Текст книги "Слуга Империи"

Автор книги: Рэймонд Элиас Фейст (Фэйст)

Соавторы: Дженни Вурц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 49 страниц)

Охранники, потрясая крючьями, сомкнулись в кольцо. От жары и усталости их терпение лопнуло: они приготовились убивать.

Что-то заставило Мару, властительницу Акомы, вскочить со скамьи.

– Прекратить! – закричала она, перегнувшись через перила.

Ее голос прозвучал так властно, что охранники растерялись. Приученные повиноваться приказу, они опустили крючья и замерли над связанным мидкемийцем. Купец суетливо расправил складки костюма, а распростертый в пыли невольник тяжело перевернулся на бок, неловко оперся на локоть и посмотрел вверх.

На его лице отразилось неподдельное изумление: спасение пришло от миниатюрной темноволосой женщины, почти девочки. Он разглядывал ее в упор, не отводя глаз. Счетовод опомнился первым: он влепил рабу пощечину, чтобы тот помнил свое место.

Мара гневно нахмурилась:

– Я сказала – прекратить! Кто ослушается, того заставлю возместить мне ущерб за порчу товара, который я желаю приобрести.

Купец вытянулся, позабыв о загубленном костюме и пытаясь пятерней зачесать назад прилипшие к потным вискам лохмы, будто это могло искупить его вину. Узнав в покупательнице хозяйку Акомы, он отвесил ей низкий поклон. После того как рыжий дьявол показал свой норов, купец и не надеялся сбыть с рук этот товар. Надо же было такому случиться, что властительница Акомы видела это безобразие собственными глазами – и все же намеревалась сделать покупку. Чудеса, да и только.

Прекрасно понимая, что толстяк не станет торговаться, Мара равнодушно поигрывала веером.

– Могу предложить тебе тридцать центориев за всю партию, – лениво процедила она. – Но если тот, самый крупный, испустит дух, то и этого не дам.

Тут даже невозмутимый Люджан поднял брови. Он заподозрил, что у госпожи наступило помрачение рассудка, но не решился вступать с ней в спор на виду у всех. Он так и не произнес ни звука. Тем временем купец велел счетоводу хоть из-под земли раздобыть воды и чистой ветоши. Тот расторопно выполнил все, что требовалось, – и тут же услышал оскорбительный приказ промыть невольнику раны.

Но не таков был рыжеволосый главарь, чтобы принимать милость от врага. Он исхитрился выбросить вперед огромную пятерню и мертвой хваткой вцепился счетоводу в руку. С верхней галереи невозможно было расслышать слов, только незадачливый врачеватель, вздрогнув как ужаленный, вдруг выронил и флягу, и ветошь.

К этому времени у торговца уже пропало всякое желание карать смутьяна и тем самым испытывать терпение Мары. Он залебезил, чтобы отвлечь ее внимание от происходящего, когда один из невольников выступил вперед и продолжил обрабатывать кровоточащие раны главаря.

– Госпожа, купчую можно выправить прямо сейчас у меня в конторе, там тебе будет удобно. Я прикажу подать фруктовый шербет, чтобы ты могла освежиться, пока писарь будет готовить бумаги. Если ты соблаговолишь проследовать...

– Это ни к чему, – оборвала его Мара. – Пришлешь писаря сюда, на галерею. Я желаю, чтобы невольники были отправлены ко мне в имение без лишних проволочек. Твое дело – подготовить купчую, а об остальном позаботятся мои солдаты. – Напоследок оглядев загон, она добавила: – Только не надейся, что я поставлю свою подпись, пока рабам не выдадут штаны и рубахи.

– Что такое? Как же так? – в отчаянии забормотал торговец.

Счетовод был совершенно убит. Ведь на его глазах со склада принесли корзину с одеждой, которой хватило бы на три таких партии невольников, но при этом многие из рабов оставались голыми или в лучшем случае полуодетыми. Надо было бы установить, как такое могло случиться, найти виновных и вытрясти из них душу. Однако властительница проявляла нетерпение, и на этом деле пришлось поставить точку. Чтобы не искушать судьбу, торговец угрожающим жестом приказал счетоводу помалкивать. Тридцать центориев – смехотворная цена, однако он уже не чаял, как избавиться от этих бесноватых, которые только занимают место в загоне да жрут тайзу почем зря. Уж лучше немного откормить обыкновенных, смирных рабов – те, как пить дать, пойдут по пять-десять центориев за голову.

