Текст книги "Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини"

Автор книги: Ричард Колье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Еще несколько лет тому назад, увидев мужчину, севшего за столик напротив Бальбо, официанты с самим метрдотелем во главе бросились бы услужливо к гостю. Теперь же, после подписания Муссолини 14 июля 1938 года антисемитского арийского манифеста, что было сделано явно под влиянием Гитлера, мэр Феррари, симпатичный Ренцо Равенна, как один из 57 000 итальянских евреев, стал нежелательной особой.

Когда Бальбо с шумом занял свое место за столиком, официанты переглянулись многозначительно. Следовательно, слухи, просочившиеся из Рима в Феррари, были правдой: многие из бывших сотоварищей дуче, среди которых были генерал де Боно, Джиакомо Асербо, Луиджи Федерцони и Цезарь Мария де Веччи, создали вместе с Бальбо оппозицию Муссолини. Маршал, проделавший из Триполи в Рим путь в тысячу триста километров, прилетел в свой родной город не только для того, чтобы выразить протест дуче за его последние деяния, но и переговорил по телефону со всеми именитыми евреями, после чего пригласил Равенну, чтобы разделить, как говорится, с ним хлеб.

А ведь именно Муссолини всегда с теплотой относился к евреям и даже предупреждал Гитлера на первых шагах того к власти о нецелесообразности антисемитской пропаганды. Тогда евреи бежали из Польши, Венгрии и прежде всего из самой Германии, устраиваясь на работу в итальянских университетах за половину положенных окладов, а то и без всякой оплаты. Называя действия Гитлера «глупыми, варварскими и недостойными европейской нации», Муссолини заявлял: «Есть две вещи, на которые истинный политик не должен поднимать руку: на женскую моду и религиозные взгляды людей».

И вот теперь он ожесточил свое сердце, подобно фараону, против детей Израилевых. С этого времени ни один еврей не мог жениться на итальянке или занимать должности в армии и государственных школах, а также быть избранным в парламент. Евреи не имели права создавать резиденции, открывать новые магазины и иметь предприятия с числом работающих более ста человек.

Благодаря природной доброте итальянцев законы эти, однако, воспринимались в большей степени как угроза, нежели как реальность. Тем не менее более 35 000 человек были сразу же уволены с работы. Американский посол Уильям Филипс содействовал трем тысячам семей итальянских беженцев найти прибежище в своей стране. Некоторые евреи, среди которых был физик Бруно Понтекорво, покинули Италию, другие, например доктор Джиорджо дель Веччи, ректор Римского университета, нашли поддержку в лице Папы Пия XI и осели в Ватикане.

Банальная биологическая пропаганда дуче о необходимости «очищения» итальянской расы никого не убедила. Миллионы людей видели в этом то, что и было на самом деле, – явное выслуживание перед Адольфом Гитлером, и многие говорили об этом открыто. Король раздраженно предупреждал Муссолини:

– Премьер, еврейская раса подобна улью – не суйте свою руку в него.

А Папа Пий XI, разочаровавшийся в Муссолини, заявил группе паломников:

– В духовном плане мы все – евреи.

Более того, в ватиканской газете «Л'Оссерваторе Романо», имевшей антифашистскую направленность, он опубликовал статью, в которой, подобно школьному учителю, назидательно сказал:

– Десять из десяти.

В личном же послании Муссолини, стремившемуся узаконить свою политику, Пий написал: «Вам должно быть стыдно учиться у Гитлера».

На Генуэзской конференции фашистов дуче в оправдание своих действий произнес:

– Тот, кто проявляет нерешительность, проигрывает. Папа немедленно откликнулся на его слова из своей летней резиденции в замке Гандольфо:

– Тот, кто подвергает нападкам Папу, умрет!

Сарказм Итало Бальбо достиг своего апогея. Открывая дверь в кабинет Муссолини в его резиденции, он сыронизировал:

– Не слишком ли это помешает основателю империи, если я зайду к нему на пару слов.

