Текст книги "Восток, Запад и секс. История опасных связей"

Автор книги: Ричард Бернстайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Итак, секс играл неоднозначную роль в той внебрачной разновидности моногамии, какой выступала куртуазная любовь. Тристан и Изольда сполна насладились своей страстью. По-видимому, они успели это сделать еще тогда, когда ехали на свадьбу Изольды, и повторили в лесу, после бегства со двора короля Марка, хотя это остается неясным из-за рассказа о мече, который лежал между ними всю ночь. С другой стороны, великий летописец средневековой любви Андрей Капеллан полагал, что чистая, духовная и вечная любовь рыцаря к даме, не являющейся его женой, должна оставаться неосуществленной. Рыцарский кодекс чести, писал он, позволяет “целовать и обнимать возлюбленную и скромно касаться ее обнаженного тела, избегая полного слияния, ибо сие не позволяется взыскующим чистой любви”, тогда как менее похвальная “смешанная любовь”, которая “длится лишь краткое время”, обретает свершение в “заключительном Венерином действе”.

Но если на Западе любовь воспринималась как сложное и противоречивое явление, то такой взгляд на нее коренным образом отличался от понимания любви на Востоке, где наибольшее значение придавалось как раз ее окончательному удовлетворению, и те, кто обладал необходимым богатством и властью, держали гарем, позволявший осуществлять это естественное стремление. Разумеется, Восток многолик. Существовал мусульманский Восток, где исповедовались близкие к западным взгляды на сексуальную мораль, а еще имелись индуистская, буддийская, конфуцианская, синтоистская и анимистическая ипостаси Востока и так далее. И восточные, и западные общества ищут способы сбросить оковы, которыми религия и общепринятая мораль сдерживают удовлетворение физического желания. Все они усматривают серьезное бедствие в необузданном физическом желании. Но едва ли можно обнаружить на Востоке обычные для Запада дискуссии о том, какова природа любви – физическая или духовная, нравственная или греховная – и в чем можно обрести блаженство – в соблюдении церковных ограничений или в их попрании. Мучительное раздвоение было свойственно только христианской культуре с ее верой в святость продолжения рода и первородный грех. Поэтому бунт против аскетизма на Западе порождал запретные любовные связи, антиклерикальное кощунство или прелюбодейное, зато строго регламентированное и одухотворенное преклонение перед идеальной женщиной. На Востоке бунт против подавления желаний привел к возникновению гаремов, где обитали женщины, отобранные исключительно для удовлетворения мужского желания – тем самым остальные женщины, в том числе чужие жены, оберегались от посягательств. Это была патриархальная система, осуществлявшая полный контроль над женской сексуальностью, неважно, шла речь о шлюхах или о девственницах, и польза от такой системы для женщин в высшей степени сомнительна. Однако восточный подход к управлению мужским физическим желанием в целом был гораздо реалистичнее, чем западный, и не пребывал в плену сентиментальных иллюзий по поводу биологических сил или мужской натуры. Разумеется, на Востоке никогда не смешивали секс с духовностью, потому что христианские понятия о любви и сексе с их требованиями пожизненной, освященной браком привязанности к единственной женщине никогда не получали там распространения. Не существовало там и рыцарского идеала, согласно которому любовь рыцаря к недосягаемой даме служит для него поводом выказать доблесть. Любовь и секс на Востоке являлись сугубо мужскими прерогативами, и мужчины предавались им без зазрения совести, не создавая вокруг них ни суеты, ни культа, как это делали христиане.

В этом смысле замечание Райкота точно: на Западе идеальная женщина являлась предметом добродетельного и духовного поклонения, и чем недосягаемее она была, тем идеальнее, на Востоке же идеальной женщиной представлялась изящная красавица, отобранная для гарема, и ее призвание заключалось не в сохранении чистоты и девственности, а в служении мужским желаниям и в продолжении рода.

