Текст книги "Американская фантастика. Том 1"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Они кончили завтракать и погасили костер. Вокруг них день разгорался все ярче, словно кто-то подкручивал фитиль в огромной лампе с розовым абажуром. Летевшие было птицы вернулись и снова щебетали в ветвях деревьев.

Монтэг двинулся в путь. Он шел на север. Оглянувшись, он увидел, что все идут за ним. Удивленный, он посторонился, чтобы пропустить Грэнджера вперед, но тот только посмотрел на него и молча кивнул. Монтэг пошел вперед. Он взглянул на реку, и на небо, и на ржавые рельсы в траве, убегающие туда, где были фермы и сеновалы, полные сена, и куда под покровом ночи приходили люди, покидавшие города. Когда-нибудь потом, через месяц или полгода, но не позже, чем через год, он опять пройдет, уже один, по этим местам и будет идти до тех пор, пока не нагонит тех, кто прошел здесь до него.

А сейчас им предстоит долгий путь: они будут идти все утро. До самого полудня. И если пока что они шли молча, то только оттого, что каждому было о чем подумать и что вспомнить. Позже, когда солнце взойдет высоко и согреет их своим теплом, они станут беседовать или, может быть, каждый просто расскажет то, что запомнил, чтобы удостовериться, чтобы знать наверняка, что все это цело в его памяти. Монтэг чувствовал, что и в нем пробуждаются и тихо оживают слова. Что скажет он, когда придет его черед? Что может он сказать такого в этот день, что хоть немного облегчит им путь? Всему свое время. Время разрушать и время строить. Время молчать и время говорить. Да, это так. Но что еще? Есть еще что-то, еще что-то, что надо сказать…

«…И по ту и по другую сторону реки древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее каждый месяц плод свой и листья древа – для исцеления народов».

Да, думал Монтэг, вот что я скажу им в полдень. В полдень…

Когда мы подойдем к городу.

Марсианские хроники

МОЕЙ ЖЕНЕ МАРГАРЕТ С ИСКРЕННЕЙ ЛЮБОВЬЮ

«Великое дело – способность удивляться, – сказал философ. – Космические полеты снова сделали всех нас детьми».

Январь 1999
Ракетное лето

Только что была огайская зима: двери заперты, окна закрыты, стекла незрячие от изморози, все крыши оторочены сосульками, дети мчатся с горок на лыжах, женщины в шубах черными медведицами бредут по гололедным улицам.

И вдруг могучая волна тепла прокатилась по городку, вал горячего воздуха захлестнул его, будто нечаянно оставили открытой дверь пекарни. Зной омывал дома, кусты, детей. Сосульки срывались с крыш, разбивались и таяли. Двери распахнулись. Окна раскрылись. Дети скинули свитера. Мамаши сбросили медвежье обличье. Снег испарился, и на газонах показалась прошлогодняя жухлая трава.

Ракетное лето. Из уст в уста с ветром из дома в открытый дом – два слова: Ракетное лето. Жаркий, как дыхание пустыни, воздух переиначивал морозные узоры на окнах, слизывал хрупкие кружева. Лыжи и санки вдруг стали не нужны. Снег, падавший на городок с холодного неба, превращался в горячий дождь, не долетев до земли.

Ракетное лето. Высунувшись с веранд под дробную капель, люди смотрели вверх на алеющее небо.

Ракета стояла на космодроме, испуская розовые клубы огня и печного жара. В стуже зимнего утра ракета творила лето каждым выдохом своих мощных дюз. Ракета делала погоду, и на короткий миг во всей округе воцарилось лето…

Февраль
1999 Илла

Они жили на планете Марс, в доме с хрустальными колоннами, на берегу высохшего моря, и по утрам можно было видеть, как миссис К ест золотые плоды, растущие из хрустальных стен, или наводит чистоту, рассыпая пригоршнями магнитную пыль, которую горячий ветер уносил вместе с сором. Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дворе стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок вдали весь уходил в себя и никто не выходил на улицу, мистера К можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности повествовал о той поре, когда море алым туманом застилало берега и древние шли на битву, вооруженные роями металлических шершней и электрических пауков.