Говоря с дуче об антисемитском декрете, Бальбо произнес слова, едва не вызвавшие у Муссолини апоплексический удар:

– Ты, кажется, готов лизать германские сапоги. Дрожа от ярости после подобных выпадов, дуче как-то проговорил:

– Я не гарантирую будущее этого человека.

Были и другие действия, из-за которых Муссолини оказался, как говорится, на ножах с бывшими товарищами. Через несколько недель после своего возвращения из Берлина он ввел так называемый романский шаг, являвшийся упрощенной версией немецкого гусиного шага, что вызвало недовольство в армии. Эмилио де Боно, ставший маршалом после абиссинской кампании, выразил свой протест от лица армии, заявив:

– Средний рост наших солдат – 160–165 сантиметров… И вы хотите устраивать парады карликов с одеревенелыми шеями.

В свое оправдание Муссолини заявил королю:

– Это – шаг, который никогда не сможет освоить человек, ведущий сидячий образ жизни, с пивным брюхом и слабоумный. Поэтому-то он нам и нравится.

Поощряемый секретарем партии Ачиллом Старасе, дуче старался довести фашистский режим до абсурдности. Вместо рукопожатия, было введено приветствие «Салют дуче», произносимое с рявканьем (по аналогии с «Хайль Гитлер»). На партийных слетах фашисты среднего возраста совершали вслед за Старасе прыжки в длину и высоту или сквозь горящее кольцо. Всем членам партии было запрещено пить чай, носить шелковые шляпы, посещать ночные клубы, а вместо автомашин рекомендовалось ездить на велосипедах. Муссолини стремился превратить практичных, живых и непоседливых итальянцев в нацию автоматов с мрачными лицами.

Многими ветеранами марша на Рим мероприятия Муссолини не одобрялись. За отдельными деревьями он не замечал леса. На парадах, в которых участвовало более ста человек, войска должны были проходить шеренгами по шесть человек, а перед каждой тысячью шел оркестр, исполнявший другую мелодию. Дуче часами мог наблюдать за тамбурмажорами, определяя, кто из них выдавал более звонкую барабанную дробь.

– Для управления итальянцами нужны две вещи, – говаривал он своему слуге Квинто Наварре, – полиция и музыка на площадях.

Наварра, который служил четырем министрам, не мог вспомнить ни одного премьера, лично выбиравшего оркестровую музыку или определявшего день, когда дорожная полиция должна надевать белую форму.

Шофер дуче Эрколе Боратто отмечал: если раньше Муссолини, бросив взгляд на какую-либо новостройку, предоставлял ее оценку экспертам, то теперь, сидя в машине и положив на колени блокнот, что-то быстро записывал для последующего внушения министру общественных работ, а то в дождь высовывался из автомобиля для поощрения дорожных рабочих. В машине же у него часто возникали различные идеи, которые он к следующему утру забывал. Однажды он позвонил маркшейдеру и сказал к удивлению того:

– Тибр в городе делает слишком много поворотов, подготовьте план спрямления его русла.

Даже его жена не могла более воздействовать на него. В течение шести лет она занималась реставрацией сорокакомнатного особняка Рокка-делле-Каминате, подаренного дуче жителями Форли. Работы то шли, то останавливались в зависимости от ее бюджета, но она не теряла надежды, что Бенито станет там жить после выхода в отставку.

Но Муссолини и не собирался оставлять свое кресло. Будучи человеком чувствующим постоянно какую-то угрозу, он позволял себе немного расслабиться, когда жизненные неурядицы исчезали из его поля зрения, и он начинал считать себя всемогущим, как Гитлер.

– Итальянцы могут обойтись без Ватикана, – пришла ему как-то в голову странная идея. – Достаточно одного лишь моего знака, чтобы разжечь антиклерикализм в народе…

Постригшись подобно Цезарю, он считал себя стоящим выше Папы, заявляя:

– Если люди сейчас ходят в церковь, то лишь потому, что знают: дуче требует этого.

