Текст книги "Полуночный танец дракона (сборник)"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
– Вы только не волнуйтесь, я в один миг верну все на место, – пробормотал механик и наклонился, чтобы поднять с пола бобины.
– Не сметь! – воскликнул Аарон. Механик замер. – Главное – ничего не трогай, – продолжил Аарон куда более спокойным тоном. – Сэм, писать будешь ты. Карандашик у тебя есть? Так… И как же тебя зовут?
– Уиллис Хорнбек.
– Уиллис… Стало быть, Вилли. А теперь, Вилли, поведай нам, в каком порядке ты ставил эти пленки. Какая была первой, второй, третьей, какую ты перевернул, какую проигрывал задом наперед и все такое прочее.
– Вам нужна… – недоуменно заморгал киномеханик.
– Мне нужна общая схема показа. Да будет тебе известно, что сегодня ты демонстрировал публике лучший авангардный фильм всех времен и народов.
– Мама родная! – пробормотал Уиллис, ошарашенно глядя на груду валявшихся на полу бобин.
– Уиллис, лапочка, – продолжил Аарон. – Знаешь, как тебя будут величать после этой памятной ночи?
– Дерьмом? – пробормотал Хорнбек дрожащим голосом.
– Ошибаешься! Первым помощником главного продюсера компании «Хасураи Продакшн»! Если захочешь, мы сделаем тебя монтажером, редактором или даже режиссером! Контракт сроком на десять лет! Карьерный рост, особые права, участие в капитале компании и, наконец, проценты! Надеюсь, я выразился достаточно ясно? Сэм, ты готов? Все, начали. Мы слушаем тебя, Уиллис.
– Я… Я ничего не помню.
Аарон издал нервный смешок.
– Нет, помнишь!
– Тогда я был пьяным, а теперь я трезвый, верно? Как же я могу что-то вспомнить?
Мы с Аароном в панике переглянулись, но тут я заметил на полу знакомый предмет и поднял его.
– Один момент, – вмешался я в разговор. – Я хочу обратить ваше внимание на одну немаловажную деталь.
Все посмотрели на бутылку, в которой оставалось еще немало хереса.
– Уиллис… – задумчиво произнес Аарон.
– Да, сэр?
– Уиллис, дружище…
– Да, сэр?
– Уиллис, – продолжил Аарон, – сейчас я включу проектор.
– И что же?
– А ты, Уиллис, тем временем допьешь свой херес.
– Так точно, сэр.
– Сэм?
– Слушаю, сэр! – Я взял под козырек.
– А ты, Сэм, – сказал Аарон, включая проектор, свет которого высветил белый экран, застывший в предвкушении того удивительного мига, когда мастер вновь отобразит на нем прихотливую игру своего гения, – прикрой, пожалуйста, дверь.
Я захлопнул тяжелую, окованную железом дверь и запер ее на ключ.
Дракон пронесся в полуночном танце по всему цивилизованному миру. Сначала мы приручили льва на Венецианском кинофестивале, затем удостоились главного приза Нью-Йоркского и специального приза Всемирного фестивалей. Теперь у нас было целых шесть фильмов! Особым успехом пользовалась лента под названием «Страшилище», за которой последовали такие шедевры, как «Мистер Бойня» и «Натиск», за ними «Имя мрака» и «Плетень».
Что до имен Аарона Штолица и Уиллиса Хорнбека, то они произносились прокатчиками всех стран и народов с особым почтением.
Вы спросите, как мы смогли добиться такого успеха?
Так же, как и прежде.
Сняв очередной фильм, мы арендовали на ночь кинотеатр Самасуки, вливали в старика Уиллиса бутылку отборного хереса, вручали ему бобины с пленкой, включали проектор и запирали дверь аппаратной.
К рассвету наш очередной эпос превращался в нарубленный нашим коллегой и склеенный эпоксидной смолой его возвышенного гения чудовищный салат, появления которого с нетерпением ожидали киногурманы Калькутты и Фар-Рокауэя. Я никогда не забуду этих бессонных ночей в театре Самасуки, суливших нам золото рассвета.
Мы снимали фильм за фильмом, приручали зверя за зверем, купались в реках песо и рублей. Аарон и Уиллис получили «Оскар» в номинации экспериментального фильма, мы стали разъезжать по городу в дорогущих «ягуарах», и ничто не могло омрачить нашего счастья, да?
Нет.
Мы находились на вершине успеха всего три года.
В один прекрасный день, в тот самый момент, когда Аарон отдался сладостному созерцанию своего банковского счета, Уиллис Хорнбек подошел к окну, выходившему на огромную съемочную площадку «Хасураи Продакшн», и восплакал, бия себя в грудь.
