Текст книги "Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини"

Автор книги: Ричард Колье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 5
«Я буду поддерживать его и в дождь, и в солнечную погоду»

Май 1936 года – июнь 1940 года

В этот теплый осенний день тридцатичетырехлетний дипломат, начальник протокольного отдела Альбрехт фон Кессель, стоя около трибуны на площади Кенигсплац в Мюнхене, не сводил глаз с Бенито Муссолини. На трибуне стояли нацистские боссы в коричневой, шитой золотом форме – фюрер Адольф Гитлер, заместитель фюрера Рудольф Гесс, министр труда Роберт Лей, министр пропаганды Йозеф Геббельс.

Пока фон Кессель был доволен развитием событий. В 3 часа пополудни 25 сентября 1937 года дуче нанес первый свой визит в Германию. С первой же минуты его прибытия все складывалось неважно, как Альбрехт и ожидал. Прокол шел за проколом, и их можно было сосчитать на пальцах. Церемониальный проезд от главного вокзала до пятикомнатных апартаментов Гитлера на площади Принца-регента прошел очень бледно. Ни одна душа не приветствовала человека, осмелившегося три года тому назад выдвинуть свои войска к австрийской границе. Часовая беседа двух диктаторов также была неуспешной. Дружба с Японией, пренебрежительное отношение к Великобритании и Франции были главными темами разговоров. Угрюмое молчание на улицах подействовало на Муссолини раздражающе. Как и в Венеции, он язвил, отбросив всякую учтивость.

На радость фон Кесселя и официальный обед прошел в том же духе. Будучи не в духе, Муссолини произнес всего несколько фраз. Гитлер, вместо овощей, грыз собственные ногти, нервно соединяя и разъединяя время от времени кисти рук. Не только фон Кессель, но и другие официальные лица в министерстве иностранных дел, включая самого министра, считали перспективу итало-германского союза после столетий неприязни и взаимного недоверия губительной для Германии. В ноябре 1936 года Муссолини, обозленный временными санкциями Лиги Наций в отношении Италии и ее неспособностью остановить Гитлера, впервые сказал о взаимоотношениях, «близких к оси», между Римом и Берлином. Фон Кессель надеялся, что эта «ось» останется фикцией.

И все же, как фон Кессель потом вспоминал, он оказался «свидетелем трагедии – рождения «оси». По площади шеренга за шеренгой прошли две тысячи штурмовиков в коричневых рубашках и эсэсовцев – в черных, печатая шаг и горланя песню «Германия превыше всего».

«Белокурые бестии выглядели как молодые бычки, от вида которых лицо Муссолини просияло», – добавил затем фон Кессель.

Дуче, сам большой мастер блефа, отреагировал на этот марш, как и рассчитывал Гитлер. Будучи всю свою жизнь довольно слабым человеком, поклонявшимся силе, он увидел в Гитлере лицо, персонифицирующее мускулы и мощь, личность, которая может заставить трепетать весь мир, как об этом когда-то мечтал одиннадцатилетний Бенито Муссолини.

Со времени той апокалипсической ночи на балконе дворца Венеция Муссолини был внутренне подготовлен к такому развитию событий. Речи его день ото дня становились все воинственнее. А во время своей очередной поездки в Болонью он заявил:

– Оливковая роща мира проросла в лесу из восьми миллионов штыков.

Диктатор декретировал военную подготовку итальянских мальчишек начиная с шести лет и нелюбезно воспринял отказ пацифистски настроенного австрийского канцлера Курта фон Шушинга присутствовать на его военных маневрах. В интервью Джону Уайтекеру, представлявшему «Нью-Йорк геральд трибюн», Муссолини истолковал это следующим образом:

– В ближайшее время я предложу Гитлеру… сделать Австрию частью Германии. В 1934 году я мог разгромить его армию… сейчас уже нет.

– Каким вы видите будущее Италии в 1940 году, когда никакое объединение мировых держав не сможет противостоять Германии? – спросил журналист.