Дважды в неделю, по понедельникам и четвергам, надев котелок, черную куртку и брюки в полоску, он собирался к королю, выезжая из своей частной резиденции, подготовив декреты на подпись монарху. Это продолжалось шестнадцать лет и вошло уже в обычай.

Комфортно расположившись на диване рядом с королем, он как-то сообщил тому по секрету:

– В Италии насчитывается порядка двадцати тысяч бесхарактерных людей, находящихся под исключительным влиянием евреев.

Король никогда не отмалчивался, будучи в чем-либо с ним несогласным, вот и на этот раз сказал как отрезал:

– Да, дуче, и я – один из них.

Дуче не обращал по-прежнему внимания на признаки подвигавшейся беды. Другие же были более прозорливыми. Одним из них являлся Джалеаццо Чиано, проводивший свое время в увеселениях. Однажды летом он устроил гала-вечеринку в Церколо-дель-Маре в Легхорне. Среди сосен в парке к небу поднимались фейерверки в цветах национального флага – красные, белые и зеленые.

Все присутствовавшие считали, что он находился в великолепной форме. Его пародии на Гитлера, Риббентропа и даже на Старасе вызывали взрывы смеха. Никто не мог отрицать, что Джалеаццо преуспевал. Его жилище, выстроенное для него отцом, в новом фешенебельном районе Рима – Париоли, а также имение в глубине страны – в Понте-а-Мориано – были тому свидетельством. К тому же он пользовался всеми благами, предоставляемыми ему режимом. Так кто же будет думать, что Муссолини станет относиться к его излишествам слишком серьезно?

Внезапно смех затих. Стоя в дальнем конце террасы, Чиано прислонился спиной к стене и неожиданно вскрикнул, затем распорядился:

– Пошли в помещение. Я не могу прикоснуться к стене без чувства озноба.

Лицо его побледнело. Среди гостей послышалось глухое бормотание.

Как бы в шутку он продолжил:

– Всякий раз, когда я подхожу к стене, у меня возникает ощущение, будто бы экзекуционный взвод берет меня на мушку.

На террасе послышался громогласный хохот, заглушая взрывы петард. Все посчитали сказанное Джалеаццо за лучшую шутку года.

В 8.30 вечера 29 сентября двойная стеклянная дверь салона на первом этаже резиденции фюрера на Кенигсплац резко открылась. В этот исторический день осени 1938 года делегаты Мюнхенской конференции собрались на ужин. Среди своих коллег-журналистов находился и Асверо Гравелли, представлявший римскую «Иль Маттино».

Более шести часов Гравелли вместе с другими наблюдал сквозь звуконепроницаемые двери пантомиму решения вопроса судьбы Европы. Им было видно, как переводчик германского министра иностранных дел Пауль Шмидт настойчиво требовал, чтобы его не прерывали, подобно школьному учителю, призывавшему свой класс к порядку. Им был виден и Гитлер, сидевший нога на ногу, скрестив руки и поглядывавший на ручные часы, как судья во время баскетбольного матча. Британский премьер-министр Невилл Чемберлен, забыв о своей «упрямости и выносливости», постоянно зевал. Французский премьер Эдуард Даладье также казался удрученным и часто выходил в соседнюю комнату, чтобы сделать затяжку своих любимых сигарет «Перно».

Только Бенито Муссолини, вошедший в зал заседаний держа руки в карманах, сидел скучая и мало прислушиваясь к спорам, как бы зная заранее о том решении, которое будет принято.

Когда Муссолини появился в дверях, Гравелли, давно состоявший в политическом совете фашистской партии, поспешил ему навстречу. Помогая ему надеть плащ, он нетерпеливо спросил:

– Чем все закончилось, дуче?

С оттенком великодушия человека, оказавшего услугу потомкам, Муссолини ответил:

– Не так уж и плохо. Уверен, что мне удалось спасти Европу.

Шофер дуче по прибытии на главный железнодорожный вокзал Мюнхена утром обратил внимание на то, что личная эсэсовская охрана фюрера была одета не в прежнюю черную форму, а в серо-зеленую. Знакомый унтер-офицер объяснил ему:

– Так это же военная форма одежды. Мы готовы к маршу, и никакая конференция нас не остановит!

