Текст книги "Вердикт двенадцати"

Автор книги: Реймонд Постгейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

XII

Мистеру Арчибальду Гендерсону был очень не по душе выступать поверенным миссис ван Бир, и тем не менее, из чувства долга перед семьей старых клиентов, он решил сделать все, чтобы ее вызволить. Он подумывал, не передать ли ее апелляцию в другое юридическое бюро, где богатый опыт ведения уголовных дел, но отказался от этой мысли. Вот так и случилось, что через несколько дней он с тяжелым сердцем отправился к сэру Изамбарду Бернсу – тот проживал на бульваре Суда королевской скамьи. В невиновности своей клиентки он был далеко не уверен, хотя изо всех сил пытался гнать от себя эту крамольную мысль. Сэр Изамбард был уж слишком циничен и совершенно не соблюдал фигуру умолчания, столь любезную сердцу всякого семейного поверенного. Кроме того, мистер Гендерсон хоть и знал его много лет и называл своим другом, однако считал сэра Изамбарда карьеристом и не одобрял, что в каждом сказанном адвокатом слове сквозит честолюбие. В довершение ко всему сэр Изамбард надумал ехать в Девон автомобилем с утра, чтобы днем успеть побеседовать с миссис ван Бир в эксетерской тюрьме, тем самым спутав мистеру Гендерсону все планы и вызвав у последнего приступ желудочных колик. Мистер Гендерсон куда охотней поехал бы поездом – быстрее и не воняет бензином. Однако сэр Изамбард дал понять, что хочет с ним обстоятельно побеседовать перед встречей с клиенткой, а долгая поездка в комфортабельном «Паккарде» как раз предоставит им эту возможность. Мистер Гендерсон не смог придумать уважительного повода для отказа. Сэр Изамбард пребывал в зените славы, а миссис ван Бир нуждалась в любой поддержке, какой могла заручиться.

Сэр Изамбард был высок, худ, черноволос, лицом напоминал ястреба и носил монокль, которым, впрочем, пользовался исключительно в разговорах и при выступлениях. Почти вся его жизнь была сплошная игра, но некоторые спектакли принесли ему много денег. А что он на самом деле думал – этого, пожалуй, никто не знал: сэр Изамбард не был женат. Такой неподатливый и консервативный поверенный, как Арчибальд Гендерсон, прямо-таки провоцировал его затеять спор.

Сэр Изамбард назначил старому адвокату прийти в немыслимый час – к десяти утра, с тем чтоб им сразу выехать, но почему-то не спешил трогаться в путь, хотя мистер Гендерсон порывался ехать и даже несколько раз спросил:

– Может, пора?

Вместо этого сэр Изамбард завел разговор на политические темы, что его коллеге пришлось отнюдь не по вкусу. Преуспевающий адвокат вдруг решил поговорить о своем видном сопернике сэре Стаффорде Криппсе и обозреть послужной список последнего после изгнания из лейбористской партии. (Сам сэр Изамбард с хорошо подготовленной помпой вступил в ряды упомянутой партии месяц тому назад.) Потом высказался о пропаганде в поддержку Народного Фронта и заявил, что Фронт долго не протянет. (В тридцатые годы все только и думали, что о подобных вещах.) Тем не менее, сказал сэр Изамбард, он рад, что сэр Стаффорд так поступил.

– Рады? – удивился мистер Гендерсон. – Мне бы казалось, что хоть первый год пребывания в партии вы должны поддерживать ее официальную политическую линию.

Сэр Изамбард рассмеялся, вернее, хихикнул.

– Я же не сказал, что не поддерживаю, мой дорогой. Я всего лишь заметил, что мне это на руку. Разве непонятно, что очередному правительству лейбористов теперь придется назначить меня на важный пост? До этого два местечка уже был обещаны. Главного прокурора – сэру Стаффорду Криппсу, генерального стряпчего – мистеру Иксу. Теперь это будет мистер Икс и сэр И. Бернс.

Мистер Гендерсон бесстрастно назвал еще двух ведущих адвокатов-лейбористов. Сэр Изамбард отмахнулся. А заодно уж и отказался от должности лорда-канцлера.

