Текст книги "Нигилий"

Автор книги: Рейнгольд Эйхакер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

VI

Перед тенистым загородным домом Вальтера Верндта стояли бесконечные ряды автомобилей. На площади, напротив дома, без помехи снизились аэропланы ярких цветов европейской, азиатской и американской прессы. Движение в этом квартале становилось все затруднительнее. В 10 часов утра не было уже проезда лошадям. Туземные конные полицейские стояли по обе стороны улицы и следили за порядком в рядах автомобилей. Несмотря на образовавшиеся цепи, к дому теснилось множество народа. Из еще движущегося автомобиля, из снижающегося аэроплана выпрыгивали, выползали и торопились люди к центру сборища. И среди всей этой сутолоки толкались туземцы-кули, торговцы, кричали возницы и зевали нищие.

Внизу, в приемной, стоял дон Эбро. Его невозмутимое спокойствие было резким контрастом с волнением всей толпы кричащих и суетящихся представителей печати.

– Sennor Верндт ни с кем не будет говорить! – с достоинством повторял он в сотый раз и все тем же тоном. Кожаное лицо его было прорезано глубокими складками, нога – слегка выставлена вперед, точно для танца. Как Цербер охранял он дверь во внутренние комнаты.

В зале было шумно от говора. Раздавалась французская, голландская, шведская, английская, немецкая, итальянская и русская речь. Не отсутствовало почти ни одной значительной газеты. Кроме того были представители ученого мира и государственных учреждений для исследований, члены спортивных обществ. Каждый желал быть первым в этой борьбе за новым, за сенсацией, и каждый представлял собою настоящий рог изобилия вопросов, желаний, просьб и уговоров. Каждый пробивался вперед, не обращая ни на кого внимания. Меняли постоянно ряды и места, но дальше приемной не проникал никто.

Эбро, отстраняясь, вытянул руки и стоял неподвижно, точно пагода. Тотчас же накинулись на эти руки десять, двенадцать подстерегавших людей и стали напихивать их деньгами. В долларах и рублях, марках и пезетах, испанец равнодушно прятал их и разражался над головами теми же словами, разбивавшими все надежды.

– Sennor Верндт – ни с кем не будет говорить!

– Земляк, земляк, будь добр!.. – прошептал кто-то у него сбоку. Черноволосый репортер шарил по его бокам, стараясь найти вход во внутрь – Дон Эбро схватил его быстрым движением за воротник и спокойно поставил среди остальных.

– Я навещу тебя в Барцелоне, почтенный земляк! – сказал он ему ласково. Кожаное лицо его было невозмутимо и только в глазах был добродушный смех.

По временам сбоку раздвигался занавес и выбрасывал в комнату кучку репортеров. Они были хмуры и разочарованы, но им все таки завидовали. Никто не трогался с места. Продолжали выжидать.

– Следующие десять господ! – разрешил дон Эбро.

Точно коршуны бросались все к открытой двери. И каждый раз напрасно. Испанец не пропустил бы и лишней мыши. В то же мгновение ряды снова надвинулись. В дверях стоял красный и смеющийся доктор Нагель. Его появление произвело действие, подобное бомбе. Напор задних рядов был так силен и неожидан, что Эбро напрасно простирал вперед руки. Он не мог удержать равновесия и беспомощно барахтался, вращая белками. Нагель движением руки попросил всех успокоиться. Прошли минуты, пока его просьба была услышана.

– Послушайте, господа, – сказал он, смеясь, – так не может продолжаться! Доктор Верндт, конечно, очень благодарен человечеству за сочувствие к его опытам и к его здоровью, но он все же не может отрываться от работы из-за этого подавляющего сочувствия. Он не имеет возможности давать объяснения каждому из присутствующих, здесь. Весь мир одинаково интересуется первым опытом. Мне очень жаль, но я не смогу сообщить печати ничего, кроме уже известных фактов, пока не будет разобран материал и не выяснятся результаты. Доктор Верндт просит всех, здесь присутствующих, не отказать сообщить своим издательствам, что он отклоняет все без исключения лестные и соблазнительные предложения, полученные им в бесчисленных телеграммах и вызывах по радио, предложения – в первую очередь получить от него сообщение об опыте.