Когда Муссолини с Чиано и другими сопровождавшими лицами выехал в шесть часов вечера 28 сентября с Центрального вокзала Рима в сторону пограничного Куфштайна, над городом висела тишина. Казалось, ничто уже не остановит вооруженное столкновение в Европе. В качестве предлога для занятия и ликвидации Чехословацкой Республики, созданной после Первой мировой войны по мирному договору, Адольф Гитлер инициировал восстание трех с четвертью миллионов су-детских немцев, оказавшихся там в меньшинстве, которое было прекращено только в результате объявления в стране чрезвычайного положения.

В результате присоединения Австрии немецкие войска могли теперь окружить Чехословакию с трех сторон. Гитлер заявил о намерении «стереть с карты мира Чехословакию». 14 сентября по настоянию Даладье, имевшего обязательство оказать Чехословакии военную помощь в случае нападения на нее, Чемберлен вылетел в Берхтесгаден, горную резиденцию Гитлера в Оберзальцбурге, чтобы попытаться найти мирное решение проблемы.

Уже тогда Чиано отмечал, что дуче предвидел развитие событий, заявив:

– Войны не будет, но престиж Англии будет подорван.

В тот самый вечер, когда Чемберлен сидел с Гитлером в Берхтесгадене, Муссолини передал в Милан по телефону издателю газеты «Иль Пополо» редакционную статью. Хотя Чехословакия его, фактически, не интересовала, Муссолини понимал, что война Италии не нужна, зная об истощении ее ресурсов после военных действий в Абиссинии и участия в гражданской войне в Испании. Он видел возможности, благодаря которым Гитлер мог получить то, что желал, и без войны.

В «Открытом письме лорду Ранчимену», советнику Чемберлена по судетскому вопросу, дуче показывал фюреру шаги для достижения «наиболее простой модификации карты Европы» – в частности, путем проведения плебисцита по вопросу разделения Чехословакии на зоны.

«Вы можете предложить проведение плебисцита, – писал Муссолини лорду, – и не только по Судетам, то есть по немецкому вопросу, но и по проблемам, затрагивающим интересы других наций, проживающих в Чехословакии. Разве она откажется от этого? Тем самым вы дадите им понять, что Англия примеряет семь раз, прежде чем отрезать, а значит, и вступить в войну для сохранения «сосисочного государства». Если мир будет знать, что Лондон не сделает резких движений, никто другой также не сделает этого. Игра, как говорится, не стоит свеч…»

Далее он поддержал ключевую позицию Германии.

«Если Гитлер аннексирует территорию с тремя с половиною миллионами чехов, то Европа по праву выступит и будет действовать против этого. Фюрер же обеспокоен судьбой трех с половиной миллионов немцев, и только их…»

Как показали события, Муссолини оказался прав. За показным противодействием Британии и Франции скрывалось их желание избежать войны любыми средствами. Уже в Берхтесгадене Чемберлен согласился в принципе на отделение от Чехословакии Судетской области. То, что произошло затем в Мюнхене, лишь подтвердило предсказание Муссолини.

Многие делегаты конференции никогда раньше не видели обоих диктаторов вместе, но все обратили внимание на то, что Гитлер, казалось, был целиком в руках Муссолини. Даже в моменты наиболее острых разногласий, вызванных выступлениями французского посла в Германии Андре-Франсуа Понсе, мнение Муссолини играло для Гитлера решающую роль. Он почти не отрывал своего взгляда от лица дуче, и, когда тот отрицательно или согласно кивал, фюрер поступал именно таким образом.

Хотя мало кто разбирался в деталях их отношений, Муссолини еще раз показал, кто из них был учителем, а кто учеником.

Статья дуче, опубликованная в «Иль Пополо» 15 сентября, привела Гитлера в неприятно растерянное состояние. Он намеревался осуществить марш своих войск на Прагу, но рассуждения дуче о пронацистском плебисците прозвучали для него диссонансом. Поэтому 27 сентября Гитлер был в нерешительности.

