как-то увели одного из моих любимых сторожей. Он учил макак-резусов отвлекать внимание публики по воскресеньям, чтобы ему было легче очищать чужие карманы.

– Пусть этот зоопарк будет хоть у черта на куличках, резусов я все равно пойду и погляжу, – сказал Горилла.

Хотя Пикин ушел, в каюте все еще было очень тесно.

– Я плохо разбираюсь в огнестрельном оружии, джентльмены, – сказал Пан, – и все же мне бы хотелось, чтобы вы перестали им размахивать. Хотя бы потому, что, если бы вы засунули руки в карманы, у нас было бы больше свободного места. – Он улыбнулся и добавил: – Впрочем, я могу запрыгнуть вон на ту трубу под потолком и освободить для вас место на полу.

– Не советую, мистер Сатирус, – сказал Счастливчик. – По трубе идет горячий пар.

– Благодарю вас, радист первого класса!

Счастливчик Бронстейн улыбнулся. И не он один. Но улыбка Пана Сатируса встревожила агентов службы безопасности куда больше.

– Мичман, – сказал Пан, – почему вы не предложите вашим гостям присесть?

Макмагон и Кроуфорд спрятали пистолеты и сели на койку.

Вернулся Пикин.

– Командир возложил обязанности на меня. С согласия адмирала.

– Обязанности? – спросил Кроуфорд.

– Обязанности по охране обезьяны, – пояснил Пикин.

– Шимпанзе, – мягко поправил его Пан Сатирус. – Как бы вам понравилось, если бы вас называли млекопитающим или позвоночным? Мне бы не понравилось, хотя все мы и млекопитающие и позвоночные.

– Все в порядке, мичман, – сказал Пикин. – Вы и радист свободны. Занимайтесь своими делами.

Пан Сатирус решил, что пора завопить. Он вопил так, как это делают люди, играющие горилл в телевизионных постановках.

Кроуфорд отскочил к двери и хотел распахнуть ее, но ему это не удалось – в каюте было слишком тесно, Пан Сатирус сгреб Кроуфорда, слегка приподнял его кверху, и летний синий пиджак сыщика лопнул на спине.

– Видите ли, джентльмены, я шимпанзе, а вы всего-навсего люди, – сказал Пан. – Я могу придушить вас одной левой.

– У нас пистолеты, – сказал Пикин.

Не успел он произнести эти слова, как Пан Сатирус, который все еще одной рукой держал Кроуфорда за шиворот, другой рукой выхватил его пистолет из кобуры. Проделал он это грубовато: пояс Кроуфорда лопнул, и брюки его треснули сзади точно так же, как и пиджак. Казалось, охранник из НАСА вот-вот расплачется.

Пан Сатирус держал пистолет правильно – он видел немало телевизионных передач, коротая со сторожами ночные дежурства. Затем он швырнул пистолет в открытый иллюминатор и сказал:

– Вы меня не застрелите, джентльмены. Во всяком случае, пока я не расскажу, как заставил космический корабль лететь быстрее света.

В каюте наступила тишина. Волны тропического моря мягко бились о борт корабля.

– Вы намерены делать то, что я вам скажу, – добавил Пан Сатирус, – так или нет?

Все молчали.

– Разве вы не за этим пришли? – спросил Пан Сатирус. Вот вы, Кроуфорд. Ответьте мне и перестаньте держаться за штаны. Я голый, и ничего. Чего же вам стыдиться?

– У вас побольше шерсти, – сказал Кроуфорд.

Счастливчик Бронстейн чуть не подавился. Он не прослужил столько лет матросом и старшиной, как Горилла Бейтс, на лице которого не дрогнул ни один мускул.

– Я вас не об этом спрашиваю, – сказал Пан Сатирус. Впрочем, я действительно спросил, но это был чисто риторический вопрос. Так что же вам здесь надо, Кроуфорд?

– Нам надо узнать, как получилось, что «Мем-саиб» полетел в другом направлении и с такой скоростью, – ответил Кроуфорд, запинаясь на каждом слове. – Когда вы открыли боковой люк, то порвали провода.

– Нет, – сказал Пан, – я не мог положиться на случайность. Перед тем как нажать кнопку и выйти, я привел все системы в прежний вид.

– Зачем? – тонким голосом завопил Пикин.