Как рапиры, скрещивались, в рядах злобные, мстительные, безутешные и полные ненависти взгляды. – Итак, остальные тоже! Этакие мошенники! Пробуют своими миллионами убить конкуренцию. А этот Верндт отказывался от денег! Да он с ума сошел… немецкий упрямец!. Хорошо еще, что остальные ничего не знают. Теперь дело касалось положения каждого репортера…

Нагель, улыбаясь, вытер пот со лба.

– Сегодня в час ночи всему миру одновременно будет сделан доклад по радиотелефону. А пока – до свидания, господа!

Среди толпы началось необычайное беспокойство. Точно какое-то внутреннее сомнение волновало ряды недоуменных, растерянных людей. Но это продолжалось всего несколько мгновений. Потом, несколько человек бросилось к выходу. Это было как-бы сигналом к бегству из дома. Толкаясь, теснясь в каком-то головокружительном вихре, мчались все с криками, перегоняя друг друга, к автомобилям, аэропланам и лошадям. Через четверть часа после появления Нагеля, пространство перед домом было совершенно пусто. Последний аэроплан мчался над крышами и исчез в погоне за автомобилями.

Нагель многозначительно, кивнул дон Эбро. Испанец, застывший на месте точно столб, с упреком рассматривал свое разорванное платье.

– Эти молодцы хотели захватить с собой памятку о тебе.

– «Карамбо», – произнес дон Эбро сквозь зубы.

– Да, любезнейший, вот что значит быть международной знаменитостью!

Лицо в кожаных складках вдруг засияло.

– Вы думаете, sennor, что я более знаменит, чем тореро Маскито?

– Он – клоп по сравнению с доном Эбро!

Сияющее лицо растянулось от удовольствия в целую луну.

– …и все эти люди почитают дон Эбро?

– Ты же сам видел, как они наступали на тебя. Твоя всемирная известность очаровывает их и все синьориты видят тебя во сне.

В лабиринте желтых складок образовался от гордости и восхищения люк.

– Я надену новый костюм, – решил дон Эбро и нежно погладил свои лохмотья.

Нагель открыл дверь во внутренние комнаты.

– Покончить со всем, – не давать больше ответов! – закричал он, покрывая болтовню и жужжание радиофонного аппарата.

– Слава богу! – последовал ответ. Мабель с облегчением нажала книзу рычаг аппарата. Сразу наступила полная тишина.

– Я оставила еще открытой большую антенну для важных передач.

– Конечно. Как всегда. – Он нежно провел рукой по ее локонам.

– Плохо пришлось, правда? Сегодня утром?

– Ужасно! 5438 телеграмм за один только час.

Он засмеялся.

– Сенсация, – и деньги. Люди стали, точно одержимые. Каждый хотел бы, если не быть единственным, то быть первым, сообщающим о первом опыте. Печать всего мира потеряла голову от слухов об одном или двух взрывах, о больших опасностях и смертоносных газах. Ты бы посмотрела, как все эти молодцы уничтожали друг друга взглядами, как набрасывались на меня с просьбами и угрозами. Они мне обещали состояние за самое короткое сообщение. Остальное они бы сами присочинили. «Tutmondo Heraldo», самая богатая газета, предложила миллион за одну только строчку.

– Да, люди с ума сошли, что ли?

– Ого, тоже скажешь! – притворился он обиженным. – Разве ты дешевле ценишь мои строки? Когда я пишу тебе: я тебя люблю, прекраснейшая из всех!

Она, смеясь, ударила его.