– К тому времени, – воскликнул Муссолини, ударив кулаком по крышке стола, – Италия станет союзницей Германии.

Когда Гитлер пригласил его посетить официально Третий рейх, это подняло у Муссолини дух собственного достоинства.

– Мы должны выглядеть в большей степени пруссаками, чем они сами, – возбужденно произнес он и тут же предложил троим портным разработать дизайн новой формы специально для приемов – мундир с высоким воротом, украшенный золотыми пуговицами. Беспристрастные наблюдатели отмечали, что дуче в последнее время чуть ли не по пять раз на дню менял свои шляпы и одежду, украшая ее одиннадцатью орденскими лентами.

За все четыре дня его пребывания в Германии Муссолини демонстрировалась голая сила. В Мекленбурге он присутствовал на осенних маневрах с участием легких танков, имевших на вооружении только пулеметы, затем наблюдал за действиями «Люфтваффе» – вновь созданных военно-воздушных сил, использовавших в качестве бомбардировщиков транспортные самолеты «Юнкерc-52». В Свинемюнде он восхищался учебной атакой кораблей германского военно-морского флота, после чего побывал на сталелитейном заводе Круппа в Эссене.

Когда десятивагонный бронированный поезд Муссолини приближался к берлинской станции Шпандау-За-падная, откуда ни возьмись появился поезд Гитлера, шедший по параллельному пути. В течение пятнадцати минут поезда двигались бок о бок, но вдруг немцы сделали рывок, и их поезд пришел к намеченной платформе на несколько секунд раньше итальянского. Гитлер обменялся там с Муссолини крепким пожатием рук.

Будучи простаком в области статистики, дуче принимал на веру каждую публикацию нацистов. По заявлению Йозефа Геббельса, Германия на случай войны зарезервировала более шестидесяти миллионов банок консервированной говядины. Эксперт министерства иностранных дел граф Леонардо Витетти терпеливо растолковал ему, что, исходя из численности населения Германии, это составит всего по одной банке на каждого жителя.

Гитлер цинично решал все свои вопросы. Так, поставляя оружие Абиссинии, он в то же время поддерживал в своей прессе военные действия Муссолини. 3 марта 1936 года гитлеровские войска, нарушив Версальский договор, вступили в демилитаризованную Рейнскую область. Затем он стал поставлять ежегодно шесть миллионов тонн каменного угля на международный рынок в противовес девяти тысячам тонн британского угля. В глубине души Гитлер не доверял Италии, сказав как-то:

– В этом нереальном мире есть лишь одна реальная вещь – ненадежность Италии и Муссолини.

Его военный министр и главнокомандующий германскими вооруженными силами фельдмаршал Вернер фон Бломберг был даже более откровенным. Находясь в качестве гостя на летних маневрах итальянских войск в 1937 году, он наблюдал оборону дотов, что явилось, как ему объяснили, следствием сокращения численности обученного контингента. Когда немецкие журналисты стали у него допытываться, кто же будет победителем в будущей войне, Бломберг пробурчал:

– Не советовал бы ни одной стране иметь Италию в качестве союзника.

Иронией судьбы явилось то, что искренне ненавидевший Гитлера тридцатичетырехлетний Джалеаццо Чиано, по прозвищу Дучелино, ставший министром иностранных дел в кабинете Муссолини, внес основную лепту в создание «оси Германии и Италии».

– Мы все чувствуем себя униженными тем, что Италия вынуждена осуществлять сношение с внешним миром через такого мальчишку, – охарактеризовал тогдашнее положение дел Дино Гранди, и не без основания.

Даже строгие критики Муссолини знали, что непотизм был свойствен его натуре и что только любовь к дочери могла привести его к такому решению. Однако, хотя Чиано потребовалось всего шесть лет, чтобы подняться от вице-консула до министра, не прошло и шести дней после занятия им кабинета во дворце Чиги, как во внешней политике страны стала явно ощущаться фашистская тональность.

