Текст книги "Школа"

Автор книги: Рэймонд Джоунс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Если это так, считаете ли вы сами школы ответственными за это?

– Нет, я не считаю, что школы несут основное бремя ответственности. Существует множество факторов, но далеко впереди стоит наша неверная оценка того, чего должно достичь государственное образование.

– Конечно, одна из его главных целей – создать адекватный корпус творческих инженеров!

Нэгл покачал головой:

– Нет, я считаю, что не это является главной его целью. Поясню. Но сначала небольшое отступление. Для того, чтобы понять неисправность любого механизма, лучше всего выяснить, а не был ли механизм изначально разработан для выполнения неисправной функции.

Школа это своеобразное учреждение. Даже его персонал считается общественной собственностью. Контроль, налагаемый сообществом на своих школьных учителей, долгое время был обычным источником юмора, но в этом нет ничего смешного для любого, кто когда-либо экспериментировал с тем, чтобы сделать школу чем-то иным, не во всем отвечающей строгим требованиям сообщества.

Образовательные системы всегда были источником общественной гордости, будь то в Риме четырнадцатого века, или в Париже, или в Лондоне, или в захолустных уголках, США. Новые достижения в области образования празднуются с большой помпой. На самом же деле, школа никогда не меняется. Его основная цель сегодня та же, что и тогда, когда египетские мальчики изучали Книгу мертвых, чтобы узнать, как должны действовать души умерших, чтобы обрести счастье.

Она, эта цель существовала в древних синагогах, военных казармах Спарты, гимназиях Афин, суровой дисциплине римских школ. Она была в церковных школах и университетах Средневековья, а также в наполеоновской Франции, где система была ориентирована на почитание нового императора, «данного Богом». Больно говорить, но та же основная цель существует и у нашей собственной нынешней системы образования.

Во все века существовала система образования, делающая человека неотъемлемой частью культуры современного ему общества – какую бы форму эта культура ни имела.

– Это звучит пока не очень зловеще, – сказал Монтгомери.

– Я не собирался пугать вас. Суждение по этому вопросу будет оставлено на ваше усмотрение. Но давайте рассмотрим систему в инженерных терминах:

Культура требует определенной минимальной степени стабильности для своего существования. Единообразие обычаев, мыслей и привычек способствует этой стабильности. Точно так же требуется строго сдерживать все слишком отличающееся от норм этой культуры. Оба этих элемента, единообразие и сдержанность, могут быть очень адекватно обеспечены воспитанием в Традициях Старейшин, путем распространения «Всего, что известно о Вселенной и Человеке» в шестнадцатом веке, или путем обобщения результатов большого сбора данных в «Руководстве по проектированию Крыльев» для авиационных инженеров.

Это представляет собой гомеостатический, саморегулирующийся процесс. Школа – это инструмент, предназначенный для его осуществления. Это термостат на плите, чтобы кастрюля не закипела.

– Если бы это было правдой, то деятельность школы была бы направлена на сохранение вещей такими, какие они есть, а не а то, чтобы стимулировать человека отважиться на поиски нового и неизвестного! – Возразил Монтгомери

– Вот именно, так оно и есть – подтвердил Нэгл. – Образовательная система осуществляет гомеостатический контроль над естественной предприимчивостью индивидуального человеческого разума, чтобы ограничивать его в соответствии с установленными шаблонами. Она сохраняет культурный идеал любой ценой посредством широко распространенной идеологической обработки определенной массы данных, которые в настоящее время принимаются за «истину». Это ее единственная функция.

– Я думаю, что это будет чрезвычайно трудно доказать.