– Нет, серьезно: эти молодчики рассчитывают очень правильно. Если я сообщил бы одному из них о нашем опыте, он тотчас же отпечатал бы шесть миллиардов экстренного выпуска, продал бы в пятьдесят раз дороже обычной цены и через час приобрел бы миллиарды долларов. Ты же сама испытала, как они тебя мучали телеграммами и радиопередачами.

– Это было просто ужасно! Я совершенно разбита.

– Те сами разбиты не менее твоего. Я так и вижу господ редакторов и магнатов печати с радиоприемником у уха, с трясущимися руками и ногами, ожидающих с лихорадочным волнением спасительного сообщения. Одно и то же безумие в Нью-Йорке, Бостоне, Буэнос-Айресе, в Сан Франциско, Мельбурне и Сиднее, в Бомбее и Капштадте, Калькутте, Владивостоке, Берлине, Риме, Париже, Вене и Каире. – Что произойдет, когда Верндт, наконец, сообщит по радио разгадку всему миру!

– Я желала бы, чтобы вы уже достигли этого и все опасности…

Она увидела его просительный взгляд и прервала свои слова.

– Как же ты добился, чтобы они тебя сразу оставили в покое?

– Очень просто. Я им сказал, что мы известим сегодня ночью весь мир о результатах нашего опыта. В ту же секунду…

– И что же?

– Что же? – Ты еще спрашиваешь! Да, ведь, это было для них ударом молнии, глупенькая! Теперь вопрос идет о том, кто напечатает первый. Узнать могут все одновременно, – но кто успеет отпечатать раньше и пустить номера в продажу? Сегодня ночью все должны быть готовы к этой бешеной скачке человечества. Вся печать и тысячи служащих должны быть готовы к этой пляске миллиардов. Предупредить во что бы то ни стало конкуренцию. Быть первым в этом гигантском бою за деньги! Ах, жаль, что нельзя принять участия в этих скачках. Представь себе только: известие облетит на электрических крыльях в одну и ту же десятую часть секунды весь мир! Но потом, потом – старт! Все на полный ход, даже если машины разлетятся вдребезги. Конечная цель: лучше со 100 миллионами номеров первый, чем с миллиардами последний. Масло течет потоками. И повелевающий десятью легионами рабочих висит на микрофоне, весь дрожа, крича хриплым голосом. Он отлично знает, что все дело в конкуренции. Каждый рабочий выбивается из последних сил; двойные ротационные машины делают неуследимые глазом обороты барабанов. В каждую машину пропускается 120 километров бумаги. Продиктована последняя фраза, рукопись приготовлена к сдаче в набор, набрана на наборной машине, еще горячей стереотипирована и хромоэлектрическим способом перенесена на медные валы – «рубашки». Старый добрый набор 20-го века не выдержал бы и 10 секунд такого напряжения. Машины свистят, рычат все громче, пронзительно, оглушительно. Готовая газета летит в толпу. Вот, где безумие! Легионы мальчиков-газетчиков мчатся с опасностью для жизни по улицам, переулкам и бульварам всего мира, исчезают в коридорах подземных железных дорог, бросаются под колеса мчащихся автомобилей, преграждают путь экипажам, протягивают руки к воздушной железной дороге, мчатся тысячи метров на аэроплане, в подводной лодке, пока газета не очутится в дрожащих руках у каждого, пока каждый не заплатил. Одна секунда… ради одной секунды! Это настоящие скачки, радующие души спортсменов.

Он перевел дыхание. Она с улыбкой слушала его.

– Твоя фантазия! Твоя фантазия! Она опять умчала тебя к звездам!

– Фантазия? Что ты говоришь! Уверяю тебя, что действительность далеко превзойдет все, что я тебе говорю.

Она задумалась.

