Текст книги "Пикник с кровью"

Автор книги: Ренато Оливьери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Чемодан, с которым он ездил, у вас?

– Наверное, в квестуре.

– Я скажу, чтобы вам вернули.

Она сняла шубу, положила на диван, пошла на кухню. «Хотите что-нибудь выпить?» Вернулась с бутылкой коньяка, поставила на стол, достала из бара три рюмки.

– А что, комиссар, ключи, которые он носил с собой, так и не нашлись?

– В донесении об этом ничего нет.

– Впрочем, я поменяла замки. – Анжела налила в рюмки коньяк. Амброзио почувствовал, что она что-то недоговаривает.

– И хорошо сделали, сегодня опасно рисковать. Может быть, тот же убийца, или убийцы, если их было двое, как мы думаем, взяли ключи вместе с документами. Где он их обычно носил?

– В левом кармане пиджака. Или в пальто. По-моему, той ночью они были в пальто. Он любил чувствовать их под рукой. Кстати, и трамвайные билеты, он их тоже носил в пальто, чтобы не расстегиваться каждый раз, и какие-то мелкие деньги, телефонные жетоны… Вы не пьете, синьорина?

Надя поднесла к губам широкую рюмку, глотнула, как горькое лекарство, закашлялась.

– Ужасно крепкий…

Амброзио с удовольствием осушил свою рюмку и наполнил ее вновь. Он чувствовал, что в воздухе витает что-то, готовое вот-вот взорваться фразой, замечанием, чем-то таким, что изменит все его представления о расследовании, даст мысли новый мощный толчок. Ему показалось, будто именно здесь, среди вещей Этторе, Анжелу начали одолевать мучительные сомнения и она терзалась, не зная, поделиться ими с ним или нет. Ее надо было, что называется, дожать, и комиссар вновь завел разговор, от которого его самого уже подташнивало.

– Вы водите машину?

– У меня «фиат-500», почти музейный.

– Где вы его держите?

– На улице, перед домом. Этторе всегда говорил мне, что это неосторожно. У меня есть бокс в нашем дворе, но так сложно открывать ворота, засовы… ради микролитражки вековой давности. Я страхуюсь от угона с помощью цепи, которая весит, наверное, центнер, и обыкновенного замка. До сих пор воры относились к ним с уважением.

– Я все думаю, если бы он не продал машину, может быть…

Фраза родилась у него случайно, он не задал бы этого вопроса, если бы лихорадочно не искал способа как-то заставить женщину заговорить.

– Я тоже этим мучаюсь, я всегда думала, если бы Этторе не продал машину, он поехал бы в Турин на ней.

– Даже в туман?

– Определенно. Почему, черт возьми, он ее продал? Она еще была в приличном состоянии. Но он, со своей страстью к порядку, аккуратностью, продал ее, чтобы купить новую, последней модели, в январе. И не успел.

– Можно было погибнуть и на автостраде, в катастрофе. Мне жаль, что я опечалил вас.

– Не ваша вина.

Анжела допила свой коньяк, поставила пустую рюмку на стол и, мгновение поколебавшись, сказала:

– А знаете, комиссар, я видела парня, который пытался вставить ключ в замочную скважину двери.

– Этой квартиры? – чуть не подскочил от радости Амброзио, все еще боясь верить в удачу.

– Да. На нем была лыжная шапочка. Он обернулся, увидел меня – я только вошла, – и убежал. Я вышла за ним на улицу, но был сильный туман, и я ничего не увидела.

– Когда это случилось? Подумайте хорошенько.

– В феврале, примерно месяц назад.

– Вы кому-нибудь об этом рассказывали?

– Не нужно было этого делать? К той поре я уже поменяла замки. Да, я говорила Джорджио.

– Не могли бы вы спокойно повторить мне все подробности?

Глава 8

Кто-то недоговаривает, но теперь я почти уверен, что нахожусь на правильном пути. Эмануэла налила комиссару бокал белого вина.

– Этот незнакомец знал адрес жертвы?

– Ключами он завладел в ночь убийства или ему их дал тот, кто ограбил и убил Ринальди. В бумажнике были документы, они исчезли, установить адрес не составляло труда.

