Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Операция на совести"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Кир Булычев,Фредерик Браун,Роман Подольный,Дмитрий Биленкин,Джеймс Ганн,Игорь Росоховатский,Дэймон Найт,Ольгерд Ольгин,Михаил Кривич,Александр Горбовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Прощайте, Джефф, Гарри, Дон, все, кто остались там, внизу, – произнес он. – Земля никогда не забудет вас.

– И Земля никогда не забудет человека по имени Карлайл, – добавил молодой лейтенант. – Благослови вас Господь, сэр. Мы все очень любим вас.

– Да, – сказала Синтия, еще теснее прижавшись к Джейсону, – мы все любим тебя, капитан Дерек Карлайл!

За стеклом иллюминатора с невообразимой скоростью проносились звезды.

– Роби, – сказал Джейсон, все крепче сжимая ее в своих объятиях, Роби. Дорогая моя Роби!

На этот раз, теряя сознание, Джейсон даже не попытался с этим бороться. Он только хотел подольше удержать в руке ее загорелые золотистые пальцы…

Свист. Аплодисменты. Возгласы восхищения. Джейсон вздрогнул, думая, что вновь очутился на арене.

Он напряг мускулы и открыл глаза, ожидая увидеть перед собой гориллу Бобо. Но вместо нее увидел Шермана Ботичера, и это было немногим лучше.

Он снова закрыл глаза.

– Рок… с тобой ничего не случилось? Ну скажи хоть слово.

– Приведи мне девчонок из кордебалета, – сказал Джейсон.

Сон кончился. Сейчас он очень хорошо его помнил, во всяком случае, большую его часть.

– Узнаю нашего Рока. А мы из-за тебя здорово переволновались!

– Что со мной было? Я упал в обморок?

– Право, не знаю, как это объяснить… Ты стоял в будке и смотрел фильм.

Ботичер как-то странно взглянул на него.

– Что ж тут необычного?

– Видишь ли, ты протянул руку к аппарату так быстро, что Готшалк не успел выключить «Квадриоптикон». А ты… Ну ты даже не пикнул. Стоял и смотрел фильм. Вот и все.

– Он… он уже кончился?

– Кончился? Вы только послушайте, что он говорит! Ты не представляешь, какую он произвел дьявольскую сенсацию! И все благодаря запахам. О, как они всех потрясли, эти запахи! – С лица Ботичера не сходила широкая улыбка. – А сейчас извини, мне нужно показаться публике.

– Как фаш рука, мистер Тшейсон? – взволнованно спросил маленький мистер Готшалк.

– Великолепно. В высшей степени артистично, – ответил Джейсон, думая о другом.

– Я поялся, што фы ее пофретили. Это плохо. Никто, теше я сам, не снает фее про эта машина. Но мошет пыть, фсе феликие исопретения роштаются так, как мое? – Маленький человечек выглядел очень печальным… – Скажу фам отин секрет. То, нат шем я рапотай, претнасначается не тля кино. Нет! Фнашале я тумал, што нашел клюш к шетферто исмерение! Как красифо! Но… ништо не полушается. – Он вздохнул. – Поэтому я префратил моя машина в киноаппарат. Я прафильно стелал?

Джексон медленно кивнул. Голова его была занята сразу несколькими проблемами.

Открылась дверь, и появилась запыхавшаяся Долли Диксон.

– Дорогооой, – проблеяла она, – это потрясающе! Невиданный успех! Ты же теперь будешь купаться в деньгах!

– Простите, – Джейсон пробился через кольцо набежавших репортеров, окинул взглядом зал и стремительно зашагал к выходу, по дороге вырываясь из рук восхищенных зрителей.

Она шла очень быстро.

– Роби, куда ты? Погоди минутку.

Робин Саммерс обернулась.

– А зачем? – спросила она. – Ведь это твой фильм, не правда ли?

Но взгляд ее стал вроде бы помягче.

Хотел бы он знать, почему? Джейсону вдруг показалось, что ее глаза смотрят на него почти с тем же выражением, что на Юпитере.

– Я хочу тебе кое-что сказать. Ты выслушаешь меня?

– Хорошо. Если это так уже необходимо, – ответила девушка, и в ее голосе не было обычной резкости.

Хосе Гарсиа Мартинес
Роб-ерт и Роб-ерта

Она смотрела, как он идет к ней, приближается, такой красивый, высокий, стройный. В груди у нее что-то начало весело позвякивать.