– Видите ли, – сказал Пан, – если бы люди полетели так же быстро, как я, но в другую сторону, они бы развились до уровня шимпанзе или, по крайней мере, горилл. А это не такое уж счастье, джентльмены. Совсем несладко жить в обезьяньем питомнике… Зоопарк, в котором я родился, продал мою мать и меня, когда мне было два с половиной года. Продал государству, джентльмены, которому вы служите с таким рвением.

– Мы здесь не для того, чтобы знакомиться с вашей биографией, – сказал Макмагон. – Уж не думаете ли вы, что обезьяна может шантажировать правительство Соединенных Штатов?

– Как сказал бы мой друг Счастливчик, вы правы, черт побери!

– Кто этот Счастливчик? – спросил Пикин, доставая записную книжку. – Тоже шимпанзе?

– Это как сказать, – тихо молвил Счастливчик.

– Джентльмены, простите меня, – сказал Горилла. – Пан, где теперь твоя матушка?

– Она умерла на реактивной тележке в Нью-Мехико, – сказал Пан и взглянул на Кроуфорда. – Работая на НАСА.

Кроуфорд выпустил из рук свои разорванные штаны и не посмел натянуть их снова.

Все услышали, как волны лижут патентованную краску на борту «Кука».

Молчанье нарушил Макмагон.

– Давайте начнем с другого конца… мистер Сатирус. Позвольте задать вам вопрос. Вы, по-видимому, знаете многое. И слышали о «холодной войне». Может быть, вы питаете симпатию к русским?

– О, нет, – ответил Пан Сатирус. – Я не питаю симпатии к людям вообще. Впрочем, Горилла и Счастливчик, по-видимому, очень хорошие ребята, да и доктор Бедоян не хуже. Но я приглядываюсь к людям с осторожностью. А как бы поступили на моем месте вы?

Пикин спрятал записную книжку.

– Мне хотелось бы попасть на берег, – продолжал Пан Сатирус. – Даю вам слово шимпанзе, что буду вести себя тихо, если мои друзья Счастливчик и Горилла отправятся на вертолете вместе со мной. И никаких смирительных рубашек, никаких успокоительных пилюль.

– А где вы найдете пилота? – спросил Пикин.

– Может быть, один из этих моряков умеет управлять вертолетом? – спросил Макмагон.

– Нет, – сказал Горилла, – мы не пилоты, мы нижние чины.

Пан Сатирус пожал плечами. Его мускулы, вздувавшиеся при любом движении, внушали страх. Он вздохнул, и в переполненной каюте это тоже ощутилось весьма внушительно.

– В таком случае отвезите меня на этом МА, – сказал он.

Пикин ожил.

– Откуда вы знаете, что это МА? МА – совершенно секретный корабль.

– Хоть вы и не шимпанзе, – сказал Пан Сатирус, – и даже не горилла, сделайте все же попытку воспользоваться мозгом, который дала вам эволюция.

Пикин покраснел.

Глава третья

Различные виды проявляют аналогичную изменчивость.

Чарлз Дарвин. Происхождение видов

На набережной во Флоридавилле было полно народу. Три часа «Кук» маневрировал, беря курс то на Майами, то на Ки-Уэст, и в этих городах репортеры Эн-би-си, Эй-би-си и Си-би-эс[2]2
  «Нэшнл бродкастинг корпорейшн», «Америкэн бродкастинг корпорейнш» и «Коламбия бродкастинг систем» – три крупнейшие радиовещательные и телевизионные компании в США.


[Закрыть] бесились и бросались от одной пристани к другой, но меня, Билла Данхэма, на мякине не проведешь – на сэкономленные проездные деньги я нанял вертолет, и вот я уже во Флоридавилле, единственный представитель телевидения, оказавшийся на месте событий вместе со всеми своими помощниками и готовый начать передачу.

Правда, здесь, помимо меня, оказались еще двое газетчиков – один из местных и один из Ассошиэйтед Пресс, – ну, пусть уж и они попользуются… Если повезет, я буду первым человеком, который проинтервьюирует шимпанзе у микрофона, а это значит, денежки, считай, у меня уже в кармане. Пусть другим идут дамы да короли, а мне подавай сразу два туза.

У одного моего помощника был приемник, работающий на ультракоротких волнах, у другого – обыкновенный приемник, так что мы могли слышать, как идут дела у наших соперников. Эн-би-си забила гол – ее ребята подцепили адмирала, который летал на переговоры с обезьяной. У Си-би-эс плохой улов: там поймали всего-навсего бригадного генерала Билли Магуайра, который ничего не мог сказать, потому что сам ничего не знал с тех пор, как взлетела ракета. Эй-би-си сделала хорошую радиопередачу, ее репортер оказался на борту самолета, который доставил доктора Арама Бедояна к его любимому пациенту во Флоридавилль, но по телевидению показывать им было нечего.

