Текст книги "Жизнь и смерть величайшего биржевого спекулянта"
Автор книги: Ричард Смиттен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
"Сначала Перси, Хлопковый Король, а теперь Чарльз, мой мнимый благодетель. Когда же я, наконец, выучу урок?"
Ливермор выпил свой коктейль и заказал новый. Он посмотрел в глаза Эду Брэдли, одному из самых знаменитых игроков, когда-либо живших на земле, и улыбнулся: "Теперь твоя очередь, Эд. Ты услышал мою печальную историю. Расскажи мне свою".
Оба эти человека были знамениты своей молчаливой и тайной жизнью, но обоим было легко друг с другом.
"Хорошо, Джей Эл. Я расскажу тебе свою историю.
"Ты знаешь, я люблю лошадей, Джей Эл. Они – моя настоящая страсть. Не знаю, почему. Я полюбил лошадей, когда я поехал на запад, чтобы вылечиться от легкой формы туберкулеза. Я связался с теми необузданными и волосатыми ребятами, которые в те дни бродили по Западу, и стал скаутом в армии США. Бывало, я при любой возможности по крупному играл на бегах индейских пони, а затем я действительно стал владельцем ипподромов в Новом Орлеане и Флориде. Но любил я лошадей. На самом деле людской компании я предпочитаю лошадей, за исключением компании здесь присутствующих, Джей Эл. Я испытываю глубочайшее волнение, когда нахожусь на своей ферме в Кентукки: наблюдая за тем, как рождаются жеребята, и как у них проявляются семейные черты".
"Одним из моих первых великих кандидатов на участие в Дерби в Кентукки был Блу Ларкспер. Ты знаешь, я суеверен, Джей Эл, думаю, как и все игроки. Имена всех моих лошадей начинаются с "Б" – в честь моего первого великого скакуна – Бэд Ньюс[8]8
Бэд Ньюз (Bad News (англ.) «дурные вести») – употребляется в пословице «Плохая молва на крыльях летит".
[Закрыть], поскольку дурные вести, как известно, на крыльях летят! Но Блу Ларкспер выиграл шесть из семи бегов, когда ему было два года, и он являлся верным выигрышным фаворитом на дерби. Я поставил сто двадцать пять тысяч на его победу. Затем, перед бегами, в Черчил Донз пошли дожди. Дождь не прекращался часами. Я поговорил с тренером, и мы решили перековать Блу Ларкспера в специальные подковы для грязи".
"Начались бега. Ворота распахнулись и Блу Ларкспер .потерял подкову прямо за линией старта. Он поскользнулся и проехал почти по всему треку, почти упал, мог даже сломать ногу. В конце концов, он нашел опору и финишировал четвертым из двадцати одного".
"После бегов я пошел осмотреть коня и обнаружил, что ему не заменили подковы. У кузнеца были счеты с тренером, они не поделили какую-то женщину. Когда тренер велел кузнецу поменять подковы, тот сказал, что сделает это, но вместо этого он ускользнул через заднюю дверь Черчил Донз. Он мог убить Блу Ларкспера".
"Никогда не знаешь, что у людей на уме!" – Ливермор размышлял над историей, рассказанной ему Брэдли. В конце концов, он спросил. старого Индейского Скаута:– "Эд, что случилось с кузнецом?"
"А вот теперь, Джей Эл, вступают в силу ограничения на то, что я хочу рассказать, и эту историю никто никогда не устышит".
К 1910 году Ливер мор вернулся в Нью-Йорк с очень маленькой ставкой. Силы оставили долго державшийся бычий рынок, всех на Уолл-Стрит охватила апатия. Деятельность замерла, а рынок менялся по труднопредсказуемой раскачивающейся модели.
Ливермор переходил из одного брокерского дома в другой в течение следующих четырех лет. Он мог получить кредитные линии в различных домах, но дела не шли. По-прежнему озлобленный и обиженный, он не мог заключать сделки с холодной головой и сильно страдал от этой постоянной депрессии. Он просто не мог восстановить душевное равновесие.