Роб-ерт увидел Роб-ерту еще издали. Она пришла точно в назначенное время – редкость для женщины.

– Привет, Роб-ерта!

– Привет, Роб-ерт!

Других слов им не потребовалось, и они молча зашагали к парку, прибежищу всех влюбленных. Красный диск солнца склонялся к закату. Пели птицы. Газоны казались изумрудными. И однако ни Роб-ерт, ни Роб-ерта не чувствовали себя счастливыми.

Но почему же?

Да очень просто: из-за роботов.

Роботов стало слишком много.

И виноваты в этом были братья Чапеки, Айзек Азимов и все остальные, кто когда-то писал рассказы о роботах, внешне не отличимых от человека. Заводы выпустили миллионы роботов, похожих на человека как две капли воды, и теперь уже было невозможно сразу определить, кто существо из плоти и крови, а кто робот. Да, конечно, во всем виноваты были братья Чапеки, Азимов и остальные из той компании – мысль подали они, а заводы лишь претворили ее в действительность.

И плохо было то, что люди роботам нравились.

Робот вооружался тысячью хитростей и уловок, кружил человеку голову и тащил его к священнику, а потом выяснялось, что человек женат на роботе, притворившемся женщиной, и нет никакой возможности разорвать их союз: в свое время роботы позаботились о точном определении своих прав, и начали они с того, что добились утверждения нерасторжимости брака между роботом и человеком. И человеку приходилось влачить это бремя до самой смерти, а если он пытался расстаться с роботом, притворившимся женщиной, то, когда полиция его хватала, она поступала с ним так, что он всегда раскаивался в содеянном. Столь же опасны были роботы, притворявшиеся мужчинами. Робот, притворяющийся женщиной, в девяти случаях из десяти выглядит привлекательнее и обладает лучшими манерами, чем любая настоящая женщина. Но над роботами, выдававшими себя за мужчин, асе смеялись, и потому они прикидывались юношами из знатных семей, такими же недалекими и сильными, какими часто бывают настоящие молодые люди, и влюбляли в себя девушек. И когда после свадьбы девушка обнаруживала, что полюбила машину, у нее начиналось нервное расстройство.

Роб-ерт взял Роб-ерту за локоть.

Узнать на ощупь, робот она или человек, он, разумеется, не мог роботов делали очень хорошо.

– Сядем на скамейку?

– Сядем.

Роб-ерта села и положила ногу на ногу: скри-икк.

Роб-ерт сделал вид, будто не слышал скрипа, который издало колено Роб-ерты. Он заговорил как страстный влюбленный, горячо и романтично, а потом полез в карман за сигаретами.

Р-ризжж, рр-ризжж – проскрипел его локоть.

Роб-ерта не показала виду, что услышала, хотя прекрасно знала, если чей-нибудь локоть так скрипит, то это только потому, что он плохо смазан.

– Ты удивительная! – прошептали губы Роб-ерта около ее уха.

Но едва они коснулись ее точеного ушка, как оно тонко скрипнуло: з-зж.

Инстинктивно он отпрянул назад, и в пояснице у него проскрежетало: скр-режж.

Роб-ерта в замешательстве стала чесать себе подбородок, и из ее нижней челюсти негромко послышалось: кр-рисс, кр-расс, кр-рисс, кр-расс.

– Хватит! – заорал Роб-ерт и вскочил на ноги.

Дз-зи-ин, дз-зи-ин лязгнули его суставы.

– Да хватит! – в тон ему закричала Роб-ерта, и внутри у нее что-то громко щелкнуло: кчик.

– Ты меня не проведешь – такое услышишь только у робота! Хоть бы смазалась получше перед тем, как идти на свидание! То-то я смотрю – уж слишком хорошенькая, настоящие женщины такими не бывают!

– Я настоящая женщина… почти целиком. Единственного робота здесь зовут Роб-ерт. Ты скрипишь, как дверь с ржавыми петлями.

Глаза ее метали молнии.

– Нет, Роб-ерта, я человек.

Оба растерянные, они посмотрели друг на друга. Роб-ерт мог увильнуть от ответа на заданный ему прямой вопрос, но долго скрывать правду о себе ему все равно бы не удалось – это знал каждый.

– Так твои поскрипывания…

– И твои…

– Просто я много раз попадал в автомобильные аварии. Раз двадцать, если не ошибаюсь. Одна рука у меня протезная, поясничные позвонки на подшипниках, и в левой коленной чашечке тоже небольшой механизм.

