Текст книги "Зверолов (ЛП)"

Автор книги: Рэй Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Рэй Олдридж. Зверолов

Ray Aldridge, The Beastbreaker, The Magazine of Fantasy & Science Fiction, February 1991, p. 109–128

Перевод 07.2021

«ДИЛЬВЕРМУН – серебряное яблоко величиной с целую планету. Десять тысяч конкурирующих культур наполняют его, сосуществуя в пространстве между его стальной кожурой и его полым сердцем. Если вам посчастливилось быть богачем, вы можете арендовать корабль и отправиться на закате вдоль ее экватора. Летите пониже! Вы увидите свидетельства обширной торговли, которую ведет Дильвермун: бесчисленные межзвездные грузовые суда, гигантские разгрузочные ангары, встроенные в бронированный корпус, исполинские плоские экраны, рекламирующие практически все мыслимые товары и услуги. Летите еще дальше, и в конце концов вы окажетесь над черным провалом в сто километров глубиной и шестьсот в поперечнике – шрамом какой-то давно забытой катастрофы.

Вы отыскали Большую Впадину – гибельную глухомань, заселенную мутировавшими зверями, преступниками, дикими племенами и несколькими сумасшедшими.

Здесь нет туристических объектов.»

– из: «Любителю приключений. Путеводитель по Манихейскому региону».

* * *

Глиммерчайлд ехал верхом на Полуночной Бестии сквозь темные руины, и огромная, прелестная рептилия продолевала по десятку метров после каждого ленивого прыжка. Багровый густой свет роскошно стекал по черной шкуре Полуночной Бестии, струясь плотно и ярко вдоль ее позвоночника, проливаясь извилистыми линиями по ее загривку, мерцая на хрустальных чешуйках Глиммерчайлда. Глиммерчайлда охватила гордость за ту красоту, которую они создавали вдвоем. Как, должно быть, приятно смотреть на нас, проезжающих мимо в сиянии звезд, подумал он. Жаль, что здесь некому любоваться нами.

Ход его мыслей ему не понравился. Что, если мы останемся одни? У меня есть Полуночная Бестия, у нее есть я. Он покрепче сжал коленями ее теплый ствол и отдался удовольствию движения.

Несколькими часами позже, далеко внизу, на нижних склонах, Глиммерчайлд ощутил присутствие мыслящего сознания. Ему нравилось прикасаться к другим разумам, даже если ему никогда не быть с ними, поэтому он потянулся вовне.

…бурлило безумие. Лица кривились, искаженные тысячью нездоровых эмоций. Глаза сверкали, рты ухмылялись, брови изгибались, как змеи. Тысячи бессмысленных шумов грохотали и хрипели; тысячи тонких голосов нашептывали злобные послания; тысячи вожделений и страданий терзали древнее тело.

Все это было фоном для жгучей настороженности, бдительной настолько сильно, что она дезориентировала…

Глиммерчайлд отпрянул в сторону. Он потянул Полуночную Бестию за рог, и та плавно затормозила на небольшой поляне. Глиммерчайлд огляделся опасливо по сторонам; подобной силы безумие требовало осторожности.

Нехотя, он раздвинул свое сознание. Ничего. Наблюдатель возник пузырем сомнамбулической мерзости, а после рассеялся. Возможно, Глиммерчайлд прикоснулся к умирающему блоку машинного разума. Такие штуковины влачили жалкое существование, погребенные под руинами, но все еще бывали способны на случайный импульс мысли. Неудивительно, что он безумен, подумал он. Погребенный в черном распаде, никаких изменений, одинокий навсегда.

Глиммерчайлд соскользнул со спины Полуночной Бестии. С одного края развалины были покрыты плотными зарослями костяного тростника, который светился слабым, тускло-зеленым светом. С другого края жесткие стебли мертвой стилетной лозы обвивали искореженный дверной косяк. В дальнем конце поляны был небольшой пруд, окаймленный камышами.

Полуночная Бестия шагнула через обломки к краю воды. Она замерла на мгновение, освещенная бледным светом костяного тростника. Глиммерчайлд залюбовался ее длинными, мощными задними лапами, изящными передними, плавным изгибом шеи, ее красивой, безжалостной головой.