Содрогаясь от мысли, что пропавшие рубахи стоят едва ли не больше, чем эти мидкемийцы, торговец все же взял себя в руки.

– Прикажи посыльному вызвать кого-нибудь из писарей, чтобы срочно составить купчую для госпожи, – важно распорядился он.

Приказчик попытался что-то возразить, но торговец вполголоса припечатал его крепким словцом, чтобы тот ловил момент, пока у властительницы не прошла блажь.

Мара и бровью не повела. Сейчас ее занимал только рыжеволосый варвар, к которому ее подтолкнуло странное движение души. Яркие голубые глаза обжигали огнем. Даже Хокану не обладал такой магнетической силой.

Не предупредив командира авангарда, Мара резко отвернулась и заспешила вниз по лестнице. Офицер в два прыжка обогнал ее и занял прежнюю позицию впереди госпожи. Он так и не понял, чем вызван столь внезапный уход: желанием поскорее вернуться домой или какой-то другой причиной.

Однако времени для размышлений не оставалось. Люджан помог Маре зайти в паланкин и произнес:

– Джайкен будет рвать на себе волосы.

Мара подняла глаза на телохранителя, но не увидела в них привычной иронии – только беспокойство, а может быть, и что-то иное.

Тут прибежал писарь с необходимыми бумагами. Мара поспешно приложила руку, чтобы скорее покинуть рыночную площадь.

Звуки незнакомой речи примешивались к окрикам надсмотрщиков – это рабов выталкивали из загона. Легким кивком головы Люджан приказал солдатам построить два с лишним десятка мидкемийцев в походный порядок. Задача осложнялась тем, что невольники плохо понимали цурани, да к тому же оказались донельзя своенравными. Никому из рабов, рожденных в империи Цурануани, и в голову бы не пришло требовать для себя обувь. Солдаты остолбенели от такой вызывающей наглости; не сумев добиться повиновения угрозами, они вынуждены были применить силу. С каждой минутой страсти накалялись. Солдаты считали ниже своего достоинства избивать рабов – это было уделом надсмотрщиков. Зная, что их путь пройдет по оживленным улицам, они сгорали от стыда за себя и свою госпожу.

Преувеличенно прямая осанка Мары, застывшей на подушках паланкина, свидетельствовала о том, что она тоже готова провалиться сквозь землю. Наконец носильщикам был дан знак поднимать шесты паланкина на плечи и двигаться быстрым шагом, ибо Мара хотела как можно скорее миновать улицы Сулан-Ку.

Подозвав к себе Люджана, она распорядилась выбрать для передвижения самые окраинные закоулки. Это означало, что придется идти через беднейшие кварталы, протянувшиеся вдоль реки, пробираться через лужи, помойки и потоки нечистот. Воины обнажили мечи и время от времени подталкивали ими нерасторопных рабов. Карманные воришки и даже матерые грабители ни за что не решились бы приблизиться к вооруженному эскорту, но у Мары имелись серьезные причины торопиться.

За ее передвижениями, пусть самыми незначительными, зорко следили враги. Поездка на невольничий рынок не могла остаться незамеченной: торговец со своими помощниками поспешит в местную таверну, чтобы отпраздновать сделку, и начнет судачить о причудах Мары, закупившей невольников-иноземцев. Слухи мгновенно разлетятся по всей округе. Как только в городе станет известно о приезде властительницы, недруги сразу пошлют по ее следу своих ищеек. Маре вовсе не хотелось, чтобы молва трезвонила о ее планах – расчистка новых пастбищ для нидр должна была держаться в секрете до последнего момента. Любые сведения, разнюханные шпионами, грозили ослабить позицию Акомы. Ничто не заботило Мару в такой степени, как упрочение дома своих предков.