Он также нес на себе тягостный покров должника. В глубине души он был выходцем из Новой Англии. Мальчиком его учили: "Никогда не бери и не давай в долг". Он ненавидел быть должником. На его плечах тяжелым грузом лежало чувство вины. Он считал, что люди должны возвращать свои долги, а у него было много долгов перед друзьями – друзьями, которых он каждый день видел на Уолл-Стрит. В его голове начала зарождаться мысль о самоубийстве, и он продолжал впадать в кажущуюся бездонной депрессию.
Наконец он осознал, что может либо сдаться и покончить со всем этим, либо проанализировать свою проблему. Он выбрал последнее.
Проблема, насколько он понимал, была в деньгах – или в их отсутствии.
Ливермор построил многомиллионное состояние из нескольких долларов, которые дала ему мать. Что же мешает ему сделать то же самое снова? Чарльз считал, что Ливермор на это способен – именно поэтому он загнал Ливермора в загон, когда избавлялся от состояния своего шурина. Ливермор сделал вывод, что он уже не тот трейдер, каким был когда-то. Его мозг не работал так, как нужно, со всеми этими черными мыслями о долге и провале.
Рынок был невиноват. Не важно, что делает рынок, он знал, что всегда можно найти ситуации, на которых можно сделать деньги. Это было в природе рынка, никогда не оставаться неподвижным. Всегда есть возможности.
Так в чем же проблема? Почему так плохи его рассуждения? Он все время подавлен, потому что задолжал деньги, и в основном друзьям. Он знал, что у него никогда не получится снова успешно заключать сделки, если он не сбросит это темное тяжелое бремя долга со своих плечей.
Он решил объявить себя банкротом. Ему нужно было освободить голову от черных мыслей, сопутствующих долгу. Чтобы заключать сделки и вернуться в дело, ему нужно было иметь ясную голову. Нужно было начать все заново.
Он посетил каждого из своих кредиторов, прежде чем пошел к юристу, чтобы заявить о своем банкротстве. Он обещал вернуть им деньги.
Они улыбались и жали ему руку: "Мы знаем, ты поступишь с нами честно, Джей Эл", – сказали они ему. Они, также как и Чарльз, верили в него больше, чем он сам. "Мы не сомневаемся, что ты снова встанешь на ноги. Не ты первый, не ты последний, кого нивелировал Уолл-Стрит. Возьми себя в руки. Мы будем ждать, когда ты снова начнешь заключать сделки из нашего офиса".
"Я верну все, что должен, каждый цент".
"Мы знаем, что вернешь".
"Да, сэр, верну".
"Хорошо, а теперь вот что", – говорили многие из них. "Что?" – спрашивал Ливермор.
"Мы не будем включать твой долг нам в твое банкротство. Нет никакого смысла, Джесси, выносить это на суд общественности, все это наше внутреннее дело, да?"
За исключением немногих брокерских домов, большинство его кредиторов отказались подавать заявления на погашение долга в суд по делам о несостоятельности. Для Ливермора это было, тем не менее, ужасным опытом. Стоял 1914 год, в Европе началась война. Фондовый рынок был закрыт с 31 июля по 15 декабря 1914 года. Ливермор-был разорен и жил во второсортном отеле, "Бреттон Холл", на пересечении Бродвея и Восемьдесят шестой улицы.
Он сходил к своему юристу, оформлявшему его прошение о банкротстве. Пристыженный, он ни с кем не общался и ждал. 18 февраля 1915 года он прочитал резюме последних пяти лет своей жизни в "Нью-Йорк Тайме".
Джесси Ливермор, чей эффектный взлет и приобретение состояния во время паники 1907 года, и его в равной степени потрясающий проигрыш на рынке хлопка несколько месяцев спустя, сделали его одним из широко известных персонажей Уолл-Стрит. Вчера он подал добровольное прошение о банкротстве в Федеральный Районный Суд. В качестве своего места проживания он предоставил адрес "Бреттон Холл", пересечение Бродвея и Восемьдесят шестой улицы. Также он сообщил, что должен 102 474 доллара. Стоимость его активов остается неизвестной.