Франция проводила мобилизацию, и через шесть дней на границе Германии будут стоять шестьдесят пять дивизий против десятка немецких. 28 сентября британский флот будет также отмобилизован. Румыния и Югославия – как сообщали итальянские послы в Бухаресте и Белграде – предупредили Венгрию, что выступят против нее, если она вторгнется в Чехословакию.

То, что произошло дальше, было смесью фарса и трагедии. В 10.30 вечера того же дня Гитлер, понимая, что его обошли более искусным маневрированием, срочно позвонил Чемберлену в Лондон, предлагая встретиться для завершающего разговора. Когда британский премьер выразил согласие на встречу, ситуация складывалась так, что Муссолини мог потерять свой контроль над ней.

– Этот старый дурак Чемберлен может все испортить, – сказал он Чиано. – Да и Гитлер намерен совершить головотяпство. Они думают, что обойдутся без меня!

Хотя Муссолини и не собирался ни обмануть Гитлера, ни бороться за Чехословакию, он не хотел терять липа в глазах мировой общественности. К тому же он намеревался показать Гитлеру, что Третий рейх должен обязательно консультироваться о своих шагах с партнером по «оси».

В полдень 28 сентября – за два часа до объявления Гитлером ультиматума чехам – итальянский посол Бернардо Аттолико ворвался в имперскую канцелярию. Получив указание дуче, он даже взял такси, чтобы не терять времени. Увидев выходящего из своего кабинета в сопровождении переводчика Пауля Шмидта фюрера, Аттолико бесцеремонно воскликнул:

– У меня для вас срочное сообщение от дуче, фюрер.

Шмидт тут же перевел текст: британское правительство через своего посла в Риме, лорда Перча, передало о своем согласии принять посредничество Муссолини по судетскому вопросу. Дуче полагает благоразумным встретиться с англичанами, но просит Гитлера воздержаться от мобилизации. После секундного раздумья Гитлер ответил:

– Передайте дуче, что я согласен.

Муссолини принял все меры для восстановления своего доминирующего положения. Четыре раза за три послеполуденных часа в тот критический день Аттолико навещал Гитлера с новыми предложениями дуче, в результате которых 29 сентября в 12.45 состоялась конференция четырех держав в мюнхенской резиденции фюрера.

Вплоть до начала конференции Муссолини набирал дипломатические очки. В пограничном городке Куфштайне, где его встретил прибывший на своем поезде Гитлер, он даже ни разу не улыбнулся, «держась подобно Будде», как потом отметил Филиппе Анфузо, один из помощников Чиано. На приветствие Гитлера: «Я закончил строительство линии Зигфрида, дуче» – он даже не ответил. Договоренности, которых они в конце концов достигли, основывались на меморандуме трех – Германа Геринга, барона Константина фон Нойрата и государственного секретаря Эрнста фон Вайцзеккера, – и это было то решение, о котором было сказано еще две недели тому назад в его статье в «Иль Пополо».

В послеобеденное время, в перерыве между заседаниями, когда официальные советники, секретари и помощники вышли из конференц-зала, окружив своих премьеров, Муссолини разыграл еще одну козырную карту. Хорошо разбираясь в проблемах Германии, Франции и Англии, он переходил от делегата к делегату, разъясняя тот или иной вопрос и давая свои рекомендации в роли главного посредника.

Вопиющим недостатком конференции было то, что на ней отсутствовал Эдуард Бенеш, президент Чехословакии, которого Гитлер отказался принять. По подписанному соглашению к Германии отходила чешская территория в 11 000 квадратных миль с семьюдесятью процентами тяжелой индустрии, восемьюдесятью шестью процентами химической промышленности и всеми фортификационными сооружениями, но ни один чешский представитель даже не смог высказаться по этим вопросам [2]2
  «Миротворцы» этим соглашением лишь потворствовали агрессивным устремлениям Гитлера. (Примеч. перев.)


[Закрыть].