– А потом… когда кончится эта скачка безумия? Тогда на земле будут лежать миллиарды листков, как умирающие чайки. Никто из тех, кому они так дорого дались, не сменяет на них и пуговицы от панталон. Ветер подует, наметет горы этих ненужных тряпок, и потопит в мирском море бумажные тучи… Потом погоня за призраками… Все остается в прошлом… скачка в пустоту…

* * *

Фантазия Нагеля не рисовала слишком ярких картин. Ночь обнародования первого известия была похожа на пляску безумия. Ничем не прикрытая алчность, погоня за сенсацией, тщеславие и трепетный страх всех народов перед повторением катастрофы, подобной только что пережитой, создавали благоприятную почву для всяких безумств. За пережитые годы, полные борьбы, Нагель привык ко всему, но, при всей своей предусмотрительности, он забывал одно…

В час ночи всему миру было дано радиосообщение. Раньше двух часов, по человеческим расчетам, не могла появиться первая газета. В течение этого часа печать всего мира мчалась в стремительном беге, безумствовали газетные магнаты и редакторы, нетерпеливо выжидала толпа в домах и на улицах. И все же вышло иначе. Не прошло и пятнадцати минут после принятия известия, как в людские толпы ворвался какой-то ураган. Бешено мчались автомобили, светящиеся аэропланы прорезали мрак, раздавались крики, свистки, визги, высоко поднимались руки… дождь экстренных выпусков падал на землю и на ночном небе появились гигантские, огненные буквы: «GASETTE DE PARIS» – «Первый опыт доктора Верндта – первое сообщение».

Весь этот шабаш ведьм, который описывал доктор Нагель, бешено мчался по земному шару и быстрее гнал кровь в артериях самых хладнокровных людей. На одно мгновение остановилось дыхание всего мира.

Несколькими часами позднее узнали, что это сообщение было чистейшим вымыслом, подготовленным за много часов. Когда же появилось настоящее сообщение, то его встретили удивленными вопросительными взглядами. Потом новый вихрь заставил позабыть разочарование. Издатель маленькой французской газеты в тиши потирал себе руки. Его обман принес ему миллиарды.

В течение недель продолжалось волнение человечества. Комментарии, статьи, книги знаменитейших ученых, лекторы и поэты разрывали новинку первого опыта на блестящие кусочки, раздували факты, точно воздушные шары, кормились возле славы исследователя. И все же тайна была по-прежнему покрыта мраком и только стала предметом самых яростных распрей.

VII

Сам Верндт молчал. Инженера мало заботили результаты его сообщения. Он отмечал только суждения значительнейших людей, о которых ему ежедневно сообщала Мабель. Для всего остального мира он стал невидим и недоступен. Целыми днями сидел он, запершись в своей индусской комнате, делал заметки и вычисления. Ел он за своим письменным столом торопливо, молча, погруженный в мысли. На десятый день он позвал Нагеля.

Взгляд Верндта был ясен, лицо оживлено. Он подал своему адъютанту руку.

– Вы, ведь, хорошо знаете меня, дорогой Нагель, по нашей совместной работе для спасения Германии, Надеюсь, я не должен извиняться за свое продолжительное молчание.

– Можно войти? – послышалось за дверью. Из-за занавеси показалась очаровательная головка Мабель.

Верндт встал навстречу, протянув ей руки.

– Вы начинали нас беспокоить, уважаемый учитель. Но я вижу по вашему взгляду, что…

– …что я подвинулся вперед, да! Мрак медленно рассеивается. Совершенно ясные явления говорят, что мы на правильном пути. – А где Думаску?

– Он был болен. Я хотел вам доложить, но не решался вас беспокоить. Первые дни после нашего опыта он был нервнее обычного. Я приписывал это пережитому волнению. Но я нашел его совершенно обессиленным, когда пришел к нему по делу на третий день. Он полулежал в кресле, как мертвый, с открытым ртом и свисающими по обе стороны руками. Только грудь его поднималась неровными, конвульсивными толчками. Глаза его страшно закатывались, так что из-за полуопущенных век неприятно виднелись белки. Я сейчас же послал за доктором…

– Одну минуту! – торопливо прервал его Верндт. – Вы наверно помните, что глаза его были белые?