Мистер и миссис К двадцать лет прожили на берегу мертвого моря, и их отцы и деды тоже жили в этом доме, который поворачивался, подобно цветку, вслед за солнцем, вот уже десять веков.

Мистер и миссис К были еще совсем не старые. У них была чистая, смуглая кожа настоящих марсиан, глаза желтые, как золотые монеты, тихие мелодичные голоса. Прежде они любили писать картины химическим пламенем, любили плавать в каналах в то время года, когда винные деревья наполняли их зеленой влагой, а потом до рассвета разговаривать под голубыми светящимися портретами в комнате для бесед.

Теперь они уже не были счастливы.

В то утро миссис К, словно вылепленная из желтого воска, стояла между колоннами, прислушиваясь к зною бесплодных песков, устремленная куда-то вдаль.

Что-то должно было произойти.

Она ждала.

Она смотрела на голубое марсианское небо так, словно оно могло вот-вот поднатужиться, сжаться и исторгнуть на песок сверкающее чудо.

Но все оставалось по-прежнему.

Истомившись ожиданием, она стала бродить между туманными колоннами. Из желобков в капителях заструился тихий дождь, охлаждая раскаленный воздух, гладя ее кожу. В жаркие дни это было все равно что войти в ручей. Прохладные струи посеребрили полы. Слышно было, как муж без устали играет на своей книге; древние напевы не приедались его пальцам.

Она подумала без волнения: он бы мог когда-нибудь подарить и ей, как бывало прежде, столько же времени, обнимая ее, прикасаясь к ней, словно к маленькой арфе, как он прикасается к своим невозможным книгам.

Увы. Она покачала головой, отрешенно пожала плечами, чуть-чуть. Веки мягко прикрыли золотистые глаза. Брак даже молодых людей делает старыми, давно знакомыми…

Она опустилась в кресло, которое тотчас само приняло форму ее фигуры. Она крепко, нервно зажмурилась.

И сон явился.

Смуглые пальцы вздрогнули, метнулись вверх, ловя воздух. Мгновение спустя она испуганно выпрямилась в кресле, прерывисто дыша.

Она быстро обвела комнату взглядом, точно надеясь кого-то увидеть. Разочарование: между колоннами было пусто.

В треугольной двери показался ее супруг.

– Ты звала меня? – раздраженно спросил он.

– Нет! – почти крикнула она.

– Мне почудилось, ты кричала.

– В самом деле? Я задремала и видела сон!

– Днем? Это с тобой не часто бывает.

Глаза ее говорили о том, что она ошеломлена сновидением.

– Странно, очень-очень странно, – пробормотала она. – Этот сон…

– Ну? – Ему явно не терпелось вернуться к книге.

– Мне снился мужчина.

– Мужчина?

– Высокий мужчина, шесть футов один дюйм.

– Что за нелепость: это же великан, урод.

– Почему-то, – она медленно подбирала слова, – он не казался уродом. Несмотря на высокий рост. И у него – ах, я знаю, тебе это покажется вздором, – у него были голубыеглаза!

– Голубые глаза! – воскликнул мистер К. – О боги! Что тебе приснится в следующий раз? Ты еще скажешь – черныеволосы?

– Как ты угадал?! – воскликнула она.

– Просто назвал наименее правдоподобный цвет, – сухо ответил он.

– Да, черные волосы! – крикнула она. – И очень белая кожа. Совершеннонеобычайный мужчина! На нем была странная одежда, и он спустился с неба и ласково говорил со мной.

Она улыбалась.

– С неба – какая чушь!

– Он прилетел в металлической машине, которая сверкала на солнце, – вспоминала миссис К. Она закрыла глаза, чтобы воссоздать видение. – Мне снилось небо, и что-то блеснуло, будто подброшенная в воздух монета, потом стало больше, больше и плавно опустилось на землю, – это был длинный серебристый корабль, круглый, чужой корабль. Потом сбоку отворилась дверь и вышел этот высокий мужчина.

– Работала бы побольше, тебе не снились бы такие дурацкие сны.

– А мне он понравился, – ответила она, откидываясь в кресле. – Никогда не подозревала, что у меня такое воображение. Черные волосы, голубые глаза, белая кожа! Какой странный мужчина – и, однако, очень красивый.

– Самовнушение.