За ужином, когда конференция еще не была закончена, в частных апартаментах Гитлера Муссолини ел и пил необычно много, чуть ли не соревнуясь с Герингом. С довольным смехом он раскрыл секрет находящемуся в дурном настроении Гитлеру: если бы Англии удалось ввести санкции против него в период войны с Абиссинией, то без нефти кампания продлилась бы не более недели.

После часа ночи 30 сентября, когда четыре державы подписали Мюнхенское соглашение, Муссолини был абсолютно уверен, что именно он «спас Европу» и воспрепятствовал вторжению немцев в Чехословакию. Дикие крики толп народа, запрудивших улицы города даже в два часа ночи, возбудили дуче настолько, что он по ошибке сел в автомашину Чемберлена. «Спасителя мира» приехал приветствовать во Флоренцию сам король. Дуче был удивлен тем, насколько восторженно встретил итальянский народ известие о мире: крестьяне вставали на колени при виде его приближавшегося поезда. По пути от Центральной железнодорожной станции до дворца Венеция он ехал молча, стиснув зубы.

В 6.30 вечера 1 октября он выступил с балкона дворца Венеция перед собравшейся толпой народа (у многих на глазах были слезы), на этот раз, однако, без иллюзий:

– Я принес вам мир. Но тот ли это мир, который вам нужен?

Наступал рассвет. В верхних покоях Сан-Доминго, сердца Ватикана, слабый голубоватый свет лампад освещал фрески Рафаэля. Была пятница 10 февраля 1939 года. Но Папа Пий XI рассвета уже не увидел. За час до своего обычного подъема, в 5.20 утра, он умер.

На следующий день была десятая годовщина подписания Латеранского договора. Семь лет он провел в переговорах, надеясь на окончательное решение римского вопроса и целого ряда других проблем. Восьмидесятидвухлетний Ачилл Ратти, избравший имя Пий как символ мира, вел с фашистами долголетнюю борьбу за этот самый мир. Хотя он и перенес три инфаркта, последний в ноябре прошлого года, Папа отказался уйти на покой. Сидя в кресле, первосвященник святой римской Церкви, викарий Христа на земле, поучал кардиналов:

– Папа должен быть Папой, а не лежать в постели.

Перед самой смертью врач, находившийся у его ложа, услышал, как Папа тихо произнес со вздохом:

– Сколько еще осталось нерешенных дел.

Опочивальню усопшего наполнили псалмы и заупокойная служба. Кардинал Ойгенио Пачелли, шестидесятидвухлетний государственный секретарь Ватикана, опустился на колени на подушечку фиолетового цвета в стороне от остальных. Через двадцать дней конклав кардиналов сделал свой выбор, и через площадь Святого Петра двенадцать громкоговорителей разнесли весть о том, что Пачелли стал Папой Пием XII.

Но это было уже позже, а в то утро Пачелли, подойдя к Пию с двумя ассистирующими кардиналами, ударил его легонько три раза по лбу серебряным молоточком.

Так было положено по старинному ритуалу, и Пачелли вопросил:

– Ратти, живы ли вы или мертвы?

Поскольку ответа не последовало, Пачелли провозгласил:

– Папа воистину мертв.

Тогда-то все присутствовавшие в помещении упали на колени.

Самый большой колокол собора Святого Петра разнес звон по всему городу. В Трастевере, рабочей части Рима, расположенной южнее Ватикана, женщины, услышав звон, встали на колени перед зажженными свечами. В узких улочках по ту сторону Тибра железные жалюзи магазинов были опущены, а среди прохожих послышались крики скорби…

Резкий звонок телефона раздался в тишине виллы Торлония. Бенито Муссолини уже встал и находился в библиотеке. Нехотя он взял трубку. Удивленный Бруно, уткнувшийся в книгу, недоумевал, кто бы это мог быть в такую рань.

Выслушав сообщение, Муссолини улыбнулся и произнес хриплым голосом:

– Наконец-то его нет. Этот упрямый старик мертв.