Носильщики свернули в сторону реки. Проулок, застроенный убогими жилищами, сделался совсем узким – паланкин проходил здесь с большим трудом. Сверху нависали карнизы, балки и мансарды, затянутые грубыми шкурами. Сквозь них едва пробивался дневной свет. Поколения жителей надстраивали все новые ярусы, каждый из которых нависал над старым. Лишь изредка над головой вспыхивала узкая полоска изумрудного келеванского неба. Солдаты напряженно вглядывались в полумрак, чтобы не попасть в засаду.

Сквозь теснившиеся по бокам постройки не проникало ни малейшего дуновения ветра. В тяжелом, сыром воздухе висели запахи отбросов и плесени. Стены домов давно пошли трещинами, стропила прогнили. На улицах, однако, царило оживление. Обитатели квартала глазели на диковинную процессию, но при ее приближении ныряли в пустоту дверных проемов. Офицерский плюмаж внушал жителям благоговейный ужас. Воины из свиты властителей обычно не церемонились с теми, кто путался у них под ногами. Только стайки чумазых, горластых мальчишек решались искушать судьбу. Они показывали пальцами на пышный паланкин и ловко ускользали от солдатских клинков.

Мидкемийцы, к немалому облегчению Люджана, перестали изводить своей болтовней воинов, которым приходилось быть начеку. Теперь в воздухе явственно ощущался еще один запах, напоминающий едкий дым: процессия поравнялась с притонами, где шла торговля пагубным зельем из нектара цветков камота. Кто пристрастился к этому дурману, на того порой накатывали кошмарные видения и припадки бешенства. Воины, готовые к любой неожиданности, держали копья наперевес; Мара замерла, прижав к лицу душистый веер.

Носильщики слегка замедлили шаг, огибая угол, и один из шестов паланкина зацепился за грязный полог покривившегося косяка. Взгляду открылись несколько семей, сбившихся в кучки. Нищенские лохмотья едва прикрывали изъеденную язвами кожу. На полу посреди комнаты стоял чан тошнотворного варева, один на всех, а другой такой же чан, служивший отхожим местом, был задвинут в угол. На рваном одеяле сидела молодая мать, кормящая грудью хилого младенца; еще трое детей мал мала меньше примостились у ее ног. У всех был землистый цвет лица и болезненный, изможденный вид. Но Мара и бровью не повела: с самого детства в ней воспитывали убеждение, что боги посылают человеку ту судьбу, какую он заслужил своей прежней жизнью.

Шест вскоре высвободили. Пока носильщики разворачивались, взгляд Мары упал на приобретенных рабов, которых вели позади. Рыжеволосый великан что-то негромко сказал другому невольнику, лысеющему, широкому в плечах, который внимал каждому слову, исходившему от главаря. Их лица исказились от возмущения, а может быть, и от ужаса – властительница так и не поняла, что же вызвало у них смятение чувств, которое, по цуранским понятиям, нельзя было обнаруживать в присутствии посторонних, пусть даже этих оборванцев.

Хотя городские трущобы занимали совсем небольшой квартал, путь процессии оказался томительно долгим. Наконец впереди показалась излучина реки Гагаджин, стало светлее; вместо убогих жилищ вдоль дороги потянулись бесконечные мастерские, фабрики и товарные склады. Здесь обосновались скотобои, кожевенники, красильщики и другой ремесленный люд. Трубы изрыгали клубы удушливого черного дыма. На реке, у видавшей виды пристани, покачивались грузовые баржи и плавучие жилища. Лоточники наперебой предлагали свой товар хозяйкам и свободным от работы ремесленникам.

В этом квартале воинам Люджана пришлось прокладывать себе дорогу криками "Акома! Акома!". Кольцо вооруженных стражников еще плотнее сомкнулось вокруг паланкина властительницы. Рабов заставили сбиться в кучу; теперь они не могли даже посмотреть под ноги. В отличие от солдат, обутых в грубые сандалии, рабы, в том числе и носильщики, шли босиком, ступая прямо на острые камни, черепки и кучи нечистот.