Он увидел вспышку, услышал ошеломляющий звук удара, и шоковая липучка сбила ее с ног. Она закричала, забилась, бесполезно дергая передними лапами сеть, пока та плотно не сомкнулась вокруг нее. Ее свечение поблекло, а ее глаза затуманились.

Глиммерчайлд рванулся вперед в испуге, но мгновение спустя какая-то фигура выпрыгнула из камыша, что-то вопя. Он исполнил короткий античный танец рядом с Полуночной Бестией, человек в потрепанной сервоброне, с камуфляжными пятнами серого, охристого и зеленовато-черного цветов, для соответствия руинам. Безумие рвалось наружу, вызывая у Глиммерчайлда головокружение. Он повернулся, чтобы бежать, и сумасшедший заметил его.

Рука безумца метнулась к поясному патронташу, выхватила патрон с сетью, зарядила с ужасающей скоростью, прежде чем Глиммерчайлд успел добраться до края поляны.

– Ага! – крикнул безумец, целясь. Как раз в тот момент, когда он выстрелил, Глиммерчайлд нырнул за дверной косяк, так что сеть зацепила только высохшую стилетную лозу.

Глиммерчайлд сбежал в скрывшую его темноту.

– Вернись ко мне, вернись, прелестная малышка, – проревел псих могучим, полным разочарования голосом.

Ортолан Вик был сумасшедшим стариком.

Его помешательство захватывало потрясающе широкий диапазон навязчивых идей и заблуждений. Он культивировал свое сумасшествие, хорошо его подпитывал, оберегал от сорняков рациональности. Оно расцвело в огромную и отталкивающую систему взглядов.

Он добивался своего безумия так же страстно, как артист – своей Музы.

Иногда ему приходило в голову, что если бы он перестал так усердно над этим работать, то, возможно, не был бы таким чокнутым. Такие мысли он отбрасывал мгновенно.

Сегодня ночью он охотился в одном из своих излюбленных охотничьих мест – зарослях камыша у небольшого пруда. Вик стоял неподвижно, держа сеточное ружье наготове. Сквозь стебли он мог видеть мерцающий звездный свет на воде.

Разные звери приходили сюда на водопой, привлекаемые относительной чистотой пруда. Они были настороже, но Вик был самым умным созданием в руинах. Он хихикнул, но тут же подавил звук. Его безумие билось в нем – оно пыталось вырваться наружу, вылететь с воем из его рта в ночь.

Он заставил его вернуться – обратно, внутрь. Нет, нет, не сейчас, подумал он. Подожди немного, совсем чуть-чуть. Сначала поймай зверя, сначала поймай зверя. Стиснув зубы, Вик раскачивался взад-вперед, едва уловимым движением. Он заставил свое безумие умолкнуть и сузил свой разум до игольчатой бдительности.

Зверь появился в поле зрения – великолепная, огромная рептилия, двигающаяся на двух ногах, с зубами, похожими на белые ножи, черная, как самая глубокая дыра в Большой Впадине. Зазубренный рог на лбу изгибался элегантной дугой. Огонь окутывал громадного рекса, как будто его шкура была прозрачным хрусталем над заполненной лавой пропастью. Черный, опаловый зверь, подумал Вик, перед тем, как выстрелить сетью.

Зверь с криком упал, но его сопротивление быстро прекратилось. Вик, смеясь, бросился к нему, чтобы забрать его.

– Мой! – закричал он. – Ты мой! Сейчас начнется твоя жизнь.

Малозаметное движение привлекло его внимание. Еще один зверь! Он перезарядил, выстрелил. Существо проворно увернулось, скрывшись в ночи.

Он запрыгал с ноги на ногу, выкрикивая проклятия ему вслед.

– Ты пожалеешь! – закричал он. Нужно ли преследовать? Он вгляделся в темноту. Возможно, нет – ночь благоприятствовала зверю. Да и не молод был Вик, хотя и силен по-прежнему. Кроме того, он не мог оставить черного рекса беспомощным; кто знает, какие падальщики захотят обглодать его красивую шкуру, пока он будет гоняться за вторым? Но ближе к делу…

Вик поднял глаза, и его накрыло безумие. Ах, созвездия вели рассказ: Сапфировый Сикофант низко нависал над краем Большой Впадины, под Раздавленной Улиткой; зловеще, зловеще. Он прислушался. Издалека доносились охотничьи посвисты стаи вонючих ласк. Знамения, дурные знамения – все это не подходило для славной погони среди руин. Его воодушевление схлынуло, оставив ему усталость. Я слишком расточителен, подумал он. Мои чувства текут по размытым руслам, мутно все.