– Это было крайне неосторожно – идти в дом убитого человека.

– Да, разумеется. Думаю, что он несколько дней следил за подъездом. Анжела Бьянкарди ходит туда редко, вот он и решил, что ничем не рискует.

– Она смогла бы узнать парня?

– Не знаю. Очень уж мало она его видела, к тому же он нагнул голову. Запомнила только голубой помпон на лыжной шапочке.

Эмануэла говорила из кухни, где в кастрюльке варился рис.

– А что ты думаешь об этой синьоре Бьянкарди?

– Она изучала Пруста, Бодлера. Сейчас преподает французский. По-моему, милая и скромная женщина.

– Чувствительная и даже мнительная.

– Откуда ты взяла?

– Ей нравится Пруст. Сезон цветущей сирени, бульвары в настурциях, синьор Свэн, рассказывающий об умершей жене…

– Вот уж не знал, что и ты этим интересуешься.

– Читала кое-что недавно. Мне нравится и в то же время угнетает, вызывает скуку.

– Не говори этого никому. Ты права, это женщина с обнаженными нервами. Для нее Ринальди был опорой, защитой, вроде отца, как я понял. Его смерть нарушила равновесие.

– Не думаю, что он был ей только отцом.

– Я этого и не утверждаю. Он был ее любовником. Но еще и опекуном, и защитником, и опорой…

Они обедали в мягко освещенной комнате, выходившей окнами на улицу Чезаре Корренти; торшер с белым абажуром у дивана создавал приятный уют.

– Ты подозреваешь друзей этого пенсионера?

– Называть его пенсионером было бы не совсем правильно. При слове «пенсионер» представляется старый, дряхлый человек. А он был мужественным солдатом, как утверждают все, кто его знал, и не выглядел на свои годы.

– И что ты намерен делать?

– Все останется как было, по крайней мере еще несколько дней. Будем следить за парнем, которому угрожали. Хочу познакомиться с неким Прандини.

– Кто он такой?

– Друг и сослуживец Ринальди, специалист по оружию, точнее, специалист в стрельбе по живым мишеням. Дай взглянуть на этикетку этого вина.

– Это прислал папа из провинции Ла Специи. Очень приятный аромат, не правда ли? Амброзио посмотрел бокал на свет.

– Все друзья Ринальди хорошо владеют оружием.

– Значит, легко будет выяснить, кто из них смог бы…

– Стать мстителем? Нет, это сложно. Они не дураки и связаны между собой. У них застарелая ненависть ко всему, что не соответствует их убеждениям. Считают, что они за закон. Но в их руках закон становится орудием мести. Не то что я их не понимаю: слишком много в нашей жизни легковесного отношения, вызванного равнодушием, терпимостью, нежеланием связываться. А у полиции каждый шаг регламентирован инструкциями, порой и мы ничего не можем сделать. Или почти ничего.

– И в больнице у нас то же самое…

– Я знаю, дорогая.

– Джулио, мне сейчас пришло в голову… ты говорил, что в этих четырех преступлениях общее – это калибр оружия.

– Пока удалось связать убийство грабителя и смерть хозяина траттории. После разговора с вдовой Датури я убедился, что именно среди его друзей нужно искать мстителя.

– Я думаю, если… если кто-то из убитых молодых людей был в лыжном берете с голубым помпоном…

– О Боже, – произнес Амброзио, схватившись за голову. – Дай подумать. Анжела сказала, что этот парень появился на улице Баццини примерно месяц назад. А Аддамьяно убили в дни карнавала, в последнюю неделю февраля. – Он прервался и посмотрел на нее:

– Да, может быть. Ты подала хорошую идею.

– Синьора Бьянкарди утверждает, что не видела парня, который пытался ограбить квартиру, в лицо. Может, она солгала тебе?

– Но зачем? И почему тогда она сказала о лыжной шапочке?

– Не знаю. Она говорила об этом и Капитану, так ведь? Может, у нее мелькнула мысль, что в этих убийствах замешаны друзья Этторе; разве в таком случае она сказала бы тебе всю правду?..