– Пока что вы даже не член парламента, – раздраженно заметил мистер Гендерсон.

– Ерунда! Это я устрою в любую минуту. Всего и дел – выбрать избирательный округ, разумно потратить деньги и не пропускать встреч с избирателями. Сейчас я повсюду твержу, что у меня появились шансы. Могу признаться, что успешно набираю очки. Не волнуйтесь, тут у меня все крепко схвачено.

Мистер Гендерсон был убежденным консерватором, и разговор быстро вывел его из себя. От злости он даже забыл о профессиональной вежливости и извлек из памяти забытое прозвище.

– Честное слово, Айки, вы не можете быть таким бесстыжим, каким притворяетесь. Одно меня только и утешает – после подобных разговорчиков никто никогда не подумает предлагать вам какой-нибудь важный пост. Да и в любом случае наш народ не позволит вашей партии снова вернуться к власти. – Он фыркнул и добавил: – Давайте-ка лучше в путь.

Сэр Изамбард громко заржал и хлопнул его по спине.

– Я так и думал, что рано или поздно расшевелю вас, – заявил он. – Ладно, поехали, и вы мне расскажете, почему клиентка вызывает у вас такие сомнения.

– Вот шут, – произнес про себя мистер Гендерсон, усаживаясь в машину, а вслух сказал: – Не то чтобы она вызывала у меня сомнения. Правильней будет сказать, что она мне не нравится по причинам, которые, вероятно, делают мне мало чести. Я… э-э… нахожу ее очень вульгарной. По-моему, она работала продавщицей или вроде того, когда в войну на ней женился младший из братьев Аркрайтов. Его, как вы знаете, убили, а сэр Генри хоть и выплачивал ей содержание, но не желал иметь с ней ничего общего. Разумеется, это был мезальянс. Она женщина глупая и вульгарная, много лет сильно пила. Какое-то время была замужем за оркестрантом, поэтому у нее и фамилия ван Бир. Муж умер. На меня она всегда производила впечатление женщины завистливой и жадной. Когда бы родители несчастного мальчика не погибли в авиакатастрофе, ее бы в этот дом и на порог не пустили. Но после их гибели она заявила, что является его естественным опекуном, и не нашлось ни одного благовидного предлога, чтобы ей отказать. С тех пор я все время себя упрекаю, но не вижу, что можно было тогда предпринять. Она стала пить в разумных пределах и вела безупречную жизнь. Не мог же я заявить в суде, что мне не нравятся ее манеры и голос.

Мистер Гендерсон покачал головой и перешел к изложению существа дела.

Сэр Изамбард внимательно его выслушал и спросил:

– Как я понимаю, она твердо настаивает на своей невиновности?

– Безусловно. Она все время устраивает сцены и вопит, что против нее сговорились. Должен заметить, она дамочка весьма невротическая, а нынешние переживания еще усугубляют ее психозы. Она не желает считаться с фактами, от нее очень трудно добиться какой-либо помощи.

– Ну, с этим я как-нибудь справлюсь, – заметил сэр Изамбард и осклабился, так что стал еще больше похож на хищную птицу. – У меня она заговорит.

Он подумал.

– Насколько я понимаю, полиция считает, что располагает рядом веских улик. Во-первых, Ада, прислуга, видела клиентку в столовой перед ленчем, так что последняя имела тогда возможность подсыпать в салат пыльцы плюща. Вот если б Ада застала ее за чем-нибудь подозрительным, а то – почему бы хозяйке не войти в собственную столовую? Причем войти просто так, безо всякой задней мысли. Чертовски повезло, что никто не видел, как она перед тем собирала пыльцу.

Мистер Гендерсон нахмурился, но промолчал.

– Это слабое доказательство, – продолжал сэр Изамбард. – Вторая улика – вырезка, которую раскопал проныра учитель. Вот это действительно неприятная штука. Ни один присяжный не поверит, что вырезка попала в книгу совершенно случайно. Некто прочитал заметку о том случае в лондонских газетах и выписал местный листок, рассчитывая найти в подробном отчете полезную для себя информацию. Получив таковую, он или она ее использовали. Однако, судя по вашим словам, у киоскера нет доказательств, что газету заказывала именно эта женщина. Нам, возможно, удастся надавить на него, с тем чтобы он признал: заказать мог любой из обитателей дома. А это основательно подорвет позиции обвинения.