В следующее мгновение Вик потерял эту мысль. Он наклонился над своей добычей и изучил монитор на узле сетки. О, отлично! Сердцебиение у зверя сильное, пульсация легких стабильна. Все было в порядке. Иногда зверь умирал в сетке из-за какой-то мутантной несовместимости с волокнами шоковой липучки. В таких случаях Вик был безутешен; он мог часами рыдать над трупом.

Из-за зарослей костяного тростника он позвал летательный пузырь, оборудованный поворотным краном и лебедкой. К тому времени, когда он закрепил черного рекса на грузовой платформе пузыря, он почти забыл о другом звере.

Но когда он повернулся, чтобы уйти, его образ расцвел в памяти: маленький примат, стоящий на двух ногах, покрытый зеркальной чешуей. Она блестела отраженным звездным светом, нежно светясь.

Вик с сожалением вздохнул, и тут же забыл об этом.

СКРЫТЫЙ ТЕМНОТОЙ, Глиммерчайлд следил. Его первым побуждением было убежать так быстро, как позволяют ноги, но в конце концов он понял, что не может бросить Полуночную Бестию. Практическое соображение было таково: он был маленький и слабый, и был бы уязвим для многих опасностей Большой Впадины, пока не нашел бы и не выдрессировал другого крупного хищника.

Но реальная причина была в другом: он любил Полуночную Бестию.

Он видел, как безумец погрузил ее на платформу. По крайней мере, безумец не планировал немедленно съесть ее. Она, кажется, хорошо дышала, и настроение у него поднялось.

Когда безумец двинулся прочь, Глиммерчайлд побежал за ним, с бешено бьющимся сердцем.

Летательный пузырь вскоре оторвался от него, но Глиммерчайлд продолжал двигаться, касаясь мелких разумов из руин. Он миновал испуганную мышь, воинственного резуна-горностая, настороженного чумога и других; все они видели проходившего мимо них чужака.

Прошло полчаса, и наконец Глиммерчайлд достиг самого дна Большой Впадины. Здесь разрушения были менее масштабными. Опорные колонны, почти нетронутые, торчали над скудной растительностью, по ним можно было определить карту расположения не существующих теперь коридоров. Изредка массивы более крупных конструкций возвышались над обломками: останки узлов – коридорных перекрестков, сделанных из более прочного металла. Мысленный след вел прямиком к самому большому из них, холму, возвышавшемуся посреди чахлой поросли колючих сосен.

Глиммерчайлд ощутил высокую концентрацию животных в узле. Он распознал мысленные отпечатки горбатой ласки, болотного тигра, белого рекса, каменного змея, длиннохвостого кольраба и многих других, и хорошо знакомых и диковинных. Все они казались замершими в покое – вроде бы и не спящие, но и не бордствующие. Из лишенных сновидений разумов сочился поток нехарактерных эмоций – холодная ненависть, измученный страх, горькая, отчаявшаяся ярость. Нигде он не мог найти и следа той жизнерадостной свирепости, которую мог бы ожидать от крупных хищников.

Глиммерчайлд отступил, потрясенный. Что задумал безумец в отношении Полуночной Бестии? Он поискал и нащупал ее. Она была жива и медленно приходила в себя, хотя недоумение пленением омрачало ее разум.

Он приблизился к большому узлу с чрезмерной осторожностью, используя любое, даже малейшее укрытие, какое смог обнаружить. Без защиты Полуночной Бестии он чувствовал себя уязвимым и очень маленьким, как будто все еще оставался самым ничтожным членом своего племени.

Его мать умерла вскоре после того, как он был отлучен от груди, и никто из мужчин не признал его. Его чешуйчатая кожа считалась странной даже по дикарским стандартам племени. Его немота лишила его соратников, но уберегла от раскрытия его дара до того, как он стал достаточно взрослым, чтобы понять, насколько это было бы опасно. Такие таланты выпалывали из генофонда племени намного безжалостней, чем обычные физические отклонения.