– Я – алкоголик. Я пьяница. Я жуткий пропойца. Я бражник. Спирт для компрессов? Ясное дело. Одеколон? Почему бы и нет? Скипидар? Конечно. Жидкость для снятия лака? Здорово. Да, Уиллис Хорнбек, ты – жалкий пьянчуга! Но все, с этим покончено!
Тут же почувствовав неладное, мы с Аароном стремглав бросились к нашему другу.
– Что с тобой, Уиллис?
– Ничего. Все в полном порядке. – Он смахнул со щек слезы и взял нас за руки. – Ребята, вы мне очень нравитесь, но прошлым вечером…
– Что могло стрястись прошлым вечером? – остолбенел Аарон.
– Прошлым вечером я вступил в Общество анонимных алкоголиков.
– Что ты сказал? – завопил Аарон.
– Я вступил в Общество анонимных алкоголиков.
– Что ты наделал?! Ведь ты был сердцем, душой, легкими и глазами «Хасураи продакшн»!
– Я знаю, – ответил, потупившись, Уиллис.
– И тебя не устраивала роль гения? Ты прославился на весь мир, тебя узнавали на улицах, ты же вдобавок ко всему решил еще и протрезветь, не так ли?
– Все мы теперь пользуемся всеобщей любовью и уважением. И для алкоголя в этой новой жизни попросту нет места.
– Так освободи же его! – взвыл Аарон. – В чем проблема?
– Смешно, не правда ли? – усмехнулся Уиллис. – Я пил из-за того, что чувствовал себя полнейшим ничтожеством. Если же я брошу пить, студии тут же придет конец. Мне очень жаль.
– Ты подписал контракт! – напомнил ему я.
Уиллис взглянул на меня так, как будто я пырнул его ножом.
– Я ни за что не нарушу данного слова. Но разве в контракте сказано, что я должен пить не просыхая?
Мы с Аароном понурили головы.
– Я могу работать с вами так же, как и прежде. Но разве в этом будет хоть какой-то смысл?
– Уиллис, – с трудом выговорил Аарон, опускаясь в кресло. – Всего одну ночь в году, а?
– Господин Штолиц, я дал зарок вообще не брать в рот спиртного.
– Святой Моисей… – пробормотал Аарон.
– Страшное дело, – поддакнул я. – Мы только успели дойти до середины Красного моря, а волны уже поднялись.
Когда мы пришли в себя, Уиллиса Хорнбека в комнате уже не было.
Начались подлинные сумерки богов. Мы вновь стремительно превращались в пигмеев. Аарон нетвердой походкой направился к бару и стал изучать его содержимое.
– Аарон! – спросил я. – Не собираешься ли ты…
– Что? – сказал Арон.
– …сам заняться монтажом нашего очередного эпоса «Сладкое ложе мщенья»?
Аарон выбрал бутылку и откупорил ее. Хлебнул.
– Да, – сказал он. – Вот именно. Сам.
Увы, этой ракете так и не суждено было взлететь. Сумерки богов постепенно сменялись беспросветной ночью.
Сначала пил Аарон. Потом я. Потом его шурин.
Ни один из нас не стал избранником той эйфорической музы, которая некогда посещала Уиллиса Хорнбека. Ни в одном из нас, когда алкоголь проникал в нашу кровь, не шевелился червячок интуиции. Мы были лохи – что трезвые, что пьяные. Уиллис же, к восторгу критиков, повязывал повязку на глаза и, выходя на арену, голыми руками брал за глотку аллигатора вдохновения.
Конечно же, мы с Аароном побывали еще на парочке фестивалей. Мы вложили все свои сбережения в три эпические ленты, которые, как вы сами понимаете, не принесли нам ни цента. Компания «Хасураи Продакшн» приказала долго жить. Мы продали весь пакет образовательному телеканалу.
А что же Уиллис Хорнбек? Он поселился в типовом доме возле Монтерей-Парк и стал посещать вместе со своими детьми воскресную школу. От былой его гениальности не осталось и следа. Трезвость же его устрашала не только нас, но и тех редких критиков откуда-нибудь из Глазго или из Парижа, которые невесть зачем пытались взять у него интервью.