Если для сотрудников министерства война в Абиссинии являлась лишь временным эпизодом, то Чиано считал это рождением новой эры. На дипломатических встречах отныне преобладала жесткость и пренебрежение сложившимися условностями, подобно военным столкновениям. Играя на враждебности Муссолини к западным державам, он уговорил его принять участие вместе с Гитлером в поддержке националистов в гражданской войне в Испании. В Германии он лично подписал договоренность о посылке в Испанию семидесяти тысяч фашистов. Следуя примеру Гитлера, Муссолини уже через два месяца после посещения Германии порвал с Лигой Наций.

В большей степени, чем кто-либо другой, Чиано стал осуществлять итальянскую дипломатию по новым законам. Во дворце Чиги сотрудники быстро заметили, что документы, подготовленные более чем на одной странице, откладывались в сторону. Новый министр проводил большую часть рабочего времени дома, принимая ванну, примеряя новые галстуки или взвешиваясь на весах. Большинство из затей появлялись у Чиано в фешенебельном гольф-клубе «Аквазанта», куда он наведывался частенько. С семьей он бывал редко, хотя и любил своих детей – шестилетнего Фабрицио и четырехлетнюю Раймонду: с Эддой они уже давно договорились жить каждый своей жизнью. Жизнь Эдды заключалась в постоянной смене ухажеров, сухом мартини и ночных азартных играх в карты. Ее же супруг увлекался морскими купаниями в Остии в окружении молодых киноактрис, будущих звезд экрана.

– Вы не встретите иностранных дипломатов на моих вечеринках, – похвастался он одному из итальянских послов.

До Гитлера дошли слухи, что Чиано на дипломатических приемах бессовестно щипал немок, а своему генеральному консулу Джузеппе Ренцетти телеграфировал: «Обращай внимание на женщин». Все это, вместе взятое, да еще его напомаженные волосы дали основания фюреру назвать Чиано «омерзительным мальчишкой».

Во время сентябрьского вояжа Муссолини в Германию Чиано был его постоянной тенью, будучи само внимание, повторяя как попугай:

– Как скажете, дуче.

Громче всех он проклинал демократию. А в ночь на 28 сентября он стоял рядом с Муссолини на трибуне берлинской площади Майфельд, когда тот поставил печать на судьбе Италии, сказав тысячам немцев, собравшимся, несмотря на проливной дождь, послушать его:

– Если фашизм приобретает друга, то он идет с ним до самого конца.

В ответ он увидел тысячи рук, поднятых в римском салюте. Промокнув насквозь, но в приподнятом настроении он поспешил позвонить Кларетте Петаччи в Рим:

– Это был настоящий триумф, и мне хотелось, чтобы в этот момент ты находилась рядом со мной.

Как дуче, так и Чиано знали цену этого триумфа – насилие над Австрией. Об этом и многом другом они услышали от рейхсмаршала Германа Геринга, главнокомандующего военно-воздушными силами, который никогда не лез за словом в карман. В Каринхолле, огромном поместье Геринга, находившемся в восьмидесяти километрах от Берлина, Муссолини и сопровождавшие его лица терпеливо наблюдали, как тучный рейхсмаршал забавлялся с маленькими львятами, а затем демонстрировал им электрический массажер.

Потом, не говоря ни слова, он разложил на столе карту Европы. Увиденное шокировало даже обычно циничного Муссолини. 32 000 квадратных миль территории Австрии на ней были уже закрашены, как и Германия, кроваво-красным цветом. Подняв удивленно брови, дуче произнес:

– Это немного преждевременно, не так ли? Геринг посмотрел на него простодушно своими голубыми глазами, и лицо его расплылось в улыбке.

– Это точно, на карте представлено лишь то, что произойдет в ближайшем будущем, а я не столь богат, чтобы покупать каждый раз новые карты.

Колизей горел. Языки пламени поднимались к небу, отражаясь в темных водах Тибра. Раздавался тревожный звон колоколов более четырехсот церквей. С каждого из семи холмов наблюдателю представлялась картина, имевшая место восемнадцать веков назад, когда освещаемый пламенем пожарища на улицах Рима бесился император Нерон.