Итак, теперь наши соперники узнали, где собака зарыта. Не иначе, пронюхали и где я, потому что один наш малый, Том Лейберг, брал интервью у пилота вертолета, которого я нанял. Пилот вернулся в Майами после того, как отвез меня. Он сказал, что видел блеск пушечных стволов, когда пролетал над «Куком», но по нему никто не стрелял. А что же еще он хотел увидеть на палубе военного корабля – пишущие машинки, что ли?

«Кук» застопорил машину на виду у Флоридавилля. Я велел оператору показать корабль во всех ракурсах, а сам взял микрофон, прервав интервью Тома Лейберга, который, признаться, имел бледный вид – ведь этот пилот даже не видел обезьяны.

Я описал корабль, а затем стал рассказывать, как с борта спускают моторную лодку. Тут мне подвернулся какой-то всезнайка из Флоридавилля (весь город собрался на берегу, куда подкатил наш автобус с оборудованием), который служил на флоте и объяснил мне, что на воду спускали вельбот, или китобойный бот. Выходит, мы платим налоги, чтобы военно-морской флот имел возможность охотиться на китов?

«Три человека спускаются за борт в вельбот по веревочной лестнице, – сообщил я своей затаившей дыхание аудитории. Нет, нет, друзья, я ошибся. Два человека и… Как бы вы думали, кто? Наш старина Мем, сам шимпонавт направляется к берегу».

«Шимпонавт» – это, скажем прямо, я неплохо придумал. С тех пор я не раз слышал, как употребляли это слово, и горжусь тем, что обогатил английский язык такой удачной находкой.

Пока я говорил, оператор направлял свой телеобъектив на китобойный бот, который шел весьма ходко. Стали спускать еще одну лодку (местный Нептун разъяснил, что это рабочая шлюпка, и, с точки зрения налогоплательщиков, это звучало уже лучше); в нее сели двое матросов, двое штатских и еще один человек, о котором я ничего сказать не могу. А не мог я ничего сказать об этом малом потому, что он был в синей морской робе, но без шапки. А военных только по шапкам и можно различать.

Вельбот приблизился, развернулся к нам бортом и замедлил ход. У нас получились превосходные кадры – шимпонавт сидел, задумчиво опустив в воду руку. Ну, прямо как на старинных картинах – дама в лодке.

Первой пристала рабочая шлюпка, и один из матросов забросил веревку с петлей на какую-то штуковину, торчавшую из пристани. Затем он выпрыгнул на пристань сам и помог выйти трем пассажирам. Все они вытащили пистолеты, и один из них заорал: «Есть тут кто-нибудь из местной полиции?»

Мы эту сцену не упустили, и в кадр попал толстощекий южанин, который показал значок, приколотый к выгоревшей рубашке, и сказал: «Я полиция», а тот малый, что кричал, предъявил ему свое удостоверение и потребовал: «Всю эту публику отсюда убрать».

Рабочая шлюпка вернулась на корабль.

Шимпанзе поднял руку и стал стряхивать соленую воду с шерсти у себя на груди. Средним планом его еще нельзя было показать, а тем более крупным, но я уже показывал его на мысе Канаверал в то утро, когда он направлялся к ракете и прощался с доктором (кстати сказать, все эти обезьяны – никудышные актеры), и знаю, как он выглядит. Смотреть, я считаю, особенно не на что – у шимпанзе недостаточно выразительные черты лица, и поэтому, на мой взгляд, они не фотогеничны.

Правда, в Голливуде они снимаются, но держу пари, что их предварительно гримируют. Будь здесь этот доктор Бедоян, я попросил бы его положить немного грима на физиономию старины Мема. Сам я этого делать не собирался. Я-то видел его руки и зубы.

Мы показали начальника местной полиции и федеральных агентов, которые препирались между собой; начальник полиции не хотел разгонять местных налогоплательщиков, угрожая им пистолетом, да и ребята из ФБР, как мне кажется, тоже не очень-то стремились открыть пальбу по мирным гражданам… И тут Игги Наполи потянул меня за рукав: «Гляди, Билл. Этот военный корабль уходит без своего вельбота».

И точно, «Кук» направлялся в открытое море. Рабочую шлюпку поднимали на лифте, впрочем, я, вероятно, должен сказать: на шлюп-балке, а китобойный бот все еще стоял у причала.