Когда западные мужчины появились в Азии, они начали хозяйничать не только в правительственных зданиях, но и в спальнях. С точки зрения модной ныне политической морали это выглядит не слишком хорошо, так как демонстрирует несправедливость колониального режима, колоссальные привилегии мужчин по сравнению с женщинами, женское бесправие и мужское господство. Но давайте воздержимся от каких-либо оценок – во всяком случае пока. Давайте попытаемся увидеть в эротической истории Запада и Востока часть великого человеческого спектакля, в котором женщины, девушки и мальчики далеко не всегда играют роли пассивных, беспомощных созданий, против воли уносимых течением рекой собственного опыта. Это весьма плодотворная тема с двойным, а то и тройным дном, где есть место страсти и даже любви. А еще не следует обходить вниманием тему освобождения: освобождения от крайнего патриархального консерватизма на Востоке и от крайнего сексуального невежества, сопровождаемого угнетением, на Западе. Если оставить в стороне нравственность (по крайней мере на предварительном этапе) и сосредоточиться на том, что происходило в действительности, а не на наших чувствах по поводу происходившего, то можно отметить одну особенность этой истории: Азия прослыла на Западе краем обширных эротических возможностей задолго до того, как западные мужчины начали знакомство с ней в качестве солдат, чиновников и правителей.

В 70 году н. э., после взятия Иерусалима римским полководцем Титом, император Веспасиан велел выпустить особые монеты, прославлявшие эту с трудом давшуюся победу. На монетах было отчеканено изображение римского воина, мужественного и мускулистого, попирающего ногой шлем и вонзившего в землю копье. Воин стоял с одной стороны от пальмы, а с другой стороны была изображена сидящая женщина, склонившая голову в знак скорби и покорности.

Женщина олицетворяла и побежденный народ, и саму покоренную и разграбленную землю Иудеи. В этой фигуре историки долгое время видели символ трагедии еврейского народа, пострадавшего от римлян, разрушивших помимо прочего Второй Храм, которому уже никогда не суждено было возродиться из руин. Но можно усмотреть в этой Веспасиановой монете и другой знак. Да, это скорбящая Иудея, но Иудея изображена в виде женщины, а над ней возвышается чванливый, быть может, похотливый римский солдат, и его поза явно намекает на грозящее женщине насилие.

Задолго до основания Ост-Индской компании, за много веков до того, как англичане оставили на родине свои маринады и сексуальные обычаи, европейцы уже бросали на Азию чувственные взгляды. Можно сказать, что начиная с Антония и Клеопатры тема сексуального покорения Востока Западом постоянно владела западным воображением и к тому же была частью западного опыта. Действительно, эта тема восходит еще к истории Менелая Спартанского и Елены Троянской, повествующей об обманутом древнегреческом царе и его жене, которая была так красива, что ахейцы снарядили тысячу кораблей, чтобы отвоевать ее. Из “Илиады” Гомера следует, что восточная женщина рассматривалась как ценная добыча для греческого завоевателя, хотя, конечно, в VIII веке до н. э. – в эпоху, когда создавался гомеровский эпос, – было еще слишком рано говорить о Востоке и Западе в том смысле, который эти понятия приобрели позднее. Главная тема “Илиады” – гнев Ахилла, вызванный несправедливым исходом спора двух могущественных владык Запада из-за обладания восточной рабыней Брисеидой, которая досталась Ахиллу в награду за разграбление Лирнесса (города в Малой Азии). Брисеида стала, пожалуй, первым наглядным примером сексуальной притягательности Азии в глазах западных завоевателей. Когда Агамемнон, главнокомандующий ахейским войском, забирает рабыню себе, Ахилл, мстя за эту утрату, прекращает участвовать в сражениях с троянцами, что приводит к гибели многих ахейцев и отдаляет победу.

Римская монета (ок. 70 г. н. э.) изображает Тита, завоевателя Иерусалима, в виде солдата, стоящего над фигурой женщины в слезах, олицетворяющей Иудею. American Numismatic Society

“Илиаду” от поразительной монеты Веспасиана отделяет почти целое тысячелетие, и за столь долгий исторический промежуток уже начали складываться понятные нам представления о Западе и Востоке. Этому во многом способствовали такие события, как завоевание римлянами Египта и позже – захват Иудеи Титом. Если уже в поэме Гомера можно уловить легкий намек на будущую роль Азии как предмета эротических грез мужчин Запада, то на монете Веспасиана эта тема заявлена с тревожной откровенностью. Там Азия уже представлена в виде женской сущности, слабой и плачущей, тогда как фигура завоевателя олицетворяет грозную мужественность Запада.