Мара откинулась на вышитые подушки и опять закрыла лицо душистым веером. Она многое бы отдала, чтобы перенестись сейчас в свое имение, в открытые луга, вдохнуть благоухание свежих трав и полевых цветов. Но вот и дымные улицы остались позади. Их сменили кварталы побогаче, облюбованные ткачами, плотниками, гончарами, кружевницами, корзинщиками. Кое-где попадались ювелирные мастерские, которые можно было узнать по вооруженной охране у входа, а также парфюмерные лавки, куда захаживали нарумяненные женщины из Круга Зыбкой Жизни.

Солнце стояло в зените. Мару клонило в сон. Она благословляла судьбу, что выбралась наконец за пределы Сулан-Ку. Теперь можно было немного подремать, но кто-то из носильщиков, как назло, захромал. При каждом шаге Мару подбрасывало на подушках, и она сделала знак остановиться.

Люджан кивнул солдату, и тот произвел осмотр носильщиков. Действительно, один из них сильно поранил ногу, но, как повелевало его подчиненное положение и цуранское понимание чести, шел вперед, едва не теряя сознание от боли.

До имения оставалось еще более часа пути. Мидкемийцы, как назло, не умолкали; эта гнусавая, нечленораздельная трескотня могла кого угодно довести до белого каления. Их болтливость раздражала Мару едва ли не сильнее, чем вынужденное промедление.

Она подозвала Люджана:

– Прикажи рыжему варвару заменить носильщика.

Этот раб, похоже, был главным возмутителем спокойствия. У Мары, наглотавшейся трущобного зловония, немилосердно разболелась голова; нужно было во что бы то ни стало заставить рабов замолчать.

Воины немедленно вытолкнули рыжего вперед. Лысый здоровяк попытался было загородить друга, однако его отшвырнули в сторону. Он не устоял на ногах, но продолжал что-то выкрикивать; тогда рыжеволосый невольник успокоил его кивком и остановился у переднего левого шеста. Голубые глаза с интересом взирали на изящно одетую правительницу.

– Не сюда! – взорвался Люджан, вызвал вперед носильщика, стоявшего сзади, а варвара отправил на его место.

Прямо за спиной рыжего смутьяна тут же возник солдат с мечом наголо.

– Немедленно к дому, – бросила Мара, и носильщики присели, чтобы поднять паланкин.

Первые же шаги повергли ее в панику. Мидкемиец был на голову выше других; стоило ему выпрямиться, как паланкин накренился вперед. Мара начала сползать по шелковым подушкам. Если бы не стремительная реакция Люджана, который наотмашь ударил великана, чтобы тот держался вровень с остальными, правительница просто-напросто вывалилась бы из паланкина на виду у всех. Мидкемийцу пришлось сгорбиться и ссутулить плечи, отчего его кудрявая голова оказалась почти у самого полога.

– Этого еще не хватало! – возмутилась Мара.

– Представляю, как потирал бы руки Десио Минванаби, узнай он, что рабы уронили госпожу, – в первый раз улыбнулся Люджан, а потом предложил: – Что, если одеть этих варваров как домашних слуг да отправить в подарок семейству Минванаби? Они успеют изрядно напакостить Десио, пока его первый советник прикажет их повесить.

Но Маре было не до шуток. Она поправила платье и вытащила из прически сбившиеся гребни. Все это время варвар не сводил с нее глаз. Через некоторое время он склонил голову набок, улыбнулся открытой улыбкой и заговорил на ломаном цурани.

Люджан обрушил на него поток брани:

– Пес! Презренный раб! На колени!

При этих словах один из воинов перехватил шест паланкина, а двое других скрутили невольника и бросили его в дорожную пыль. Их сильные руки пригвоздили его плечи к земле, но он все равно пытался что-то сказать, и тогда воин наступил ему на затылок.

– Как ты смеешь заговаривать с властительницей Акомы, грязный раб?! – выходил из себя Люджан.

– А что он хочет сказать? – негодование Мары почему-то сменилось любопытством.

Люджан подумал, что ослышался.

– Не все ли равно? Он – раб и должен знать свое место. Если даже у него есть зачатки разума, его дерзость бросает тень на тебя, госпожа.