Пока Эмануэла говорила, у Амброзио возникло странное ощущение, словно он в двух шагах от разгадки тайны и в то же время отдаляется от нее. Трудно было сосредоточиться, нужны были календарь и блокнот, чтобы записать одну за другой все даты, имена, названия улиц, данные научных экспертиз…

– Ты плохо себя чувствуешь? – встревожилась Эмануэла.

– Нет, прекрасно. У этого вина, Эмануэла, божественный аромат. Вроде бы пахнет свежими фруктами… а может, и нет. Не могу уловить. Как с нашим убийцей.

Она подошла сзади, обняла его, он почувствовал затылком тепло ее груди.

– Ты тоже пахнешь свежими фруктами, – шепнул он.

– Останешься сегодня, да?

– Я был у сестры Аддамьяно полчаса назад, – сказал Де Лука, – а потом у матери Монашка. Бог мой, какая толстуха! Ни у кого из парней не было лыжной шапочки, а тем более с голубым помпоном.

– Ты уверен, что они говорили правду?

– Думаю, что да.

– А зимой что эти паршивцы надевают на голову?

– Ничего. Молодежь не носит ничего.

– Даже когда температура ниже нуля?

– Я спрашивал. Мать Аддамьяно показала мне синюю шапочку с козырьком. Гаспаре надевал ее в исключительных случаях, когда водил машину фирмы.

– Гаража на Лорентеджо?

– Думаю, да.

– Значит, синяя шапочка с козырьком, – повторил комиссар.

Весь день Амброзио пытался представить себе Гаспаре Аддамьяно, слесаря, шофера, угонщика автомобилей – мастера на все руки – в мотоциклетной куртке и в коротких сапожках.

Но возникало только его лицо, залитое кровью, обезображенное выстрелом. А эта яркая ленточка, найденная среди мусора в трех метрах от трупа? Куда ее прикажете прилепить?

– Как вы думаете, синьор Аббатанджело, Гаспаре мог повязать голову ленточкой на манер индейцев, хотя бы ради шутки, чтобы пооригинальничать?

– Ни в коем случае. Он был другого склада. Те все получеловеки, по-моему. А Гаспаре был мужчиной, не придурком.

– Вы его использовали как шофера?

– Иногда посылал с поручениями за город. Подарил синюю форму.

– Шапочку с козырьком?

– Конечно. А когда он водил фургончик…

– Тогда он форму не надевал. Может, когда было холодно, он носил лыжную шапочку?

– Никогда я не видел Гаспаре в лыжной шапочке.

– Можно взглянуть на фургончик?

Машина была добитая, кузов выкрашен красной краской, на нем виднелись пятна. На дверцах надпись: «Гараж Лорентеджо».

– А на других машинах он ездил?

– Иногда я ему давал старенький «рено». В субботу вечером или в воскресенье. Он ездил на дискотеку.

– Этот человек мне не нравится, – заявила Надя, когда они шли по бульвару. В небе торжественно плыли белые облака, отливая серебром. – У него вид беспардонного мошенника.

– Скоро весна, – заметил Амброзио. – Знаешь, куда мы сейчас направимся? В деревню, в гости к Марко Прандини, одному из друзей Ринальди.

– Тот, который всегда стрелял первым? Наверное, он того… – Надя покрутила указательным пальцем у виска.

– Как ты его себе представляешь?

– Здоровенный лысый грубиян.

Но Прандини оказался худощавым, ростом под метр семьдесят. Военная выправка, волосы седые, вьющиеся, еще густые. Глаза темные, маленькие, посаженные близко к носу. В разговоре тембр его голоса часто менялся, казалось, что он принадлежит разным людям. Прандини держал руки на груди, соединив растопыренные пальцы. Под черным пиджаком у него был надет жилет на кнопках.

Одноэтажный дом конца прошлого века напоминал маленький патрицианский дворец: окрашенный в желтую охру, с коваными балконными решетками, окна с зелеными ставнями. Калитка справа, с каменными фигурками львов на столбах, вела к подъезду с колоннами. Дом был накрыт черепицей и затенялся летом большим деревом, которое росло возле кирпичной стены.