– Роб-ерт! – вырвался у нее вздох облегчения. – Все, как у меня. Ноги потеряла однажды в воскресенье вечером – возвращалась, как все, с загородной прогулки. Ухо – когда однажды поспорила из-за места для стоянки. И челюсть – когда налетела на дерево. Конечно, есть кое-какие протезы, но все равно я не робот, а человек!

– Роб-ерта, я люблю тебя! Хочешь выйти за меня замуж?

– Дорогой… а протезы?

– Мы с тобой в одинаковом положении, любимая. Да и важно ли это вообще? А потом, учитывая, какое теперь движение на улицах…

Они обнялись.

Тр-рикк – щелкнуло что-то в ней.

Дзиньк – звякнуло в нем.

Их переполняло счастье, и они не обратили на эти звуки никакого внимания. Они оба люди, а не роботы – это было самое главное.

Солнце исчезало за деревьями парка.

Такими изумрудными газоны не были еще никогда.

Дэймон Найт
Кукловод

Когда в дверь ввалился здоровенный детина, обстановка мгновенно изменилась: все, кто был в зале, точно сделали стойку, как охотничьи собаки на дичь. Талер перестал барабанить по клавишам, двое пьянчуг, горланивших какую-то песню, мигом заткнулись, нарядные холеные люди со стаканами коктейля в руках прервали разговор. Утих смех.

– Пит! – взвизгнула женщина, что оказалась к нему ближе остальных, и детина, крепко прижимая к себе двух девушек, уверенно шагнул в зал.

– Как поживает моя цыпочка? До чего ж ты, Сьюзи, аппетитна, эх, слопал бы тебя, да таким блюдом я уже набил себе брюхо за завтраком. Джордж, пират этакий… – Он отпускает обеих девиц, притягивает к себе вспыхнувшего от смущения лысого коротышку и хлопает его по плечу. – Ну показал же ты класс. Дружище, ей-богу, истинный класс, слово даю. А теперь слушайте, что я скажу! – орет он, перекрывая голоса, спрашивающие, требующие: Пит это, Пит то.

Ему подносят стакан мартини, и он стоит, стиснув пальцами этот стакан, высокий, загорелый, в ладно сидящем смокинге, сверкая зубами, белоснежными, как манжеты его рубашки.

– Мы дали представление! – объявляет он им.

Вопль восторга, многоголосый гомон: "Да еще какое представление, послушай, Пит, Бог ты мой, вот это представление…"

Он поднимает руку.

– Представление что надо!

Снова тот же вопль, тот же гомон.

– Видать, хозяину оно пришлось по вкусу – враз подмахнул с нами контракт на осень!

Визг, рев, люди, запрыгав от радости, хлопают в ладоши. Детина явно намерен сказать еще что-то, но, осклабившись, сдается, а они, оттирая друг друга, толпятся вокруг него – кто хочет пожать ему руку, кто шепнуть что-то на ухо, кто обнять.

– Всех вас люблю, всех до единого! – зычно рявкает он. – А не встряхнуться ль нам чуток, как по-вашему?

Всплеск оживленного говора, публика начинает рассаживаться по местам. Со стороны бара доносится звяканье стаканов.

– О господи, Пит, – с благоговейным обожанием лепечет какой-то пучеглазый заморыш, – когда ты кокнул аквариум, я чуть было не уписался, ей-богу…

Детина радостно гогочет.

– Ага, ну и харя же у тебя была, как сейчас вижу! Да еще забыть не могу тех рыбешек, что расшлепались по всей сцене. А мне-то каково? Деваться некуда, становлюсь, значит, я на колени… – Детина опускается на колени, пригибается к полу, разглядывает воображаемых рыб, – …и говорю им: "Ну-ка, мальцы, живо назад в свои икринки!"

Под взрыв неудержимого хохота детина встает с пола. Зрители, устраиваясь поудобнее, располагаются вокруг него амфитеатром. Те, кто подальше, чтобы лучше видеть, влезают на диваны, на скамью перед фортепьяно. Тут раздается чей-то вопль:

– Пит, даешь песенку про золотую рыбку!

Одобрительный гул, крики: "Ну пожалуйста, Пит, про золотую рыбку, Пит!"

– Ладно, уговорили. – Детина, расплывшись в улыбке, садится на подлокотник кресла и поднимает свой стакан. – И рраз и два… а музыка-то куда подевалась?