Другие дети устраивали на него засады; он избегал их. В поединках его было трудно победить, несмотря на его малые размеры. Когда давались обременительные задания, Глиммерчайлд куда-то пропадал, в необъяснимо высоком проценте случаев. Все эти обстоятельства вызывали у других детей неприязнь к нему, но, к счастью, никто не мог точно сказать, что же было не так с Глиммерчайлдом.

У него был один друг – Мицубэ, старуха, которая следила за обучающей машиной племени. Обучающая машина была их связующим звеном с цивилизациями, населявшими стальную оболочку Дильвермуна. Без нее племя деградировало бы. Их техника вышла бы из строя, и никто не знал бы, как ее починить. Они забыли бы, как подключаться к экосетям, и поэтому их обманывали бы, когда к ним приходили торговцы. Дети племени стали бы дикарями.

Будучи хранительницей этого жизненно необходимого устройства, Мицубе была авторитетной женщиной, способной защитить Глиммерчайлда. Она кормила его, позволяла ему жить в своей уютной норе. Она выражала свою симпатию, позволяя ему проводить на машине больше времени, чем положено. Иногда она называла его красавчиком.

В день смерти Мицубэ Глиммерчайлд лежал в объятиях машины и видел сны о Потерянной Земле. Когда таймер вывел его из забытья, он обнаружил, что Мицубэ лежит в центре своего оранжевого шерстяного коврика. Пятно цвета красного дерева расползалось под ее телом.

Ее кожа была холодной, когда он коснулся ее, и он выбежал из норы, издавая неприятные каркающие звуки страха и печали. Его могли бы предать смерти за ее убийство. Но нож был вонзен в нее с силой взрослого мужчины.

В тот вечер на совете племени председательствующий – мужчина по имени Ву, поднялся на ноги.

– Кто знает что-либо об этом деле? – спросил Ву, но никто не ответил.

Глиммерчайлд следил за Лоэреном, высоким, широкоплечим мужчиной, которого можно было бы назвать красивым, если бы не застывшая на его лице гримаса всем недовольного тупицы. Жена Лоэрена, Нанда, часто выражала желание взять на себя управление обучающей машиной после смерти Мицубе. Что-то темное мелькнуло во взгляде Лоэрена.

Разум Лоэрена распахнулся перед проникновением Глиммерчайлда, открыв скудный пустырь, по которому медленно перемещались вялые фигуры людей. Здесь был Лоэрен, сидящий перед дверью норы Мицубе, завернутый в прекрасную накидку из каменного крота. Здесь была Нанда, собирающая богатые гонорары с важных персон, гонорары, которые она отдаст в благодарность Лоэрен. Благодарность! Глиммерчайлд нырнул поглубже и нашел в памяти. Лоэрен говорит что-то с гневом Мицубэ. Мицубэ смеется и указывает на дверь. Нож вонзается в тщедушное тело Мицубэ.

Ву заговорил вновь.

– Мне придется отложить это дело? Я спрашиваю в последний раз: кто знает что-нибудь об этом деле?

Глиммерчайлд указал на Лоэрена и издал хриплое карканье, единственный звук, который он мог воспроизводить. Лоэрен отпрянул на мгновение. Глиммерчайлд протиснулся сквозь толпу, с нацеленным по-прежнему пальцем. Люди зашептались.

Лоэрен побледнел, но сохранил презрительное выражение на своем лице.

– Ты лжешь, выродок. Ты не мог меня видеть, ты спал в машине.

Лицо у Ву окаменело, а племя замерло. Лоэрену потребовалось мгновение, чтобы осознать, что он выдал себя. Тогда он попытался убежать, но стражи порядка схватили его.

Племя распяло Лоэрена на ржавой балке. Но задолго до того, как убийца был мертв, Глиммерчайлд сбежал, преследуемый толпой, кидавшей в него камни. Он не взял с собой ничего, кроме набедренной повязки, которая вскоре сгнила.

Он был в шаге от смерти сотни раз. Прятался в расщелинах, пил грязную воду, питался трупами животных, слишком перезревшими для более крупных падальщиков…

Но уже через три месяца после того, как племя изгнало его, он начал приспосабливаться к своему отшельническому существованию. У него было копье из костяного тростника с зазубренным наконечником из сплава. Он научился им пользоваться. У него было убежище, ручеек с безопасной водой. Он был лишен какого-либо дружеского общения, но это было не так уж плохо.