Вы спросите, что сталось со мной и с Аароном? Теперь у нас вот эта студия размером с обувную коробку, еще на тридцать футов ближе к кладбищу. Мы делаем небольшие картины, монтируя их по-прежнему на двадцати четырех бобинах, и бомбардируем ими всю Калифорнию и даже Мексику. На дистанции поражения находятся триста кинотеатров, соответственно, триста киномехаников. Сто двадцать из них уже показывали премьеры наших монстров. По-прежнему в такие теплые вечера, как сегодня, мы сидим, потеем в ожидании и молимся, чтобы зазвонил телефон. Тогда Аарон выслушает и завопит:
– Быстрее! Кинотеатру «Барселонская Аркадия» срочно требуется премьерный фильм! Живо!
И мы ринемся вниз по лестнице и весело пробежим через кладбище с бобинами в руках, надеясь на то, что в одной из аппаратных нас будет поджидать пьяный киномеханик с налитыми кровью глазами гения и с бутылкой хереса в руках.
– Стоп! – закричу я, едва наша машина выедет на автостраду. – Я оставил бобину номер семь!
– Все равно никто ничего не заметит, – фыркнет Аарон. – Уиллис Хорнбек-младший! Уиллис Второй! Отзовись, где бы ты сейчас ни был! Сэм, запевай песню «Я все равно тебя найду»!
Девятнадцатая лунка
Я выехал на Мотор-авеню уже под вечер и тут же заметил на противоположной стороне улицы старика, собиравшего потерянные мячики для гольфа.
Я затормозил так резко, что едва не врезался головой в лобовое стекло.
Простояв секунд десять на месте (на улице не было ни единой машины), я стал осторожно сдавать назад, пока не поравнялся с канавой, шедшей вдоль проволочного ограждения поля для игры в гольф. Старик тем временем поднял с земли очередной мячик и положил его в свою корзинку.
Нет, не может быть. Хотя… Нет…
Я припарковался у обочины и с минуту сидел в машине, размышляя о том, как же мне следует поступить. В конце концов я вышел на дорогу, пропустил ехавшую мимо машину, пересек дорогу и пошел вдоль канавы навстречу старику.
Не прошел я и пятидесяти шагов, как мы уже столкнулись лицом к лицу.
– Здравствуйте, – кивнул он мне.
– Здравствуйте.
– Хороший сегодня вечер, – сказал он, заглянув в корзинку.
– Богатый улов?
– Сами видите. – Он взвесил корзину на руках.
– Неплохо. Может быть, вам помочь?
– Что вы! – удивился он. – Я и сам смогу их разыскать.
– Конечно, конечно. Но минут через пять стемнеет, и искать их будет уже поздно.
– Верно, – согласился он и поглядел на меня с любопытством. – А почему вы решили мне помочь?
– Много лет тому назад сюда приходил и мой отец, – ответил я. – Он всегда что-нибудь находил, а потом продавал найденные мячики. Денег-то особых у нас никогда не водилось.
– Все понятно, – вздохнул старик. – Что до меня, то я прихожу сюда раза два в неделю. На прошлой неделе мне удалось найти столько мячей, что я даже смог пригласить супругу в ресторан.
– Я знаю, – кивнул я.
– Откуда?
– Это я так, – ответил я. – Идемте. Смотрите, мячик! А возле самой изгороди еще один! Сейчас я его достану.
Я перебрался через канаву и вернулся назад с мячом в руках. Старик с интересом посмотрел мне в лицо.
– Почему вы плачете? – спросил он.
– Неужели? Наверное, все дело в цветах. У меня аллергия.
– Мы знакомы?
– Возможно.
Я назвал ему свое имя.
– Странное дело, – рассмеялся он. – У вас такая же фамилия, как и у меня. Впрочем, мы вряд ли приходимся друг другу родственниками.
– Скорее всего, вы правы, – не стал спорить я.
– Будь мы родственниками или знакомыми, я бы об этом помнил…
«Господи, – подумал я, – вот это как. Какая, в конце концов, разница между синдромом Альцгеймера и смертью? И в том и в другом случае ты ничего не помнишь. Память там уже не нужна».
Старик обратил внимание на мою задумчивость и почему-то заволновался. Взяв у меня мячик для гольфа, он опустил его в корзинку.
– Спасибо.
– Там есть еще один! – сказал я, вновь спустившись в канаву, и, смахнув слезы с глаз, добавил: – Стало быть, вы так сюда и ходите…
– Что значит «вы так сюда и ходите»?
– Это я себе, – ответил я. – В том смысле, что вас всегда можно здесь застать.
– Ну, это уж как повезет.
Он вновь удивленно уставился на мое лицо.
– Странное дело. Когда-то у меня был сын. Хороший такой мальчишка. Но потом он куда-то исчез. Никогда не мог понять, куда же это он запропастился.