Сэр Изамбард опять помолчал.

– Есть что-нибудь против Ады или проныры учителя?

– Нет. Я, по крайней мере, об этом не знаю. Миссис ван Бир утверждает, что оба они мерзкие, злые и вели себя подозрительно, но, как я понимаю, в ее устах это ровным счетом ничего не значит. Она обо всех так отзывается. К тому же они ничего не выгадывают от смерти мальчика.

– Стало быть, остаются Родды и сам ребенок. Улики против ван Бир хоть и не являются неопровержимыми, но выглядят довольно серьезно, особенно в сочетании с учетом решающего мотива. Если нам не удастся убедить присяжных, что в деле замешаны и другие, кто мог отравить мальчика и имел на это причины, нам придется несладко. Его смерть принесла Роддам 4000 фунтов. Миссис Родд было нетрудно подсыпать пыльцу в салат – легче, чем любому другому. Вы, помнится, говорили, что есть подозрение, будто Родд таскал вино из хозяйских запасов? В таком случае они предстают сомнительной парочкой. Родд мог заказать эссекскую газету от имени хозяйки. Думаю, тут очко в нашу пользу. Теперь возьмем ребенка. Судя по тому, что вы о нем рассказываете, здесь, как мне думается, нам может скорей повезти. У Роддов в тех местах добрая слава, вы же сами говорите, что никогда не поверите, будто они были способны причинить ребенку какой-нибудь вред. Но мальчик, по вашим словам, был очень несчастным и, как вы утверждаете, ненавидел тетку. Может быть, удастся убедить присяжных в том, что он собирался отравить и себя, и ее, но не рассчитал своих слабых сил и умер. Поглядим, не сможет ли клиентка помочь нам в разработке подобной версии.

После этого сэр Изамбард замолк и вскоре уснул.

* * *

Когда их провели в комнату для свиданий, где уже сидела миссис ван Бир, сэр Изамбард так и впился в нее взглядом. Он увидел неопрятную женщину лет под пятьдесят, с морщинистым, в складках, лицом и красными глазками. У нее были крашенные под золотистый оттенок волосы и злые губы; дрожащие руки ясно говорили о том, что нервы у нее вконец расстроены.

Как только завершилась процедура знакомства, ее прорвало:

– Ну, я вам скажу! Давненько же я вас тут дожидаюсь. Счастлива, что снизошли про меня вспомнить. Я на вас столько ухлопала, могли бы за такие-то денежки и лучше меня оберечь. Вам все равно, сколько я тут сижу, в тюрьме. Но у вас на уме одни гонорары. Я вас насквозь вижу, мистер Гендерсон, я всегда знала вам цену. По-вашему, я позорю семью. Вы давно бы отняли у меня все права, будь на то ваша воля. Только ничего у вас не вышло, потому вы сейчас и приехали. Аркрайты! Да вы на них прямо свихнулись.

Ее слова явно шокировали мистера Гендерсона, но, судя по всему, подобная сцена была ему не в новинку.

– Сударыня, – произнес он, – пожалуйста, не волнуйтесь. Вы, естественно, перенервничали, мы это учитываем. Поверьте, мы делаем все, что в наших силах. Вот и сэр Изамбард был так любезен, что специально приехал из Лондона обсудить с вами обстоятельства дела. Нам нужно задать вам всего несколько вопросов.

– Так любезен, что специально приехал из Лондона! – передразнила миссис ван Бир, срываясь на визг. – Ой, вот уж большое спасибочко, – просюсюкала она. – Кто вам платит, я спрашиваю? Вам все известно. Я наотвечалась на ваши вопросы, да так, что с души воротит. Подергали, потрепали мне нервы – хватит! Я все рассказала, а вы позволяете держать меня тут под замком по сфабрикованному глупому обвинению. Ничего для меня вы не делаете. Вам одного надо – потянуть подольше, чтоб гонорара себе прибавить. Как вам только не стыдно!

Она уже кричала и рыдала одновременно.