– Ты недобрый. Я вовсе не придумала его намеренно, он сам явился мне, когда я задремала. Даже не похоже на сон. Так неожиданно, необычно… Он посмотрел на меня и сказал: «Я прилетел на этом корабле с третьей планеты. Меня зовут Натаниел Йорк…»

– Нелепое имя, – возразил супруг. – Таких вообще не бывает.

– Конечно, нелепое, ведь это был сон, – покорно согласилась она. – Еще он сказал: «Это первый полет через космос. Нас всего двое в корабле – я и мой друг Берт».

– Еще одно нелепое имя.

– Он сказал: «Мы из города на Земле, так называется наша планета», – продолжала миссис К. – Это его слова. Так и сказал – Земля. И говорил он не на нашем языке. Но я каким-то образом понимала его. В уме. Телепатия, очевидно.

Мистер К отвернулся. Ее голос остановил его.

– Илл! – тихо позвала она. – Ты никогда не задумывался… ну… есть ли люди на третьей планете?

– На третьей планете жизнь невозможна, – терпеливо разъяснил супруг. – Наши ученые установили, что в тамошней атмосфере слишком много кислорода.

– А как было бы чудесно, если бы там жили люди! И умели путешествовать через космос на каких-нибудь особенных кораблях.

– Вот что, Илла, ты отлично знаешь, я ненавижу эту сентиментальную болтовню. Займемся лучше делом.

Близился вечер, когда она, ступая между колоннами, источающими дождь, запела. Один и тот же мотив, снова и снова.

– Что это за песня? – рявкнул в конце концов супруг, проходя к огненному столу.

– Не знаю.

Она подняла на него глаза, удивляясь сама себе. Озадаченно поднесла ко рту руку. Солнце садилось, и по мере того, как дневной свет угасал, дом закрывался, будто огромный цветок. Между колоннами подул ветерок, на огненном столе жарко бурлило озерко серебристой лавы. Ветер перебирал кирпичные волосы миссис К, тихонько шепча ей на ухо. Она молча стояла, устремив затуманившийся взор золотистых глаз вдаль, на бледно-желтую гладь морского дна, словно вспоминая что-то.

 
Глазами тост произнеси,
И я отвечу взглядом, —
 

запела она тихо, медленно, нежно.

 
Иль край бокала поцелуй —
И мне вина не надо. 66
  Стихи в переводе Я. Берлина.


[Закрыть]
 

Миссис К повторила мелодию, уже без слов, закрыв глаза, и руки ее словно порхали по ветру. Наконец она умолкла.

Мелодия была прекрасна.

– Впервые слышу эту песню. Ты сама ее сочинила? – строго спросил он, испытующе глядя на нее.

– Нет. Да. Право, не знаю! – Она была в смятении. – Я даже не понимаю слов, это другой язык!

– Какой язык?

Она машинально бросала куски мяса в кипящую лаву.

– Не знаю. – Через мгновение мясо было готово, она извлекла его из огня и подала мужу на тарелке. – Ах, наверно, я просто придумала весь этот вздор, только и всего. Сама не понимаю почему.

Он ничего не сказал. Смотрел, как она погружает мясо в шипящую огненную лужицу. Солнце скрылось. Медленно-медленно вошла в комнату ночь, темным вином заполнила ее до потолка, поглотив колонны и их двоих. Лишь отблески серебристой лавы озаряли лица.

Она снова стала напевать странную песню.

Он вскочил со стула и гневно прошествовал к двери.

Позднее он доел ужин один.

Встав из-за стола, потянулся, поглядел на нее и, зевая, предложил:

– Съездим на огненных птицах в город, развлечемся?

– Ты серьезно? – спросила она. – Ты не заболел?

– А что тут странного?

– Но мы уже полгода нигде не были!

– По-моему, неплохая мысль.

– С чего это вдруг ты так заботлив?

– Ну, хватит, – брюзгливо бросил он. – Поедешь или нет?

Она посмотрела на седую пустыню. Две белые луны вышли из-за горизонта. Прохладная вода гладила пальцы ног. Легкая дрожь пробежала по ее телу. Больше всего ей хотелось остаться здесь, сидеть тихо, беззвучно, неподвижно, пока не свершится то, чего она ждала весь день, то, что не должно было произойти и все же могло, могло случиться… Душа встрепенулась от нежного прикосновения песни.