В этот момент, а было 8 часов вечера 3 мая 1938 года, истинный виновник происходящего сидел на заднем сиденье своей черной «лянчи», ухмыляясь, как театральный режиссер после прошедшей с триумфом новой постановки. Перед машиной Бенито Муссолини цокал копытами экипаж, запряженный шестеркой лошадей, в котором восседал король Виктор-Эммануил со своим почетным гостем Адольфом Гитлером, сопровождаемый эскортом кирасир в шлемах с перьями, направляясь во дворец Квиринале. За Муссолини растянулся кортеж автомашин фашистских сановников и лиц, сопровождавших Гитлера.

Дуче был горд маленьким чудом. Еще в ноябре он стал – как прирожденный импресарио – планировать ответный визит Гитлера. И за эти месяцы между двумя столицами произошел обмен более чем сотней телеграмм протокольного характера. Сегодняшний вечер в истинно вагнеровском духе произвел-таки впечатление на Гитлера.

«Пожар» Колизея имитировался горевшей магнезией и мощной подсветкой. На это была истрачена только часть из миллиона фунтов стерлингов, выделенных на это мероприятие. Был обновлен фасад железнодорожной станции Остиенсе, приведена в порядок площадь, названная «площадью Адольфа Гитлера», проложено двести километров электрического кабеля для освещения фонтанов Бернини. Вдоль всего шестикилометрового пути до дворца Квиринале от железнодорожной станции сто тысяч солдат образовали сплошной коридор по улицам, со стен домов которых свисали свастика и золотые пучки прутьев ликтора. Кругом виднелись надписи: «Да здравствует фюрер!»

Полиция обеих стран также была задействована. Перед поездкой Гитлера в Рим туда было послано пятьсот агентов службы безопасности под видом туристов, которые прогуливались по улицам по трое. Итальянская ОВРА привлекла шесть тысяч граждан, лояльность которых была безупречна, для предотвращения возможных беспорядков. В качестве наставления один из этих активистов придумал условный знак:

– Если кто увидит немцев, сделайте вид, что поправляете брюки.

Во дворце Квиринале, где остановился Гитлер, нацистские официальные лица, на которых большое впечатление произвели студенты, совершавшие построения в форме свастики, осыпали дуче комплиментами.

В тот же вечер Муссолини выкроил время, чтобы позвонить в Милан издателю «Иль Пополо» Джиорджио Пини, и выпалил:

– Пини, знаешь ли ты, о чем меня только что спросил Геббельс? Он поинтересовался, что это за люди – молодые офицеры, обеспечивавшие порядок по маршруту их следования. И даже не поверил, что это были молодые приверженцы нашей партии, назвав все действо «отличным спектаклем».

Этой ночью, да и всю последовавшую неделю дуче был слишком ослеплен, чтобы заметить подводные течения ненависти, которые через пять лет сметут его и его режим. Для него было важно, чтобы Гитлер, назвавший его «последним римлянином», оставался у него в долгу.

За семь недель до этого, 13 марта, во дворец Венеция поступила дипломатическая депеша из гостиницы «Вайнцингер» в Линце, родном городе фюрера: «Муссолини, этого я никогда не забуду. Гитлер».

А своему эмиссару, принцу Филиппу Гессенскому, который за два дня до этого встречался с Муссолини, Гитлер сказал взволнованно:

– Если Муссолини будет нужна помощь или он окажется в опасности, пусть знает, что я буду поддерживать его и в дождь, и в солнечную погоду – пусть даже против него поднимется весь мир…

Чтобы не навредить такому излиянию в преданности, Муссолини не стал предпринимать ничего против вторжения Гитлера в Австрию. Ни одна итальянская дивизия не была брошена по тревоге к Бреннерскому перевалу, а на телефонный звонок австрийского канцлера дуче не ответил.