– Они будут кусать себе локти, если повстречают кита, сказал я, но, разумеется, не в микрофон.

У блюстителей порядка на пристани дело не двигалось с места. Публику они разогнать не могли, а главный агент ФБР говорил, что шимпанзе высаживать нельзя, пока они этого не сделают, и напирал на то, что обезьяна – государственное имущество, а с людьми, подвергающими опасности государственное имущество, всякое бывает.

Но Флориду и даже Флоридавилль этим не запугаешь.

И тут этот малый, что сидел за рулем вельбота, испустил такой вопль, будто ему в глотку вмонтировали мегафон.

– Эй, мистер Макмагон, – заорал он, – мистера Сатируса укачивает.

Я щелкнул пальцами, и Игги подал мне бинокль. Я посмотрел. И точно, вельбот раскачивало на волне, поднятой уходящим «Куком», а шимпанзе перегнулся через борт. Мистер Сатирус – это и был шимпанзе, но почему его так называли, я узнал позже.

Тут этот плешивый, по имени Макмагон, умыл руки – не по-настоящему, а сделал такой вид – и пошел на попятный.

– Ладно, ладно, – сказал он. – Пикин, дайте им знак, чтобы подошли. А вы, ребята, сдайте назад. Помните, что этот человек… этот шимпанзе облетел вокруг Земли и находился в космосе с самого утра. Не напирайте.

Здорово, что мне удалось показать эту сцену. Я знал, что начальнички из службы безопасности считают всех нас обезьянами, но не подозревал, что они считают обезьян людьми.

Итак, китобойный бот подошел и привязался там, где прежде стояла рабочая шлюпка (если я еще не запутался во всех этих лодках), оператор сменил телеобъектив на широкоугольный, и я продолжал травить, пока мы не наладили первый крупный план.

Я махнул рукой, чтобы машина подъехала поближе ко мне. Крупный план для меня все равно что деньга в кармане.

Если бы мы не сделали этого тотчас же, нам, быть может, так и не удалось бы ничего показать, потому что эти три агента и местный полицейский могли сомкнуться и закрыть от нас шимпанзе. Для обезьяны он был довольно высок, но до Джона Уэйна[3]3
  Популярный американский киноактер.


[Закрыть] ему, разумеется, далеко.

Моряк, который швырнул веревку с лодки, а потом прыгнул на пристань, был для матроса староват. Тот, который сидел у руля, был еще старше, но на нем была не матросская, а вроде бы офицерская форма, и я спросил Игги, как называть такого. Он сказал, что это мичман.

Обезьяна по-обезьяньи вскарабкалась по канату на пристань и уселась на деревянную тумбу, к которой была привязана лодка. Сначала она вытирала рот рукой, потом ногой, и мне пришлось приказать оператору быстро перевести объектив на лодку по той причине, что шимпанзе, вытирающий рот ногой – крупным планом, – зрелище, пригодное далеко не для всех членов семей, собравшихся у телевизоров.

Малый постарше, которого я теперь буду называть мичманом, вскарабкался на пристань и спросил:

– Тебе лучше, Пан?

Обезьяна кивнула. Тогда старый мичман обернулся к матросу и сказал:

– «Кук» ушел без нас, Счастливчик.

– Мы теперь в бессрочном береговом отпуску, Горилла, сказал Счастливчик. – Командиру разрешили швартоваться только на военно-морских базах.

Тут я протолкался вперед, сунул микрофон шимпанзе под нос и спросил:

– Это правда, что вы умеете говорить, Мем?

Целую минуту я думал, что он мне не ответит.

В сущности, я думал, что он отберет у меня микрофон и заставит его съесть. Пожалуй, это единственное, что я еще не пробовал проделывать с микрофоном.

Но он вдруг улыбнулся (так мне показалось) и сказал:

– Вы, разумеется, не нашли ничего лучшего, как называть меня Мемом. Меня зовут Пан Сатирус, сэр. А вас?

Я назвался. Произносить свое имя в микрофон как можно чаще никогда не повредит. После соответствующей паузы я спросил:

– Как случилось, что вы заговорили?

Он задумался.

– Очень уместный вопрос, мистер Данхэм. А если б я задал его вам, как бы ответили вы?

Того, кто шестнадцать лет не расстается с микрофоном, не так-то легко сбить с панталыку.

– У меня вся семья умела говорить, и не один десяток лет. А ваша?

Он снова одарил меня улыбкой. Я совершенно уверен, что это была улыбка.