Джалеаццо Чиано снял трубку телефона, стоявшего около его кровати. Судя по голосу, Муссолини, звонивший из Рима, был не в духе.

– Действуй без промедления. Надо добиться военного соглашения. Что произойдет, не важно.

Чиано беспокоило сумасбродное поведение дуче. На ночном столике номера лучшей гостиницы Милана, где остановился Чиано, часы показывали полночь. Время самое неподходящее для принятия решения, которое может перевернуть Европу.

Джалеаццо, облачившись в свою любимую шелковую пижаму, только что собирался ложиться спать, с удовольствием вспоминая банкет в гостинице «Континенталь», данный в честь Иоахима фон Риббентропа.

Серые глаза его немецкого коллеги были «доброжелательно-холодными», да и весь вечер прошел спокойно. Консоме, форель с озера Комо, жаркое с чесноком, клубника, вежливый обмен мнениями, щелканье каблуками, звон бокалов с шампанским, тосты. Но от разговора о военном союзе Чиано был далек, зная, что волновало Муссолини.

За шестнадцать дней до этого, 20 апреля, дуче вместе с Чиано выслушали сообщение посла в Германии Бернардо Аттолико о «надвигающейся угрозе» выступления немцев против Польши. На встречу с Риббентропом в Милан Чиано ехал, имея распоряжение Муссолини дать понять союзникам, что Италия будет готова к войне не ранее чем через три года. Риббентроп успокоил его, сказав, что Гитлер ничего не планирует по крайней мере пять лет.

И вот во взглядах Муссолини происходит резкая перемена – требование добиться военного союза с немцами.

Уставившись в потолок, Чиано пытался разгадать загадку. Разве дуче столь быстро забыл собственное унижение 15 марта, когда Гитлер вопреки решениям в Мюнхене вторгся на территорию Чехословакии? Муссолини тогда запретил публиковать эти новости в прессе.

– Итальянцы будут надо мной смеяться, – с горечью констатировал он в тот день. – Всякий раз, когда Гитлер оккупирует какую-либо страну, он просто сообщает мне об этом.

Чиано знал горькую истину, о которой никто не помышлял и думать: Гитлер и не собирался ставить дуче в известность о своем «тотальном решении вопроса» с Чехословакией. Итальянский генеральный консул Джузеппе Ренцетти случайно узнал об этом за ужином у Геринга и настоял, чтобы о намеченных действиях было сообщено Муссолини.

– Даже камни станут против союза с немцами, – вынужден он был признаться.

Именно Чиано предложил ему выход из положения, чтобы сохранить свое лицо в глазах народа: неспровоцированное вторжение в горное королевство Албанию. За несколько часов в Страстную пятницу 1939 года четыре итальянские колонны оккупировали эту небольшую территорию почти без единого выстрела, что обеспечило Италии свободу коммуникаций в Адриатике на случай войны. Вначале, правда, Муссолини колебался, зная, что король будет против таких действий.

– К чему захватывать еще четыре скалы? – недовольно произнес король. Затем добавил: – Между прочим, я слышал, что в определенных кругах Германии вас называют «гауляйтером Италии».

– Если бы Гитлеру пришлось иметь дело с бесхарактерным королем, он никогда бы не смог присоединить Австрию и Чехословакию, – отрезал Муссолини, имея в виду Албанию.

– Вообще-то будет достаточно одного манифеста, – заявил он позже, кипя от ярости, – чтобы ликвидировать у нас монархию.

Как обычно, циничный молодой министр иностранных дел посчитал, что правильно истолковал инструкции шефа. Отправляясь на встречу с Риббентропом, он небрежно сказал журналистам:

– Мы не намерены класть свои животы за Польшу.

Надо же было случиться такому, что буквально через девять часов дуче велел ему провести пресс-конференцию и объявить о предстоящем военном союзе с Германией.

Идея о военном пакте не была новой, но даже Чиано, который старался сблизить обоих диктаторов, не был к этому полностью готов. Германия находилась непосредственно в самом сердце Европы, и эту реальность Италия не могла игнорировать, однако далее политического сотрудничества Чиано не пошел бы. Во время турне Гитлера по Италии он старался изо всех своих сил повлиять на тактику Муссолини.