Несмотря на это, Гитлер уже через час после прибытия в Рим кипел от негодования. Ему, кого Муссолини произвел в почетные капралы фашистской милиции, пришлось ехать в допотопной карете с человеком, называемым им язвительно «король – щипцы для орехов». («Лет через пятьдесят, – утешил его Муссолини, – при дворе, возможно, появится двигатель внутреннего сгорания».) В качестве гостя дуче фюрер должен был остановиться в «Гранд-отеле» вместе с Геббельсом и Гессом, а вот как гость короля – во дворце Квиринале.

– В этом грязном старом музее, – с недоброй усмешкой поведал он эсэсовскому шефу Генриху Гиммлеру, – чувствуешь себя как в катакомбах.

Что же касается короля, то этот мизантропический монарх с большим неудовольством заявил Муссолини, что не одобряет крепнущие связи между Италией и Германией.

– Эти немцы подобны священникам и женщинам, – проворчал он. – Дай им палец, и они оттяпают всю руку.

Король был недоволен и тем, что бывший ефрейтор, приглашенный на официальный банкет, настоял на том, чтобы его личный фотограф, Генрих Хофман, был в числе почетных гостей.

К его огорчению, Гитлер в течение всего, ужина много говорил. И в частности, заявил;

– Муссолини не только мой друг, он мой учитель и шеф. Он поселил мечты не только в моей душе, но и в душах миллионов немцев.

Этим самым он затронул больное место короля, так как за пять недель до того дуче протащил закон о введении должностей двух первых маршалов империи, ставя себя на один уровень с королем. Несколько дней король не подписывал этот декрет, но потом сдался, как обычно.

– В другое время, но не в период кризиса, я скорее отрекся бы от престола, чем согласился на маршальскую мишуру, – проговорил он.

Задетый за живое экстравагантной фразой Гитлера, он принялся за свое любимое кушанье – картофельные клецки с маслом, к которым большинство гостей даже не притронулись. Как только король отложил свою вилку в сторону, официанты, следуя этикету, тут же заменили у всех тарелки.

Подобное настроение владело и всей королевской семьей. Кронпринц Умберто был недоволен тем, что для размещения фюрера были выбраны именно его апартаменты, как наиболее подходящие для высокого гостя. Более того, немецкий церемониймейстер потребовал положить на кровать парчовое покрывало с немецким орлом, естественно за счет Умберто.

– Сожгите эту чертовщину, – приказал кронпринц сразу же после отъезда Гитлера. – Не хочу ее даже видеть.

Статная королева Елена, спускаясь по главной лестнице, была шокирована, увидев, как личная эсэсовская охрана Гитлера в черной форме, прятавшаяся за колоннами, хваталась за пистолеты при виде ее.

– Полиция в моем доме? – произнесла она с возмущением. – Проследите, чтобы они убрались отсюда немедленно!

Даже Геббельс королю не понравился. Стиснув зубы, проходя по тронному залу, он произнес критически:

– Разрешаю располагаться в этом здании, отделанном золотом и бархатом. Но только чтобы это был дуче, тот же парень еще не дорос до этого.

Во всех этих проявлениях были определенные опасные признаки, которые дуче, однако, не заметил.

Муссолини в это время занимала лишь одна мысль – как наилучшим образом осуществить программу шестидневного пребывания в Италии Гитлера, чтобы она во всем превзошла все то, что ему было показано в Германии. И вот во время маневров в Центочелле пятьдесят тысяч итальянских солдат произвели одновременный залп из своих винтовок… В Неаполе Гитлер, стоя вместе с королем на адмиральском мостике «Кавора», наблюдал за прохождением в девяти кильватерных колоннах девяноста черных подводных лодок, как вдруг за семьдесят пять секунд они исчезли из виду, уйдя под воду, а затем через пять минут вновь появились все в тех же построениях, с палубными орудиями в полной боевой готовности. С наступлением темноты на склонах высот вокруг Неаполя появилась световая надпись: «Да здравствует Гитлер!», стоившая дуче всего-навсего 85 000 фунтов стерлингов.

Венцом программы было подписание договора о союзе Италии с Германией.