Свалка возле фортепьяно. Наконец кто-то берет три-четыре аккорда. Детина корчит смешную рожу и поет:

– Эх, мне стать бы рыбкою… Рыбкой золотою… Как девчонку пригляну… Я ей хвостиком махну…

Хохот. Всех громче заливаются девушки, широко разинув яркие накрашенные рты. Одна багровая от смеха блондинка кладет на колено детины руку, другая усаживается почти к нему вплотную за его спиной.

– Но если по-серьезному… – начинает детина.

Еще взрыв хохота.

– Пусть это будет шутка, – произносит он вибрирующим голосом, когда стихает шум, – но я со всей серьезностью вам говорю, что не управился бы с этим в одиночку. Вот вижу я среди нас иностранных газетчиков, потому и хочется мне представить вам главных работяг, без которых я б далеко не уехал. Перво-наперво это Джордж, наш трехпалый руководитель джаза – он сегодня поддал такого жару, что на всем белом свете не сыскать парня, которому по плечу с ним тягаться. Ох и люблю же я тебя, Джордж!

Детина тискает заалевшего лысого коротышку.

– Потом – Рути, моя любовь до гроба… Эй, где ты там? Милочка, как же ты была хороша, ей-ей, лучше всех, детка, придраться не к чему, без дураков…

Целует темноволосую девушку в красном платье, которая, слабо вскрикнув, зарывается лицом в его широкое плечо.

– И Фрэнк… – нагнувшись, он хватает за рукав пучеглазого заморыша. А о тебе что сказать? Что я в тебе души не чаю?

Заморыш, поперхнувшись от счастья, безмолвно моргает. Детина награждает его дружеским тумаком.

– Сол, Эрни и Мак – мои писаки-драматурги. Их бы успех Шекспиру…

Детина выкликает имена, и они по очереди подходят и жмут ему руку. Впавшие в экстаз женщины, рыдая, целуют его.

– Мой дублер, – продолжает детина. – Мой мальчик на побегушках.

И…

– А сейчас, – произносит он, когда, надрав до боли глотки, раскрасневшаяся от возбуждения публика переводит дух, – я хочу представить вам моего кукловода.

В зале наступает тишина. На лице детины задумчивое и несколько испуганное выражение, словно он внезапно почувствовал приступ боли. Он уже не двигается. Сидит, не дыша, с остекленевшими глазами. Чуть погодя у него начинает подергиваться спина. Девушка, сидевшая на подлокотнике кресла, встает и входит в глубь зала. Ткань на спине его смокинга как бы лопается сверху вниз, и из образовавшейся прорехи вылезает какой-то маленький человечек. У него землистое, блестящее от пота лицо, а над ним копна черных волос. Он очень мал ростом, почти карлик, узкоплеч и сутул. На нем коричневая, вся в пятнах лота фуфайка и шорты. Выбравшись из тела детины, он аккуратно прикрывает разрез в смокинге. Детина сидит неподвижно с тупым, ничего не выражающим лицом.

Маленький человечек, нервно облизывая губы, слезает с кресла на пол.

– Привет, Фред, – бросает кое-кто из присутствующих.

– Привет, – отвечает Фред и машет рукой.

Ему лет сорок. Лицо – с крупным носом и большими темными кроткими глазами. Его надтреснутый голос звучит неуверенно:

– А представление-то у нас и вправду неплохо получилось, ведь верно?

– Верно, Фред, – вежливо отвечают они.

Тыльной стороной руки он вытирает лоб.

– Там внутри жарковато, – говорит он с извиняющейся улыбкой.

– Да, пожалуй, не без этого, Фред, – соглашаются они.

Те, что стоят подальше, один за другим отворачиваются, толпа разбивается на группки, там уже вовсю идет беседа, говор становится все громче.

– Скажи-ка, Тим, нельзя ли мне немного промочить горло? – спрашивает маленький человечек. – Не люблю я, понимаешь, оставлять его одного…

Он указывает на неподвижного детину.

– Вопроса нет, Фреди. Что будешь пить?

– Э… понимаешь ли… а как насчет стаканчика пива?

Тим приносит ему пльзенское в фирменном стакане, и он с жадностью пьет, беспокойно стреляя по сторонам своими карими глазами. Большинство присутствующих уже сидят; двое или трое, собравшись уходить, топчутся у двери.

– Постой, Рути, – говорит маленький человечек проходящей мимо девушке. – Вот была потеха, когда аквариум об пол и вдребезги, скажешь, нет?

– Что? Прости, лапка, не расслышала.