На протяжении долгой истории взаимоотношений Востока и Запада, начиная с римлян в Иудее и заканчивая американскими солдатами во Вьетнаме, сексуальные удовольствия являлись далеко не случайным, неожиданным “побочным продуктом” завоевания, имперской эксплуатации и экспансии или погони за богатством, славой, властью и приключениями. В двух случаях такого рода удовольствия ожидались с самого начала. В истории Антония и Клеопатры смуглая азиатская царица предстает роковой соблазнительницей, сиреной на берегу, загадочной иноземкой, в которую западный путешественник влюбляется до безумия, добровольно делаясь ее рабом. Эпизод с похищением Брисеиды и Веспасианова монета свидетельствуют о древних обычаях грабежа и насилия после победы, а так как за редкими исключениями победы в основном одерживал Запад, то, как правило, насилию подвергался Восток. Поэтому в более позднюю эпоху, когда западные мужчины начали массово приезжать на Ближний Восток, в Северную Африку, Индию, Восточную и Юго-Восточную Азию, они предвкушали эротическое “пиршество”, разительно отличавшееся от того, что доступно им дома.

Возникновению пронизанного эротикой образа Востока издавна способствовали легенды и литература. Затем, начиная с раннего Возрождения, этот образ становился ярче благодаря рассказам путешественников, посетивших владения восточных правителей. Восток, даже когда его описывали, не заостряя внимание на эротических усладах, рисовался краем чудес (а порой и ужасов), загадочной территорией вроде океанов на средневековых картах, где обитают волшебные существа – чудовища, змеи и полулюди-полузвери. На этом Востоке водились крокодилы, лившие слезы при пожирании людей, бил источник, чьи воды даровали вечное исцеление от всех болезней, и сироты поедали собственных умерших родителей, чтобы те обрели последнее упокоение не где-нибудь, а в утробах родных детей. Такой Восток казался другой планетой и играл примерно ту роль, которую впоследствии начнут играть другие планеты в научно-фантастических романах. Ведь появляются же сегодня “рассказы путешественников” о космических пришельцах, похищающих землян и проводящих над ними сексуальные эксперименты. Нечто подобное можно найти и в старинных рассказах о путешествиях на волшебный Восток, где речь идет, разумеется, не о сексуальных экспериментах, а о дворцах наслаждений, многоженстве, сексуальном рабстве и распутных женщинах – словом, обо всем, что занимало тогдашнее коллективное сознание.

Самым знаменитым было, конечно, путешествие Марко Поло, чей рассказ изобиловал настолько сказочными описаниями двора великого китайского правителя и всей его страны, что многие современники не сомневались: он просто выдумал все это. Но вслед за Марко Поло явились и другие путешественники, чьи слова подтверждали репутацию волшебного, полного любовной неги Востока. Благодаря этим рассказам Запад окончательно подпал под чары восточного эроса.

В XIII веке монах Гильом (Вильгельм) Рубрук, миссионер-францисканец фламандского происхождения, родившийся около 1215 года в северной Франции, по приказу французского короля Людовика IX предпринял путешествие из Константинополя в монгольскую столицу Каракорум. Ранее Гильом сопровождал Людовика в крестовом походе 1248 года, и его репутация доброго христианина и порядочного человека была непогрешима, как и цель, которой задались они с Людовиком, – обратить монголов на путь истинной веры. Добиться поставленной цели монаху не удалось, зато его знакомство с монголами длилось целых два года.

Гильом оказался внимательным и дотошным наблюдателем. Он первым установил, что Каспийское море со всех сторон окружено сушей. Его описания монгольской юрты, женских украшений, свадебных и погребальных обычаев монголов и поклонения “ложным богам” отличаются точностью деталей и полной достоверностью. А потому, надо полагать, правдиво и его описание полигамной сексуальной культуры монголов, совершенно диковинной для тогдашних европейцев. “И если у господина очень много жен, – писал Рубрук о татарском всаднике, – то та, с которой он спит ночью, сидит рядом с ним днем, а всем другим в тот день надлежит приходить к тому дому, и там в тот день происходит собрание, приносимые же подарки складываются в сокровищницы этой госпожи”.[7]7
  Здесь и далее – Гильом де Рубрук, “Путешествие в восточные страны”, пер. А. Малеина.


[Закрыть] А еще он рассказал о явлении, которое в последующие века не давало покоя многим европейцам, – о рабынях, державшихся специально для обслуживания сексуальных прихотей господина: “Человекоубийство они карают смертным приговором, так же как соитие не со своею женщиной. Под не своей женщиной я разумею или не его жену, или не его служанку. Ибо своей рабыней можно пользоваться как угодно”.