Открыла им пожилая женщина, одетая в черное, похожая на крестьянку. Она впустила всех в просторный холл с расписным потолком и стеклянной дверью в глубине, сквозь которую виднелась английского типа лужайка, перемежаемая кустами. За ними темнел длинный ряд высоких тополей.

– Там, за тополями, течет По. – Прандини с любопытством разглядывал их, взгляд его то и дело задерживался на Наде.

Из холла они прошли в отделанную вишневыми панелями комнату, дубовый пол в ней устилали старинные ковры. Мебель тоже была старой, почти античной, но прочной, видимо, недавно отреставрированной. Рабочий стол завален бумагами, в углу – несколько кожаных кресел, на стенах – эстампы, изображающие сцены охоты. У зажженного камина, поблескивая круглыми желтыми глазами-пуговками, лежала немецкая овчарка.

– Я уединился здесь после многих лет путешествий. Работаю еще, но уже не так, как прежде. Догадываюсь, зачем вы пришли. Мне звонил Джорджио. Вы видели, в каком состоянии бедная Анжела? Для нее Этторе…

– Синьор Прандини, – перебил его Амброзио, – мы зашли в тупик с расследованием. Никак не можем, например, найти, кто убил и ограбил вашего друга на Центральном вокзале.

– "Город наводнен жуликами, бандитами, всякими подонками. Что вы хотите? Отыскать, кто это? Но ведь легче найти иголку в стоге сена. Говорят: сравните с тем, что происходит в Нью-Йорке или Вашингтоне, и поймете, что у нас все не так уж плохо. Какая-то сотня жертв в год. Глупцы. Ведь Милан не Нью-Йорк, и сравнивать нужно с прежним Миланом. – Он протянул руки к камину и зябко потер их. – Я хотел бы до обеда – надеюсь вы пообедаете со мной? – предложить вам белого вина из Кусторы. Уверяю вас, такого вы еще не пробовали.

– Затем произошли другие события, например, убийство из мести молодого парня, потом случай на вокзале Гарибальди, где нашел смерть Альваро Датури…

– Бедный Альваро… – Прандини щелкнул пальцами, овчарка бесшумно приблизилась к нему и преданно потерлась о его ногу. Он ласково потрепал собаку по загривку и позвал женщину, открывшую им.

– Принесите, пожалуйста, вина.

Женщина вышла, но почти тотчас же вернулась, как будто предвидела желание Прандини, и внесла серебряный поднос, на котором стояли три хрустальных бокала и бутылка вина.

– Чувствуете аромат? А какой изумительный соломенно-желтый цвет. Там, где его делают, есть дом Тамбурино Сардо, героя Эдмондо Де Амичиса.

– Отличное вино, – сказал Амброзио, зачарованный бокалом с изумрудным отливом на ножке больше, чем вином из исторической зоны Соммакампанья:

– Мы проиграли два сражения в тех местах.

– И оба летом, вы заметили?

– Не помню.

– В июне и в июле. Июль – несчастливый месяц.

– Вы большие друзья с капитаном Де Пальма, не так ли?

– Мы всегда дружили, дружим и сейчас. Он вам рассказывал о первом батальоне в Мармарике? Потом я вернулся в Италию и оказался на севере, где полтора года принимал участие в говняной войне. Извините меня, синьорина. Война, хуже которой не могло быть: итальянцы убивали итальянцев, а за что?.. Если я уцелел, то лишь благодаря своему инстинкту. Я не хотел, чтобы эти любители военных игр схватили меня и поставили к стенке.

– Вас могли расстрелять?

– Элементарно. В Музокко, на кладбище полторы тысячи могил тех, кому повезло меньше, чем мне. Среди них есть три, одна возле другой. Там похоронены три брата, младшему было шестнадцать лет. Их приговорили и расстреляли через несколько дней после окончания войны. Представляете, какой ужас! Война уже окончилась, а их расстреляли…

– Какое оружие у вас было?