Господину Ливермору всего 38 лет и с 16-летнего возраста он был спекулянтом. Удача пришла к нему в 1906 году, когда он пришел к заключению, что рынок снижается. Он начал продавать без покрытия "Юнион Пасифик", "Ридинг", "Копер энд смелтерз" и в 1907 году, когда наступил пик, он закрыл свои короткие контракты и получил приличное состояние.
В августе следующего года его привлекла высокая цена хлопка в Ливерпуле и он почувствовал новое падение цен. Он получил еще один большой куш и к 1908 году считалось, что его активы стоят от 2 до 3 миллионов долларов.
В августе 1908 года, однако, судьба отвернулась от него. Он попался с длинной позицией на 600 000 брикетов хлопка по октябрю, цена упала на 67 пунктов, считается, что он потерял свое состояние.
Ливермор сложил газету, положил ее на столик, встал со
своего изношенного стула и вошел в маленькую ванную комнату. Он не торопился и одевался в своей обычной щегольской манере. Он пешком пошел на Уолл-Стрит и это была самая долгая прогулка в его жизни. Он вошел в брокерскую контору Чарльза, своего старого благодетеля, с которым он не виделся и не говорил в течение четырех лет.
Он снял с себя бремя долга; теперь ему нужно было выяснить, сможет ли он снова заключать сделки. Для Ливермора существовал только один способ определить, не потерял ли он сноровку – ему нужно было сделать ставку и дать телеграфной ленте возможность рассказать ему прав он, или нет. Его шансы иссякали, и он об этом знал.
ГЛАВА 6 Снова в игре
Между эксцентриками и гениями существует существенное различие. Если вы немного опережаете свое время, то вы -эксцентрик, если немного опаздываете, вы – неудачник, но если вы четко соответствуете времени, вы – гений.
Томас Дж. Уотсон Младший, основатель «Ай-Би-Эм»
ЛИВЕРМОР В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ГЛУБОКО ВЗДОХНУЛ И ВОШЕЛ В офис своего бывшего благодетеля. Его немедленно приняли, и вот он уже сидел перед Чарльзом. На столе Чарльза лежал номер «Нью-Йорк Тайме»; ни один из них двоих не заговорил о его содержании.
"Мне нужна линия", – без предисловий заявил Ливермор.
Чарльз сидел молча, изучая Ливермора, но оставляя свои мысли и эмоции при себе. Они оба знали, что нет смысла говорить о прошлом.
"Сколько?" – спросил Чарльз.
"Вам решать".
"Чарльз встал и подошел к окну офиса. Стоял 1915 год, с его ненадежным фондовым рынком, характерным для военного времени, на котором человек мог сделать состояние или потерять его за несколько минут спекуляций.
"Хорошо, Джей Эл. Я дам тебе линию из пятисот акций. Я отдам распоряжение чтобы ее положили на твой счет. Знаешь, мы оставили твой счет открытым".
"Вы думали, что я вернусь?"
"Возможно".
"Спасибо", – сказал Ливермор. Они пожали друг другу руки и Ливермор вышел из кабинета. Это была маленькая линия для такого трейдера, как Ливермор, но по цене акций ограничений не было. Если бумага стоит 150 долларов, он мог получить линию в 75 000 долларов. Начало было положено.
Теперь он должен был решить, что делать. У него был только ограниченный капитал. Он не мог позволить себе потерь. Он был решительно настроен придерживаться своих старых правил заключения сделок, но ему будет сложно делать пробные шаги и покупать маленькие позиции, чтобы проверить свои суждения. Здесь не было места ошибке; возможно, это был последний шанс. Его первая операция оказалась прибыльной, тем не менее, он не мог позволить давлению ограниченного капитала заставить его принимать неверные решения. Он сделал вывод, что рынок находится в сильном возрастающем тренде, поэтому он стал играть на повышение, покупать длинные позиции. Он также знал, что фонды имели наклонность положительно реагировать, когда они пересекали рубеж номинала в 100, 200 или 300 пунктов.