Мара держала на ладони черепаховые гребни, украшенные драгоценными камнями. Такие же драгоценности унизывали ворот ее наряда.

– Так что же он говорит? Я хочу знать.

Утирая пот со лба, Люджан неохотно ответил:

– Это ничтожество предлагает заменить оставшихся носильщиков тремя своими соплеменниками, поскольку они примерно одного роста.

От неожиданности Мара разжала руку и выронила гребни.

– Так-так, – хмуро протянула она и перевела взгляд на невольника, который по-прежнему лежал лицом вниз под пятой солдата. – Отпустить его.

– Правильно ли я понял тебя, госпожа? – тихо переспросил Люджан; никогда еще он не был так близок к прямому нарушению приказа.

– Отпустить варвара, – коротко повторила Мара. – Он говорит дело. Какой прок от нашего охромевшего носильщика?

Люджан по-цурански повел плечами, признавая правоту госпожи. Говоря по совести, своим упрямством она могла дать сто очков вперед любому мидкемийцу. Возражать было бесполезно. Командир авангарда махнул рукой солдату, чтобы тот убрал ногу с рыжего невольничьего затылка. Прозвучали отрывистые приказы, и носильщики вместе с воином опустили паланкин. К шестам подтолкнули самых рослых мидкемийцев. К ним присоединился и рыжеволосый, хотя его лицо было залито кровью: когда его бросили на землю, острый камень пропорол затянувшуюся было рану у него на щеке. Ему изрядно намяли бока, однако это не научило его смирению. Процессия снова двинулась в путь, и Мара пришла в ужас. Возможно, мидкемийцы не желали ей зла, но они не имели представления о том, как нужно нести госпожу. Им не удавалось идти в ногу, поэтому паланкин нещадно трясло. Мара полулежала на подушках; ей сделалось дурно. Она отрешенно закрыла глаза. Невольники, приобретенные в Сулан-Ку, уже попортили ей немало крови. Она решила непременно дать указание Джайкену, чтобы мидкемийцев держали поближе к дому – в случае чего можно будет кликнуть воинов. Кроме того, следует приставить к ним самого опытного надсмотрщика, который живо объяснит, где их место. Иначе от этих варваров не будет толку.

Такое заурядное дело, как покупка рабов, повлекло за собой множество досадных последствий; при этом Мара не должна была забывать и о том, что ее враги не дремлют. От боли у нее раскалывалась голова, но в сознании неотступно звучал вопрос: "Если бы мне нужно было убрать с дороги Десио Минванаби, как бы я действовала?"

Глава 2
УМЫСЕЛ

Десио Минванаби восседал за низким письменным столом в кабинете покойного отца, уставившись на стопку счетов и расписок. Хотя солнце стояло в зените, у его локтя горела масляная лампа. Кабинет больше походил на мрачное логово: все перегородки и прочные ставни были наглухо задраены, хотя ветерок с близлежащего озера мог бы принести немалое облегчение. Казалось, Десио не замечает духоты. У него над головой кружил назойливый овод, явно выбирая место поудобнее на челе молодого правителя. Десио рассеянно шевельнул рукой. Возможно, он хотел отогнать коварное насекомое, но раб, обмахивающий господина опахалом и уже одуревший от духоты, на мгновение сбился с ритма, подумав, что хозяин приказывает ему остановиться.

Из неосвещенного угла рабу дали сигнал продолжать. Инкомо, первый советник дома Минванаби, терпеливо ждал, пока правитель соблаговолит вникнуть в расчетные обязательства. Десио был мрачнее тучи. Подвинув лампу еще ближе, он попытался сосредоточиться, но буквы и цифры плыли у него перед глазами. В конце концов он с досадой откинулся на подушки.

– С меня хватит!

Инкомо попытался спрятать озабоченность под маской подобострастия.

– Господин... – выдохнул он.

Но Десио резко отодвинул лампу и важно поднялся. Он никогда не отличался стройностью телосложения, а теперь даже просторный домашний халат не мог скрыть огромного обвисшего живота. Пухлая рука отерла сбегавшие по щекам ручейки пота и отвела со лба слипшиеся волосы.