– Я…

– Для тебя же лучше, – настаивал он. – Поехали.

– Я устала, – ответила она. – Как-нибудь в другой раз.

– Вот твой шарф. – Он подал ей флакон. – Мы уже который месяц никуда не выезжали.

– Если не считать твоих поездок в Кси-Сити два раза в неделю. – Она избегала глядеть на него.

– Дела, – сказал он.

– Дела? – прошептала она.

Из флакона брызнула жидкость, превратилась в голубую мглу и, трепеща, обвилась вокруг ее шеи.

На ровном прохладном песке, светясь, словно раскаленные угли, ожидали огненные птицы. Надуваемый ночным ветром, в воздухе плескался белый балдахин, множеством зеленых лент привязанный к птицам.

Илла легла под балдахин, и по приказу ее мужа пылающие птицы взметнулись к темному небу. Ленты натянулись, балдахин взмыл в воздух. Взвизгнув, ушли вниз пески; мимо, мимо потянулись голубые холмы, оттеснив назад их дом, колонны, источающие дождь, цветы в клетках, поющие книги, тихие ручейки на полу. Она не глядела на мужа. Ей было слышно, как он покрикивал на птиц, а те взвивались все выше, летя, словно тысячи каленых искр, словно багрово-желтый фейерверк, все дальше в небо, увлекая за собой сквозь ветер балдахин – трепещущий белый лепесток.

Она не смотрела на мелькающие внизу древние мертвые города, на дома – словно вырезанные из кости шахматы, не смотрела на древние каналы, наполненные пустотой и грезами. Над высохшими реками и сухими озерами пролетали они, будто лунный блик, будто горящий факел.

Она глядела только на небо.

Муж что-то сказал.

Она глядела на небо.

– Ты слышала, что я сказал?

– Что?

Он шумно выдохнул:

– Могла бы быть повнимательнее.

– Я задумалась.

– Никогда не знал, что ты такая любительница природы. Сегодня ты просто не отрываешь глаз от неба, – сказал он.

– Оно очень красиво.

– Я вот о чем подумал, – медленно продолжал супруг. – Не позвонить ли сегодня Халлу? Договориться, что мы приедем – на недельку, не больше! – к ним в Голубые горы. Чем не идея?..

– Голубые горы! – Она схватилась одной рукой за край балдахина и резко повернулась к нему.

– Я ведь только предлагаю.

– И когда ты думаешь ехать? – нервно спросила она.

– Да можно отправиться хоть завтра утром, – подчеркнуто небрежно бросил он. – Сама знаешь: раньше начнешь, скорее…

– Но мы еще никогда не уезжали так рано!

– Ну, в этом году в виде исключения… – Он улыбнулся. – Нам полезно переменить обстановку. Пожить в тиши, в покое. Словом, сама понимаешь. У тебя ведь нет других планов? Поедем, решено?

Она вздохнула, помедлила, потом ответила:

– Нет.

– Что? – Его возглас испугал птиц. Балдахин дернулся.

– Нет, – твердо сказала она. – Я не поеду.

Он посмотрел на нее. Разговор был окончен. Она отвернулась.

Птицы летели дальше – десять тысяч гонимых ветром угольков.

На рассвете солнце, пронизав лучами хрустальные колонны, растворило туман, на котором покоилась спящая Илла. Всю ночь она парила над полом, как бы плавая на мягком ложе из тумана, который пролился из стен, едва Илла прилегла. Всю ночь она проспала на этой недвижной реке, точно челн среди немого потока. Теперь туман улетучивался, и наконец река спала, оставив Иллу на берегу пробуждения.

Она открыла глаза.

Над ней стоял муж. Было похоже, что он стоит тут, наблюдая, уже не один час. Почему-то Илла не могла смотреть ему в глаза.

– Тебе опять снился этот сон! – сказал он. – Ты разговаривала, не давала мне уснуть. Тебе непременно надо показаться врачу.

– Ничего со мной не случится.

– Ты много говорила во сне!

– Да? – Она поспешно села.

В комнате было холодно. Серый утренний свет проявил черты Иллы.

– Что тебе снилось?