Однажды Глиммерчайлд притаился рядом с охотничьей тропой, сжимая в руке копье и поджидая появления добычи, с которой мог бы справиться.

Сначала он услышал топот тяжелых, опасных лап и пригнулся в испуге. Но рептилия – серый рекс, спускавшаяся по тропе, была смертельно ранена: что-то откусило у нее от спины несколько кубометров мяса и оторвало одну из передних ног. Она двигалась с трудом и пошатываясь, медленно и мучительно.

Она рухнула перед ним. Ее дыхание стало затрудненным, и через некоторое время она прекратила попытки подняться. Глиммерчайлд подождал, пока не убедился, что то, что причинило ей боль, не появилось следом, затем подкрался и вонзил свое копье через ее огромный золотой глаз, прямо в мозг.

Когда он вспорол ей брюхо, три недоношенных детеныша вывалились оттуда, брыкаясь. Двое были серыми, а один черным. Глиммерчайлд забрал печень и сердце матери и связал детенышей, чтобы унести с собой. Они будут жить какое-то время, удобный запас свежего мяса.

После возвращения к себе, в тот уголок полуразрушенного коридора, который он называл домом, первыми он съел серых заморышей, а остатки скормил их черной сестре. Он понаблюдал, как формируется ее чисто хищный разум, и был заинтригован. В ней стала проявляться красота, а он не был совсем уж равнодушен к красоте. Некоторое время его охота шла хорошо, и он держал ее про запас. Однажды он понял, что она стала его напарницей. Она научилась помогать ему охотиться, так что ему больше не требовалось копье. К тому времени, когда она смогла возить его через руины на своей великолепной спине, она уже была его возлюбленной.

Глиммерчайлд спрятался на краю расчищенной территории, окружавшей узел сумасшедшего, за сломанной колонной из топленого камня.

В Большой Впадине неукрепленные жилища быстро подвергались разграблению, а жителей съедали или продавали работорговцам-частникам. Поэтому Глиммерчайлд стал высматривать защиту. Безумец был техно-богач, судя по его доспехам и летательному пузырю; может, у него были и охранные мехи? Сенсоры по периметру? Вынюхиватели? Огневые точки для автопушек: Простреливаемые подходы? Возможностей было много, и они были пугающими.

Глиммерчайлд плюхнулся вниз, скрытый колонной. Полуночная Бестия была всего лишь животным; возможно, ей уже нельзя было помочь. Да, она была великолепна, и он любил ее. Тем не менее, у него была только одна жизнь, и Большая Впадина была полна прекрасных зверей. И если бы ему пришлось приручать другого, на этот раз процесс прошел бы быстрее.

Рассвет застал Глиммерчайлда все еще колеблющимся. Он уже почти решил поступить благоразумно и убежать, как вдруг воспринял приближение большой группы людей.

Один из них был могуч, мощный, энергичный разум, холодный и контролирующий себя, излучающий черное сияние. Другие разумы спали; подобно животным в узле, они были неподвижны, горьки, побеждены.

Любопытство Глиммерчайлда было разбуженно. Он вжался чуть глубже в свое укрытие.

Когда красное солнце поднялось над краем Большой Впадины, в поле зрения появился состав из шести бронированных вагонов, который тащил землеход с дюжиной коротких мощных ног. Лимонного цвета узор в горошек, лазурные шевроны, геральдические лилии цвета морской волны покрывали шасси землеходов. Витиеватый шрифт, вплетенный в узор, возвещал имя Торговца: «Марголян». Наспинная оружейная рубка щетинилась смертоносными механизмами: большим энергометом, связкой смарт-мортир, батареей скорострельных осколочных пушек, огненным кольцом.

Состав остановился рядом с местом, где прятался Глиммерчайлд. Мощный разум сосредоточился, сузил фокус. Череда образов промелькнула мимо, так быстро, что Глиммерчайлд едва успевал их уловить: кипящий чан с мясом, резкий запах озона, старческая рука, держащая фляжку со светлым ликером – наконец, древнее лицо, хитрое, безумное, ликующее. Огромный разум сжался, затих.