Ничего удивительного, подумал я. Исчез не он, исчез ты. Так, должно быть, бывает, когда вы прощаетесь с людьми и они для вас исчезают, а на самом деле это вы поворачиваетесь и уходите, идете и исчезаете.
Солнце скрылось за горизонтом, и теперь мы шли в полумраке, которого не мог рассеять свет одинокого фонаря, стоявшего на противоположной стороне улицы. Я увидел еще один мячик, лежавший в нескольких футах от ног старика, и указал на него кивком головы.
– Вот и все, – сказал он, поднимая мячик. – И куда же вы теперь?
Я собрался с мыслями и, посмотрев вперед, произнес:
– В любом гольф-клубе имеется девятнадцатая лунка, так ведь? [17]17
В любом гольф-клубе имеется девятнадцатая лунка, так ведь? – По правилам гольфа лунок на поле должно быть восемнадцать или девять.
[Закрыть]
– Разумеется. Здесь тоже есть бар.
– Позвольте угостить вас стаканчиком вина.
– Очень мило с вашей стороны, – сказал он нерешительно. – Но, честно говоря, я не совсем…
– Всего один стаканчик. Он вам не повредит.
– Поздно уже. Мне пора идти.
– Куда? – спросил я и тут же пожалел о своем вопросе.
Старик отвел глаза, мучительно пытаясь найти правдоподобный ответ.
– Понимаете, – сказал он наконец, – дело в том…
– Пожалуйста, ничего не говорите. Я не должен был задавать вам этот вопрос.
– Ничего страшного. Мне действительно пора.
Он протянул мне руку на прощание и вдруг, крепко сжав мою руку и пристально глядя мне в глаза, воскликнул:
– Мы действительно знаем друг друга, правда?
– Да, – сказал я.
– Но где и когда мы встречались?
– С той поры прошло много-много лет.
Он так и не выпускал моей руки, он схватился за нее так, будто выпусти ее – и он упадет.
– Вы не могли бы сказать еще раз, как вас зовут?
Я назвался еще раз.
– Забавно, – сказал он и тихо продолжил: – Мы носим одну и ту же фамилию. Бывает же такое!
– Бывает, – сказал я.
Когда мне удалось наконец высвободиться, я тут же сам взял его за руку точно так же крепко.
– В следующий раз мы встретимся у девятнадцатой лунки.
– У девятнадцатой, – повторил он. – Вы что, правда собираетесь сюда еще вернуться?
– Теперь, когда я знаю, где вас найти, я непременно как-нибудь приду. Мне понравилось гулять и подбирать мячи.
– Спасибо вам. Признаться, у меня и знакомых-то особых нет…
– Я постараюсь приезжать сюда почаще.
– Все это только слова…
– Нет. Я даю вам честное слово.
– Смотрите. Честное слово – вещь серьезная…
– Я знаю.
– Пойду я. – Теперь уже ему пришлось с усилием высвобождать свою руку и массировать ее, чтобы восстановить кровообращение. – Здесь ведь ничего не ходит.
Он зашагал прочь и, подняв с земли еще один, теперь уже последний, мячик, бросил его мне.
– У девятнадцатой, – тихо сказал он.
– Да, – ответил я.
В следующее мгновение он уже исчез в темноте.
Я стоял на прежнем месте и плакал. В моем нагрудном кармане лежал подаренный им мячик для гольфа.
«Долежал бы там хотя бы до утра», – подумалось мне.
Звери
За обедом Смит и Конуэй неведомо почему заговорили о невинности и о зле.
– В тебя когда-нибудь ударяла молния? – спросил Смит.
– Нет, – ответил Конуэй.
– А в кого-нибудь из твоих знакомых?
– Нет.
– И тем не менее такие люди существуют. Ежегодно это происходит со ста тысячами человек, и только тысяча из них погибают, денежки плавятся прямо у них в карманах. Каждый из нас полагает, что в него-то молния уж всяко не ударит. Мы-то, мол, подлинные христиане и исполнены множества всяческих добродетелей.
– Но какое отношение все это имеет к теме нашего разговора? – спросил Конуэй.
– Самое непосредственное. – Смит прикурил от зажигалки и уставился в ее пламя. – Ты отказываешься согласиться с тем, что в этом мире преобладает зло. А я, напомнив тебе о молнии, которая бьет в кого попало, пытаюсь тебя переубедить.
– Зла без добра не существует.