– Тогда еще, да! Но его состояние уже изменилось, когда я пришел с врачом. Вместо голубой радужной оболочки на белом глазном яблоке, таращился вокруг зрачка огненно-красный ободок на ярко-желтом фоне.

Верндт сделал себе короткую пометку.

– Он производил жуткое впечатление. Европеец-врач, очевидно, растерялся. Он заявил, что это неизвестная еще до сих пор болезнь и что она должна стоять в связи с метеором.

– Правильно! – кивнул головой Верндт, – пожалуйста, продолжайте.

– Мы дали ему полный покой. Часов в двенадцать ночи раздался его крик, потом снова наступила тишина. Потом опять послышался его голос. Он был в бреду. Врач дежурил возле его кровати. На следующее утро он был заметно бодрее. Неприятная краснота глаз побледнела. Он потребовал книг. С невероятной быстротой поглощал их содержание, потом бросал в сторону драгоценные тома. Он с отвратительной жадностью, точно животное, поглощал еду, которую мы ему приносили. Находился в состоянии дикого, невероятного раздражения. Знаменитый немецкий окулист, доктор Хейлзам, к которому мы обратились за советом по радиофону, сказал, что, по его мнению, больной получил повреждение во время опыта с метеором. Ему кажется, что это результаты излучений метеора, которым Думаску подвергся вследствие повреждения своих глазных стекол или какой-либо неосторожности. Он заявил, что мы должны быть готовы к тяжелой болезни. Я тем более удивился, когда больной пришел ко мне на следующий день рано утром. Сюда, в этот дом. Я нашел, что его тон и манеры очень изменились. Вообще же он был совершенно здоров. Его первым вопросом было, прежде, чем я успел с ним поздороваться: – Господин доктор, как попал я в Бенарес?

– Ага! – невольно вырвалось у Верндта.

У него, очевидно, было свое особое мнение обо всем услышанном.

– Дальше, пожалуйста! – сказал он коротко.

– Я, конечно, был не мало удивлен. И чем дальше он говорил, тем больше я удивлялся. Он смотрел на меня, как на незнакомого. – Вы доктор Нагель, неправда ли? – спросил он. – Мне так и сказали. – Но, позвольте, – перебил я его. – Мы же знаем друг друга уже несколько недель! – Думаску был поражен. – Как? Недель? – Что-то так заставляло его размышлять, что лоб его покрылся глубокими морщинами. Выражение его лица было болезненно, точно он мучительно старался что-то вспомнить. – Недели? Недели? – повторял он. Он положил руку на лоб и так вопросительно и страдающе смотрел на меня, что мне стало его жаль. Чтобы отвлечь его, я протянул ему мой портсигар. – Вы курите? – спокойно спросил я его. В то же мгновение Думаску сделал какой-то звериный прыжок. Глаза его были широко открыты, ноздри трепетали. Потом взгляд его сразу стал ясным и спокойным.

– Стойте! – произнес Верндт. – Пожалуйста, будьте теперь точны. Что сказал он потом?

– Я совершенно ясно вижу перед собою всю эту сцену. – Лицо его изменилось, точно в приступе злобы. – Женщина! – закричал он, – эта ужасная женщина! ах, теперь мне все ясно… все ясно…! – Не успел я ему задать вопроса, как он, точно обезумев, выбежал из комнаты. С тех пор он бесследно изчез из Бенареса. Его поведение показалось мне таким загадочным, мое старое подозрение, что он обманом…

Верндт сделал отрицательное движение.

– Нет. Эти происшествия сходятся с моими предположениями, как члены одного тела. Наш метеор постоянно дает новые загадки и разгадки.

– Метеор? Действительно, метеор? – удивленно спросил Нагель. – Метеор играл роль и в поведении Думаску?