– Напротив, это настолько очевидно, что не требует ничего большего, чем привлечь к этому внимание. Это более чем убедительно подтверждается тем фактом, что ни одна образовательная система никогда всерьез не  изучала, то что нужно было изучать в первую очередь: человеческий мозг. Огромный диапазон вариаций в человеческом сознании был принят во внимание только как нечто, что нужно сгладить, чтобы любая учебная программа, которая сейчас в моде, могла быть введена в человеческое сознание с минимальными усилиями. Никакой эффективной программы для изучения этих вариаций и использования их полезности так и не было создано. Серьезные люди время от времени задумывались над этой проблемой, но, похоже, они не осознавали, что система образования в принципе не способна делать ничего, кроме того, что она делает.

– Это звучит довольно грубо по отношению к преподавателям.

– Вовсе нет! Они выполняют функцию, возложенную обществом давным-давно, когда первые полдюжины семей собрались у общей пещеры и решили, что маленький Джо Неандерталец вырос из своих штанов, и кому-то придется научить его кое-чему. Так была создана первая школа. Сейчас существует много социальных гомеостатов вне семьи, но школа является первой и основной – а функция гомеостата состоит в том, чтобы сглаживать различия, не допускать сбоев – появления, если так можно выразиться, «выскочек».

Монтгомери рассмеялся:

– Я полагаю, что у каждого время от времени возникает такое чувство по поводу образования, хотя я еще не уверен, что ваше описание полностью точно. Однако я помню, что однажды видел в работе хитроумную машину для штамповки грецких орехов с фирменным знаком. Независимо от формы или размера ореха, он выскакивал из машины с таким же клеймом, что и все остальные. Я тогда подумал, что и школы тоже уже давно ставят одинаковые клейма.

Нэгл широко улыбнулся и кивнул:

– Они имеют дело с классами, а не с отдельными лицами, с материалами, которые нужно преподавать с получением согласия от учеников, а не с приглашением их к оригинальному мышлению. Теперь мы смеемся над маленьким Гениальным Джо, жившем давно, развитие которого сдерживал отсталый Маленький Красный Школьный дом, существовавший в те времена в прерии, смеемся над той школой. Мы не осознаем, что Маленький Красный Школьный дом [4]4
  Маленький Красный школьный дом,  – это школа в Манхэттене, штат Нью-Йорк. Была основан Элизабет Ирвин в 1921 году, считается первой прогрессивной школой города. Школа проверяла принципы прогрессивного образования, которые отстаивал Джон Дьюи с начала 20-го века. Школу окончили многие известные люди: Анджела Девис, актер Роберт Де Ниро…


[Закрыть] все еще с нами, хотя теперь в нем есть кондиционер и стеклянные кирпичи. Мы не осознаем, что открытия и изобретения – это деятельность, разрушающая культуру, а образование – это механизм сохранения культуры. Таким образом, по самой своей природе образование не может способствовать каким-либо жизненно важным, новым изменениям в любом аспекте нашей культуры. Это может только казаться так, чтобы сохранить устойчивую иллюзию прогресса, в то же время поддерживая гомеостаз культуры.

– И к чему все это ведет? – спросил Монтгомери.

– К вопросу о том, что происходит с работающей системой, когда настройка ее гомеостатического контроля слишком низка!

Монтгомери неловко поерзал. Он отказывался верить аргументам, которые предлагал Нэгл, но как их опровергнуть, он не знал и с опаской спросил:

– Я полагаю, что в таком случае огонь погаснет. Вы верите, что это уже произошло?

– Это происходит, – сказал Нэгл, – с пугающей скоростью. Образование подменяется обучением. Сбор данных занимает место исследований. Возможно, ни в один период нашей культуры не наблюдалось более оптимального баланса между «открытиями и изобретениями» и системой «образования», чем в последние тридцать лет девятнадцатого века и в первое десятилетие нынешнего. Образование было достаточно широко распространено, чтобы позволить стране размером с Соединенные Штаты функционировать как единое целое, и достаточно ограничено, чтобы не подавлять потрясающую деятельность людей типа Эдисона-Форда-Райта. Мы должны работать над восстановлением этого баланса.