Мистер Гендерсон пустился было ее улещивать, но сэр Изамбард сделал ему знак помолчать.

– Миссис ван Бир, – произнес он глубоким звучным голосом, который производил столь сильное впечатление на присяжных. – Мне необходимо задать вам несколько вопросов. Готовы ли вы ответить?

– Вы меня вызволите отсюда, – отрезала она. – Для того вас и наняли. Вы знаете все, что вам положено знать. Хватит меня мордовать. Я вам покажу, джентльмены, – выплюнула она им в лицо, – что не потерплю подобного обращения.

– Что ж, Гендерсон, – сказал сэр Изамбард, – все ясно. Здесь нам нечего делать. Миссис ван Бир, мы с мистером Гендерсоном не можем вести ваше дело. Найдите других адвокатов, которые придутся вам по душе. Мы отказываемся вести дела на подобных условиях. Всего вам хорошего. Идемте, Гендерсон.

Сэр Изамбард взял со стула шляпу и пальто и с достоинством прошествовал к двери. Мистер Гендерсон, чуть помедлив и явно расстроенный, последовал его примеру.

Миссис ван Бир молча провожала их взглядом. Когда они подошли к двери, она сказала, уже с меньшей запальчивостью:

– Не бросите же вы меня тут одну. Простите, если я чего не так говорила.

– Только после вас, мистер Гендерсон, – с несвойственной ему церемонностью предложил сэр Изамбард, сделав вид, что не слышит миссис ван Бир. Мистер Гендерсон вышел скрепя сердце.

Розалия ван Бир привстала и протянула к ним руки.

– Подождите, – позвала она совсем другим тоном, – пожалуйста, не уходите.

До предела натянутые нервы сдали, и она по-настоящему разревелась. Села, положила руки на стол, уткнулась в них лбом и стала тихо плакать. Сэр Изамбард позволил ей выплакаться: он понимал, что истерика сходит на нет. Через минуту она подняла голову; потрепанное жизнью лицо ее стало спокойней и даже обрело нечто вроде достоинства.

– Я отвечу на все вопросы, как сумею, – тихо сказала она. – Друзей у меня нет и давно не было. Я сижу в одиночке, а это страшно; мне не с кем и словом перемолвиться. Поэтому на меня находит, я уже и сама не помню, чего несу и что делаю. Теперь все в порядке, я вам обещаю.

Сэр Изамбард заговорил уже помягче, хотя все так же официально. Он бы хотел побеседовать строго по-деловому, так и для нее будет легче, а то опять сдадут нервы. (Как она будет держаться, когда придет время давать показания? Этот вопрос он отложил – потом подумаем.)

– Миссис ван Бир, сейчас вам очень тяжело. У любой женщины, окажись она на вашем месте, нервы бы тоже не выдержали. Поверьте, мы это хорошо понимаем. Однако ни нам, ни вам нельзя давать волю чувствам. Только так мы сможем себе помочь. Итак, способны ли вы сейчас спокойно поговорить? Или попросить мистера Гендерсона принести вам воды?

– Нет. Спасибо. Я готова.

– Прекрасно. Итак, что вы можете сказать о Роддах?

Вопрос был неудачный. Миссис ван Бир покраснела и ответила:

– Ворюги. Угодливые и…

– Миссис ван Бир! – Голос у сэра Изамбарда был мягкий, но взгляд суровый.

Она просительно потянулась к нему.

– Простите. Что вы хотели узнать?

– Я слышал, что Родда подозревают в краже вина из вашего погреба. Это правда? Вы его подозревали?

– Ни в чем я его не подозревала. Я им верила. Он сказал, что вино прокисло, я и сама попробовала на вкус – верно, кислятина. Я велела ему вылить и продать бутылки. Я и не знала, что он его пьет, пока инспектор не застукал его за этим делом, а потом уже мистер Гендерсон разобрался, что к чему.

Она с благодарностью взглянула на мистера Гендерсона, пытаясь загладить сказанное до этого.

– Вы приказали ему вылить вино, а он вместо этого его пил? Хм-м. И сколько это тянулось?

– Думаю, долго. Началось вскоре после смерти сэра Генри. Я, конечно, не знаю, сколько он пил и как часто.