– А… да это я так. Пустяки.

Девушка слегка треплет его по плечу и тут же убирает руку.

– Извини, дорогуша, бегу, нужно поймать Робинса, пока не ушел.

И она мчится к двери.

Маленький человечек ставит стакан на столик и садится, сплетая и расплетая свои узловатые пальцы. Сейчас рядом с ним только двое – лысый коротышка и пучеглазый заморыш. На его губах мелькает встревоженная улыбка; он заглядывает в лицо одному, потом другому.

– Такие вот дела, – начинает он. – Этим представлением мы с вами, э, ребята, уже сыты по горло, и сдается мне, что пора, понимаете, начинать думать…

– Послушай, Фред, – без тени улыбки говорит лысый, подавшись вперед и касаясь его руки, – почему бы тебе не залезть в него обратно, а?

Маленький человечек с минуту глядит на него своими печальными глазами гончей и в замешательстве отворачивается. Он неуверенно встает, глотает слюну и говорит:

– Ну что ж…

Потом взбирается сзади детины на кресло, раскрывает дыру в спине смокинга и по одной опускает в чрево детины ноги. Несколько человек наблюдают за ним с каменными лицами.

– Думал, стерплю, хоть недолго буду поспокойней, – слабым голосом говорит он, – да где уж там…

Он запускает обе руки в полость под смокингом, хватается за что-то и рывком втягивает себя внутрь. Его смуглое растерянное лицо исчезает.

Детина вдруг моргает и встает с кресла.

– Эй, вы там! – гремит он. – Может, кто мне скажет, у нас тут вечеринка или еще что? А ну живей, а ну пошевеливайтесь…

Лица вокруг него проясняются. Люди придвигаются поближе.

– А сейчас мне невтерпеж послушать вот этот мотивчик!

Детина начинает ритмично бить в ладоши. Ему в такт бренчит фортепьяно. Спустя немного в ладоши уже бьют все присутствующие.

– Интересно знать, мы еще живы или ждем не дождемся, когда нас подберет катафалк? Ну-ка повторите, что-то я стал туговат на ухо!

Под восторженный рев толпы он приставляет к уху руку.

– Валяйте да погромче, чтоб я расслышал!

Толпа неистовствует: "Пит, Пит!" – и бессвязные выкрики.

– Я не против Фреда, – искренне заверяет посреди этого ора лысый пучеглазого. – Мне почему-то кажется, что он славный малый.

– Знаю, о чем ты, – говорит пучеглазый. – Ну что вроде бы он это не нарочно.

– Вот-вот, – соглашается лысый. – Но, Боже праведный, эта его пропотевшая нижняя рубаха да и все остальное…

Пучеглазый пожимает плечами.

– Что же поделаешь.

И оба закатываются хохотом: детина скорчил уморительную гримасу высунул язык, скосил глаза. "Пит, Пит, Пит!" Зал ходит ходуном. Вечеринка удалась на славу, и веселье, ничем не омраченное, бушует до поздней ночи.

Том Вульф
Автоматизированный отель

Бурлящий жизнью нью-йоркский «Хилтон»! Автоматизированный отель! Автоматические лифты! Все это так и возникло перед моими глазами сегодня, когда я получил письмо от «Хорвата и Хорвата, бухгалтеров-экспертов», представляющих интересы «Корпорации Хилтон» в вопросе о четырех долларах семидесяти девяти центах, которые я, судя по их письму, остался должен отелю этой корпорации. Но подождите секундочку, Хорват, и вы тоже, Хорват: вы представляете интересы автоматизированного отеля, нью-йоркского «Хилтона», но знаете ли вы, что это такое на самом деле, автоматизированный отель? Непохоже, чтобы вы знали, как в автоматизированном отеле оплачивают счета. Так выслушайте меня – ведь мне в нью-йоркском «Хилтоне» пришлось жить целую неделю.

Получилось так потому, что я задолжал журналам статей пять, их добывали из меня отбойными молотками, а я все оттягивал – например, ходил пешком в бакалею Старка за яблочным соусом и тому подобное. Наконец я решил: надо запереться в каком-нибудь отеле, сесть и их написать – это единственная возможность.