– Да, мой молодой друг. Метеор, очевидно, поглощает лучи… Не только электричество, тепло и свет… Но об этом после… То, что произошло с Думаску, имеет большее значение. Одно совершенно ясно: человек был загипнотизирован, а теперь освободился от гипноза. И в этом для него большая опасность…

VIII

Вальтер Верндт в последний раз проверил новое вентиляционное устройство в помещении лаборатории. Взглядами, полными ожидания, смотрели на него Нагель и Мабель. Они откинули назад головные уборы своих скафандров и на лицах их отражалось радостное ожидание. Инженер был серьезен.

– Фрау Мабель, – сердечно произнес он, – вы взяли на себя задачу быть моим живым дневником. Поэтому я и просил вас присутствовать сегодня при моих опытах. Постарайтесь твердо удержать все в памяти. Твердо и определенно, как написанное. Вы принимали большое участие в том, чего мы добились за последние недели. Поэтому, я только коротко коснусь того, что было сделано до сих пор. За время после первого опыта мы точно определили количество и качество каждого элемента, найденного в метеоре. С громадной точностью! Все, происшедшее до сих пор, послужило к изучению химических веществ, из которых состоит метеор. Но до сих пор еще не удалось повлиять каким-либо способом на эволюцию незнакомого вещества. Ни один химический реактив не действовал на него. Тут может быть только одно объяснение: таинственная материя не есть элемент в смысле химического начала Дальтона, но является материей, состоящей из ультраатомных частей, – быть может, это сама первичная материя. Об огромном значении этого факта я скажу позднее. Нет ничего особенно нового в том, что превращение этой материи не удалось химическим способом. Мы знаем, что известные изменения в материи, происходящие в атомах – я напомню элементы радий и торий, – никоим образом не поддаются химическому воздействию. Химия может действовать только на перегруппировку атомов в молекулах, может разлагать и соединять атомы, менять соединения. Но она не в силах производить изменений внутри атомов. То, что мы хотим испробовать сегодня, – уже не химия в общепринятом смысле, это ультрахимия. Ей принадлежит будущее! И ее главный закон, который вы сегодня услышите от меня, гласит: корпускулы[11]11
  Корпускула – первичное тельце. (Прим. перев.)


[Закрыть] могут соединяться только с корпускулами. Только из первичной стадии может рождаться всякое начало.

Инженер сделал продолжительную паузу. Его орлиные глаза победно сверкали. Грудь высоко поднималась.

– Задача, значит, в том, чтобы расщеплять атомы в корпускулы, а из корпускул создавать новые атомы. Мне уже удалось раз с помощью вашего супруга, фрау Мабель, отделить части атомов и с помощью неизвестной до сих пор электрической энергии, существование которой пока еще является нашей тайной, добыть из таллия золото и платину. Но до сих пор нам удавалось только искусственно превращать одни элементы в другие, а не создавать атомы из первичных корпускул. Метеор или, вернее говоря, его загадочная сердцевина, ведет нас дальше. Я хочу попробовать разделять тем же способом атомы на корпускулы и вернуться, таким образом, обратно к акту творения.

Нагель не мог дальше сдерживаться. Он схватил обеими руками руку Верндта. Он понимал лучше, чем Мабель, значение простых слов Верндта. Инженер серьезно продолжал:

– Вы понимали меня до сих пор, фрау Мабель?

– Совершенно.

– Так я продолжаю. Сегодняшний опыт – лишь проба. Я предназначил небольшой остаток нашего меньшего камня на то, чтобы сделать пробный опыт при наименьшей трате нужных для этого веществ. Меня заставляет прибегнуть к этому то, что мы за последние недели истратили весь остававшийся камень и теперь у нас имеется только самый большой обломок. Если опыт будет удачен, мы проделаем его до конца с большим обломком.

Он указал на различные чашки.

– Вы видите здесь незначительные количества радия, урана, полония, тория, актиния и других сильно радиоактивных элементов. На том столе вы видите пробы химически-чистого основного вещества всех остальных элементов. Мы будем изучать действие нового элемента и его эманации на 80 известных элементах. На третьем столе вы увидите бесчисленные химические соединения, избранные мною для изучения действия атомов и молекул. Этим всем заканчиваются наши главные приготовления. Мы снова употребим плавильную печь, чтобы расплавить и превратить метеор в пар. Кроме того, я употреблю еще сегодня и мои электрические токи.