Монтгомери покачал головой, не слишком энергично, учитывая необходимость не раздражать Нэгла и сказал:

– Культуры не могут быть статичными структурами, пытающимися избежать любых изменений, они не существуют долго, если это так. Чтобы существовать, культура должна быть энергичной, растущей сущностью. Наша именно такая – и, на мой взгляд, в этом огромная заслуга нашей системы образования. На каждое изобретение типа Эдисона, Форда или Райта у нас есть тысяча других, тихо сделанных в промышленных и университетских исследовательских центрах, и каждое по-своему так же важно. В конце концов, атомная бомба не вышла из чьей-то подвальной лаборатории!

– Нет – но это произошло только после того, как практически все задействованные гомеостатические силы были полностью скованы, скорее это можно отнести к исключениям. Вряд ли стоит говорить об исключениях их может найтись немало. – А вот о чем стоит говорить, так это о том, что ситуация, в которой мы находимся, производит XB-91 – и будет продолжать производить их, если не произойдет изменений. Мы должны решить основные проблемы умов, которые занимаются мышлением. Мы снабжаем их новейшими аэродинамическими трубами, все более сложными компьютерами.  Но это позволяет лишь уклониться, обогнуть проблему,  не решить ее.

Чтобы продвинуться в решении, мы должны выяснить природу и цели человеческого существа – вас и меня. Мы должны изучать наш внутренний мир. Это то, что наука, общество – вся наша культура с самого начала – боялись делать. Мы делаем вид, что занимаемся этим, снимая электроэнцефалограммы, анализируя компоненты крови и продукты желез. Но это тоже уклонение. Это ничего не говорит нам о том, кто такой человек и что он делает – и почему он это делает. – И вы упустили мою мысль о функции гомеостатического контроля. Они не обязательно препятствуют культурному росту. Они держат это в определенных рамках. Но контроль не следует путать с агентством, ответственным за рост. Это было бы все равно, что перепутать термостат с огнем!

Монтгомери почувствовал, как в нем нарастает гнев, но назвать причину гнева было затруднительно. Может она была в том, что у Нэгла был такой самоуверенный вид, как-будто у него есть ответы на все вопросы:

– Тогда какое агентство несет ответственность?

– Ответ на этот вопрос, мой друг, – сказал Нэгл, – вы здесь должны найти самостоятельно, вы мне все равно бы не поверили, да и он слишком сложен для понимания.

– И, несмотря на все ваши возражения против школ, похоже, что вы создали еще одну.

– Наш институт называют школой, но это неправильно. Наша функция в первую очередь состоит в том, чтобы обратить вспять деятельность обычной школы. Вы могли бы – и совершенно правильно – сказать, что мы занимаемся деобразованием…

– Лишаете образования?

– Да. Это означает устранение гомеостатического контроля, налагаемого вашим образованием – в какой бы отрасли вы ни хотели его устранить – и из какого бы источника ни было получено ваше образование.

– Даже если бы я согласился с такой возможностью, это звучит слишком опасно – как для отдельного человека, так и для всего общества.

Взгляд Нэгла стал более серьезным:

– Я бы не хотел, чтобы у вас были какие-либо иллюзии на этот счет. Это может быть действительно очень опасно – для обеих сторон!

3

С таким выражением лица, как будто беседа уже зашла несколько дальше, чем ему хотелось, доктор Нэгл поднялся из-за стола:

– Я уверен, что вам было бы интересно увидеть некоторые из наших реальных процедур. Пойдемте.

Они вышли из кабинета и прошли по коридору, который вел мимо нескольких комнат. Монтгомери шел и мечтал: если он хорошо справится со своим заданием и подробно изложит сумасшедшие теории, на которых, очевидно, был основан Институт, то может зайти речь и о повышении.

Доктор Нэгл остановился, положив руку на дверную ручку:

– Это наш музыкальный класс. Мы зайдем на середине сеанса, но все будет в порядке, если мы не будем мешать исполнителю.