– «Люгер». Потом пистолет-автомат МР-40, отличная вещь. Вдоволь патронов и несколько ручных гранат. Кто меня мог задержать?

– В четырех трупах, которые мы обнаружили, были пули девятого калибра. Как у вашего пистолета.

– У меня его уже нет, комиссар, почти полвека. Между прочим, таких, как я, уже давно амнистировали, – улыбнулся Прандини. – И вернули все права. Теперь мое дело – вооружаться или нет. У меня сейчас есть «беретта» и охотничье ружье.

– Вы случайно не знаете, почему Ринальди не женился на Анжеле?

– Потому что Анжела уже замужем. За одним негодяем. После нескольких месяцев супружества он уехал в Голландию или Бельгию, захватив с собой все ее деньги. Жулик.

– Она его искала, подавала в суд?

– Не думаю, уж очень все это противно. Она осталась одна, замкнулась в себе, пока не встретила Этторе. Этторе был святой человек. Добрый, внимательный, ласковый… Вот почему Анжела так привязалась к нему. А эти проклятые…

– Синьор Прандини, – впервые подала голос Надя, – Анжела, возможно, видела одного из убийц. Ключи, которыми он пытался открыть дверь квартиры, доказывают…

– Что доказывают? Квартирные кражи сегодня в порядке вещей. Нет семьи, которая не пострадала бы от этих бандитов, ублюдков, наркоманов…

– Вы не думаете, что ключи, которые у него были, принадлежали Этторе Ринальди?

– Думать можно о чем угодно, комиссар. Беда в том, что Анжела даже не смогла увидеть этого негодяя в лицо.

– Я знаю, он убежал. Может, на улице был соучастник, который его ждал?

Прандини снова сложил руки на груди, замком сцепив пальцы, и ядовито усмехнулся.

– Я понял. Вы думаете, что Анжела могла увидеть машину или мотоцикл, на котором они задали деру, но не сказала вам об этом? Но тогда зачем ей вообще было говорить о парне с ключами? Я понимаю, вам хочется соединить два убийства чем-то, кроме пуль девятого калибра, но боюсь, что вы на ложном пути.

Он встал. Амброзио и Надя тоже поставили свои бокалы, ожидая дальнейшего шага. Прандини вел себя как-то особенно, с намеками, то казался искренним – и опасным, то – ироничным, открытым, гостеприимным.

– Хочу вам кое-что показать. Оденьтесь, выйдем.

В сопровождении собаки они направились к небольшому строению из красного кирпича, с высокой крышей и белой трубой, из которой в холодное утреннее небо вился тонкий дымок. Внутри было что-то вроде выставочного зала. Просторную комнату украшали флаги, в центре висело трехцветное знамя с орлом, распростершим крылья.

– Это знамя моего полка.

– А остальные?

– Видите вымпел? Это восьмой королевский танковый. А это – шестого африканского эскадрона, дивизиона броневиков. Боже, какие шли бои! Если кто-то выживал, тот уже ничего в жизни не боялся.

– Вы создали частный музей.

– Только знамен, касок и шлемов.

Действительно, на длинном столе вдоль одной из стен были разложены шлемы и каски разных родов войск, колониальные шлемы с очками против песка, береты. На стенах висели военные топографические карты.

– Не так-то просто было собрать это все. Когда я начал, прошел слух, что один сумасшедший богач скупает военные сувениры. И тогда… В общем, я должен был спасаться, особенно от ветеранов и их реликвий. Я покупал только то, что меня близко касалось. Например, меня не интересовали действия военного флота.

– Как и оружие, – подсказал Амброзио, с любопытством разглядывая черный шлем.

– Я бы с удовольствием собрал коллекцию оружия, но как это сделать? Все не так просто, как кажется, комиссар. Может, когда-нибудь… Кстати, а вы каким пистолетом пользуетесь?

– «Беретта». Как и вы.

– Отличное оружие. Правда, когда-то я предпочитал «люгер». А вообще-то «люгер», или парабеллум, или Р-38 – не имеет значения. Красивое оружие. Капризное? Кое-кто и впрямь так говорит. А что до меня, я никогда не пожалел, что верил в него. – Он посмотрел на Амброзио, потом на Надю Широ. – Это как сказать, что «ролле ройс» не нравится механикам. Кто так говорит? Те, у кого руки, извините, в заднице.