Его промахи, моральная нестабильность стали ему очевиднее; его ограничения были известны, но они не могли пошатнуть его уверенности. Он очень сильно хотел торговать на этом активном рынке военного времени. По этой причине он не вернулся в брокерскую фирму Чарльза. Вместо этого в течение шести долгих недель, будучи разоренным и живя на мизерные деньги, он изучал значения на телеграфной ленте, анализировал каждую операцию, по мере того как она фиксировалась телеграфом. Он знал, что если он вернется в офис своего благодетеля, где у него был кредит, он может сделать ход и провести сделку в запале. Он не хотел делать этого. Он хотел, чтобы все обстоятельства были в его пользу для первой ключевой сделки, поэтому он не давал себя соблазнить, изучая значения на телеграфной ленте. Теперь он знал, что его самым большим врагом являются его собственные эмоции. Каждому трейдеру рано или поздно приходится с этим сталкиваться.
Ему нужно было, чтобы все факторы были в его пользу.
В конце концов, он выбрал "Бетлхем Стил" по 98 долларов. Это был самоочевидный выбор в военное время, выбор, известный торговому сообществу. Ливермор сидел и наблюдал, как фонд поднялся до 98, только два пункта до номинала – 100 – и он почувствовал, что если фонд пересечет отметку 100, он взлетит вверх. Он побежал в брокерский дом и купил 500 акций "Бетлхем Стил" по 98 долларов. Когда фонд добрался до 114 долларов, он купил еще 500 акций на марже, что дало ему длинную позицию на 1000 акций.
На следующий день фонд достиг отметки 145 долларов. Ливермор закрыл сделку по "Бетлхем Стил" несколько дней спустя, с прибылью в 50 000 долларов. Это означало, что он может оперировать с линией в 500 000 долларов на 10-процентной марже. Он вновь был в игре.
После банкротства у него не было кредиторов, о которых нужно было бы думать, а теперь у него была достойная линия, с которой можно было заключать сделки. К нему начала возвращаться уверенность. Он мог начать заключать сделки по-старому, и он достаточно успешно делал это до конца года. Совершив ряд успешных сделок, он довел свой капитал до суммы, близкой к 500 000 долларов.
Его единственным шагом назад было затопление "Люситании" 7 мая 1915 года. Все думали, что Соединенные Штаты вступят в Первую мировую войну. При появлении этих новостей рынок упал, и Ливермор очень сильно пострадал. Он быстро закрыл свои позиции и закончил 1915 год только с 150 000 в бумагах на своем счету – относительно неплохо. Он, безусловно, вернулся в бизнес, но, что более важно, он нашел свою форму заключения сделок. Теперь он следовал своим собственным правилам и усердно работал над тем, чтобы избежать эмоциональных ошибок.
Его бывшая жена Нетти вновь появилась в его жизни, когда он начал восстанавливаться после своего банкротства. Он очень мало виделся с ней после их расставания. Он выплачивал ей компенсацию в 1000 долларов в неделю, чтобы покрыть ее расходы: "В порядке возмещения за годы! лишений", – говорил он ей. Он также купил ей довольно большой дом на Лонг Айленд и давал ей деньги на то, чтобы обставить его мебелью и на машину, которую можно было бы поставить в гараж.
Соединенные Штаты не вступили в войну после затопления "Люситании", как предсказывали многие. Американцы были настроены изоляционистски, они не хотели иметь ничего общего с войной за границей. У рынка не ушло много времени на то, чтобы восстановиться. Теперь Ливермор заключал сделки на бычьем рынке военной экономики.
Соединенные Штаты работали на полных промышленных мощностях, поставляя все товары, необходимые разрьшаемому войной миру, в то время как в Соединенные Штаты отправлялось золото зарубежньк стран в счет оплаты за товары. Деловая активность была на подъеме. В течение всего 1916 года Ливермор продолжал играть на повышение и активно заключал сделки. Но также как и медвежий рынок, бычий рынок не мог длиться вечно, и Ливермор стал пытаться нащупать вершину.
Он не спускал глаз с лидеров рынка, так же как он сделал это в 1906 и 1907 году, потому что он знал, что когда эти лидеры приближаются к высшей точке и переворачиваются, это будет первым сигналом к началу подготовки к медвежьему рынку. Он также знал, что рынки не меняются внезапно и резко в любом направлении. Они подают уйму сигналов, подсказок тому, кто умеет их объективно читать.