– Союз с Муссолини нас вполне устраивает, – сказал Гитлер своему послу в Риме Хансу Георгу фон Маккензену. – Теперь у него свободные руки в Средиземноморье, а у нас – на северо-востоке.

Перед подписанием договора Гитлер трижды за шесть дней ставил вопрос об этом, но Муссолини все время уклонялся от прямого ответа. Новый гитлеровский министр иностранных дел сорокапятилетний Иоахим фон Риббентроп все эти дни обрабатывал Джалеаццо Чиано, который заметил с улыбкой:

– Оси дружбы делают договор о союзе излишним.

Недовольство Гитлера возрастало. Театральные действия итальянского флота в Неаполе не произвели на него того впечатления, на которое рассчитывал Муссолини: немецкие специалисты доложили фюреру, что три четверти итальянского флота устарели, а на подводных лодках из-за нехватки офицеров командование осуществляют унтер-офицеры.

Муссолини показал еще один спектакль. Неподалеку от аэродрома Фурбара был специально выстроен макетный картонный город, на который совершили налет итальянские бомбардировщики… Итальянские солдаты наступали, следуя за огневым валом артиллерии при переносе ею огня… Дуче старался продемонстрировать военную мощь, которой на самом деле не было.

Среди моря света и красок темным островом за Тибром оставалось папское государство. Раздраженный тем, что не получил гарантий безопасности Церкви в Австрии, Папа Пий XI покинул город, закрыл ватиканский музей, который Гитлер намеревался посетить, и не разрешил немцам нанести визит в Ватикан. Остановившись в своей летней резиденции в замке Гандольфо, Папа заявил публично:

– Воздухом в Риме стало невозможно дышать.

А в день Святого Креста, на следующий день после прибытия в Рим Гитлера, он провозгласил:

– Там, у них, происходят ужасные вещи… не укладывающиеся в воображении… и не ко времени поднятие креста, не являющегося Христовым…

Гитлер, подобно многим нежелательным гостям, скоро ощутил враждебное к себе отношение итальянского общества. По Риму поползли различные слухи, в частности история, рассказанная королем. В час ночи Гитлер поднял на ноги всех во дворце, громко вопя, что не ляжет в постель, пока на его глазах ее не опробует кто-либо из женщин. И действительно не успокоился, пока из ближайшей гостиницы не была вызвана горничная… После прослушивания оперы «Аида» в неапольском театре «Сан-Карло» у Гитлера не осталось времени на переодевание, и ему пришлось пройти перед почетным караулом в плохо на нем сидевшем сюртуке и шелковой шляпе, сползавшей ему на уши, тогда как король был в полной военной форме.

– Вы соображаете, что вы сделали, – набросился Гитлер на своего шефа протокола фон Бюлова-Шванте. – Вы вынудили меня проследовать по Неаполю подобно председателю французского муниципального совета.

Угрюмая апатичность толп народа раздражала фюрера. Во Флоренции, куда они направились в картинную галерею Уффици, Муссолини попытался приободрить толпу зевак. Когда же оттуда раздались крики: «Дуче, дуче», он обратился к окружавшим с укором, что, мол, надо приветствовать «его», то есть Гитлера, но потом махнул на все рукой.

Государственному секретарю, барону Эрнсту фон Вайцзеккеру, Гитлер признался со вздохом:

– Вы не представляете себе, как я счастлив, что мы возвращаемся наконец-то в Германию.

Бенито Муссолини прислушался, но все в доме еще спали. Набросив на плечи халат, он в трусах спустился по лестнице своей семейной виллы Риччионе и пошел к морю.

За ним было последовали охранники, но он махнул им рукой, чтобы они оставались.

Кларетта ждала его, как и всегда, у причала рыбачьих лодок. На ней были белый купальник и белая соломенная шляпка с голубой лентой, которые ему очень нравились.

Было раннее утро. Они прошлись немного по пляжу, разговаривая, затем Муссолини бросился в воду и поплыл, Кларетта последовала за ним.