Итальянский посол Аттолико, убежденный пацифист, ненавидевший Гитлера, предложил, однако, установить такой союз, полагая, что договор неминуемо улучшил бы положение Германии. Начальник управления внешних связей граф Леонардо Витетти, возражая против этого, аргументировал:

– Такой договор будет явной предпосылкой установления между нами моральной связи, чего мы не желаем.

Но Муссолини не видел этой опасности, заявляя:

– Сейчас Германия не может принимать решений, противоречащих нашим интересам.

У него снова сработал старый вирус собственного достоинства.

В палате общин, оценивая итальянское вторжение в Албанию, Уинстон Черчилль сказал:

– Я еще не убежден, приняла ли решение Италия, и в частности итальянская нация, на чьей стороне ей выступить в ожесточенной борьбе Великобритании с Францией.

Важнейшим фактором для дуче было поэтому заставить уверовать мир, что он и Италия – одно целое.

Чиано не знал, что побудило дуче пойти на этот шаг. Не знал он этого и на следующий день, когда поставил перед Риббентропом вопрос о военном союзе, и даже 22 мая при подписании в Берлине «стального пакта».

Лишь через три месяца, сидя с Риббентропом на залитой солнцем террасе виллы в Автрийских Альпах, он осознал значение тогдашнего ночного звонка, ввергшего Италию в погибель. Риббентроп тогда сказал ему:

– Мы хотим войны!

– Он не только идиот, – взорвался Чиано, – но и упрямый невежда. Он не смог даже ничего возразить на те доводы, которые я привел ему в соответствии с вашими инструкциями.

Чиано, ставший после недавней смерти своего отца графом, понимал, как никогда ранее, неизбежность катастрофы. Окружавшая его действительность лишь усиливала его раздражение. В этот жаркий августовский полдень он находился на римском аэродроме Литторио, где воздух дрожал от рева авиационых моторов. Стоя в телефонной будке и вдыхая запах лака, он едва держал телефонную трубку в руке, распухшей от резкого удара по столу во время заседания с Риббентропом и Адольфом Гитлером, когда пытался убедить их, что Италия не готова к войне.

Дуче постигал сказанное им очень медленно.

– Но, – наконец, сказал он, – в коммюнике германского информационного агентства говорится о стопроцентной согласованности по всем пунктам.

– Это ложь, – воскликнул Чиано, – ложь! Чиано знал, что этот их разговор, как и любой другой при фашистском режиме, записывался специалистам! министерства внутренних дел. В разговоре по обычно! линии он должен был выражаться осторожно, давая Муссолини, находившемуся в Риччионе, только те детали своей встречи, которые тому надо было знать срочно. Он хотел дать понять диктатору, что его двухдневные переговоры с немцами были по всем аспектам безуспешными и что его подозрения о двойной игре Гитлера подтвердились.

– И что ты обо всем этом думаешь? – недоуменно спросил Муссолини. – А как насчет истории, о которой говорит пресса?

Чиано в ответ горько рассмеялся. Ни одно агентство мира, не говоря уже о гитлеровском информационном агентстве, не осмелится освещать ее подоплеку. Уже в замке Фушль, летней резиденции Риббентропа в двадцати пяти километрах от Зальцбурга, на предобеденном совещании стало ясно, что настала очередь Польши, которую Германия намеревалась поглотить, использовав в качестве предлога для вторжения 400 000 немцев, проживавших в свободном городе Данциге.

Когда был сделан перерыв на обед, Чиано мрачно пошутил:

– Ну вот мы и подошли к вопросу о драке. Чиано снова и снова вспоминал третью статью

«стального пакта», который он подписал в имперской канцелярии: «Если одна из договаривающихся сторон будет втянута в конфликт с какой-либо державой, то другая должна немедленно выступить на ее стороне в качестве союзника, поддерживая всей своей военной мощью»…