Он сравнивал направления рынков с атакующими и противостоящими друг другу армиями – армией быков и армией медведей. Когда лидирующие дивизии армии, в данном случае, ведущие акции, начинали терпеть поражения и поворачивать, было пора зажигать предупредительный сигнал. Когда они начинали изменять направление движения и отступать, тогда наступало время изменять стратегию и начать заключать сделки в противоположном направлении. Он верил, что лидеры бычьего рынка 1916 года дают к этому серьезные, хотя и трудно различимые подсказки.
Рынок был похож на спокойного карточного игрока. Он никому не показывал своих карт. Ливермору нужно было быть начеку, быть проницательным, бдительным, готовым прочесть знаки, поскольку при первых же признаках серьезного поворота тренда, он будет идти против общественного мнения -общественного мнения, которое будет соблазнено силой существующего рынка. Опыт Ливермора научил его отстоять от толпы во время этих поворотных моментов на рынке, направляясь в противоположном направлении. Это его никогда не беспокоило, потому что именно в такие периоды он получал свои самые большие деньги.
Он вернулся к своей испытанной временем технике пробных заказов, покупки маленьких позиций, чтобы посмотреть, прав ли он в своей оценке рынка. Медленно он набирал позиции по 12 акциям, включая лидеров рынка "Стил", "Болдуин", "Америкэн Кэн", "Дженерал Моторс", "Крайслер" и "Анаконда Копер". Он продал без покрытия в общей сложности 60 000 акций, что было для него разумно небольшой позицией в то время. Он ждал, а телеграфная лента засвидетельствовала снижение на 4 пункта по всему спектру. Он знал, что он прав, удвоил свою позицию до 120 000 акций и ждал.
Именно в это время произошла скандальная утечка информации из Вашингтона, о том, что президент Вудру Уилсон составил мирный договор, предлагающий Германии и союзникам прекратить войну. Рынок упал при появлении хороших новостей, поскольку мир в Европе мог уничтожить здоровую экономику военного времени, основанную на поставках за границу. У Ливермора было непоколебимое правило, что если какой-то счастливый случай, случайная удача, приходила к нему, он должен ей воспользоваться и не жадничать – принять свою судьбу и закрыть позицию. Также у Ливермора было продано 120 000 акций, что было довольно большой позицией с точки зрения ликвидации на рынке 1916 года.
Утечка информации произошла 20 декабря 1916 года. Ливермор вернулся в Палм-Бич; восстановив свое состояние, он снова мог позволить себе отпуск в своем любимом месте. Он зашел в офис "Финли, Баррелл и компания". У этого брокера у него не было счета. Он просто следил за значениями на ленте и читал газеты, когда ему показали частную телеграмму из головного офиса "Финли, Баррелл".
"Посмотрите на эту телеграмму, господин Ливермор",-сказал управляющий офиса.
"Сегодня немного позднее Уилсон предложит воюющим сторонам заключить мир", – вслух прочитал Ливермор. Телеграмма пришла от корреспондента в Вашингтоне по имени У.У.Прайс, о котором Ливермор слышал. "Думаете, это правда?" – спросил Ливермор клерка.
"Думаю, да, сэр", – сказал управляющий офиса.
Ливермор поблагодарил управляющего, пошел к одному из своих брокеров в Палм-Бич, в офис Хаттона, и спросил, слышали ли они что-либо о предложении мира со стороны президента Уилсона. Они сказали, что не слышали. Он позвонил Эду Хаттону в Нью-Йорк. Хаттон сказал, что он ни о чем подобном не слышал. Ливермор наблюдал, как рынок слабеет у него на глазах. Он заказал обед и начал наблюдать за рынком.
Через некоторое время после 1 часа дня телеграфный отдел Э.Ф. Хаттона прислал сверхсрочную телеграмму всем работникам компании. В ней говорилось то же самое, что Ливермор уже прочитал ранее в офисе "Финли, Баррелл" утром того же дня. Ливермор проверил основные телеграфные службы, но нигде не было информации о том, что президент Уилсон предложит Германии план примирения.