В послеобеденное время, когда дуче выходил плавать «официально» и десятки женщин различного возраста и сословий плескались в море, чтобы только его увидеть, Кларетта находилась в пятнадцати километрах отсюда, в Римини. В гребной лодке с Мириам на веслах она выходила в море на расстояние тысячи метров от берега. Когда дуче, искупавшись, садился в моторный катер, то отправлялся в открытое море и спешил на рандеву. Встретившись, они разговаривали и плавали, пока солнце не начинало спускаться за горизонт.

Шел 1938 год. Однажды во время их утренней встречи Муссолини, сбросив халат, обратился к морю и поднимавшемуся солнцу:

– Я люблю эту девушку, я обожаю ее. Я не стыжусь этого, пусть знает море. Я обожаю ее – она моя юность, моя весна, самое лучшее, что есть в моей жизни… Клянусь в этом морем и солнцем…

Кларетта слушала полуиспуганно, полувосторженно.

Порой она стояла часами, попивая маленькими глотками минеральную воду, на пляже «Гранд-отеля» в Римини, где вся их семья проводила лето, ожидая его звонка. Иногда они совершали вечерние поездки на машине по пыльным романским дорогам, во время которых он вспоминал свое детство, а затем возвращались к восьми часам на семейный ужин: дуче – на виллу свою, Кларетта – в «Гранд-отель». Довольно часто день ее заканчивался семейными ссорами. Синьора Петаччи с подобострастием взирала на могущественного покровителя дочери, муж же ее, неразговорчивый и рассеянный человек, относился к этому неодобрительно.

Двадцатишестилетняя Кларетта испытывала любовь к мужчине в возрасте пятидесяти пяти лет – он даже запретил газетам печатать статьи, посвященные его дню рождения. Это чувство зародилось у нее еще во время ее первого визита во дворец Венеция, когда Муссолини, держа ее руки в своих, продекламировал один из сонетов Петрарки:

Блажен тот день, месяц, час и год, Когда мои глаза смотрят в ее…

С того момента жизнь их и встречи определялись временами года. Летом они встречались в рассветные часы и при закате солнца в Риччиони или же на берегу Тибра у замка Порциано, вблизи Рима, который был подарен ему королем. Они кушали бутерброды, как на пикниках, играли в медицинский мяч, прежде чем дуче просматривал газеты. Чтобы исключить сплетни среди полицейских агентов, на их встречах всегда присутствовала Мириам. Зимою они совершали лыжные прогулки в Терминилло – севернее Рима. Не менее десятка раз за сезон дуче падал, но продолжал кататься до семи часов кряду.

Обычно жизнь Кларетты протекала в четырех стенах трехкомнатных апартаментов на самом верхнем этаже дворца Венеция, куда можно было попасть только на лифте. Ежедневно с трех часов пополудни она находилась в зодиакальной комнате, названной так из-за голубого потолка с золотыми звездами, ожидая, пока Муссолини освободится и присоединится к ней. В жизни ей ничего более и не требовалось – только чтение поэзии вместе с ним, игра дуэтом на скрипках, прослушивание новых записей Шопена или выслушивание его грандиозных планов построения будущей Италии.

Она каждый день чем-нибудь напоминала ему о своем существовании. Это были то цветной деревянный орнамент, который стоял потом на его письменном столе в резиденции, то простенькое изображение сердца с надписью: «Это сердце – ваш дом», то ваза с цветами – розы, фиалки, ветки цветущего персика, – поставленная ею перед портретом матери. Дважды в день она писала ему письма на специальной бумаге, украшенной белым орлом и черной голубкой, с изречениями типа: «Я – это ты, а ты – это я» или «Я не могу жить с тобой, но и без тебя – тоже».

Случались и такие дни, когда «Бен», занятый государственными делами или временно уставший от ее общества, не навещал Кларетту. Тогда она читала, пила чай, приносимый симпатичным Квинто Наваррой, примеряла одно из пятнадцати шелковых платьев с бархатными воротничками, подаренных ей дуче, или экспериментировала с новыми духами. А то наводила порядок в комнатах, кое-что переставляла или заменяла по своему вкусу, слушала радио и граммофонные записи. Зная, что он не любил табак, воздерживалась от курения. В восемь часов вечера она спускалась вниз на лифте, садилась в свою машину и ехала домой.