Первый советник знал, почему Десио пребывает в дурном расположении духа. Виной тому была не только небывалая влажность, принесенная с юга несвоевременным тропическим ливнем. Кому-то могло показаться, что властитель Минванаби приказал задвинуть все засовы и запереть замки, чтобы просто побыть в уединении, но старика советника было не так-то легко провести: он понимал, что за этим нелепым приказом скрывается одна-единственная причина – страх. Даже у себя дома Десио пребывал в постоянном страхе. Важные цуранские господа, а тем более представители Пяти Великих Семей, никогда не признавались в своей слабости, поэтому первый советник предпочитал помалкивать.

Десио тяжелой поступью зашагал из угла в угол, постепенно закипая бешенством. Он тяжело дышал и сжимал кулаки; это было верным признаком неминуемой расправы над любым, кто попадется ему под руку. Старший сын и наследник, он с детства подражал отцу, мелочно-злобному самодуру, но со смертью Джингу эти фамильные черты расцвели пышным цветом в характере Десио. А уж после того, как овдовевшая мать удалилась в обитель святой Лашимы, он и вовсе не знал удержу. Раб с опахалом следовал по пятам за своим повелителем, всеми силами стараясь не попадаться ему на глаза.

Опасаясь, что этого раба, как и прочих, засекут до смерти, а обучение нового потребует времени, первый советник решился:

– Мой господин, смею думать, тебя взбодрит прохладительный шербет. Торговые дела не терпят отлагательства.

Десио, как заведенный, мерил шагами комнату. Его внешность выдавала многие пороки и излишества. Испещренные багровыми жилками щеки, мясистый нос, темные припухлости под воспаленными глазами, сальные волосы до плеч, давно не стриженные ногти с черными ободками – все это наводило первого советника на мысль о том, что молодой господин после ритуального самоубийства отца уподобился быку, который валяется в грязи, почесывая бока, и держит при себе дюжину самок. Казалось бы, наследник мог более достойно выразить скорбь, но старый советник знавал подобные случаи и пришел к выводу: кто впервые увидел смерть, тот нередко спешит утвердить свое право на жизнь. Итак, Десио дни и ночи напролет пьянствовал с наложницами у себя в покоях и совершенно забросил дела дома Минванаби.

После ночных игрищ девушки появлялись чуть живые, в синяках и ссадинах; им на смену тут же поставляли других. Так продолжалось до тех пор, пока новый глава рода не дал выход своей печали. За эти дни он постарел на десять лет.

Теперь Десио пытался сделать вид, будто с толком распоряжается доставшимися ему богатствами, но ежедневные возлияния не проходили бесследно. Став во главе одной из Пяти Великих Семей, он так и не осознал огромную ответственность, без которой не бывает власти. Раздираемый внутренними противоречиями, он хотел найти утешение в женских объятиях и утопить все заботы в море вина. Будь у Инкомо побольше решимости, он бы вызвал к своему хозяину целителя, жреца, знахаря – кого угодно, кто внушил бы молодому господину мысль о тех обязанностях, которые ложатся на плечи человека вместе с мантией властителя. Но достаточно было встретиться с Десио взглядом, чтобы заметить угнездившуюся в его душе ярость, – и первый советник отказался от своих безнадежных замыслов. Такую ярость мог укротить только сам Красный бог.

Инкомо сделал последнюю попытку вернуть Десио к деловым бумагам:

– Мой повелитель, осмелюсь доложить, мы упускаем драгоценное время, пока наши суда простаивают в джамарской гавани. Если направить их прямиком...

– Молчать!

Кулак Десио врезался в ширму, прорвав тонкий расписной шелк и сокрушив раму. Он пнул ногой упавшие обломки, резко развернулся и увидел перед собой раба с опахалом. В бешенстве правитель Минванаби обрушил на несчастного могучий кулак. Раб рухнул на колени; из сломанного носа и разбитой губы фонтаном брызнула кровь. Каким-то чудом он удержал опахало и даже не задел своего господина, хотя обезумел и почти ослеп от ужаса и боли. Но Десио тут же выкинул его из головы. Теперь он обернулся к советнику и заявил:

– Я не могу думать ни о чем другом, пока она ходит по земле!