Монтгомери хотел было спросить, какая такая причина может быть для занятий музыкой в институте, предположительно посвященном передовым технологиям, но у него не было возможности. Волна звука обрушилась на них, когда Нэгл медленно открыл дверь. Монтгомери увидел огромную сцену, на которой играл симфонический оркестр, состоящий по меньшей мере из ста исполнителей. Нэгл поманил его вперед и закрыл дверь.

Музыка гремела, пела, лилась потоками мелодий, Монтгомери оглядывался по сторонам и у него было ощущение абсолютной нереальности происходящего. Огромная сцена, а комната была крошечной, и в ней находилось всего пятеро мужчин. Четверо из них сосредоточили свое внимание не на оркестре, а на пятом человеке, чья голова кивала и дергалась в такт музыке, – спина этого человека показалась Монтгомери странно знакомой.

– Садитесь, – прошептал Нэгл.

Монтгомери подвинулся, чтобы увидеть этого человека сбоку, и непроизвольно резко вдохнул. – Это был Норкросс, ведущий инженер-конструктор из Локхида, который первым сообщил Гандерсону об этом Институте. Монтгомери удивлялся, почему сейчас Норкросс оказался в центре внимания. Возможно, он был композитором, автором симфонии? Это казалось просто фантастическим. Монтгомери был уверен, что у Норкросса нет такого таланта.

Эти мысли мелькали в голове у майора, но музыка брала свое и он откинулся назад, отдаваясь струящемуся теплу музыки. Не будучи ее знатоком, Монтгомери не мог оценить, хорошо это или нет. Но звучало здорово. Когда оркестр набрал почти бешеный темп, в комнату вошли Сорен Гандерсон и доктор Кеннет Беркли.

Лицо Норкросса покрылось испариной. Его руки отбивали такт, как будто он сам дирижировал оркестром. Затем с торжествующим грохотом представление подошло к концу.

Норкросс опустился в кресло, вытянул ноги и устало обмахнул лицо. Четверо других мужчин собрались вокруг и хлопали его по плечам, сердечно поздравляли.

– Боже, я не думал, что когда-нибудь справлюсь с этой последней частью! – воскликнул Норкросс. – Мне показалось, что я откусил немного больше, чем смогу прожевать.

Монтгомери его не слушал, то что происходило не укладывалось у него в голове. – Сцена внезапно погрузилась во тьму, а оркестр исчез, как будто его и не было вовсе, исчезла и сцена, стал виден какой-то ящик у стены маленькой комнаты.

Пока Монтгомери стоял ошеломленный произошедшим, Норкросс обернулся и, заметив Гандерсона, вскочил на ноги и бросился к нему с протянутой рукой:

– Сорен! В конце концов, ты сделал это! Я так и думал, что ты когда-нибудь решишься и покинешь эту фабрику воздушных змеев. Как тебе понравилась моя музыка? Хочешь верь, хочешь нет, но полгода назад я не мог играть даже в жестяной свисток.

Гандерсон тепло взял друга за руку:

– Я не музыкант, но, по мне так, это звучало замечательно. Я понятия не имел, что ты увлекаешься композицией. И я ожидал, что ты будешь тратить все время на анализ напряжений и показатели загрузки двигателя. Откуда взялась музыка?

Монтгомери прервал его прежде, чем Норкросс успел что-либо ответить. Медленное чувство ужаса ползло по его спине:

– Что случилось с оркестром?

Было такое впечатление что он пошутил, – все мужчины Института рассмеялись. Доктор Нэгл, смеясь, поднял руку и указал на ящик:

– Я думаю, нам лучше просветить наших гостей, прежде чем вы лопните от смеха. Оркестра, конечно, не было. То, что вы видите, – это всего лишь теневой ящик, в котором проекции ума ученика становятся видимыми и слышимыми. Возможно, вы не заметили маленького головного убора, который был на мистере Норкроссе, но через него импульсы произведения, возникшего в его голове, передавались механизму теневого ящика и становились заметными для всех в комнате.