– Ну а моя, скажем, этим пренебрегала. Вам ясно?

И он пожал плечами. Лучше бы он этого не делал: когда его руки и плечи пришли в движение, я вспомнил, что на нем нет даже цепи.

Мичман, которого называли Гориллой (ну и имечко!), сказал:

– Чего этот малый пристает к тебе, Пан? Счастливчик, макни его в воду.

– Не надо, – сказала обезьяна. Чудно было как-то разговаривать с обезьяной. У нее такой же выговор, как, помнится, был у Рузвельта. Помимо того, еще чувствовался акцент уроженца Бронкса. – Должен же он зарабатывать себе на хлеб. Спрашивайте все, что хотите, мистер Данхэм.

Макмагон, старший из агентов ФБР (наверно, специальный агент), тут же затявкал:

– Никаких вопросов, касающихся государственных секретов. Ни слова о космическом корабле или… «Куке».

Шимпанзе снова ухмыльнулся: у коня – победителя дерби, который однажды лягнул меня прямехонько в одно место, зубы были и то меньше.

– Вы не бросите говорить? Я хочу сказать, раз уж вы начали.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – ответил шимпанзе. Нет, к сожалению, не брошу.

И тут я заколебался, я, Билл Данхэм. Но всего лишь на секунду, разумеется.

– Скажите мне, Пан… вы не возражаете, что я вас так, попросту, по имени… Скажите мне, все ли обезьяны разговаривают друг с другом? Я хочу сказать, существует ли язык шимпанзе?

Он посмотрел мне прямо в глаза, и на минуту я забыл о его зубах и могучих плечах. В эту минуту я почувствовал себя снова мальчишкой – выпускником журналистских курсов, начиненным хорошим английским языком и идеалами. У шимпанзе были ужасно грустные глаза.

– У вас не найдется кусочка жевательной резинки, мистер Данхэм? – спросил он. – У меня мерзкий вкус во рту.

Игги за кадром сунул мне в руку пакетик жевательной резинки. Продувной малый, этот Игги. Слишком продувной, чтобы долго ходить в помощниках. Надо смотреть за ним в оба. Камера придвинулась, чтобы показать крупным планом голову шимпанзе, который положил резинку в рот, пожевал ее, немного и проглотил. Затем он сказал: «Спасибо», и камера отодвинулась, чтобы в кадр опять вошли двое, он и я.

– Что вы думаете об американских женщинах, Пан?

– Ну, как вы понимаете, до наших, до шимпанзе, им далеко. Но я полагаю, что для американских мужчин они достаточно хороши.

Маклински, парень, что водит наш автобус, все оттирал репортера из Ассошиэйтед Пресс, но теперь тот прорвался и вошел в кадр. Я не возражал: люди любят смотреть интервью, а показывали его только мы.

– Я Джерри Леффингуэлл из Ассошиэйтед Пресс, – сказал репортер. У него был такой тягучий южный акцент – прямо хоть мажь на оладьи. Местный пижон. – Какой вид был сверху, с космического корабля?

– Однообразный. Я видел всю Флориду сразу.

– Никаких вопросов о космическом корабле! – заорал Макмагон.

Кажется, шимпанзе рассмеялся. Но я не уверен. Кого уж я только не интервьюировал, но такого не выделывал никто.

Тут я снова взялся за дело и рубанул вопрос, который считал особенно удачным:

– А не скажете ли вы нам что-нибудь на обезьяньем языке?

И пожалел. Шимпанзе посмотрел на меня так, что мне захотелось, чтобы между нами была решетка, а кто из нас сидел бы в клетке – я или он, – не имело значения. Шимпанзе молчал почти целую минуту, а потом спросил:

– На языке долгопятов, мандриллов, мартышек, резусов?

– Ну, на вашем родном языке.

– Я не больше обезьяна, чем вы сами, сэр.

Дело было швах, а передача продолжалась. Оба моряка потешались надо мной, и я не уверен, что операторы держали их за кадром. Тот, что постарше, мичман, сказал:

– Спросите его об этих самых резусах, мистер.

В его тоне было что-то подозрительное, и я решил не задавать этого вопроса. Но тут же меня осенила новая блестящая мысль.

– А вы, шимпанзе с мыса Канаверал и из Уайт Сэндс… Вы ведь постоянно живете в Уайт Сэндс?.. Гордитесь ли вы своим вкладом в науку?

И снова он ответил не сразу.