Сэр Изамбард побарабанил двумя пальцами по подбородку, как делал всегда, когда пребывал в замешательстве, и решил поговорить о другом.

– А теперь мне бы хотелось узнать о ваших отношениях с Филиппом. Он вас не любил?

– Знаю, что о мертвых нельзя говорить плохо; но он был оченьтрудным ребенком. Все время…

Сэр Изамбард опять в упор посмотрел на нее. Она осеклась и спросила:

– Что именно вас интересует?

– Меня интересует, были ли конкретные случаи – подчеркиваю, конкретные случаи, а не общие рассуждения, – свидетельствующие о странностях в его поведении и в особенности о том, что он желал вам зла.

Миссис ван Бир растерялась, да и было от чего. Теперь-то среди всех мелких проступков Филиппа ей трудно было бы отыскать что-то действительно серьезное. Конечно, ребенок причинял массу хлопот, но она понимала, что сэру Изамбарду требовалось нечто большее, нежели простые детские обиды. Он попробовал поставить вопрос иначе:

– Не вспомните ли вы такого, чему были свидетели? Что видели Родды, либо учитель, либо Ада, либо доктор? Что-нибудь, говорящее о неустойчивой психике мальчика? Меня, поймите, интересует – не мог ли несчастный ребенок проникнуться к вам такой ненавистью, что пытался отравить и вас и себя? Если он питал такие намерения, посторонние могли заметить, что он не в себе. Попытайтесь припомнить.

Миссис ван Бир попыталась, и, видимо, ей наконец забрезжило.

– Вроде бы перед самым несчастьем было такое. Слуги видели, хотя эти вруны могут наплести все что угодно.

– Неважно. Рассказывайте.

– На кухне он бросился на меня с ножом и порезал мне щеку. Это из-за того, что доктор велел мне уничтожить грязного больного кролика, а я, конечно, не могла ослушаться доктора.

И миссис ван Бир принялась пространно излагать свою версию умерщвления Филиппова любимца. Сэр Изамбард ухмылялся с весьма довольным видом. Он получил доказательство умысла к убийству, причем доказательство, которое, скорее всего, будет подтверждено свидетельскими показаниями.

– Что еще вы можете рассказать о кролике? – спросил он.

– Большая злая зверюга. Вы тут спрашивали, бывал ли ребенок не в себе. Еще бы не бывал, вот вам готовый пример. И как это я раньше не вспомнила. Ученый человек – он разом все ухватит. Я-то все время знала, да ничего не соображала, а вы сразу увидели, как это важно. – Миссис ван Бир прямо-таки расцвела, к ней чуть ли вернулся былой апломб. – Он вроде как молился на этого своего кролика. Что-то там читал ему наизусть, а один раз так стал перед ним на колени и распевал, словно в церкви, – я сама видела. Тогда-то он и дал кролику это непонятное имя.

– Дети нередко обожают кроликов, – разочарованно заметил сэр Изамбард. – Кстати, что это за непонятное имя?

– Я уже и не помню, – ответила вконец измученная Розалия. – Что-то вроде Шредди Вассар.

– Что, что? – оживился сэр Изамбард.

– Сейчас вспомню. Я тогда еще подумала – какое странное имя. – Миссис ван Бир собралась с мыслями. – Средний Ваштар, вот как.

Сэр Изамбард задумался, однако ничего не сказал. Потом он встал.

– Благодарю вас, сударыня, – произнес он. – Вы очень, очень нам помогли. Вскорости мы снова вас навестим.

Он протянул ей руку.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СУД И ВЕРДИКТ

Состав суда:

Судья:Его честь судья Стрингфеллоу (сэр Алан Герберт Лемезюрьер Стрингфеллоу)

Обвиняемая:Розалия ван Бир, вдовица

Главный обвинитель:Бертрам Джон Прауди, эсквайр, королевский адвокат

Старшина присяжных:А. Г. Поупсгров, эсквайр

Присяжные:мисс В. М. Аткинс, миссис Моррис, доктор П. Холмс, господа Д. А. Стэннард, Э. Брайн, Э. О. Джордж, Ф. А. X. Аллен, Д. Элистон Смит, А. У. Дрейк, Г. Парем Гроувз и Г. Уилсон