– Ты хочешь сказать, что сочинял музыку и воображал движения оркестра, импровизируя! – недоверчиво воскликнул Гандерсон.

Норкросс кивнул:

– Поначалу это трудно, но ты можешь этому научиться. Надеюсь, что сделана хорошая запись. Я хочу, чтобы моя жена услышала ее. Это, пожалуй, лучшее, что я когда-либо создавал.

Монтгомери почувствовал, что вся нереальность ситуации достигла своего апогея. Через мгновение кто-нибудь не выдержит и разоблачит этот трюк. Конечно теневой ящик должен быть чем-то вроде телевизора. Скорее всего это так. Никто не мог сделать то, что было заявлено. В любом случае, не Мартин Норкросс, авиаинженер и конструктор.

Все уже начали выходить из комнаты, когда Нэгл снова заговорил:

– Если кто-то из вас все еще сомневается в оправданности наличия музыкального отделения в инженерной школе, позвольте мне заверить вас, что то, что вы только что видели и слышали, является очень полезным умственным упражнением. Оно пригодится, когда вы будете совершенствоваться и в области технических наук. Вы можете сами оценить количество факторов, которые необходимо координировать, которыми нужно управлять и постоянно держать под абсолютным контролем при создании музыкального произведения. Это отличная инженерная практика!

Они вошли в соседнюю комнату, в которой было с дюжину кресел, а одна стена напоминала классную доску, за исключением того, что она была гладкой молочно-белой. По просьбе Нэгла Норкросс надел еще одну гарнитуру. Это была узкая полоска, которая зажимала пару тонких электродов над его ушами.

– Покажите нам решение задачи по проектированию электронного устройства, – предложил доктор Нэгл.

Норкросс просмотрел несколько листов в блокноте:

– Так… проектируется бортовой радар. Расстояние пятьдесят километров…

Почти сразу же на белой стене начала появляться схема. Сначала довольно простая, она усложнялась с поразительной быстротой. Рядом с чертежом появились электрические и механические характеристики. Менее чем за десять минут работа была завершена и Норкросс снял наушники:

– Я думаю, что это сработает, но гарантии на сто процентов нет.

– Это сработает, – уверенно сказал Нэгл. Он повернулся к остальным. – Между прочим, все,  чему вы были свидетелями, является частью выпускных экзаменов мистера Норкросса. Эту процедуру проходят все наши студенты, перед тем как покинуть наш Институт.

Монтгомери смотрел на стену все с тем же чувством нереальности всего происходящего. Он прикоснулся пальцем к гладкой, стеклянной поверхности. Все изображенное находилось не на поверхности.

– Мы фиксируем все фотографируя, – пояснил Нэгл. – За исключением тех случаев, когда это просто тренировка, результаты которой ученик не желает сохранять. Однако чаще для тренировки применяется вот такая трехмерная коробка.

Он прошел в дальний конец комнаты, отодвинул от стены полутораметровый куб на роликах и нажал кнопку сбоку. – Куб внутри засветился.

– Не могли бы вы продемонстрировать? – обратился он Норкроссу. Тот подключил свою гарнитуру к боковой панели у нижнего края куба. Почти мгновенно внутри куба появился маленький серебристый самолетик. Самолет маневрировал, как в настоящем полете, пикировал, набирал высоту, катился по взлетной полосе.

– Не хотите попробовать? – кивнув на Норкросса, предложил Нэгл Гандерсону.

Усмехнувшись слегка нервно, инженер взял у Норкросса наушники, подогнал их к своей голове и уставился в теперь уже пустую внутренность куба:

– Что мне делать?

– Создайте копию своего XB-91 и проведите ее через все этапы полета, – предложил Нэгл.

Медленно начали появляться нечеткие, очень асимметричные очертания Девяносто первого. Гандерсон нервно рассмеялся над своим собственным творением:

– Больше похоже на корабль-призрак Древнего Морехода. Что, черт возьми, случилось с двигателями на правом крыле? Они не работают.

– Разверните самолет, – предложил Норкросс.