– С этим я спорить не стану. Но если люди не будут признавать обе эти вещи, мир провалится в преисподнюю. Прежде всего мы должны понять, что ни один добропорядочный человек не свободен от греха и любому грешнику ведомо хоть что-то доброе. Когда мы относим человека к той или иной категории, мы грешим против истины. Мы не должны видеть в нем ни праведника, ни грешника, ибо он несет в себе черты обоих. Швейцер [18]18
Швейцер,Альберт (1875–1965) – немецко-французский мыслитель, протестантский теолог и миссионер, врач и музыковед; в 1913 г. организовал госпиталь в Ламбарене (Габон). Лауреат Нобелевской премии мира 1952 г.
[Закрыть]кажется нам едва ли не святым только лишь потому, что ему удалось уморить или посадить на цепь жившего в его душе бесенка. Гитлер представляется нам самим Люцифером, но разве он не боролся с жившим в его душе светлым началом? Мы же единственно развешиваем ярлыки…
– Говори покороче, – перебил собеседника Конуэй.
– Хорошо, – усмехнулся Смит. – Возьмем, к примеру, тебя. Внешне ты похож на белый свадебный торт, украшенный сахарной глазурью. Все белым-бело. Но где-то в глубинах твоей души стучит и черное сердце. Там живет Зверь. Если ты не поймешь этого, он тебя проглотит.
Конуэй расхохотался.
– Смех, да и только! – воскликнул он. – Забавно, ничего не скажешь!
– Скорее печально, а не забавно.
– Ты уж меня прости, – фыркнул Конуэй. – Я не хочу тебя обижать, но ты…
– Ты обижаешь не меня, а себя и вредишь собственной душе.
– Умоляю тебя! – вновь захохотал Конуэй. – Я не хочу выслушивать все эти глупости!
Кровь бросилась в лицо Смиту. Он поднялся из-за стола.
– И все-таки ты обиделся, – тут же пришел в себя Конуэй. – Прошу тебя, не уходи.
– Я не обиделся.
– Ты говоришь какие-то, ну, скажем, ужасно старомодные вещи.
– Новое нередко представляется старым, – вздохнул Смит. – Мы скользим по поверхности вещей и полагаем, что проницаем глуби.
– Ты опять за свое, – взмолился Конуэй. – Все эти твои теории…
– Это вовсе не теории! Я смотрю, ты вообще ничего не понимаешь!
– Что поделаешь. Мне некогда думать о подобных вещах. Работа, сам понимаешь.
– И церковь по воскресеньям, так? Или, быть может, проповедник, который отведет тебя на небеса? Хочешь, я окажу тебе одну неоценимую услугу? Я открою тебе глаза. Телефон пэ-эл-восемь девяносто семь семьдесят пять.
– Не понимаю.
– Позвони по этому телефону сегодня вечером, завтра и послезавтра. Встретимся здесь же в пятницу.
– В пятницу?
– Не забудь позвонить.
– Но кто мне ответит?
– Звери, – ответил Смит с улыбкой. И ушел.
Конуэй рассмеялся, оплатил счет и вышел на улицу.
– Пэ-эл-восемь девяносто семь семьдесят пять? И что же я им скажу? Привет, Звери?
Пока Конуэй ужинал со своей супругой Нормой, он забыл не только номер телефона, но и сам давешний разговор. Пожелав жене спокойной ночи, он взял с полки очередной боевик и углубился в чтение. Ровно в полночь зазвонил телефон.
– Я сразу понял, что это ты, – сказал он.
– Смотри, какой догадливый!
– Ты хотел узнать, звонил ли я по телефону пэ-эл-восемь девяносто семь семьдесят пять?
– Я чувствую по твоему голосу, что молния тебя еще не ударила. Позвони по этому номеру, слышишь?
«Позвони, – подумал он. – Еще чего не хватало! Не будуя никуда звонить!»
В час ночи вновь раздался телефонный звонок. «Кто бы это мог быть?» – подумал он. Телефон продолжал звонить. Так поздно? Телефон. Господи, что за напасть? Сна ни в одном глазу. Телефон казался ему теперь огромным жужжащим насекомым. Он не сводил с него глаз. Снял трубку, но почему-то не стал подносить ее к уху. Шепот.Все яснее и яснее. Шепот.Яснее некуда. Шепот.Отчетливо и ясно. Щелчок. Он бросил трубку. Да нет же, конечно, он ничего не слышал. И все-таки… Шепот.
Конуэй швырнул телефонный аппарат на ковер.
Господи, что со мною происходит? Зачем я это сделал?
Он направился к кровати, оставив телефон на полу.
Тот продолжал издавать какие-то жужжащие протестующие звуки. Он вновь поднялся с постели и положил трубку.