Но слух о мире в Европе родился, и рынок начал падать, по мере того как люди начали избавляться от ценных бумаг прежде, чем новости станут известны широкой публике. Затем всем казалось, что слух подтвердится, и рынок действительно начал падать – вскоре информация о возможном мире была у всех на устах. Заказы отзывались, а цены упали.
Бернард Барух, друг Ливермора, принимал в этом активное участие. У него были короткие позиции, так же как у Ливермора, и он боролся, продавая при каждом удобном случае, который казался ему приемлемым. Но Ливермор хотел закрыть свою короткую позицию в 120 000 акций, и, таким образом, в 2 часа дня он стал покупателем. Он закрыл все свои короткие позиции к 3 часа дня и закрыл сделку.
Недавно Барух получил значительную прибыль – более 3 миллионов долларов – большая часть этой прибыли была результатом внезапной распродажи, последовавшей за слухами из Вашингтона.
Для проведения расследования того, где была допущена утечка информации, при Конгрессе была сформирована комиссия. Барух признал, что он использовал утечку информации при заключении сделок с военными акциями, но утверждал, что он получил прибыль лишь в 465 000 долларов.
Ливермор, со своей стороны, объяснил комиссии, что он часто играл на понижение, и что он открыл свою позицию на 120 000 акций за семь недель до того, как Уилсон выступил с предложением мира, поскольку он почувствовал, что рынок достиг высшей точки.
Его вызвали в суд 1 февраля. На следующий день "Нью-Йорк Тайме" цитировала его слова: "Как я мог знать, что президент Уилсон собирается предложить Германии мир с целью окончания войны? Я сомневаюсь, что сам президент семь недель назад знал, что соберется выступить с мирным предложением".
В результате этого известного инцидента Нью-йоркская фондовая биржа изменила свои правила и запретила трейдерам действовать на основе утечки информации, идея, которая, хотя и является похвальной, совершенно неосуществима.
Именно в этот критический момент с Ливермором вновь произошло нечто странное. Однажды вечером, за ужином много лет спустя он рассказал эту историю своим сыновьям:
"Я провожал друзей на вокзале "Гранд Сентрал Стейшн". Я дошел с ними до своего личного вагона, который я одолжил им, чтобы они смогли доехать до Палм-Бич. Носильщик шел рядом с нами, толкая перед собой тележку с их багажом. Когда мы подошли к вагону, мой друг протянул руку, чтобы забрать из тележки чемоданчик с драгоценностями его жены, у него с головы слетела шляпа и закатилась под вагон. Носильщик полез под вагон, чтобы достать стетсоновскую шляпу с рельсов, и вручил ее мне, чтобы я передал ее своему другу. Я взглянул на внутреннюю сторону перевернутой шляпы. На шляпной ленте золотыми буквами были написаны инициалы "WAR". – Уоррен Аугустус Рид, инициалы моего друга[9]9
War (англ.) – война
[Закрыть]".
"Это было сообщение для меня, ребята, знак, и я бросился назад в офис и начал усердно продавать. Я уже играл на понижение, но теперь в моей голове не осталось вопросов, на Соединенные Штаты надвигалась война".
Четыре месяца спустя, 6 апреля 1917 года, Соединенные Штаты присоединились к союзникам в Первой мировой войне. Народ Соединенных Штатов изначально был против прямого вступления в европейскую войну, но согласился поставлять союзникам товары военного назначения и боеприпасы. Однако после серии инцидентов, в том числе в результате применения немецкой политики неограниченной подводной войны и затопления кораблей США, Соединенные Штаты, наконец, вступили в конфликт и объявили Германии войну.
Примерно в это же время, в начале 1917 года, Ливермор совершил один из своих горделивых походов по Уолл-Стрит. Он вышел из своего нового офиса по адресу Бродвей 111, останавливаясь по пути у каждого из своих кредиторов, и выписывая чеки, в полном объеме погашающие его долги, сделанные до банкротства.