Из ниши в боку землехода выдвинулся рупор.

– Ортолан! – выкрикнул звучный голос. – Проснись! Это я, Ованес. Впусти меня, старый друг.

Дюжина сенсорных мачт выскочила из узла. Глиммерчайлд отпрянул назад. Очевидно, сумасшедший обитатель узла не дремал. Механизмы на мачте зажужжали и загромыхали; наконец раздался другой голос, который Глиммерчайлд узнал.

– Ованес? Ты ли это? Откуда мне знать, что это ты?

Острый прилив раздражения донесся из мощного разума.

– Конечно, это я. Кто же еще, Ортолан?

– У меня много врагов, и ты должен это знать, если ты действительно Ованес. – Безумный смешок вырвался из узла.

Глиммерчайлд прочитал кислую покорность судьбе.

– Я покажу себя. Пожалуйста, старый друг, не стреляй.

Носовая часть землехода распахнулась, скользнув назад. Капсула из бронестекла поднялась из открывшегося проема. Внутри, на гелевом ложе, лежал монументально толстый мужчина, темнокожий, лысый и обнаженный. Сверкающее скопление медицинских прилипал цеплялось к его широкой груди. Черты его лица казались крошечными и неправильно сформированными, за исключением широкого рта, полного крепких белых зубов.

Капсула погрузилась; броня защитительно сомкнулась вокруг Торговца.

– Ованес! Кто еще может быть таким уродливым? Заходи!

От Торговца исходило холодное отвращение, эмоционально настолько интенсивное, что у Глиммерчайлда скрутило живот.

Состав тронулся в сторону узла. Когда он остановился ожидая, когда откроются тяжелые двери, последний вагон остановился совсем рядом с тем местом, где прятался Глиммерчайлд. Глиммерчайлд выбрался из своей щели и посмотрел в разверзшийся темный проем, туда, где пропала Полуночная Бестия.

Мощное течение повлекло его сердце в логово безумца. Он пожал плечами и запрыгнул на заднюю стенку вагона. Он неподвижно повис на сцепке, и был завезен во внутрь.

НЕОБЫЧАЙНО СИЛЬНОЕ ДУШЕВНОЕ волнение не отпускало Вика: сначала из-за нового красивого зверя, а теперь из-за визита Ованеса Марголяна. Он деактивировал защитные поля, окружавшие его крепость, и перевел автоматические оружейные системы в режим ожидания. Когда поезд подошел достаточно близко, он открыл внешние взрывостойкие двери. Он следил через полудюжину экранов за тем, как поезд быстро проскальзывал внутрь. Когда последний вагон миновал порог, Вик заметил что-то необычное – яркое мерцание света в задней части вагона, там, где должен был быть только источенный временем сплав.

Его тщательно лелеемая паранойя заполыхала.

– Ха! – крикнул он. – Обмануть меня решил? – Он закрыл взрывостойкие двери, так что состав оказался заперт в шлюзе безопасности.

Усиленный громкоговорителем голос Ованеса прогремел в тесноте шлюза.

– Что случилось, Ортолан? Зачем мне тебя обманывать?

Ованес старался сделать свой голос успокаивающим, но Вик увидел, как защитные чехлы убираются с оружия Торговца.

– Сейчас мы посмотрим! О да! – Он ткнул в красную кнопку на своей консоли безопасности. Анестезирующий газ наполнил шлюз густым лавандовым туманом. Что-то вывалилось из последнего вагона.

Сенсоры Торговца завертелись в поисках источника тревоги Вика. Один из них оторвался от землехода и полетел вдоль состава, описывая петли, чтобы избежать столкновения.

– Все верно, – крикнул Вик. – Сделай так, чтобы можно было хорошо рассмотреть.

Сенсор спикировал на предмет, выпавший из прицепа. Его лопасти разогнали туман, и Вик увидел, что это был симпатичный маленький примат. Должно быть, он последовал за черным рексом, подумал он. Сентиментальные слезы затуманили его взгляд.

– Я сожгу его, – сказал Торговец. – Это не мое.

– Нет! – Крикнул Вик. – Я хочу его!

– Как пожелаешь, Ортолан. Приказать моему меху занести это внутрь?