Тут же установилась тишина. Может быть, все это ему только примерещилось? Впрочем, нет… Ему действительно кто-то звонил.Смит? Он выключил свет. Почему же он слышал разом несколько голосов? Бред какой-то. Нет!
Он посмотрел на двери гостиной.
Телефон молчал.
«Слава богу!» – подумал он.
И все-таки он что-тослышал.
Он так и лежал, не смыкая глаз.
Каминные часы пробили три раза. Три часа утра. Полночь души. Чаще всего люди умирают именно в это время…
К дьяволу!
Он поднялся с постели и направился к треклятому аппарату.
Часы показывали уже три пятнадцать. Конуэй поднял телефон с пола, уселся на кресло и, поставив аппарат на колени, медленно набрал номер.
Он ожидал услышать женский голос, голос сообщницы Смита, однако до него вновь донесся знакомый шепот.
Хор неясных далеких голосов. Он повесил трубку.
И тут же вновь набрал тот же номер и вновь услышал странные, неясные звуки. Электронный прибой, бесплотные голоса, протестующие, требующие, умоляющие…
Дыхание.
Дыхание! Он стиснул трубку в руках. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Телефоны не умеют дышать, им это не нужно.
Ну, Смит, ну, мерзавец!
Хотя…
Почему это дыхание кажется мне таким странным?
Он медленно поднес трубку к уху.
Голоса звучали то тише, то громче.
Тяжелое дыхание. Такое чувство, будто они пробежали много-много миль… Бег на месте. На месте? Как вообще могут голоса, эти голоса – мужские и женские, старческие и юные, – бегать, то медленно, то во всю прыть, то на месте, падать, подниматься, вверх, вниз?
Крики, стоны, мольбы и вздохи.
Его щеки пылали жаром. Пот стекал с подбородка. Господи, что это со мною?
Он выронил трубку из рук и, пошатываясь, вернулся в спальню.
В половине пятого Норма Конуэй коснулась рукой его лба.
– Бог ты мой, – воскликнула она, – да у тебя же жар!
Он лежал, глядя в потолок.
– Все в порядке. Спи.
– Но…
– Я же сказал, со мною все в порядке. Вот только…
– Что «только»?
– Позволь мне тебя обнять.
– Это с такой-то температурой?
– Пожалуй, ты права…
– Дать тебе что-нибудь?
– Нет-нет, не надо…
Весь в жару, он отвернулся. Мне нужно не что-нибудь, подумал он, мне нужно все.
За завтраком Норма коснулась его лба и ахнула:
– Слава богу, она прошла!
– Прошла? – переспросил он, доедая яичницу с ветчиной.
– Я о температуре. Ночью у тебя был очень сильный жар. Теперь же ты ешь за троих. Оголодал?
Он посмотрел на свою пустую тарелку.
– Черт возьми, да, – покачал он головой. – Прости меня за прошлую ночь.
– О чем ты? – рассмеялась Норма. – Я за тебя переживала, только и всего. Давай поторапливайся. Уже девять. А что у нас с телефоном?
Он замер.
– С телефоном?
– Розетка, похоже, сломана. Может быть, стоит вызвать мастера?
Он посмотрел на лежавший на ковре телефон и покачал головой:
– Не надо.
В полдень у себя в кабинете он достал из кармана измятый клочок бумаги.
– Чувствуешьсебяпоследнимидиотом… – пробормотал он и набрал тот же номер.
После двух гудков раздался голос оператора: «Набранный вами номер больше не существует».
– Не существует?!
В тот же миг заработал факс.
PL4-4559.
Ни подписи, ни обратного адреса.
Он позвонил Смиту.
– Ну и сукин же ты сын, Смит! Во что ты меня втянул!
– Этот только начало, – ответил Смит, торжествуя. – Старый номер уже не работает. Годится только на один раз. Попробуй позвонить по новому. Мы можем встретиться в ресторане.
– Ублюдок! – крикнул Конуэй и повесил трубку.
– Можешь называть меня сукиным сыном, – довольно усмехнулся Смит. – Садись. Вот тебе мартини. Возьми соломинку.
Конуэй перегнулся через стол, сжав кулаки.
– Садись-садись.
Конуэй сел и разом выпил свой мартини.
– Вон мы как пить хотим! – усмехнулся Смит. – Ну, расскажи обо всем папочке. Выкладывай. Признавайся.
– Не будет тебе никаких признаний.
– Хорошо. Но что-то почти произошло? Ты виновен или сохранил невинность? Или просишь пощады?
– Заткнись! – буркнул Конуэй. – Пей свой джин.