Секретарь суда:мистер П. Д. Ноубл

I

Мистер Прауди, естественно, сообщил далеко не все подробности жизни Розалии, с которыми мы только что ознакомились. Одних он и сам не знал, а другие казались ему несущественными. На ее происхождении и истории первого замужества он из милосердия не стал задерживаться, о несчастном браке с мистером ван Биром тоже сказал всего пару слов, так что в худшем случае у присяжных могло сложиться впечатление, что эта дама весьма и весьма честолюбива. Мисс Аткинс, в прошлом служанку на все руки, и мистера Поупсгрова, фессалийского беспризорника, – и он, и она проделали путь из нищеты к преуспеянию, подобная информация настроила скорее в пользу, нежели против обвиняемой. Мистер Брайн, кассир фанатик, утвердился в подозрении, что Розалия – женщина суетная, но его начинал тревожить тот факт, что вокруг одна сплошная суетность и все участники суда, равно как и публика в зале, одинаково в ней погрязли. Он был один как перст, единственный христианин, а кругом рыскало войско мидянское; однако же долг его заключался не в том, чтобы себя от них оградить – это было бы проще простого, – а в нелепой задаче отделить одних волков от других и решить, какие тут всех свирепей и чернее и преданы злу до костей. Человек по сути своей вообще глубоко порочен, если только не обретет искупления, и как различить, у кого больше греха на душе! Взгляд его тусклых серых глаз становился все растерянней, по мере того как мистер Прауди уныло бубнил и бубнил. Когда же будет дан знак? Знака все не было. Подражая мистеру Поупсгрову, старшина присяжных, который безостановочно строчил в блокноте, мистер Брайн тоже попытался записывать, однако записывать было нечего. Он вдруг понял, что занимается пустым и бессмысленным делом – рисует рожицы, и сердито убрал карандаш.

Мистер Прауди умолчал о том, как обнаружил вырезку из «Вестника Восточного Эссекса». Он даже не назвал имени учителя: узнают, когда дойдет до показаний. Пока же он удовольствовался упоминанием о том, что полиция нашла вырезку, «руководствуясь полученной информацией». Тем не менее описание найденной вырезки заставило присяжных насторожиться – впервые после того, как он начал свою речь. Присяжные как-то разом помрачнели; мистер Поупсгров отложил блокнот и уставился на мистера Прауди с откровенным восхищением. Доктор Холмс облегченно вздохнул: наконец-то печатный текст, родная стихия! До сих пор развитие событий его огорчало. Он ожидал, что его, как преподавателя Оксфорда, изберут старшиной; а если и не изберут, так он хотя бы сможет подчинить жюри своей воле: как-никак, среди присяжных не было ни одного солидного человека, и вполовину столь же ученого. А некоторых, пожалуй, даже нельзя было счесть джентльменами. Правда, в составе имелись две женщины, но доктор Холмс, исходя из опыта работы со студентками колледжей Самервилл и Сент-Хьюз [38]38
  Женские колледжи Оксфордского университета.


[Закрыть], не сомневался в том, что по уровню интеллекта женщины просто не в состоянии правильно оценить основные положения этого судебного дела. Им, понятно, придется все объяснять и подсказывать, и непохоже, чтобы кто-то, помимо него, смог с этим справиться. Ибо, в конце-то концов, он – и скорее всего только он – достаточно образован, чтобы бесстрастно разобраться в предъявленных уликах. Он считал себя человеком, способным на взвешенные суждения; он настоящий ученый и подготовил к изданию не одного латинского автора. Дабы обосновать верное понимание того или иного искаженного текста, ему приходилось пускаться в расследования, мало чем, по его мнению, отличающиеся от судебных. Приступая к делу, он раскладывал перед собой издания, подготовленные и откомментированные предшественниками, которые предлагали каждый свое истолкование и прочтение. От него требовалось одно – сесть и подумать. Ему предстояло определить авторство каждой рукописи; опираясь на свои знания, он мог проследить, как из одного и того же источника берут начало несколько рукописей. Если в них встречались одни и те же ошибки, значит, все они, несомненно, восходят к единому оригиналу. Следовательно, все они говорят об одном и том же. С другой стороны, о предположениях редакторов надлежало судить исключительно под тем углом, насколько они, предположения, обоснованны. Поэтому он и считал, что многолетний опыт дает ему право определять ценность свидетельских показаний. Значит, и в этом деле разобраться ему будет проще простого, так что он сумеет быстро прийти к верному заключению и помочь остальным присяжным.