Все инстинкты Вика восстали против того, чтобы использовать одно из устройств Торговца в узле, даже несмотря на то, что Ованес был его другом, проверенным в течении столетий.

– Нет. Нет. Я разберусь с этим позже. Пусть пока полежит, а ты заходи.

Вик просканировал капсулу на наличие скрытого оружия, но ничего не нашел. Металл переполнял Торговца, как всегда. Чтобы поддерживать жизнь в своем огромном теле, Ованнес нуждался в трех вспомогательных сердцах, бешено колотящихся в его груди. Его кости были усилены сплавом, чтобы не дать ему превратиться в лужу раздавленного мяса. Может быть, Торговец спрятал бомбу у себя в животе. Вик подавил свою паранойю. Если он никогда не снимал с себя броню, как Торговец мог причинить ему вред, даже бомбой? Он впустил Ованеса внутрь.

Глиммерчайлд очнулся в клетке. Его голова раскалывалась, его рот осязал отвратительный привкус, его глаза, казалось, были присыпаны колючим песком. Он перекатился по стальному полу, встав на четвереньки.

Когда он поднял голову, то увидел сквозь прутья Полуночную Бестию. Она прижималась к прутьям клетки большего размера, расположенной напротив, через проход. Одинокая лампочка, высоко над головой, тускло освещала ее.

Он протянулся наружу и прикоснулся к ней пальцами своего разума. Скорбное негодование наполнило его. С Полуночной Бестией никогда не обращались так грубо, никогда не заставляли ее чувствовать себя беспомощной. Ее маленький, строгий разум был затуманен недоумением.

Глиммерчайлд успокаивал ее, как мог, скрывая свою беспомощность. Не бойся, подумал он. Я что-нибудь придумаю. Не сдавайся.

Он чуть не заплакал; он бы выругался, если бы мог. Но все, что ему осталось – это ждать.

Немного погодя он огляделся. Он находился в очень большом помещении. Полумрак скрывал многие десятки клеток и сотни стазис-камер, расположенных концентрическими уступами, уходящими вверх, к дырявому металлу крыши.

Неподалеку шевелились несколько животных, но большинство спали сном без сновидений в стазис-камерах. Воздух был теплый, насыщенный соревнующимися зловониями: запахами животных, ржавчины, плесени и озоново-пластиковом смрадом высокоуровневых технологий.

Металлические двери с грохотом распахнулись, и вспыхнул свет. Глиммерчайлд, прищурясь, посмотрел сквозь пальцы. Вошел Вик с важным видом, все еще облаченный в сервоброню. Толстый Торговец восседал в мягком энерго-кресле.

– Сюда, Ованес. Я покажу тебе свою новинку.

Безумец указал на Полуночную Бестию.

– Я поймал этот образец прошлой ночью. О, она будет великолепна. Биолюминесцентные сеточки – что редкость – и прекрасная черная шкура.

Торговец без особого любопытства уставился на Полуночную Бестию.

– И что ты из нее сделаешь, Ортолан?

– Я думаю над этим. Ломка зверей – искусство кропотливое. – Вик задумался про Полуночную Бестию. – Ну, как вариант… может быть, боевой зверь. Или домашний сторож. Хо-хо. С ней, в твоей псарне, тебе будут не страшны никакие налетчики. А?

Глиммерчайлд уставился на безумца со всей свирепостью, на какую был сейчас способен. Отвратительные картины заполнили его разум: Полуночная Бестия, прикованная цепью к воротам и охраняющая всякие безделушки. Или еще хуже: Полуночная Бестия, везущая на себе какого-нибудь болвана на дуэль, Полуночная Бестия, проливающая свою драгоценную кровь за честь дурака, Полуночная Бестия, лежащая покалеченная и никому не нужная. Он издал хрюкающий возглас отчаяния.

Торговец взглянул на Глиммерчайлда.

– Что это? Я думал, ты берешь только животных.

– Так и есть, Ованес.

– Но, Ортолан, это человек. Или когда-то был им.

– Ты лжешь! Чтобы сбить меня с толку. Я не принимаю участия в вашей грязной торговле, в продаже душ. Никогда не говори, что я работорговец! Я отлавливаю только животных! Это не человек! Где его инструменты, одежда, украшения?