– Именно это я и делаю. Праздную успех.
– Успех?
– Насколько я понимаю, тебе стал известен новый номер, не так ли? Старый ты получил бесплатно. Если же ты наберешь новый номер, тебе придется выложить за это пятьдесят долларов. Завтра номер сменится еще раз, и стоить он будет уже не пятьдесят, а двести долларов.
– Но почему?
– Тебя зачаруют. Ты попадешься на крючок. Не сможешь остановиться. На той неделе номер будет стоить уже восемьсот долларов. И ты их заплатишь.
– Ни за что на свете! – воскликнул Конуэй.
– Тебе просто не останется ничего иного. Невинность ничего не стоит. За грех же приходится платить. Когда Норме станет известно состояние твоего банковского счета, будет уже поздно.
– Ничего подобного со мною не произойдет!
– Поздно, ты уже одержим, как когда-то Жанна д'Арк. Та тоже слышала голоса.
– Это были голоса ангелов, а не телефонных шептунов!
– Верно, но это ее не спасло. Официант! Принесите нам еще по мартини! Согласен?
Конуэй отрицательно покачал головой.
– Что это ты так нервничаешь? – спросил Смит. – Мы только-только сели обедать, а ты…
– Ты мне так ничего и не объяснил! – в сердцах воскликнул Конуэй.
– Ну хорошо. Ты готов слушать?
Методично расчерчивая скатерть ножом, Смит начал рассказ.
– Надеюсь, тебе известно, что под Лос-Анджелесом находится система дренажных туннелей? Они спасают город от затопления во время дождей.
– Разумеется, я знаю об их существовании.
– Если ты откроешь любой смотровой люк – такие люки есть на каждой большой улице, – ты попадешь в систему туннелей протяженностью в двадцать миль, которая, как ты сам понимаешь, идет к морю. В засушливые годы эта система больше похожа на пустыню. Когда-нибудь я обязательно повожу тебя по ее закоулкам. Ты меня слушаешь?
– Продолжай.
– Минуточку. – Смит сделал большой глоток мартини. – Представь, что ровно в три часа ночи двери всех домов откроются и из них на улицы выйдут, как тени, люди среднего возраста, откроют люки и направятся к далекому морю, которого пока не слышно. Но чем ближе будут они к нему подходить, чем больше будет этих теней, скользящих под городом к морю в три часа ночи, тем явственнее будут слышны вдохи и выдохи, шепот и вздохи в темноте, и свет им будет не нужен, жар от их разгоряченных лиц будет освещать им стены туннеля, и они пройдут все новые и новые туннели под домами, а город будет спать, не подозревая об этой гигантской волне теней, хлынувшей к теплому морю, бормочущей, томящейся, тоскующей по любви – к чему? Эдакий безумный Интернет из плоти и крови.
– Интернет – нет. Безумный – да.
– Но это происходит на самом деле! Это не компьютерный фильм. Темная, голодная, мятущаяся, бормочущая масса, стремящаяся к дальнему берегу ночи, туда, где не светят ни луна, ни звезды, где лениво плещется горячее море, обжигающее раскаленными волнами тех, кто стоит на берегу.
– Но им-то это зачем?
– Ты спрашиваешь зачем?! Они бросаются в эти горячие воды, стремясь забыться, мечтая утонуть в них навеки! Вдох-выдох – ты слышал! Ты придешь. Твои волосы встали дыбом, во рту у тебя то холод, то ты задыхаешься в пламени, так?
– Нет!
– Ты лжешь!
– Нет, я говорю правду, – покачал головой Конуэй. – Но кому принадлежали эти голоса?
– Не находящим пристанища либидо, снедаемым страстью маньякам, одержимым одной и той же навязчивой идеей…
– Чего же они хотят?
– Они хотят быть вместе. – Смит помешал свой напиток мизинцем. – Хотят слиться воедино.
– Каким образом?
– Неужели ты этого не понял? Они хотят стать составной частью этой гибнущей души, хотят ввергнуть себя в океан страсти. Ты когда-нибудь читал Торо [19]19
Торо,Генри Дэвид (1817–1862) – американский писатель и мыслитель-трансценденталист. Главные сочинения – памфлет «Гражданское неповиновение» (1849), философско-романтическая робинзонада «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854).
[Закрыть]? Он говорил, что большинство мужчин в глубине души терзаются безысходным отчаянием.
– Печально.
– Да, печальнее некуда. Помнишь комикс «Несчастный Амброз»? Таких Амброзов в мире – пруд пруди. Тело борется с разумом, а разум – с телом. Мужчины хотят одного, женщины – другого. Ты помнишь себя четырнадцатилетним?