И я выбрал нью-йоркский «Хилтон». С виду заведение роскошное, похоже на большущий кусок торта, свежего-пресвежего. Сорок шесть этажей, на Шестой авеню, между Пятьдесят третьей и Пятьдесят четвертой улицами. Такси подкатило к самому входу, вокруг невиданное великолепие – стекло, имитации кедровых веток или чего-то вроде, каменные скульптуры в неодоисторическом стиле и такая игра световых пятен, что прямо дух захватывает. Повсюду люди в алюмикроновых костюмах – пожалуй, около тысячи, и на груди у каждого значок с его именем. Алюмикрон – новая чудо-ткань, изготовляется из алюминия и кремния. Ее главное достоинство в том, что она искрящаяся, гибкая и не мнется.

Как бы там ни было, я стал искать глазами посыльного, но обнаружить такового не удалось, зато швейцар у входа сказал, чтобы я поставил чемоданы около него, и дал мне корешки от двух красных наклеек, а потом сказал, чтобы я с этими корешками проходил. Я прошел в потрясающий вестибюль «Хилтона». Блестящие полированные конторки, переливы света на потолке, пола не видно под коврами – будто отделение банка в торговом центре, только самое большое за всю историю человечества. Я захожу туда и вижу, наверно, еще тысячи людей в алюмикроновых костюмах со значками, на которых стоят имена. В конце концов выясняется, что красные корешки нужно кому-то отдать, шефу посыльных, если я не ошибаюсь, а шеф передаст их посыльному, и тот выйдет и приклеит их на чемоданы, к наклейкам, от которых они были отрезаны и которые швейцар уже приклеил, а потом посыльный внесет багаж в вестибюль. Тогда я не придал никакого значения этой пустяковой процедуре, на самом же деле это ключ к пониманию того, что такое автоматизированный отель. В автоматизированном отеле, как и в любой другой четко работающей большой организации, вроде Армии Соединенных Штатов или Управления коммунальных служб, тебе не нужно, бегая от одного человека к другому, отдавать непродуманные устные распоряжения – ты отдаешь распоряжения письменно. Или наговариваешь на пленку. Ну в общем, вы сами знаете, на чем стоит мир.

Случаев видеть, как работает эта машина, мне представилось много. Я вам приведу только один-два примера. Начну с первого вечера: я поднялся в свою комнату 1703, номер, я бы сказал, довольно роскошный. Из окон открывался потрясающий вид, в основном, правда, на заднюю сторону зданий на Пятьдесят пятой и Пятьдесят шестой улицах, но все равно потрясающий; и еще в комнате была кое-какая роскошная мебель и потрясающие световые табло. Неожиданно эти табло начинали светиться, и на них появлялось: "НАБЕРИТЕ «5», ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ", "ЧТОБЫ ВЫКЛЮЧИТЬ ЗВУКОВУЮ СИГНАЛИЗАЦИЮ, НАЖМИТЕ КНОПКУ" и тому подобное. Мне кажется, было бы удобно иметь такие табло у себя дома. Кое-что, как вы сейчас увидите, там надо доделать, но сама идея потрясающая. Но неважно: в первый вечер главная забота у меня была отправить племяннику бандеролью подарок ко дню рождения. Я спустился вниз, подошел к окошечку, над которым было написано «Почта», но девушка в нем направила меня к другому окошку рядом, а девушка в этом окошке открыла у себя за спиною дверь, вышла и с кем-то поговорила, а потом вернулась и сказала, чтобы я шел к шефу посыльных. Тот повертел бандероль в руках и сказал:

– Знаете что, возвращайтесь в номер и позвоните оттуда в почтовую экспедицию.

Я так и сделал – поднялся к себе и позвонил в экспедицию, и мне сказали, что сейчас же пришлют кого-нибудь. Через два с половиной часа в дверь постучали, я открыл и вижу: за дверью стоит какой-то тип, блондин с высокой прической, и зовут его Молния. Может, звали его как-нибудь по-другому, но это неважно – за дверью стояла в униформе Молния, держала в руке клочок бумаги и внимательно его изучала. А потом, подняв на меня глаза, спрашивает:

– Тысяча семьсот три?

– Да.

– Это вы отправляете бандероль а Австралию?

– Нет, не в Австралию, а только в…

– Вы тысяча семьсот три?

– Как будто вроде бы, это номер тысяча семьсот три.

– Вы Хауард?

– Н-нет.

– Вот здесь написано: "1703, Хауард" и что у вас бандероль в Австралию.

– Минуточку, – говорю я ему, – я звонил насчет бандероли, это верно, но мое имя…

– Понятно, понятно, – говорит мне Молния, – давайте снова. Это тысяча семьсот три?

– Совершенно верно, – говорю я ему, – я тысяча семьсот три.