Он обратил исступленно-нежный взгляд на Глиммерчайлда:

– Его кожа подобна звездной, ночной рубашке.

– Конечно, конечно. Я ошибся, не хотел тебя обидеть. – Торговец изобразил на лице умиротворяющую улыбку. Глиммерчайлд ощутил, как в голове Торговца всплыла мысль, пузырь зловонного убеждения: «все вокруг одинаковы; мы все чудовища, древний свихнувшийся старикашка». Мысль имела скверный смысл, и Глиммерчайлд, содрогнувшись, отстранился.

– Хорошо! – Вик встряхнулся, громыхнув доспехами. – Хорошо. Теперь позволь мне показать тебе товар. Охота была прекрасной.

Вик скрылся из виду, двинувшись вдоль ряда клеток, и Глиммерчайлд последовал за ним, слегка касаясь разума старого безумца – ровно настолько, чтобы видеть глазами Вика. Восприятие Вика постоянно плыло. Очертания пузырились, текли, подобно загустевшей воде, а прутья клеток становились извилистыми линиями. У Глиммерчайлда закружилась голова.

– Вот здесь прекрасный экземпляр – шипастый чумог. Очень ядовит – кочевые племена зовут его – двухударный чумог. Два удара сердца, понятно? Заметил, что клетка из бронестекла? Чумог бросется своими шипами. Я натренировал его действовать скрытно.

Через безумные глаза Вика чумог виделся красноглазым демоном: злобным, хитрым, расчетливым.

– Он атакует избирательно. Я показываю ему изображение жертвы, насвистываю пару тактов из «Выскакивает ласка»[1]1
  Pop! Goes the Weasel – традиционная английская и американская песня, кантри-танец, детская рифма и игра в пение, возникшая в середине 19-го века. Он обычно используется в игрушках-в-коробке и для грузовиков с мороженым


[Закрыть], и… смерть подкралась!

– Годный товар, – сказал Торговец.

Вик взял со стеллажа перед клеткой стазисную ампулу и сенсорный чип и бросил их на полочку на кресле Торговца.

Тут Глиммерчайлд понял, что безумец продаст не саму Полуночную Бестию, а только ее клонированных сестер. Он не ощутил облегчения.

– А здесь, – сказал Вик, переходя к следующей клетке. – Что ты думаешь об этом?

Глиммерчайлд увидел желтую змеегидру, ее щупальца обвились вокруг куска топленого камня, ее сотни крошечных головок сплетались в неспешном, перекрещивающемся танце.

Торговец пожал плечами.

– Я предпочту твои красочные описания своим невежественным предположениям, Ортолан.

Вик хихикнул.

– Ах, ты знаешь, что сказать. Ты опасен, и почему я тебя впустил?

Торговец вздохнул.

– Потому, что я хорошо плачу тебе за биообразцы клеток и обучающие чипы. Потому, что к тебе редко приходят посетители. Потому, что ты можешь мне доверять.

Хотя Глиммерчайлд касался лишь разума Вика, мысль Торговца пульсировала так сильно, что он уловил ее: Потому, что ты дурак.

Вик бросил острый взгляд на Торговца. На краткий миг мысли безумца стали чистыми и холодными. Затем туман снова сомкнулся, и Вик хохотнул, правда, немного неуверенно. Он выхватил из-за пояса маленькую серебряную дудочку и продудел мелодично. Змеегидра закачалась, когда Вик взмахом руки задал бодрый ритм. Существо начало напевать мелодию в минорной тональности, стоголосую гармонию. Глиммерчайлд прижался к прутьям. Песня была прекраснее всего, что Глиммерчайлд когда-либо слышал.

Но Торговец пожал плечами и покачал головой.

– Любопытно, Ортолан. Но…

– Ты не хочешь ее? – Вик казался удивленным и обиженным одновременно. Затем вспыхнул раскаленным гневом: – Зачем я вообще тебя впустил? Ты кровососущая свинья; все, чего ты хочешь – это убийцы, боевые звери и все такое уродливое, что может вызвать тошноту. Красота – что это значит для тебя?

Казалось, Вик вырос, возвысившись над толстым Торговцем. Его закованные в броню кулаки были сжаты, голова в шлеме покачивалась взад-вперед. Песнь змеегидры запнулась и стихла.