Следует отметить, что монголы отнюдь не являлись каким-нибудь маленьким неизвестным племенем, служившим загадочным предметом любопытства. Это был народ грозных всадников, который в первой трети XIII века опустошил своими набегами половину Восточной Европы, народ, славившийся такой доблестью, что от одного его имени трепетали короли и плакали маленькие дети. “В поясе они в общем тонки, за исключением некоторых, и притом немногих, росту почти все невысокого… – писал Джованни дель Плано Карпини, ездивший к монгольскому двору, также по распоряжению чрезвычайно благочестивого Людовика IX, в 1246 году, за семь лет до Гильома. – По сравнению с другими людьми они очень вспыльчивы и раздражительного нрава. И также они гораздо более лживы, чем другие люди, и в них не обретается никакой почти правды; вначале, правда, они льстивы, а под конец жалят, как скорпион. Они коварны и обманщики и, если могут, обходят всех хитростью. Это грязные люди, когда они принимают пищу и питье и в других делах своих. Все зло, какое они хотят сделать другим людям, они удивительным образом скрывают, чтобы те не могли позаботиться о себе или найти средство против их хитростей… Их пищу составляет все, что можно разжевать, именно они едят собак, волков, лисиц и лошадей, а в случае нужды вкушают и человеческое мясо… Все же желающие сражаться с ними должны иметь следующее оружие: хорошие и крепкие луки, баллисты, которых они очень боятся, достаточное количество стрел, палицу (dolabrum) из хорошего железа или секиру с длинной ручкой (острия стрел для лука или баллисты должны, как у татар, когда они горячие, закаляться в воде, смешанной с солью, чтобы они имели силу пронзить их оружие), также мечи и копья с крючком, чтобы иметь возможность стаскивать их с седла, так как они весьма легко падают с него, ножики и двойные латы, так как стрелы их нелегко пронзают их, шлем и другое оружие для защиты тела и коня от оружия и стрел их… И так как, за исключением Христианства, нет ни одной страны в мире, которой бы они не владели, то поэтому они приготовляются к бою против нас…”[8]8
  Джованни дель Плано Карпини, “История Монгалов”, пер. А. Малеина.


[Закрыть]

Европейцы и не мечтали о завоевании и колонизации монголов, они лишь желали, чтобы те не добрались до них самих, а некоторые вроде короля Людовика надеялись вопреки очевидному обратить их в христианство. В сочинениях путешественников, которые побывали при дворе хана Хубилая, нет ни намека на то, что Запад кажется более мужественным по сравнению с будто бы покорным и женственным Востоком. Да и турки-османы, которые позднее сделались предметом острого сексуального любопытства, никогда не порождали таких ассоциаций, как Иудея, изображенная на древнеримской монете в образе плачущей женщины. Это редкие исключения из правила, отклонения от привычного стереотипа, сложившегося за долгую историю взаимоотношений Востока и Запада, в ходе которой разгромленный, колонизованный или по меньшей мере послушный Восток предоставлял западным мужчинам безграничную сексуальную свободу. И все-таки даже в ранних донесениях об устройстве ханского двора и в более поздних отчетах о гаремной жизни, прятавшейся за стенами султанского дворца Топкапы в Стамбуле, настойчиво звучала эротическая тема, так что с именем Востока связывались представления о странной, возможно, безнравственной, но чрезвычайно манящей чувственности. Начиная с позднего Средневековья сексуальные обычаи Востока описывали как нечто сказочное вроде диковинных животных или жутковатых погребальных обрядов, которые, по слухам, существовали в тех краях. Французский моряк Франсуа Пирар, который в начале XVII века провел пять лет в плену на Мальдивах, выучил местный язык и впоследствии написал трехтомный отчет о своих странствиях по Востоку, вышедший в Париже в 1611 году, не преминул поделиться наблюдениями за тамошними женщинами. “По правде сказать, во всей Индии женщины от природы чрезвычайно склонны к всякого рода низменному распутству, – писал он, высказывая распространенное мнение жителей Запада о том, что из-за более жаркого климата Южной Азии и сами южноазиатские женщины должны отличаться гораздо большей любовной пылкостью, нежели европейские женщины. – Но жительницы Мальдив настолько подвержены этому пороку, что он служит им единственным занятием и предметом для разговоров и они открыто похваляются друг перед другом, словно какой-нибудь добродетелью, своими любовниками или поклонниками, которых осыпают всеми знаками внимания и любви, каких только может пожелать мужчина от женщины”.