Она молчала, вспоминая.

– Корабль. Он снова спустился с неба, и из него вышел высокий человек и заговорил со мной. Он шутил, смеялся, и мне было хорошо.

Мистер К коснулся рукой колонны. Окутанные паром струйки теплой воды вытеснили холодок из комнаты. Лицо мистера К было бесстрастно.

– А потом, – продолжала она, – этот мужчина, у которого такое странное имя – Натаниел Йорк, сказал что я прекрасна, и… и поцеловал меня.

– Ха! – крикнул муж и отвернулся, играя желваками.

– Но это всего лишь сон. – Ей стало весело.

– Ну и помалкивай про свои нелепые женские сны.

– Ты ведешь себя, как ребенок. – Она откинулась на последние клочья химического тумана. Мгновение спустя тихо рассмеялась.

– Я еще что-товспомнила, – призналась она.

– Ну, что, говори, что! – вскричал муж.

– Илл, ты такой раздражительный!

– Говори! – потребовал он. – У тебя не должно быть секретов от меня!

На нее смотрело сверху его мрачное, суровое лицо.

– Я никогда не видела тебя таким, – ответила Илла, ей было и страшно и забавно. – Ничего такого не было, просто этот Натаниел Йорк сказал… словом, он сказал мне, что увезет меня на своем корабле, увезет на небеса, возьмет меня с собой на свою планету. Конечно, чепуха…

– Вот именно, чепуха! – Он едва не сорвал голос. – Ты бы послушала себя со стороны: заигрывать с ним разговаривать с ним, петь с ним, и так всю ночь напролет, о боги! Послушалабы себя!

– Илл!

– Когда он сядет? Где он опустится на своем проклятом корабле?

– Илл, не повышай голос.

– К черту мой голос! – он в гневе наклонился над ней. – В этом твоем сне… – он стиснул ее запястье, – корабль сел в Зеленой долине, да? Отвечай!

– Ну, в долине…

– Сел сегодня, под вечер, да? – не унимался он.

– Да, да, кажется, так. Но это же только сон!

– Ладно. – Он сердито отбросил ее руку. – Хорошо, что ты не лжешь! Я слышал все, что ты говорила во сне, каждое слово. Ты сама назвала и долину, и время.

Тяжело дыша, он побрел между колоннами, будто ослепленный молнией. Постепенно его дыхание успокоилось. Она не отрывала от него глаз – уж не сошел ли он с ума!.. Наконец встала и подошла к нему.

– Илл, – прошептала она.

– Ничего, ничего…

– Ты болен.

– Нет. – Он устало, через силу улыбнулся. – Ребячество, только и всего. Прости меня, дорогая. – Он грубовато погладил ее. – Заработался. Извини. Я, пожалуй, пойду, прилягу…

– Ты так вспылил.

– Теперь все прошло. Прошло. – Он перевел дух. – Забудем об этом. Да, я вчера слышал анекдот про Уэла, хотел тебе рассказать. Ты приготовишь завтрак, я расскажу анекдот, а об этом больше не будем говорить, ладно?

– Это был только сон.

– Разумеется. – Он машинально поцеловал ее в щеку. – Только сон.

В полдень солнце палило, и очертания гор струились в его лучах.

– Ты не поедешь в город? – спросила Илла.

– В город? – Его брови чуть поднялись.

– Ты всегдауезжаешь в этот день. – Она поправила цветочную клетку на подставке. Цветы зашевелились и раскрыли голодные желтые рты.

Он захлопнул книгу.

– Нет. Слишком жарко. И поздно.

– Вот как. – Она закончила свое дело и пошла к двери. – Я скоро вернусь.

– Постой! Ты куда?

Она была уже в дверях.

– К Пао. Она пригласила меня!

– Сегодня?

– Я ее сто лет не видела. Это же недалеко.

– В Зеленой долине, если не ошибаюсь?

– Ну да, тут рукой подать, и я решила… – Она очень торопилась.

– Извини меня, – сказал он, догоняя ее с видом крайней озабоченности. – Я совершенно забыл: я же пригласил к нам сегодня доктора Нлле!

– Доктора Нлле! – Она подалась к двери.

Он поймал ее за локоть и решительно втащил в комнату.

– Да.