– Ваши W токи? – взволнованно перебила его Мабель.

Он утвердительно кивнул головой.

– О, как я счастлива присутствовать вместе с вами на этом зрелище человеческого могущества.

– Вы уже видели мою динамо и рядом с ней аккумулятор. Вот рычаг мотора. Как вам уже говорил ваш супруг, я получаю мою колоссальную электрическую энергию из воздуха, принимая давление солнечной энергии с помощью высоких мачт и проволочных сеток. Падение солнечной энергии, – употребляя выражение, принятое при работах с водной силой, – я ловлю на мой первый мотор…

Он нажал книзу рычаг. Тотчас же раздалось такое жужжание, точно на крышу лаборатории налетела туча пчел. Верндт отпустил рычаг.

– Мои сильнейшие динамо стоят глубоко под землею, в прочно построенных подвалах. Эти кабели здесь, конечно, не выдержали бы миллионы ампер. Передача происходит при помощи колес включающего ток аппарата, который вы видите снаружи. Прошу вас обратить теперь внимание на измеритель. Эта стрелка показывает вольты, а та амперы. Эта красная стрелка прибора и показывает мне, когда достигнуто напряжение, могущее направить главную силу на машины под землей.

Дом снова зажужжал. Жужжание скоро перешло в рев. Указатель измерительного аппарата поднимался со стремительной быстротой. Стотысячные мчались друг за другом без перерыва.

– Миллион вольт! – взволнованно сказала пораженная Мабель.

Верндт выключил.

– Я довожу ток до двух миллионов. Это напряжение, достаточное для опыта. Вы потом увидите все это в полном действии. Вам ясен принцип? Вы понимаете?

Мабель смотрела на него блестящими глазами.

– Понимаю, учитель, что мой муж вас обожает. Я тоже должна…. – добавила она, слегка краснея.

Инженер почти мечтательно смотрел мимо нее.

– Я только продолжаю то, что начали другие… Но пора приступать и к опыту! Опустите, пожалуйста, ваши капюшоны и следуйте за мной в стальной шкаф.

Он крепко закрыл дверь и извнутри стал нагревать печь. Эволюция метеора была такая же точно, как и при первом опыте. Почти при той же температуре он расплавился и меняющиеся спектры стали показывать быстрое испарение отдельных веществ. Все шло тем же путем до момента, когда блестящая масса вдруг успокоилась. Тогда Верндт медленно нажал книзу ручку, которая управляла его электрическими токами. В то же мгновение, когда от нажатия пальца электрический ток пробежал через проводник, вокруг пламенеющей печи начался настоящий ад. Оглушительный треск наполнил зал. Под землей пробежал глухой рокот. Снизу, сверху, со всех сторон сверкали желтые, белые, зеленые искры. С купола, со стен, со всех острых или угловатых предметов летели язычки пламени. Они шипели, мигали, скатывались в клубки, рассыпались на тысячи громовых ударов. Страшная гроза действовала даже на нервы людей, сидевших в душном стальном шкафу.

– Безопасно! – старался Верндт перекричать бурю, чтобы успокоить Мабель. – Только страшно на вид. Но теперь внимание… теперь начинается.

Поворотом рычага он вдруг сконцентрировал огромные энергии своих молний на крошечном остатке обломка метеора.

Мабель слегка вздрогнула, хотя страх и был ей обычно чужд. Она знала, что вещество сейчас напитывается электричеством, как вампир, что оно заряжается до последней возможности, что миллионы вольт все сильнее и сильнее штурмуют его. И при знакомых основных химических веществах такое невероятное накаливание электричеством должно было дать самые неожиданные результаты. Насколько страшнее должен был воздействовать неизвестный, жуткий демон на тигеле! Его молекулы должны были быть сотрясены, атомы поколеблены, ионы, электроны – растревожены до последней степени.