– Вы знаете некоего Клема Аббатанджело, синьор Прандини?

– Аббатанджело? Никогда не слышал. Кто это?

– Деловой человек, – ответила Надя. – Хозяин одного гаража.

– Гаража? – Прандини покачал головой и взял Амброзио под руку.

– Я покажу вам речку, пойдемте.

Они пошли по дорожке, посыпанной белой галькой, которая едва заметно поднималась на возвышение. Наверху ряд тополей замыкал пейзаж, видный из окна виллы. За деревьями, внизу, метрах в двухстах текла река, намывшая кое-где по берегам полоски светлого песка. На другом берегу тоже виднелись тополя – вскоре под апрельским солнцем они заиграют блестящей зеленью.

– Я просыпаюсь рано, почти с рассветом, и прихожу сюда наблюдать По. Разве это не чудо? Я купил этот дом, потому что По – моя река. Она мне спасла жизнь.

– Вы были в этих местах в конце войны?

– Примерно в этих. Я прятался в одном шалаше, потом в другом. Все-таки, что ни говори, я не был невезучим. Знаете, сколько мне было? Двадцать два. Вот смотрю я на нее и вижу, как над водой поднимается туман. Летом краски яркие, пронзительные, осенью – пастельные, мягкие. Как я хочу, чтобы какой-нибудь хороший художник нарисовал все это.

Ветер от реки растрепал ему волосы, белый чуб мягко шевелился, отчего Прандини казался старым мальчиком.

– А где теперь ваш «люгер»? – одна и та же мысль, казалось, точила Амброзио, как жук-древоточец дерево.

Прандини обернулся, его лицо исказила болезненная гримаса, годы страстей и разочарований, как в зеркале, отразились в ней.

– Я же говорил вам: я вернулся домой ночью. Отец спрятал меня на чердаке. Пистолет лежал в ранце вместе с гранатами. Отец все уничтожил.

– Ваш брат… Вы жалеете, что он уехал в Южную Америку?

– Мы виделись редко. Жена его педантка, вечно всех поучала. Предубежденность и невежество. Моя жена с ней были подругами, они и сейчас дружат.

– Вы женаты?

– Она не живет со мной. Мы разошлись. Без судов, печатей, адвокатов. Частный развод, – он улыбнулся. – Я купил ей квартиру, нанял одного педераста-архитектора, чтобы обставил ее, как она хотела, нашел даже девушку-филиппинку, которая умеет готовить итальянские блюда. Вдали от меня она считает, что выиграла в лотерею. Хотите знать, как она проводит время? Парикмахеры, выставки, массажи и концерты. Королева! Королева в ссылке, комиссар. – Прандини оживился, у него прошла меланхолия.

– Надо полагать, она была не такой уж плохой женщиной, синьор Прандини? – с нарочитой наивностью спросила Надя.

– Вы правы, когда-то была. Хоть она уверена, что осталась такой же. Она моложе меня, и намного. Но шея, девочка моя, шея и щеки у женщин – больное место. Настоящие предатели, наглые и бесстыдные.

– Она живет в Милане?

– А где же еще? Тильда захотела поближе к Сан Бабила. Ей никогда не нравился этот дом, эти поля, даже река. Что она понимает в реке? Я влюбился в нее, когда она была совсем юная. Непохожая на меня. Ей нравились кремовые пирожные, а меня от сладостей тошнит. Я всегда пил кофе без сахара.

– Вы часто видитесь?

– Когда бываю в Милане по делам, случается, останавливаюсь у нее. Специально для меня одну комнату оклеили зелеными обоями. Под цвет леса. – Он с шумом втянул в себя воздух. – Посмотрите в небо. Видите, это стаи мартовок. Непонятно? Утки. Чувствуете запах воды и горелой травы? Замечательно, правда? И я должен был бросить все это, чтобы жить в бензиновой вони?

Он повернулся к Наде, которая, сунув руки в карманы пальто, глядела вниз, на реку.