И сказано это было вполне серьезно. Как раз такое чувство я и испытывал, что я тысяча семьсот три.

– Прекрасно. Вы тысяча семьсот три, – говорит он, завешивает бровями переносицу и уставляет взгляд в бумажку. Кажется, будто он окаменел.

– Прекрасно, – произносит он наконец, оторвав от бумажки взгляд, – если вы не Хауард, то где же, интересно, я могу получить бандероль в Австралию?

Ну уж на это мне сказать было нечего. Так и не знаю, какая судьба постигла бандероль Хауарда. Знаю только, что соображай я хоть немножко, я бы написал "1703 – Вулф", отдал бы ему вместе со своей бандеролью, и было бы как раз то, что нужно. Написал, и делу конец! Проще некуда! Но до меня доходило туго. Я снова и снова повторял все те же ошибки. В самом начале, когда я только въезжал, я сказал портье, что уеду в воскресенье вечером. В воскресенье утром настроение у меня почему-то было приподнятое, и я решил, что поживу здесь еще с недельку. И соответственно позвонил администратору. Готов поклясться, что я говорил с живым человеком, хотя позднее меня уверяли, что у каждого автоматизированного отеля есть так называемая "дыра памяти", которую подключают, когда вы просите о чем-то устно. Ты думаешь, что разговариваешь с человеком, а на самом деле все, что ты говоришь, поступает в "дыру памяти". Так или иначе, голос ответил мне; "Прекрасно, прекрасно", – а потом сказал как-то невыразительно: "…тысяча семьсот три". Тысяча семьсот три – да ведь это же я! Вы представить себе не можете, как хорошо стало на душе! Что все это ровным счетом ничего не значит, что это ветер – унесся в "дыру памяти", и нет его – я понял лишь дня через четыре, когда пришли Скелет и Огнетушитель, двое мытарей из хилтоновской секретной службы.

Между тем, однако, несмотря на то что Молния, этот курьер-прима, несколько вывел меня из равновесия, я бы, может, все же и написал что-нибудь, если бы не эти автоматические световые табло. Табло громоздились на стоящем у стены комбайне, совмещающем в себе телевизор, бюро, письменный стол, конторку и ночной столик. Нижнее табло "Чтобы выключить звуковую сигнализацию, нажмите кнопку" было звеном сложной системы сигнализации, включавшей в себя телефон, диктофон, ЭВМ (или нечто вроде), немыслимый звонок и само вышеназванное табло. Что такое эта система, я ощутил очень быстро. В первую же ночь, укладываясь спать, я знал, что мне нужно проснуться в девять утра, и поступил, как поступают обычно в таких случаях, да вы знаете это сами – позвонил телефонистке и попросил в девять утра меня разбудить. Она ответила: "Читайте инструкции" – и тут же подключила меня к "дыре памяти" (надеюсь, что термин правильный). Ну что ж, великолепно. На телефонном аппарате и вправду оказались инструкции, и в них говорилось: "Чтобы утром тебя разбудили, сперва набираешь «1», а потом время, в которое тебя надо будить (девять часов, например, будет 900), и после этого услышишь новые инструкции". Я это сделал – набрал все нужные цифры, и с конца провода раздался потрясающий женский голос, баритон тюремной надзирательницы, и сказал; "Это магнитная запись. Для того чтобы вас разбудили в девять часов утра, ждите длинного гудка, затем произнесите отчетливо свою фамилию и номер комнаты". Загудело, и я отчетливо произнес:

– Это мистер Вулф из комнаты 1703.