– А как же Пао…

– Пао подождет, Илла. Мы должны принять Нлле.

– Я на несколько минут…

– Нет, Илла.

– Нет?

Он отрицательно качнул головой.

– Нет. К тому же до них очень далеко идти. Через всю Зеленую долину, за большой канал, потом вниз… И сегодня очень, очень жарко, и доктору Нлле будет приятно увидеть тебя. Хорошо?

Она не ответила. Ей хотелось вырваться и убежать. Хотелось кричать. Но она только сидела в кресле, словно пойманная в западню, и с окаменевшим лицом разглядывала свои пальцы, медленно шевеля ими.

– Илла, – буркнул он, – ты останешься дома, ясно?

– Да, – сказала она после долгого молчания. – Останусь.

– Весь день?

Ее голос звучал глухо:

– Весь день.

Шли часы, а доктор Нлле все не появлялся. Казалось, муж Иллы не очень-то удивлен этим. Уже под вечер он, пробормотав что-то, подошел к стенному шкафу и достал зловещее оружие – длинную желтоватую трубку с гармошкой мехов и спусковым крючком на конце. Он обернулся – на его лице была лишенная всякого выражения маска, вычеканенная из серебристого металла, маска, которую он всегда надевал, когда хотел скрыть свои чувства; маска, выпуклости и впадины которой в точности отвечали его худым щекам, подбородку, лбу. Поблескивая маской, он держал в руках свое грозное оружие и разглядывал его. Оно непрерывно жужжало – оружие, способное с визгом извергнуть полчища золотых пчел. Страшных золотых пчел, которые жалят, убивают своим ядом и падают замертво, будто семена на песок.

– Куда ты собрался? – спросила она.

– Что? – Он прислушивался к мехам, к зловещему жужжанию. – Раз доктор Нлле запаздывает, черта с два стану я его ждать. Пойду, поохочусь. Скоро вернусь. А ты останешься здесь, и никуда отсюда, ясно? – Серебристая маска сверкнула.

– Да.

– И скажи доктору Нлле, что я приду. Только поохочусь.

Треугольная дверь затворилась. Его шаги удалились вниз по откосу.

Она смотрела, как муж уходит в солнечную даль, пока он не исчез. Потом вернулась к своим делам: наводить чистоту магнитной пылью, собирать свежие плоды с хрустальных стен.

Она работала усердно и расторопно, но порой ею овладевала какая-то истома, и она ловила себя на том, что напевает эту странную, не идущую из ума песню и поглядывает на небо из-за хрустальных колонн.

Она затаила дыхание и замерла в ожидании.

Приближается…

Вот-вот это произойдет.

Бывают такие дни, когда слышишь приближение грозы, а кругом напряженная тишина, и вдруг едва ощутимо меняется давление – это дыхание непогоды, летящей над планетой, ее тень, порыв, марево. Воздух давит на уши, и ты натянут как струна в ожидании надвигающейся бури. Тебя охватывает дрожь. Небо в пятнах, небо цветное, тучи сгущаются, горы отливают металлом. Цветы в клетках тихонько вздыхают, предупреждая. Волосы чуть шевелятся на голове. Где-то в доме поют часы: «Время, время, время, время…» Тихо так, нежно, будто капающая на бархат вода.

И вдруг – гроза! Электрическая вспышка, и сверху непроницаемым заслоном рушатся всепоглощающие волны черного прибоя и громовой черноты.

Так было и теперь. Близилась буря, хотя небо было ясным. Назревала молния, хотя не было туч.

Илла бродила по комнатам притихшего летнего дома. В любой миг с неба может пасть молния, и будет раскат грома, клуб дыма, безмолвие, шаги на дорожке, стук в хрустальную дверь – и она стрелойметнется навстречу…

«Сумасшедшая Илла! – мысленно усмехнулась она. – Что за мысли будоражат твой праздный ум?»

И тут – свершилось.

Порыв жаркого воздуха, точно мимо пронеслось могучее пламя. Вихревой стремительный звук. В небе блеск, сверкание металла.

У Иллы вырвался крик.

Она побежала между колоннами, распахнула дверь. Она уставилась на горы. Но там уже ничего…

Хотела ринуться вниз по откосу, но спохватилась. Она обязана быть здесь, никуда не уходить. Доктор должен прийти с минуты на минуту, и муж рассердится, если она убежит.