Самым важным из фантастических рассказов о Востоке, которые пользовались широким читательским спросом в конце XIV века, было сочинение “Приключения сэра Джона Мандевиля”, считавшееся надежным свидетельством очевидца. Сам Мандевиль почти наверняка был вымышленным лицом – возможно (хотя нельзя утверждать этого с уверенностью), его выдумал или врач Жан де Бургонь, или, по другой версии, историк Жан д’Утремёз. А может быть, это и в самом деле был человек, носивший имя Мандевиля, из Блэк-Нотли, Эссекс. Как бы то ни было, он писал на англо-нормандском наречии – языке, вошедшем в обиход в Англии после вторжения Вильгельма Завоевателя в 1066 году и больше походившем на французский, чем на английский. Возможно, этот человек действительно путешествовал, а может, он все выдумал, черпая различные подробности из других книг, восходящих еще к Плинию и Геродоту – первым авторам, от которых и пошла традиция изображать Восток краем, населенным чудовищами и драконами.

Но если Мандевиль в действительности не бывал в местах, которые описывал, то ему удалось одурачить множество своих современников-европейцев, которые принимали его книгу за достоверный источник. Экземпляр “Приключений…” Мандевиля имелся в библиотеке Леонардо да Винчи. Христофор Колумб читал это сочинение перед тем, как пуститься в плавание на Восток через Атлантический океан, чтобы почерпнуть сведения о Китае. Рабле читал Мандевиля, когда готовился описывать путешествие Пантагрюэля в Индию. “Приключения…” были переведены на многие европейские языки, и все европейцы, читавшие это сочинение, окунались в азиатский мир роскоши и чудес.

Кем бы ни был в действительности автор, он представлялся английским рыцарем, который в первой половине XIV века пространствовал около тридцати лет, некоторое время состоял на службе у египетского султана, а позже – у правителя, которого он сам называл великим ханом. Он приводит бесчисленные подробности, например, из жизни татар: “Люди в той стране за любые дела берутся с новолунием и очень чтят Луну, еще они поклоняются Солнцу и часто становятся перед ним на колени. Обычно они ездят верхом без шпор, но в руке держат кнут, кнутовище или еще что-нибудь, чтобы подстегивать коней. Они почитают за великий грех всадить нож в огонь, вынуть ножом мясо из котла или горшка, ударить лошадь уздечкой, сломать одну кость о другую, вылить молоко или иное питье на землю. Но величайший грех, какой они признают за человеком, говорят они, – это если кто-нибудь помочится в доме, где они живут. Если кто-нибудь сделает это и они об этом узнают, то они убьют виновного. Помещение, где помочился человек, должно быть очищено, а иначе никто не отважится туда войти”.

Подобно другим путешественникам, Мандевиль наблюдал за женщинами в тех странах, где побывал, и в одних краях отмечал их красоту и белизну кожи, а в других описывал обряды и обычаи многоженства. “Есть другой прекрасный густонаселенный остров, – писал он, – где бытует такой обычай: когда женщина выходит замуж, она ложится в первую ночь не с мужем, а с другим молодым мужчиной, он берет на себя труд лишить ее девства, а наутро получает плату за свои старания”. Мандевиль решился расспросить о происхождении этого странного обычая. “Мне рассказали, что в старину в той стране некоторые мужчины умирали после того, как соединялись с девственницами, потому что у тех внутри тел обитали змеи, и они кусали мужчин за детородный орган, когда тот проникал внутрь, так погибло много мужчин, и с тех пор укоренился обычай вначале давать другим испытать этот неведомый путь, прежде чем самим браться за дело”.

Вот так история – прямо-таки предупреждение об опасностях, с какими бывает сопряжена погоня за наслаждениями! Змеи, прячущиеся во влагалищах юных девственниц! Быть может, так символически обозначались венерические болезни – наказание за похоть? Этого мы не знаем. На другом “острове” Мандевиль обнаружил обычай, который позже стал известен как сати, – когда женщин заживо сжигали на погребальном костре их умерших мужей: “Там считают, что огонь очищает, и что к ним после этого не пристанет никакой порок, и, очистившись от всего дурного, они воссоединятся с мужьями в загробном мире”. А еще был “другой остров посреди моря”, где мужчины “женятся на родных дочерях или сестрах и других родственницах и живут по десять, двенадцать, а то и больше человек в одном доме. Жены у всех мужчин там общие, каждую ночь спят с новой женой по очереди. Когда у какой-нибудь из жен рождается дитя, его отдают тому мужчине, который первым лег с его матерью, и никто не знает, чей это ребенок – его или чужой”.