Мистер Прауди излагал себе обстоятельства дела, а доктор Холмс разглядывал довольно заурядную обвиняемую, и тут до него начало доходить, что он пребывает в таком же недоумении, как и остальные присяжные. Классическим рукописям можно ставить корректные вопросы. Им можно снова и снова задавать один и тот же вопрос и месяцами раздумывать над ответом. И рукописи никогда не меняются: у них неизменно один и тот же ответ. Обдумывать решение можно столько времени, сколько предоставят издатели (при нынешнем отношении к классической филологии – хоть всю жизнь). Но он понял, что устные показания требуют к себе иного подхода. Их нельзя, если захочется, повторно прослушать. Даже мистера Прауди нельзя попросить, чтобы он кратко перечислил доводы обвинения, если вдруг понадобится освежить их в памяти. Больше того, доктору Холмсу предстоит ответить на вопрос, не имеющий ничего общего со сферой его интересов. Одно дело – «Что вероятней всего мог написать склонный к сальностям поэт в годы правления Домициана?» Совсем другое – «Как ведут себя самые обычные люди в трудных обстоятельствах? Что эта неприятного вида женщина, сидящая на скамье подсудимых, вероятней всего причинила мальчику, которого я в жизни не видел?» И доктор Холмс задался вопросом – знает ли он вообще, как ведут себя обычные люди? Его самоуверенность дала трещину.

Но теперь, наконец-то, ему будет представлен документ. Текст, которому он может поставить вопросы. Чуть ли не рукопись. И, почти наверняка, спасительный плот в бушующем море. Он воспрянул духом и со вновь обретенной самоуверенностью покосился на соседа, страдающего несварением желудка несчастного коротышку, который отвечал виноватым взглядом каждому, кто снисходил на него посмотреть.

Присяжные невозмутимо выслушали первые свидетельские показания, носившие сугубо медицинский характер. Доктор Ламмас и доктор Херрингтон сообщили о причине и обстоятельствах смерти. Судя по всему, никто не собирался оспаривать тот факт, что мальчик Филипп умер от отравления пыльцой плюща. Заметки в блокноте делал один лишь мистер Поупсгров, да и то исключительно из чувства долга. Вдруг в комнате для присяжных кто-нибудь из коллег захочет его о чем-то спросить, и тогда его прямая обязанность – не только с полнейшей беспристрастностью, но и предельно точно изложить любую информацию. Главный защитник сэр Изамбард Бернс не задал свидетелям ни одного вопроса, хотя обвиняемая не сводила с него умоляющих глаз.

Затем вызвали доктора Паркса. Вид у него был измученный, дряхлый и боязливый. Низенький седой присяжный мистер Стэннард, хозяин паба, с сочувствием смотрел на такого же, как он, низенького седого старика. Боится куда сильней, чем показывает. Будь на то его воля, рванул бы отсюда, как испуганный конь, подумал мистер Стэннард. А когда сэр Изамбард восстал во весь свой немалый рост, чтобы приступить к перекрестному допросу, и доктор Паркс задрожал, мистер Стэннард от сочувствия даже скривился. Будь доктор Паркс обвиняемым, он бы сразу его оправдал: нельзя старикана так мучить. Да и адвокат ему сразу не приглянулся. У мистера Стэннара начало складываться мнение о деле.

Сэр Айки не спеша поднялся, вытянулся во весь свой рост и вставил в глаз монокль. И только после этого начал:

– Давно ли вы практикуете в тех местах, доктор Паркс?

– Сорок пять лет.

– И много у вас пациентов?

– Я не… ну, все зависит от того, что вы называете «много».

– В таком случае я несколько изменю вопрос: практика у вас увеличивается или уменьшается?