Она остановилась в дверях, часто дыша, протянув вперед одну руку.

Попыталась рассмотреть что-нибудь там, где простерлась Зеленая долина, но ничего не увидела.

«Сумасшедшая! – Она вернулась в комнату. – Это все твоя фантазия. Ничего не было. Просто птица, листок, ветер или рыба в канале. Сядь. Приди в себя».

Она села.

Выстрел.

Ясный, отчетливый, зловещий звук.

Она содрогнулась.

Выстрел донесся издалека. Один. Далекое жужжание быстрых пчел. Один выстрел. А за ним второй, четкий, холодный, отдаленный.

Она опять вздрогнула и почему-то вскочила на ноги, крича, крича и не желая оборвать этот крик. Стремительно пробежала по комнатам к двери и снова распахнула ее.

Эхо стихало, уходя вдаль, вдаль…

Смолкло.

Несколько минут она простояла во дворе, бледная.

Наконец, медленно ступая, опустив голову, она побрела сквозь обрамленные колоннами покои, из одного в другой, руки ее машинально трогали вещи, губы дрожали; в сгущающемся мраке винной комнаты ей захотелось посидеть одной. Она ждала. Потом взяла янтарный бокал и стала тереть его уголком шарфа.

И вот издалека послышались шаги, хруст мелких камешков под ногами.

Она поднялась, стала в центре тихой комнаты. Бокал выпал из рук, разбился вдребезги.

Шаги нерешительно замедлились перед домом.

Заговорить? Воскликнуть: «Входи, входи же!»?

Она подалась вперед.

Вот шаги уже на крыльце. Рука повернула щеколду.

Она улыбнулась двери.

Дверь отворилась. Улыбка сбежала с ее лица.

Это был ее муж. Серебристая маска тускло поблескивала.

Он вошел и лишь на мгновение задержал на ней взгляд. Резким движением открыл мехи своего оружия, вытряхнул две мертвые пчелы, услышал, как они шлепнулись о пол, раздавил их ногой и поставил разряженное оружие в угол комнаты, а Илла, наклонившись, безуспешно пыталась собрать осколки разбитого бокала.

– Что ты делал? – спросила она.

– Ничего, – ответил он, стоя спиной к ней. Он снял маску.

– Ружье… я слышала, как ты стрелял. Два раза.

– Охотился, только и всего. Потянет иногда на охоту… Доктор Нлле пришел?

– Нет.

– Постой-ка. – Он противно щелкнул пальцами. – Ну, конечно, теперья вспомнил. Мы же условились с ним на завтра. Я все перепутал.

Они сели за стол. Она глядела на свою тарелку, но руки ее не прикасались к еде.

– В чем дело? – спросил он, не поднимая глаз, бросая куски мяса в бурлящую лаву.

– Не знаю. Не хочется есть, – сказала она.

– Почему?

– Не знаю, просто не хочется.

В небе родился ветер; солнце садилось. Комната вдруг стала маленькой и холодной.

– Я пытаюсь вспомнить, – произнесла она в тиши комнаты, глянув в золотые глаза своего холодного, безупречно подтянутого мужа.

– Что вспомнить? – Он потягивал вино.

– Песню. Эту красивую, чудесную песню. – Она закрыла глаза и стала напевать, но песня не получилась. – Забыла. А мне почему-то не хочется ее забывать. Хочется помнить ее всегда. – Она плавно повела руками, точно ритм движений мог ей помочь. Потом откинулась в кресле. – Не могу вспомнить.

Она заплакала.

– Почему ты плачешь? – спросил он.

– Не знаю, не знаю, я ничего не могу с собой поделать. Мне грустно, и я не знаю почему, плачу – не знаю почему, но плачу.

Ее ладони стиснули виски, плечи вздрагивали.

– До завтра все пройдет, – сказал он.

Она не глядела на него, глядела только на нагую пустыню и на яркие-яркие звезды, которые высыпали на черном небе, а издали доносился крепнущий голос ветра и холодный плеск воды в длинных каналах. Она закрыла глаза, дрожа всем телом.

– Да, – повторила она, – до завтра все пройдет.