Ну и, конечно, в девять утра началось черт-те что. Звонок на телевизоре-бюро-конторке и т. д. буквально взорвался, от него пошли ударные волны, как от невероятных дизельных сирен, которыми обзавелось теперь пожарное управление Нью-Йорка, и начало вспыхивать и гаснуть большое табло: "ЧТОБЫ ВЫКЛЮЧИТЬ ЗВУКОВУЮ СИГНАЛИЗАЦИЮ, НАЖМИТЕ КНОПКУ", "ЧТОБЫ ВЫКЛЮЧИТЬ ЗВУКОВУЮ СИГНАЛИЗАЦИЮ, НАЖМИТЕ КНОПКУ"! Пх! Пш! Пх! Пш! Топалки на пол, ленивая команда! Бо-о-же, я как лев восстаю ото сна, рычу так, что сердце мое трепещет, и, чтобы выключить звуковую сигнализацию, нажимаю кнопку. Уф, как хорошо стало! Но тут же начинают грызть сомнения. Только накануне вечером я сидел на постели и говорил машинам: "Это мистер Вулф". И вот теперь в следующий вечер я набираю «908», и голос отвечает: "Для того чтобы вас разбудили в девять пятнадцать утра…" – черт подери, да ведь мне нужно встать в девять ноль восемь, что же это такое творится?! а потом слышен гудок, и я говорю: "Это мистер Вулф из номера 1703… человек, и какой!" – и поскорее вешаю трубку. На другое утро, однако, несмотря на мою выходку, какофония повторяется. В следующие два-три вечера я после длинного гудка произносил в машину короткие речи вроде, например, такой: "Эй вы, рабы в электронных кишках «Хилтона»! Это Вулф из номера 1703, великий организатор! Довольно вкалывать на них, филоньте!" Но ничто не менялось – каждое утро бесновался звонок, и табло вспыхивало и гасло.

Как-то раз, однако, часа в два дня я возвращаюсь в номер, и это описать невозможно! Звонок заливается как дизельная сирена, почему – непонятно, ведь сейчас два часа дня, а табло словно с цепи сорвалось; "ЧТОБЫ ВЫКЛЮЧИТЬ ЗВУКОВУЮ СИГНАЛИЗАЦИЮ, НАЖМИТЕ КНОПКУ", вспыхнет и погаснет, вспыхнет и погаснет и отражается во всех предметах в комнате: в кофейном столике, в стакане с водой, которая получилась, когда растаял лед из автоматического ледодела, – во всем. Тут я дошел по-настоящему, хоть на стенку лезь. Я метнулся к телевизору-конторке-бюро и т. д. и нажал кнопку. Тварь умолкла, но прошло несколько секунд – бламм! – и все началось сначала. Да это безумие какое-то! Нажал снова – на несколько секунд тишина, а потом опять все то же, и так без конца. Я не знал, что мне делать. Тут увидел телефонную книгу, большую и тяжелую, в фирменном хилтоновском переплете, и прижал ею кнопку. Ф-фу, прямо не верится: звонок заткнулся. И вдруг – пх! – начало вспыхивать другое табло (оно было над тем, первым): "НАБЕРИТЕ «5», ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ", "НАБЕРИТЕ «5», ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ". Пх, пш, все как прежде. Особенного шума от этого табло не было, только щелкало – ну да вы, наверное, знаете, но яркие вспышки и безотлагательность: "ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ!" – все равно действовали на нервы. Доигрался; видно, от моих речей, которые мог произносить только полоумный, вся эта система разладилась. Поэтому я сразу же набрал "5".

– Есть что-нибудь для меня? – спросил я женщину, которая мне ответила.

– А как ваше имя?

– Я тысяча семьсот три, – сказал я голосом способного ученика.

– Тысяча семьсот три, – повторила она. – Для вас ничего.

– Вы уверены? – спросил я.

– Уверена, сказала она. – Абсолютно ничего.

– Тогда, – попросил я, – будьте так добры, выключите, пожалуйста, у меня табло.

– Ваше табло не включено, – сказала она, – никаких сообщений для вас нет. Ведь вы тысяча семьсот три?

– Совершенно верно, он самый, – ответил я.

– Ну так повторяю: ничего для вас нет.

Даже не нужно было оборачиваться: вспышки табло отражались на стекле "хилтоновского оригинального эстампа", висевшего над моею кроватью. Это была одна из работ Марисоля. Как раз этого мне больше всего сейчас не хватало – поп-искусства!

– Наверно, вы правы, – сказал я.

Попробовал было звонить телефонистке, но она отвечала каждый раз, что мне следует читать инструкции, а потом подключала меня к "дыре памяти". Я прочитал все инструкции, какие были в номере, прочитал даже правила пожарной безопасности – в общем, всю чушь, какая только была, до последней строчки, но не встретил ни единого слова о взбесившемся световом табло. Этим занимался я, а табло все вспыхивало: пх, пш, пх, пш, "НАБЕРИТЕ «5», ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ". Сделать нельзя было ничего, поэтому я просто накинул на табло рубашку, и своими полами она закрыла также телефонную книгу, которая прижимала кнопку сигнализации. Потом я сел и попытался работать, но где там! До моих ушей доносилось из-под рубашки обезумелое щелканье, и я готов был поклясться, что под ней, в этих нагромождениях световых табло, вот-вот произойдет страшный взрыв.