Модель неуклюже повернулась вокруг своей оси, хвост при этом исчез. Гандерсон восстановил его. Теперь не работали двигатели левого крыла.

– Не могу справиться, – пожаловался Гандерсон, чувствуя, что пот выступил у него на лбу от напряжения, вызванного сохранением образа.

– Это намного лучше, чем то, как большинство из нас делает в первый раз, – сказал Норкросс. – Мы, инженеры, гордимся своими визуальными способностями. Они весьма важны для нас.

Гандерсон с несчастным видом покачал головой и снял головной убор. Он протянул его Монтгомери:

– Попытай счастья, Юджин. Посмотрим, сможешь ли ты изобразить Девяносто первый, в комплекте с крыльями и хвостом.

Монтгомери почувствовал, что не смог бы взять наушники, даже если бы от этого зависела его жизнь:

– Нет, – сказал он хриплым голосом. – Я не собираюсь выставлять свое невежество на всеобщее обозрение.

Нэгл, глянув на майора, а затем за окно, предложил:

– Ладно, ребята, на сегодня хватит. Вам предстоит увидеть и узнать еще многое, а дело уже идет к вечеру, поэтому давайте продолжим завтра с утра.

Всю дорогу обратно в отель Монтгомери, потрясенный увиденным, проклинал свой детский страх, который помешал ему принять гарнитуру куба-визуализатора.

А Нэгл ведь уловил этот страх и, видимо, чтобы избавить его от смущения, сменил тему разговора, прежде чем кто-нибудь еще успел что-нибудь сказать. – Подумал Монтгомери. И от этой мысли раздражение его стало еще сильнее. Необходимость сделать телефонный отчет Доджу была еще одним источником острого раздражения. Монтгомери отложил звонок до окончания ужина, а затем решил, что полковник вполне может обойтись без его доклада.

Он долго гулял по пляжу и сидел на камнях, пока не стемнело. Затем, постепенно, словно осмеливаясь заглянуть через щель двери в какой-то чулан с кошмарами, он позволил себе обдумать то, что видел в Институте днем. Хотелось отмахнуться от всего этого как от обмана и мистификации, но так просто это не пройдет. Норкросс казался совершенно честным в своей части демонстрации. Монтгомери не мог понять, как его могли обмануть. И не было никакой очевидной цели в таком обмане.

Единственным разумным предположением было то, что инженер был наделен каким-то образом почти сверхчеловеческими способностями во время своего выступления. Но Монтгомери не был готов принять такой ответ без борьбы.

Когда он вернулся в отель, его ждал звонок от Доджа. Тогда Монтгомери пожалел, что не верит в сверхспособности Норкросса. Если бы он высказал такое предположение, его рассказ звучал хотя бы наполовину разумно. Полковник при этом конечно подумал бы, что он сошел с ума. Нет такое говорить не стоит, но и правды тоже не скажешь, все равно не поверит.

Но Доджа больше всего интересовало, примут Монтгомери или нет.

– Я почти уверен, что они меня примут, – сказал майор. – Нэгл вел себя так, как будто этот вопрос уже решен.

– Ты видел что-нибудь, что дало бы тебе представление о том, что там происходит?

– Нет. У меня был только очень долгий разговор с Нэглом. Похоже, у него какая-то фобия против школ. По-видимому, если бы мы сожгли все здания всех учебных заведений и уволили всех учителей и профессоров, все было бы так как нужно, по его мнению.

Полковник хмыкнул:

– Так примерно и думает Спиндем. Я серьезно подумываю о том, чтобы направить его туда в помощь тебе. Нам позарез нужно знать, как им удается заманивать наши лучшие военные кадры, лучшие умы. У них, должно быть, есть для этого какой-то трюк.

– Я постараюсь выяснить, сэр, и буду держать вас в курсе, – сказал Монтгомери.

Он повесил трубку, надеясь, что сможет найти ответ до того, как Додж отправит Спиндема. Присутствие этого персонажа переносить ему совсем не хотелось.