Разъяснений не потребовалось: Инкомо знал, о ком идет речь. Наученный горьким опытом, он ожидал, что за этой вспышкой бешенства последует новая.

– Мой повелитель, – осторожно начал он, – если все твои богатства пойдут прахом, мы даже не сможем ей отомстить. Коль тебе сейчас недосуг принимать срочные решения, позволь это сделать хадонре.

Десио пропустил его воззвание мимо ушей. Устремив взгляд в пространство, он перешел на хриплый шепот:

– Мара из рода Акома должна умереть!

Инкомо благодарил судьбу, что в покоях темно и хозяин не видит его испуга. Он поспешил согласиться:

– Разумеется, мой господин, – но тут же добавил: – Однако время еще не настало.

– А когда?.. – заорал Десио, да так, что от его крика Инкомо едва не оглох. Десио пнул ногой подушку и слегка понизил голос. – Когда? Мой отец – и тот не смог поймать ее в капкан. Да что там говорить: она обрекла его на бесчестье, когда по ее милости он нарушил закон неприкосновенности гостя и вынужден был покончить с собой, чтобы смыть позор кровью. – Десио все больше распалялся, перечисляя нанесенные Марой оскорбления. – Эта... бестия не просто одержала над нами верх, она нас унизила... нет, втоптала в грязь? – Он с силой придавил ногой подушку и пронзил советника колючим взглядом.

Едва опомнившийся раб содрогнулся: этот взгляд напомнил ему разъяренного Джингу Минванаби. Обливаясь кровью, он мужественно пытался охладить пыл не в меру разгорячившегося хозяина и продолжал поднимать и опускать опахало. Между тем в голосе Десио зазвучали заговорщические нотки:

– Имперский Стратег оказывает ей покровительство... Не удивлюсь, если он спит с этой потаскушкой, а мы перемазаны навозом с головы до ног! И с каждым ее вздохом увязаем все глубже!

Десио огляделся, словно присматривая новую жертву, но тут в его взоре мелькнул едва уловимый проблеск разума. Со дня смерти Джингу такое произошло впервые. Инкомо едва сдержал вздох облегчения.

– Более того, – продолжал Десио с подчеркнутой осторожностью, словно перед ним свернулась ядовитая змея, – теперь от нее исходит угроза и моей безопасности!

С этим Инкомо не мог не согласиться. Он знал, что Десио живет в постоянном страхе. Сына Джингу преследовала мысль, что Мара будет продолжать кровавую вражду с династией Минванаби. Получив титул властителя, Десио сделался следующей мишенью ее козней; его жизнь и честь висели на волоске.

От духоты и напряжения Инкомо едва стоял на ногах, и все же он попытался успокоить своего повелителя, потому что это признание, пусть даже услышанное им одним, было первым шагом к преодолению страха, а может быть, и к победе над Акомой.

– О господин, вот увидишь, девчонка рано или поздно сломает себе шею. Надо выиграть время, дождаться...

Над головой Десио снова зажужжал овод. Раб хотел его отогнать, но правитель нетерпеливым жестом приказал опустить опахало.

– Ну нет, дожидаться – это не по мне, – сверкнул глазами Десио. – Какая-то козявка забрала неслыханную власть и с каждым днем поднимается все выше. Отец был не чета мне: ему оставался один шаг до золотого трона Имперского Стратега! И что же? Его прах покоится в земле, а бывших сторонников, не предавших общее дело, можно пересчитать по пальцам одной руки. Мы оглянуться не успеем, как окажемся у ног... этой девки.

Здесь не было и тени преувеличения. Инкомо понимал, почему его господин не решается даже произнести имя своей противницы. Почти ребенком она лишилась отца и брата, оставшись с горсткой солдат и без единого союзника, но не прошло и трех лет, как ей удалось возродить и значительно приумножить былую славу Акомы. Напрасно Инкомо подыскивал слова ободрения: страхи правителя были не напрасны. Мару и впрямь следовало бояться, тем более что ее могущество достигло таких вершин, где она могла не только обезопасить себя, но и угрожать дому Минванаби.