Взгляд Мабель с немым вопросом невольно обратился на инженера, стоявшего рядом с ней. Вальтер Верндт пристально смотрел в подзорную трубу. Рука лежала на рычаге вентилятора, готовая каждое мгновение нажать на него.

– 8.000 градусов, – прочел Нагель на измерителе.

Масса метеора испарялась с невероятной силой. Верндт быстрым движением установил рычаг на наибольшую быстроту.

– Следите за радием! – проревел он, с трудом заглушая шум. Голос его замер в адском грохоте снаружи их клетки.

Все напряженно смотрели – на стол посередине. Молнии длиною в метр проносились по залу. Над столом стоял ослепительный блеск, трепещущая дуга, похожая на северное сияние, но в тысячу раз ярче.

Вдруг Верндт, а за ним и остальные, радостно вскрикнули. Над столом появилась радужная лента. Она поднималась из крошечных, драгоценных чашек и прорезала воздух точно танцующая, сверкающая полоса, постоянно меняя цвета. Глазам представилась чудесная игра красок. И все же глаза всех напряженно были устремлены на образцы в чашках.

– Они дрожат, они дрожат! – удивленно воскликнула Мабель. – Они изменяются… падают…

Нагель плотно прижался к увеличительному стеклу.

– Превращение элементов, – застонал он, точно под тяжестью кошмара.

Верндт не двигался. Опьяненным взором следил он за тем, как воспроизводилось чудо из начального творения мира… первый распад атомов на начала всего сотворенного…

Радий превратился в одно мгновение в нитон[12]12
  Нитон – устаревшее название изотопа радона 222Rn. Также назывался эманон или эманация радия.
  …Первоначально эманацию тория называли тороном, эманацию радия – радоном, актиния – актиноном. Было доказано, что все эманации на самом деле представляют собой радионуклиды нового элемента – инертного газа, которому отвечает атомный номер 86. Впервые его выделили в чистом виде и измерили его плотность Уильям Рамзай и Роберт Уитлоу-Грей в 1908 году, они же предложили назвать газ нитон (от лат. nitens, светящийся). В 1923 году газ получил окончательное название радон, и символ Em был сменён на Rn.


[Закрыть] и гелий и распался в бесконечной последовательности на свои составные части. Из фосфора родился алюминий, из алюминия – натрий, из кремня – магнезий, из титана явился скандий, из марганца – ванадий, из неона – кислород, из кислорода углерод, из талия – олово, из ртути же родилось чистое золото… Каждый элемент совершенно ясно распался на части низшего атомного веса. И в конце концов не осталось ничего из всех химических элементов. В спектре же продолжала светиться зеленая полоса геакорония и на ультрахроматических пластинках вырисовывались таинственные спектральные линии…

И снова воцарился полный мрак. Снова стала расти температура в стальном шкафу. Верндт быстрым движением повернул рычаг налево книзу. С тихим треском раскрылся в куполе вентилятор. С резким свистом вырвался газ через отверстие на воздух. Во мрак ворвался ослепительный свет и клубящийся светлый туман окутал стены помещения.

Верндт глубоко вздохнул и долго сидел молча. Потом откинул, наконец, головной убор скафандра. В глазах его был мечтательный блеск.

– Чудо превращения – вот что мы получили! – сказал он медленно, с благоговением. – Мы дожили до мечты алхимиков, которая до сих пор была недоступна ни одному человеку. Смерть атома, как начала всего сущего… И все же мне пришлось прервать, не дождавшись конца, не дождавшись рождения первичной материи. Обломок камня в тигеле был для этого слишком мал.

– А когда же мы возьмемся за главный, большой осколок? – взволнованно спросил Нагель.

– Я расщеплю его через пять дней. Он уничтожит меня или… откроет тайну изначального творения мира!