"Позвольте мне прибавить некоторый процент к сумме, которую я вам должен", – предлагал Ливермор, но все кредиторы отказались. Они просто принимали чеки, улыбались, жали ему руку и желали удачи в будущем. Это был еще один поступок, вошедший в легенды о Ливерморе, ходящие по Уолл-Стрит.
Ливермору было 40 лет. Он решил некоторым образом изменить свою жизнь. Он учредил на свое имя трастовый фонд размером в 500 000 долларов. Этот фонд будет приносить доход в 30 000 долларов в год. Он больше никогда не будет бедным. Ливермор также влюбился.
Фло Зигфельд был близким другом Ливермора. Зигфельд был основателем "Зигфелъдских дурачеств", где гвоздем программы были красивые женщины, красивый интерьер и красивая музыка. Легендарная постановка с участием едва одетых женщин с экзотическими веерами, шествующих на фоне изумительной красоты декораций, разгуливающих туда-сюда по искусно сделанным лестницам, была экстравагантным зрелищем. Это было самое горячее шоу на Бродвее.
Однажды Зигфельд позвонил Ливермору: "Джей Эл, у меня тут сидит кое-кто, с кем тебе непременно стоит встретиться. Маленькая брюнетка, одно присутствие которой озаряет комнату светом. Ты обязательно должен с ней встретиться, Джей Эл, она озарит твою скучную жизнь. Должно же тебе когда-нибудь надоесть делать деньги. Как говорится, мешай дело с бездельем... "
"Проживешь век с весельем".
"Мы все проходим через эти земные врата только раз, Джей Эл. Мы здесь ненадолго, поэтому нужно хорошо провести это время".
"Я не спорю, Фло".
"Ну что ж, у меня дома сегодня вечером будет небольшой званый вечер. Она там будет. А ты, Джей Эл?"
"Хорошо, Фло, я приду".
В тот вечер Ливермор зашел в прекрасный пентхаус Фло на Манхэттене и сразу же влюбился в Дороти Уэндт. Он была маленького роста брюнеткой, с великолепными зеленовато-карими глазами. Он никогда раньше не видел таких глаз – они пронзали и смеялись одновременно. Вокруг нее сидело полдюжины людей, она их развлекала своей жизнерадостной болтовней. Зигфельд заставил толпу расступиться и представил ей Ливермора.
Ливермор попался на крючок. Он ходил на все шоу с ее участием, обедал с ней во всех ресторанах Нью-Йорка. Они полюбили друг друга, энергичный финансист и притягательная, красивая статистка, просто роман из книжки.
Наконец-то Ливермор нашел ту, на ком он отчаянно хотел жениться. Но он по-прежнему был женат на Нетти, и теперь ему нужно было получить развод. Он считал, что поскольку он назначил ей ежемесячное пособие в 1000 долларов, купил дом и машину, она не откажет ему в разводе. Но он ошибался. Развод быстро стал сложным. Ливермор снова был при деньгах, и Нетти об этом знала. Она также знала, что он любит другую женщину. Она отправилась в суд.
Единственным, что не хотел потерять Ливермор из-за развода, был его черный Роллс-Ройс, который принадлежал ему все эти годы. Но он совершил роковую ошибку, ставя его в ее гараж, и она не собиралась отступаться от него. "Он мой", – так она отвечала на его просьбы вернуть Роллс-Ройс.
Ливермор обратился за помощью к Джерому Траверзу, знаменитому бывшему окружному прокурору округа Нью-Йорк. Джером был частным сыщиком, который просил довольно внушительный гонорар за свои услуги. Он был крепко сложен, полон уверенности в себе и подтянут, носил ровно загнутые усы. Он был знаменит тем, что выступал обвинителем по делу одного из наиболее известных убийц двадцатого века – Гарри Тау – убившего знаменитого нью-йоркского архитектора Стэнфорда Уайта. Это дело подробно обсуждалось в средствах массовой информации.
Тау, унаследовавший довольно обширное состояние, включавшее в себя железную дорогу и угольные месторождения в Питсбурге, застрелил Уайта, архитектора и любимца нью-йоркского общества, в театре "Крыша" на Мэдисон Сквер Гарден – здании, которое Уайт спроектировал – на глазах у сотен людей. Жена Тау, статистка Эвелин Несбит, сказала своему мужу, что Уайт, ее бывший любовник, однажды изнасиловал ее.