На следующее утро, как только он появился в Институте, его представили консультанту Дону Вульфу. Вульф был намного моложе Нэгла или Беркли, но он излучал ту же спокойную уверенность в том, что знает, о чем идет речь. Это раздражало Монтгомери, но он надеялся, что сможет продолжать держать раздражение под контролем и не дать себя вышвырнуть преждевременно. Он заставил себя внимательно слушать.

– Доктор Нэгл вкратце рассказал мне о том, что он обсуждал с вами вчера, – сказал Вульф. – Если у вас нет каких-либо вопросов, мы перейдем к вопросу о том, как производится обучение.

– Единственный вопрос в том, примут ли меня сюда или нет, – сказал Монтгомери.

Вульф улыбнулся:

– Очевидно, доктор Нэгл забыл упомянуть, что вы сами решаете это. Довольно много людей, решают не связываться с нами – после того, как они увидят то, что я собираюсь показать вам сегодня!

Они вышли из офиса и направились через двор к другому зданию. Войдя внутрь, они прошли в небольшую комнату, вдоль стен которой с одной стороны стояли панели с каким-то электронным оборудованием. Стены комнаты были покрыты приятного цвета звуконепроницаемой изоляцией. Обстановка состояла из пары мягких кресел, стола и дивана.

Вульф приглашающе показал на кресло и, указав на панели, сказал:

– Это Зеркало, иногда ласково называемое членами Института Нэнси Немезидой или Минни Монстром. В любом случае, вам придется его пройти, если вы хотите присоединиться к нам.

–Что оно делает? – спросил Монтгомери.

– Как и положено зеркалу, оно предлагает вам взглянуть на себя.

Монтгомери нахмурился:

– Кажется, в этом нет особого смысла.

– Поначалу это не имеет особого смысла для большинства людей, которые приходят сюда. Ведь они никогда этого не делали, в том числе и вы. Более того, вас всю жизнь предостерегали от этого. Когда вы пошли в школу, вам дали тест на IQ и повесили на вас ярлык, который учили никогда не подвергать сомнению. Вы были глупы, посредственны или гениальны, и вы абсолютно ничего не могли с этим поделать, если ваша категория была ниже, чем вам хотелось бы. Ваше внимание было направлено на внешний мир, как он был вам описан. И от вас требовалось согласие с этим описанием. Если вы не видели покачивания там, где были описаны покачивания, вы быстро приучались соглашаться с тем, что это были покачивания, потому что видели примеры, как на несогласных с тем, что это именно покачивания, навешивался ярлык – «академическая неуспеваемость». Ввиду всего этого,  через некоторое время, вы были более чем готовы согласиться, что лучше не пытаться заглянуть в эту запечатанную коробку, которую вы носите на верхней части позвоночника. Это почти универсальное явление, с которым мы сталкиваемся.

– А теперь меня приглашают заглянуть в коробку, не так ли? – Монтгомери с сомнением посмотрел на панели Зеркала. – Механическая психоаналитик Нэнси!

Вульф улыбнулся:

– Да, до вас ее тоже так называли. Но это название совершенно неточно с точки зрения функции. Машина не делает ничего, чтобы интерпретировать вас для себя. Она ничего вам не говорит и не дает советов о том, как адаптироваться и лучше ладить в этом мире. Она не делает абсолютно ничего, только отражает (в большей или меньшей степени) вашу сущность, чтобы вы могли наблюдать и делать свои собственные выводы. В машину встроена только одна функция управления  – и это совершенно необходимо. Степень отражения можно задать заранее, но он также автоматически регулируется вашим собственным уровнем страха.

– Страха!

– Да. Выполняя указание Сократа, вы обнаружите, что довольно страшно пытаться познать самого себя. Поэтому вместо того, чтобы сначала увидеть полный, беспрепятственный обзор, необходимо, так сказать, взглянуть в замочную скважину. Взгляните мельком на один аспект себя, переварите это и научитесь жить с этим, прежде чем расширять кругозор.