Великим ханом, на чьей службе якобы состоял Мандевиль (если только он в самом деле бывал в Китае), был Тогон-Тэмур, потомок великого хана Хубилая, завоевавшего Китай и основавшего в XIII веке династию Юань. Тогон-Тэмур, известный как китайский император Хуэйцзун, правил Монгольской империей в период ее заката. В 1368 году монгольскую династию вытеснила новая и очень сильная династия Мин, так что Тогон-Тэмуру даже пришлось бежать в монгольские земли. Но и в пору распада и ослабления империи Мандевиль, побывав при дворе великого хана, увидел Восток как гаремный край, и описанные им картины еще несколько веков владели воображением европейцев. “Властелин ведет великолепную жизнь, – писал он. – У него имеется пятьдесят девиц, которые обслуживают его целый день за трапезой и на ложе и исполняют все его желания. И, когда он садится есть, они подносят ему мясо, всегда по пять блюд сразу, а принося эти блюда, они поют приятные песни. Они нарезают мясо перед ним и кладут кусочки ему в рот, будто малому ребенку, сам же он ничего не разрезает и ни к чему не притрагивается, а руки всегда держит перед собою на столе”.

За пятьдесят лет до Мандевиля в Китай совершил путешествие Марко Поло, и он побывал в Пекине, монгольской столице, еще в эпоху расцвета династии Юань, когда Китаем и большей частью Центральной Азии правил сам Хубилай. “Законных жен у него четыре, – писал Марко Поло, – у каждой свой двор, и у каждой по триста красивых, славных девок. Слуг у них много, и евнухов, и всяких других, и служанок; у каждой жены при дворе до десяти тысяч человек”.[9]9
  Здесь и далее – Марко Поло, “Книга о разнообразии мира”, пер. И. Минаева.


[Закрыть] Помимо жен, продолжал Поло, у Хубилая “есть… и другие подруги, и скажу вам что: нужно знать, что есть татарский род миграк; народ красивый; выбирают там самых красивых сто девок и приводят к великому хану…”.

Нетрудно представить себе, какое впечатление должны были производить на католическую Европу начала XIV века подобные рассказы о владыке, которого услаждают сразу сотни красавиц. Когда “Книга о разнообразии мира” Марко Поло была опубликована, она быстро стала одной из самых знаменитых книг в истории. При этом неудивительно, что многие считали Поло великим лгуном, выдумщиком лживых сказок, однако его повествование все равно долго пользовалось успехом. Поло не скупился на подробности. В его книге описывалось, например, как отбирались наложницы для императора: раз в два года лично для него устраивался особый смотр девушек, нечто вроде официального конкурса красоты. Уполномоченные Хубилая отбирали красивейших девушек народа миграк и назначали “знатоков, которые, тщательно осмотрев каждую, а особо волосы, лицо, брови, рот, губы и прочие черты, придавая внимание их симметрии, устанавливают их ценность в шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, двадцать или более карат в соответствии со шкалой красоты. Для великого хана отбирается требуемое, заранее оговоренное, количество девушек, оцененных в двадцать или в двадцать один карат, и их, отделив от остальных, отвозят к ханскому двору”.

Вслед за этим отборочным этапом, сообщает Поло, следует новое испытание будущих наложниц: “Великий хан приказывает дворцовым женщинам смотреть за ними, а тем спать с ними вместе на одних постелях, для того чтобы разведать, хорошо ли у девок дыхание, девственны ли они и совсем ли здоровы…” Затем кандидаток, успешно прошедших отбор, разделяют на группы: “Три дня и три ночи по шести девок прислуживают великому хану и в покое, и в постели; всякую службу исправляют, и великий хан все, что пожелает, то и делает с ними”.