Но и дома после 1936 года она чувствовала себя как в тюрьме. Вначале она проживала вместе с родителями, а с декабря 1938 года – в собственном десятикомнатном парадном доме – Камилуччии – на вершине холма Монте-Марко, из окон которого открывался вид на Рим. Такой дом ее мать хотела раньше иметь постоянно (с резными окнами и громадным холлом).

По утрам в своей спальне, расположенной на первом этаже, украшенной фотографией Муссолини в полный рост, играющего на скрипке, она ожидала его звонка по телефону. И он звонил довольно часто. Ее бледно-розового цвета телефонный аппарат имел столь длинный шнур, что она могла передвигаться из комнаты в комнату. Семейный адвокат как-то прокомментировал это так:

– Не пожелал бы и заклятому врагу жить такою жизнью.

Дуче вообще-то ее не баловал. Обеспечивая ее гардероб, он и не помышлял о дорогих подарках или финансовой поддержке. Кларетта знала, что он очень уважал Рашель, мать своих детей. Когда его семилетняя дочь Анна Мария заболела полиомиелитом, Муссолини даже обратился к Богу. За подаренную журналистами Анне Марии куклу он не смог их поблагодарить и прошептал сквозь слезы своему пресс-секретарю Дино Алфиери:

– Я не могу говорить. Скажите им что-нибудь. Дуче жил по двойному стандарту. Позже Мириам скажет:

– Он признавал за Клареттой право быть ревнивой, оставляя за собой свободу действий.

Муссолини порвал с Маргеритой Заффарти. Из старых его приятельниц, однако, оставалась блондинка Анджела Курти-Куччиати и еще несколько женщин, да к ним прибавились еще и новые – Корнелиа Танци, любящая посплетничать брюнетка, и Магда Фонтанье, экстравагантная французская журналистка.

– Он наставляет мне рога, – призналась Кларетта одной из своих подруг. – У него одновременно штук семь различных женщин.

Неожиданный инцидент, подобный тому, когда он заявил морю о любви к ней, убедил ее, что он, несмотря ни на что, нуждается в ней. Однажды один из его самых доверенных слуг Камилло Ридольфи, который был одновременно его учителем фехтования и наставником в верховой езде, устроил ему личную охоту в лесах замка Порциано. Кларетта вместе с Мириам присутствовала как раз на этой охоте: хотя дуче и стрелял дуплетом, в летящих птиц он не попадал.

– Ваше превосходительство, мы ведь пришли сюда, чтобы настрелять птиц, – упрекнул его Ридольфи.

В ответ Муссолини только пожал плечами, усмехаясь:

– Пусть оружейный мастер посмотрит эту штуковину. Кларетта знала: считая себя хорошим стрелком, он

никогда не признается, что мазал на охоте. Она предложила закончить охоту, но Муссолини продолжал стрелять. Тогда она неожиданным движением руки наклонила стволы ружья к земле. К ужасу дуче в этот момент самопроизвольно произошел выстрел и пуля проскочила в нескольких дюймах от ноги Кларетты.

Бросив ружье в сторону, Бенито обнял ее, нервно бормоча:

– Я мог убить тебя, малышка, я мог убить тебя… Он был так расстроен этим, что Кларетта, преодолев

собственный испуг, произнесла успокоительно:

– У меня толстая кожа. Да и судьбою мне уготована не такая смерть. – Улыбнувшись сквозь слезы, она добавила: – В конце концов, ты же знаешь, что я готова умереть за тебя.

Без лишних церемоний маршал Итало Бальбо, правитель Ливии, бывший интимный друг Муссолини, открыл дверь ресторана ударом ноги. Внутрь «Ристоранте Италиа», излюбленного места горожан, первым прошел его гость. Бальбо, сверкая голубыми глазами, дружески положил руку на плечо своего спутника на виду всего обслуживающего персонала.