– Я могу говорить только от своего имени. Пожалуй, нет, не горжусь.

– Разве вы не испытываете патриотических чувств, зная, что идет «холодная война»?

На этот раз его взгляд стал добрее.

– Знаете, когда вы перестаете слишком усердствовать, мистер Данхэм, то начинаете говорить почти как образованный человек… Видите ли, не вся работа, которую мы выполняем… которую я выполнял… осуществляется в интересах войны. Меня использовали… а это всегда неприятно, когда тебя используют без твоего согласия… для медицинских, лечебных целей. А брат милосердия, приставленный ко мне, читал в это время статью о катастрофическом кризисе перенаселения. Вы не усматриваете в этом иронии?

Не говорите об этом моим телезрителям, но в свое время я учился в колледже. С тех пор меня никто не щелкал по носу так больно; но тогда это сделал профессор философии, а не шимпанзе.

– Я думаю, наши хотят сначала справиться с различными болезнями, а потом человечество найдет способ, как накормить всех.

– Довольно рискованно, – сказал шимпанзе.

Как только разговор стал интересным, репортер из Ассошиэйтед Пресс снова протиснулся вперед.

– Есть ли на мысе Канаверал или в Уайт Сэндс какая-нибудь дама-шимпанзе, к которой вы неравнодушны?

Пан Сатирус взглянул на южанина.

– А знаете ли вы, мистер Леффингуэлл, что из всех млекопитающих, не культивируемых человеком, пигмент кожи достигает наибольшего разнообразия у шимпанзе?

– А ну вас… – сказал репортер.

Блестящий ответ. Так бы и я мог ответить.

– Поэтому, пока я во Флориде, мне следует остерегаться любви, или, как сказали бы вы, страсти, – продолжал мистер Сатирус. – Поскольку я чернолицый шимпанзе, что было бы со мной, если бы я влюбился в белокожую самку? Меня следовало бы арестовать.

– Этот закон не относится к обезьянам, – сказал Леффингуэлл.

– Речь идет не об обезьянах, сэр, – возразил мистер Сатирус и обернулся ко мне: – Я так и не ответил на ваш вопрос, мистер Данхэм. Насчет «холодной войны». Я общался с ограниченным кругом лиц – со сторожами, учеными, врачами, другими шимпанзе, иногда с гориллами. Возможно, война была бы неплохой штукой, если бы ее цель заключалась в том, чтобы уничтожить противника и воспользоваться его жизненным пространством и ресурсами. Как человек, умудренный опытом, скажите, случалось ли это когда-либо?

Впервые за многие годы я позабыл, что стою перед телевизионной камерой. Некоторое время я как в рот воды набрал обдумывал ответ, а в Радио-сити за такое дело значок с изображением микрофона сорвали с лацкана моего пиджака среди бела дня.

– Это бывало только в средние века, – сказал я наконец. В наш век победитель вовремя прекращает сводить счеты и помогает побежденному снова войти в силу.

– Вот вы и ответили на собственный вопрос, – сказал мистер Сатирус. Потом он вдруг сел на пристань, прикрыл большими руками голову и продолжал: – Шимпанзе, если мне будет позволено процитировать Айвана Сэндерсона (а всякий шимпанзе читал его хотя бы раз через чье-нибудь плечо), обитают только в высоком густом лесу. Другими словами, джентльмены, я хочу в тень.

Он поднялся на ноги в той мере, в какой поднимаются на ноги все шимпанзе, то есть касаясь земли костяшками пальцев, и, шаркая, двинулся вперед. Оба моряка припустились за ним.

Я было подумал, что он хочет попытаться спихнуть наш пятитонный автобус с аппаратурой в море, но шимпанзе обогнул его. Тут его догнали моряки. Тот, что помоложе, снял свою белую шапочку и нахлобучил ее на голову мистера Сатируса, а шимпанзе протянул руку и похлопал его по плечу.

Моряк пошатнулся, но устоял и зашагал дальше.

Сыщики во главе с Макмагоном пошли следом, соблюдая приличную безопасную дистанцию, и на этом интервью закончилось.

Пижон Леффингуэлл, местный репортер Ассошиэйтед Пресс, смотрел им вслед.

– Че-е-е-рт побери-и-и, – сказал он. – Эта обезьяна – интеграционист.

– Совсем наоборот, – отозвался я. – Он решительно возражает против того, чтобы его причисляли к обезьянам. Это худший сорт расиста.

– Выпить бы, – сказал Леффингуэлл.

– Я угощаю, – сказал я.