Пока одна группа девушек ублажает Хубилая в постели, другая дежурит возле его опочивальни, чтобы приносить еду, питье или что-то иное, чего может пожелать император, а потому выбирались исключительно женщины, отличавшиеся красотой и источавшие приятные запахи. Тем, кто не удовлетворял взыскательным вкусам властелина, поручались другие дворцовые работы – например, пошив одежды или приготовление пищи, а если какой-нибудь мужчина из дворцовой челяди желал жениться, то получал одну из этих девушек, отвергнутых самим императором.

В исторических сочинениях обычно говорится, что “Книга о разнообразии мира” Марко Поло заставила европейцев обратить внимание на существование богатой и цивилизованной империи на Востоке, а это внимание в свою очередь способствовало географическим исследованиям, начавшимся в эпоху Возрождения. Быть может, Марко Поло способствовал и возникновению определенного образа Востока, который будил в мужчинах-европейцах желание самим сделаться маленькими императорами и заполучить все чувственные удовольствия, подобающие такому статусу? Венеция, куда Марко Поло вернулся в самом конце XIII века, не испытывала недостатка в царственной роскоши, зато секс считался там греховным – по крайней мере официально. А вот у Марко Поло в его деловитом описании гарема хана Хубилая не содержалось никакой моральной оценки, никакого порицания. Он как будто хотел сказать: если на Западе секс рассматривается как запретное удовольствие или в лучшем случае как удовольствие, предназначенное исключительно для продолжения рода, а само удовольствие считается враждебным благочестию, то на Востоке секс служит естественным и бесспорным дополнением к власти. А еще, конечно, сама мысль о том, что кого-нибудь могут каждую ночь ублажать сразу несколько девушек, самых прекрасных во всей стране, казалась сказочной грезой. Это похоже на картину земного рая, сходного с тем, какой обнаружил в XXI веке в Шанхае Китайский Прощелыга. Важнее всего здесь, пожалуй, то, что благодаря сочинениям Мандевиля и Поло сложился образ Востока как края, где девушек специально отбирают для мужских удовольствий.

Разумеется, и на Западе всегда существовали женщины, чье предназначение заключалось в ублажении мужчин, – любовницы или проститутки, куртизанки высокого уровня или уличные потаскухи. Дело не в том, что секс был доступен на Востоке и недоступен на Западе. Для людей, обладавших властью или просто деньгами, внебрачный секс был доступен всегда и в любых уголках мира как в XIV веке, так и в XXI. Дело в том, что Марко Поло, рассказывая о наложницах императора, ни словом не обмолвился о том, что это греховный и беззаконный обычай. Историк Саймон Шама, писавший о голландской проституции XVII века, говорил о борделе – разновидности демократизированного, коммерциализированного гарема – как о противоположности дома, о злом параллельном мире, противопоставленном доброму миру нормальной домашней жизни. “Сводни – это антиматери: их морщины говорят не о благочестии, а о порочности, их молитвы обращены не к Богу, а к Дьяволу. А сами девушки образуют нечто вроде антисемьи, живущей в антидоме, где они намеренно забывают уроки, которые обычно преподают детям в любом добропорядочном доме”.

Поло же внедрял противоположную идею, а именно что восточный гарем есть естественное продолжение дома, что потаскуха тоже член семьи, в которой каждая женщина выполняет свою работу в зависимости от способностей, то есть самые красивые ублажают главу семьи на ложе, а менее красивые готовят пищу или шьют одежду. В Голландии XVII века, описываемой Шамой, служанка выступала “подрывным элементом”, потенциальной соблазнительницей хозяина дома, и за ней следовало приглядывать. А из описания Марко Поло следует, что в Китае имело место гармоничное соглашение, исключавшее всякие интриги, соперничество из-за благосклонности императора и заговоры супруг в пользу собственных сыновей, о чем обычно рассказывалось в других описаниях восточных гаремов. В его идеализированном повествовании не упомянуто ни одной опасности того свойства, что описывал Шама. На Западе утопия изображала мир духа, свободного от плоти. На Востоке она представала местом, где одну плоть каждые три дня заменяли другой.

Европу веками завораживал образ гарема. Многочисленные путешественники силились разузнать его пресловутые тайны, хотя на самом деле никто не рассказал нам о гареме больше, чем Марко Поло, который в любом случае раскрыл главную тайну: гаремы существуют, посреди могущественного государства на Востоке находится сказочно-чувственный дворец, где мужчины предаваются наслаждениям, не испытывая никаких религиозных или нравственных терзаний или сомнений.