Выстрел прозвучал 25 июня 1906 года, во время представления мюзикла "Мамзель Шампань". Когда труппа начала петь "Я мог бы любить миллион девушек", которую
Несбит назвала "отвратительным номером", Тау встал и подошел к столику Уайта. Он достал из-за пояса пистолет и произвел три выстрела в голову Уайта. Затем он поднял дымящийся пистолет дулом вверх, показав тем самым, что дело сделано. Он спокойно подошел к своему столику и сел. Его немедленно арестовал и разоружил дежурный пожарный с Мэдисон Сквер Гарден.
Умирая, распластавшись на столе, с головой в луже крови, с лицом, почерневшим от пороховых ожогов, сраженный насмерть, лежал самый знаменитый архитектор Америки.
Процесс по делу Тау стал первым "делом века", в котором были задействованы богатые и опустившиеся, разыгравшаяся в зале суда драма получила необычайно широкое, сумасшедшее освещение в прессе. Разоблачающий благосостояние и невероятное потворство собственным желаниям, приправленный интимными подробностями сексуальной жизни, этот процесс стоял у истоков дальнейшей практики средств массовой информации в освещении неблагоразумных поступков знаменитостей. "Красные бархатные качели" Уайта, на которые он любил усаживать женщин без нижнего белья и раскачивать их перед собой так, чтобы он мог заглядывать им под подол, были лишь одной из многочисленных освещенных в прессе сексуальных подробностей.
Несбит сообщила суду, что Уайт часто бил ее хлыстом и в первый раз встретил ее в своей квартире, где немедленно опоил ее шампанским и изнасиловал. Она признала, что сидела обнаженной на красных бархатных качелях Уайта, в то время как он раскачивал ее так сильно, что кончиками пальцев ног она доставала до японского зонтика, прикрепленного к потолку. Она так и не смогла доходчиво объяснить, почему она возвращалась к Уайту, своему бывшему любовнику, так часто даже после того, как у нее завязались отношения с Тау.
Процесс также ознаменовал собой начало эпохи великих защит, проводимых великими адвокатами. Дельфин Делмас, адвокат Тау, предложил тактику защиты "Слабоумие по-американски", которую он определил как недуг американского мужчины, честь жены которого была осквернена.
Состоялось два слушания и Тау, в конечном итоге, был признан невиновным по причине невменяемости. Тау провел остаток своей жизни в приютах для душевнобольных.
Несбит до конца жизни постоянно пересказывала историю того знаменитого вечера. Она умерла в возрасте 82 лет. Ее последними словами были следующие: "Стэнни Уайт был убит в 1906 году, но меня ждала более жестокая участь. Я выжила".
Ливермор посетил Джерома, отдал ему дубликат ключей и свою доверенность, и проинструктировал его поехать на Лонг Айленд и забрать Роллс-Ройс, когда Нетти не будет дома.
7 сентября 1917 года Нетти Ливермор посадила знаменитого юриста под арест в Ойстер Бэй, Лонг Айленд. Полиция действительно поместила Джерома в карцер. Его партнер Айседор Крезелъ быстро освободил его под залог в 2000 долларов. Помещение Джерома в тюрьму было ошибкой. Он разозлился. Он позвонил Ливермору и они решили следить за Нетти.
Через несколько недель, 22 сентября, в зале суда стояла атмосфера как в цирке, проводилось начальное слушание дела. Мировой судья Эллисон Лаундес немедленно начала слушания. "Присутствует ли в зале госпожа Ливермор?" – спросила она.
"Боюсь, что госпожа Ливермор больна, Ваша честь", -ответили адвокаты Нетти Фрэнк Эйсер и Фрэнк Дейвис. – "Мы просим перенести слушание на более позднюю дату".
"Ваша честь, прошу отклонить прошение", – сказал Джером, поднимаясь. – "Я располагаю фактами, что госпожа Ливермор была вчера вечером в Нью-Йорке и вернулась в свой дом на Лонг-Айленд в час ночи. С ней все в порядке".