Наконец первый советник негромко подсказал:

– Призови к себе Тасайо.

Десио заморгал глазами, и его лицо приняло глуповатое выражение, какого никто не видал у его покойного отца. Потом на него снизошло озарение. Обведя глазами комнату, он заметил, что окровавленный раб все еще держит наготове опахало, невзирая на сломанный нос и разбитую губу. Непонятно почему сжалившись, Десио отпустил беднягу. Оставшись наедине с советником, он спросил:

– Разумно ли будет отзывать моего двоюродного брата с войны? Ты же знаешь, он спит и видит, как бы напялить мою мантию. Пока у меня нет сыновей, он мой наследник. К тому же он – правая рука Имперского Стратега. Что ни говори, редкую дальновидность проявил мой отец, когда отослал его попытать удачи в войне с чужими мирами.

– Господин Джингу проявил дальновидность и тогда, когда поручил племяннику отправить на тот свет властителя Седзу и его сына Ланокоту. – Засунув руки в широкие рукава, Инкомо сделал шаг вперед. – Тасайо мог бы столь же успешно разделаться и с девчонкой. Где отец с сыном, там и дочь.

Десио вспомнил, как обстояло дело. Дождавшись отсутствия Имперского Стратега, Тасайо поставил перед властителем Седзу и его сыном невыполнимую боевую задачу. Посылая их на верную смерть, он действовал так изощренно, что сам остался незапятнанным. Он точно рассчитал все до мелочей и получил в награду богатый земельный надел в провинции Хонсони.

Почесывая щеку, Десио не спешил с ответом.

– Право, не знаю, как быть. Тасайо – страшный человек. Пострашнее, чем... эта юбка.

Инкомо отрицательно покачал головой:

– Твой сородич защитит честь Минванаби. Что же до посягательств на твою мантию – это ему не по зубам. При жизни господина Джингу тебе и впрямь нужно было остерегаться Тасайо. Только одно дело – обойти соперника-кузена, и совсем другое – замахнуться на законного властителя. – Помолчав, Инкомо убежденно добавил: – При всех своих амбициях Тасайо не посмеет нарушить присягу. Он не пошел против твоего отца, не пойдет и против тебя, властитель Десио. – Последние слова он произнес со значением.

Десио даже не заметил, как неугомонный овод опустился ему на воротник.

– И то правда, – со вздохом согласился молодой правитель, уставившись в одну точку. – Нужно призвать Тасайо и заставить его прилюдно дать клятву верности. Тогда он будет меня защищать до последней капли крови – или навсегда обесчестит имя Минванаби.

Инкомо почтительно слушал. Хотя Десио не блистал красноречием, его иногда посещали весьма хитроумные мысли, пусть даже он не унаследовал отцовской проницательности и не мог помериться талантами с кузеном.

– Соберу-ка я всех наших верных вассалов и союзников, – решил он. – Да, надо устроить совет. – С этими словами он повернулся к старику Инкомо: – Никто не усомнится, что я призываю родственника лишь для того, чтобы он служил поближе к дому.

Десио хлопнул в ладоши. На зов тотчас же явились двое слуг в оранжевых ливреях.

– Раздвиньте эти проклятые двери, – скомандовал он, – уберите ширмы, распахните ставни. Да пошевеливайтесь, от такой жары недолго и сдохнуть! – Словно сбросив с души тяжкий груз, он повторял: – Во имя богов, впустите сюда свежий воздух!

Слуги засуетились, отпирая замки и засовы. Вскоре в кабинет хлынули солнечные лучи и благодатная прохлада. Овод у Десио на воротнике расправил крылышки и полетел на волю, к озеру. Водная гладь отливала серебром; на ней черными точками выделялись рыбацкие лодчонки. Десио отбросил маску самодовольства. Он приблизился к первому советнику, не отводя взгляда. Теперь в его глазах читалась обретенная уверенность; леденящий душу страх, вызванный смертью отца, отступил перед дерзким замыслом.