– Ох, и давно же это было…
– В тебе просыпаются желания плоти, но исполняются они далеко не сразу. Долго ты ждал?
– Шесть лет.
– Это же целая вечность! Две тысячи мучительных одиноких ночей! Позвони по новому номеру и приходи сюда завтра.
– Ты так ничегомне и не рассказал.
– Я рассказал тебе все.Не медли! Если ты пропустишь хотя бы одну ночь, за звонок тебе придется выложить сразу шесть сотен!
– Почему ты думаешь, что так и будет?
– Сужу по тому, как ты дышал во время разговора, как раздолбал свой телефон. Кстати, компания «Белл» его уже починила.
– А ты-то откуда об этом знаешь?
– Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос.
– Смит?
Смит ухмыльнулся.
– Кто ты – ангел Господень или Его темный сын?
– Да, – ответил Смит и вышел.
Конуэй позвонил Норме и попросил ее отключить телефон.
– Это еще зачем? – поразилась Норма.
– Не надо ничего спрашивать. Отключи его, и только.
– Ты сошел с ума, – бросила она и повесила трубку.
Он вернулся домой в пять и принялся ходить из комнаты в комнату. Норма не отставала от него ни на шаг.
– Послушай, – возмутился Конуэй, зайдя в библиотеку, – я ведь просил тебя отключить телефон, а он так и стоит на прежнем месте!
Он заглянул в спальню и заметил, что телефон появился и там.
– А это еще что такое?
– Они сказали, что ты настаивал на этом и что речь шла о подключении, а не об отключении. Разве это не так?
– Конечно же нет! Зачем нам столько телефонов?!
Прежде чем лечь спать, он вынул телефонные вилки из розеток.
Ровно в три зазвонили разом оба телефона. Судя по всему, их включила Норма.
В конце концов от их трезвона проснулась и она.
– Неужели ты не мог снять трубку? – проворчала она. – Придется это сделать мне.
– Нет! – вскричал он.
– Что это с тобой?
– Я сделаю это сам!
– Успокойся!
– Я и так спокоен!
Он взял в руки непрестанно звонивший телефон и понес его в библиотеку, где надрывался второй телефонный аппарат. Дверь в спальню так и осталась открытой.
– Чего же ты ждешь? – послышался голос Нормы.
Он осторожно снял трубку, но не стал подносить ее к уху. Оттуда доносился еле уловимый шепот.
– Что там такое? – не выдержала Норма. – Приватные беседы, да? Тебе что, девки по ночам теперь звонить будут?
– Увы, – ответил он. – Таких дур на свете пока что нет.
Норма рассмеялась и прикрыла дверь спальни.
Я ведь сказал ей чистую правду, подумал он. Это действительно не девки, а кое-что похуже. Хотелось бы знать что. Призрачные тени, тонущие лодки разбитых надежд, свихнувшиеся от одиночества холостяки, мольбы обвиняемых, последний рывок лососей вверх по течению – в никуда…
– Ладно, – произнес он вслух и, открыв дверь спальни, обвел взглядом холодную арктическую пустошь белоснежных простынь.
Норма была в ванной. Судя по доносившимся оттуда звукам, она наполнила водой стакан и бросила в него таблетку аспирина.
Он стоял возле постели, от которой веяло вечным холодом, и дрожал.
Свет в ванной погас. Конуэй повернулся и вышел из спальни.
Он просидел час без движения. Затем набрал новый номер.
Тишина. А потом…
Шепот, такой громкий, что мог бы разбудить и мертвых. Голоса множились с каждой минутой: один, два, четыре, десять, сто голосов вырывались, как лава из жерла вулкана, сплавляясь в единый поток.
И это были голоса всех девушек, всех женщин, о которых он когда-то безнадежно мечтал, и голоса всех женщин, которых он желал когда-то и больше не желает, их шепот, плач, их смех, и шум моря, бьющего о берег, но выносящего на гребнях волн не пену, не плавучие льдины, а месиво человеческих тел, сталкивающихся и падающих, падающих и поднимающихся, поднимающихся, чтобы снова упасть, подняться и вновь упасть, с чудовищным шепотом, бормотанием, подняться и вновь упасть, пока эта лава не взорвется и не низвергнется в кромешный мрак. Прыгающие через барьеры, исчезающие в приливе тел акробаты, корчащиеся в ритмичном полуночном танце. Заросли хищных рук. Ураганы криков и стонов, тихий шепот, едва уловимые вздохи.