–Я не понимаю, почему в этом должен быть какой-то страх – если человек не совершал в прошлом преступления, с чем он может бояться столкнуться.

– Не нужно ничего столь мелодраматичного, как преступные деяния. Бояться можно многого. Вот вам несколько примеров:

Общеизвестный, публично признанный факт, что человек использует двадцать или менее процентов имеющихся у него умственных способностей. К этому относятся довольно печально, прищелкивая языками говоря, какой это позор и расточительство, – но любые усилия по увеличению этого процента встречаются со страхом и яростью.

А возьмите психоанализ. Ведь это просто смешно. – Из-за страха разобраться, в чем настоящая причина, свои недостатки объясняют жестокостью и недостаточным уходом в детстве.

Именно из-за страха у человека существует такое негативное отношение к исследованию своей личности даже с целью увеличению ее возможностей. Такая работа, чтобы быть эффективной, требует подлинной самооценки, а это просто слишком болезненно. И происходит отторжение:

«– Нет, спасибо, я еще не сошел с ума. С моим мозгом все в порядке!».

Основная причина такой реакции кроется в принципиальном недостатке ортодоксальной психиатрии,  когда один человек оценивает другого человека и пытается справиться со взрывоопасными силами человеческого достоинства. Это нельзя назвать адекватным подходом. У Зеркала нет такого недостатка. Оно позволяет вам спросить: «кто я такой? Что я делаю? Что я знаю?». И дает вам идеальный, неискаженный ответ, даже не так – вы сами даете себе ответ. Однако это очень крепкий напиток, весьма болезненная вещь. Полную, истинную картину своего внутреннего «Я» редко кто может воспринять без вреда для своего психического здоровья. Вот почему мы начинаем со взгляда из отверстия замочной скважины и постепенно расширяем обзор.

– Мне все еще кажется, что я не улавливаю связи между всем этим и способностью инженера построить лучший самолет – что было первоначальным стимулом, который привел большинство из нас сюда.

– Это недолго будет оставаться для вас тайной, – сказал Вульф. – Вы изучите десять тысяч соглашений, которые вы заключили со своими профессорами и другими инженерами, о том, что путь, которым все идут, – правильный. Вы изучите десять тысяч заключенных вами соглашений с самим собой о том, что ваших способностей недостаточно для выполнения стоящей перед вами работы. Один за другим вы изучите каждый из этих крошечных гомеостатов, которые сейчас контролируют ваше мышление, и решите, стоит ли его сохранять. Каждое самоуничижение, каждое принятие чужого решения проблемы без проработки, без проверки его правильности вами самим – это такой гомеостат. Некоторые из них вы сохраните. Большинство из них вы выбросите и удивитесь, зачем вы вообще взвалили их на себя!

Монтгомери подумал, что все услышанное выглядит самой невероятной грудой обмана, лапшой, которую зачем-то вешают ему на уши. И если бы не демонстрации Норкросса, которые еще предстояло объяснить, он бы сейчас сдался и позвал Доджа, чтобы тот пришел и навел здесь порядок.

Он с некоторым страхом посмотрел на панели Зеркала, когда Вульф поднялся и начал манипулировать там кнопками управления – это был не тот страх, о котором говорил Вульф, однако это был страх перед тем, как далеко он может зайти с этим механическим гипнотическо-психоаналитическим устройством, не рискуя навредить своему собственному мозгу. Теперь он жалел, что сюда не приехал Спиндем, конечно, очень неприятный человек, но как бы сейчас пригодился его совет. – Совет опытного психиатра был бы ценным и, возможно, помог защититься.

Вульф протягивал маленький головной убор, похожий на те наушники, которые Монтгомери уже видел:

– Вы можете попробовать, если хотите. Работайте с Зеркалом столько, сколько нужно. Но можете отказаться, уйти и забыть все, что здесь слышали.