– Трудно сказать. Я как-то не задумывался. – В голосе доктора Паркса проскользнула возмущенная нотка. – Предполагаю, что она на одном и том же уровне.

– Вот как. Странная неосведомленность для того, чье благополучие зависит от числа клиентов. Однако же вы не сомневаетесь, что наблюдали Филиппа Аркрайта с первого дня, как он начал жить в этом доме?

– Разумеется, нет.

– И имели исчерпывающее представление о состоянии его здоровья?

– Я уже говорил, что да.

– Однако вы позволили ему мучиться от отравления целых тридцать шесть часов, не применив никаких эффективных лекарств. Как же вы не распознали, что мальчик находится в анормальном состоянии?

– Вы слышали мнение других врачей об этом состоянии: оно встречается редко и распознается с трудом.

– Другие врачи не пользовали мальчика и не заметили бы в его внешнем виде ничего необычного. Но я спрашиваю, как вы, исключительно хорошо зная своего пациента, не увидели в его поведении ничего анормального?

Доктор Паркс пожал плечами и промолчал.

– Хорошо, не будем об этом. Постарайтесь припомнить первый день развития болезни. Возвратившись в свой кабинет, вы задумались над этим случаем?

– Конечно, задумался. Когда я приезжаю с вызовов, я каждый вечер мысленно возвращаюсь к своим больным. Всегда существует возможность того…

– Понимаю. Так задумались вы тогда о вероятности отравления? Эта мысль тогда не пришла вам в голову?

У доктора Паркса был такой вид, словно он встретился с ядовитой змеей. А между тем сэр Айки, задав вопрос, не думал ни о чем конкретно – он действовал наугад. Доктор Паркс вдруг представил, как перебирает книги у себя в кабинете и снимает с полки справочник по ядам. Он вспомнил, как его открывал, увидел названия статей на букву «А»: «Авран» – «Адонис» – «Аконит» – «Антимонит»… Он успел просмотреть дальше? Или его отвлекли? Или просто забыл? Да и когдаон заглядывал в справочник? Доили уже послесмерти ребенка?

– Мы ждем, доктор Паркс.

– Я… я, – выговорил он, заикаясь, – я не уверен.

– Не уверены?! Не уверены! – сэр Айки изобразил ужас. – Вы что, не удосужились порыться в памяти? Или, по-вашему, это несущественно?

– Разумеется, я думал об этом. Но утверждать не берусь.

– На другой день ваш пациент умер от отравления. Неужели вы сразу же не прошлись во всей истории болезни, доктор Паркс? Разве вам не пришло в голову задуматься, где вы допустили ошибку? Разве вы не спросили себя, когда именно впервые заподозрили отравление?

– Конечно, спросил. Не мог не спросить.

– Понимаю. Не могли не спросить. Но теперь забыли об этом. Надеюсь, подобная забывчивость нечасто на вас нападает. Врачу она как-то не к лицу, – ядовито усмехнулся сэр Айки, что у него хорошо получалось. – Тем не менее, мысль об отравлении вас все же посещала, спасибо и на этом. Вернемся, однако, к дню смерти. Вы видели Филиппа утром. Если не ошибаюсь, вы говорили – примерно в четверть десятого?

– Да.

– Вы уверены?

– Конечно, уверен.

– Ну, разумеется, это же отмечено в книге вызовов. И вернулись с доктором Херрингтоном в четверть первого?

– Думаю, да.

– Три часа! Целых три часа ребенка рвало кровью и сердце у него явно слабело. Чем же вы были заняты все это время? Почему не находились у постели больного?

– Мне было трудно разыскать доктора Херрингтона. Он объезжал больных.

– Ну и что? Разве нельзя было передать по телефону, чтобы он, как вернется, срочно ехал к вам? Как вы могли бросить несчастного мальчика на двух совершенно неопытных женщин? Чем же вы все-таки занимались эти три часа?

Доктор Паркс молчал. Чем занимался? У него уже путалось в памяти. Ему казалось, что разъезжал в поисках Херрингтона. Уверен он был только в одном: с этим случаем, как он рассудил, ему не справиться и до приезда специалиста помоложе он ничем не сможет помочь. Но этого-то он и не хотел говорить.