– Вам холодно?

– Наверно, мне было бы одиноко в деревне. Как вашей жене…

– А я уже привык. С тех пор как… – оборвав фразу, он подобрал камень, бросил с ловкостью, необычной для его лет, и овчарка рванулась за ним. – Но мы люди сумасбродные. В Африке я носил с собой книжечку стихов. Одно из них я иногда читал товарищам. «Река, протекая, меня шлифовала, словно собственный камень…"

Они переглянулись удивленно.

Полчаса спустя в столовой с накрытым овальным столом и запахами специй, под веселый треск горящего камина они продолжили разговор.

– Синьор Прандини, человек, которого я ищу, полагаю, не понимает, что он обыкновенный убийца. Он считает себя судьей, который действует от имени попранного в нашей стране закона. Он сам выносит и вершит свои приговоры, потому что не верит в правосудие.

– Разве можно называть страной эту мусорную свалку?

– Об этом же говорил ваш приятель Де Пальма. И все-таки мы живем в демократической стране, где порядок должны наводить не отдельные мстители, взявшие на себя функции господа Бога, присвоившие себе право карать и миловать, а правосудие, и только оно.

– Правосудие?! – гневно повторил Прандини. – Как же оно допустило, что целые области оказались в руках организованной преступности? Что героин стал чуть ли не базой нашей экономики? Что похищение детей превратилось в процветающий бизнес, к которому в нашей стране бездельников уже привыкли, и плюют на все, лишь бы не грозила беда их собственным чадам. Нет, комиссар, мы сделаны из другого теста. Ищите, если хотите, тот «люгер». Но знайте, что это не мой, у меня его нет. Ни разу с тех пор не видел.

– Это могло быть оружие капитана Де Пальма.

– Не представляю, чтобы Джорджио с пистолетом в руках охотился за какими-то негодяями. Он мрачно настроен, презирает философию «возлюбим друг друга» и «проживем кое-как», которая господствует сегодня в республике, но из-за этого превратиться в самозваного шерифа он не способен.

Прандини обнажил зубы в насмешливой улыбке. Или горькой?

– Синьор Прандини, простите, вы любите поэта, который написал стихи о реке? – вмешалась в разговор Надя.

– Унгаретти? Это самый великий поэт Италии, моя милая.

– Оказывается, у вас есть идеалы. Он вздохнул.

– Вы слышите, комиссар? Идеалы… Кажется, я вернулся назад на целый век. Идеалы… Я растерял их все по пути. Между одним выстрелом и другим. В тех шалашах, где скрывался от людей. Не стоит их хранить, идеалы. Весь мир заботится о том, чтобы тебя от них вылечить. Не так ли? Без них я почувствовал себя ненужным, но зато легким, как водяная курочка, и стал пристальнее смотреть вокруг и замечать вещи, которые раньше не видел. Например, лавочников. Они становились зажиточными. Были невеждами, дураками, обманщиками, но, богатея, покупали себе дома, драгоценные украшения для своих дам и автомобильчики для сыновей. Хо, сказал я себе, каким дураком я был, и тоже начал стараться побыстрее стать на ноги. Это и погнало меня на Ближний Восток, где я сделал состояние. Мои любимые клиенты – эмиры. Знаете, что значит эмир, синьорина? Принц.

– Очень интересно, – заметил Амброзио, – однако вернемся к нашим баранам. Все преступления, которыми, я занимаюсь, начались после насильственной смерти Этторе Ринальди, друга Капитана и вашего друга. После того, как Анжела Бьянкарди встретила возле его квартиры молодого парня с ключами. Поэтому я должен проверить алиби всех. Включая вас, синьор Прандини. Не припомните ли, где вы находились ночью, когда был убит Гаспаре Аддамьяно?

– Не помню.

– Тогда вам придется приехать в квестуру. Там мы все проверим.

– Но это невозможно. Я не веду дневник. Это Ринальди всегда отмечал, был ли дождь, или туман, или снег, и сколько выпало сантиметров. Он – да, а я – нет. Это смешно. Как я могу вспомнить, где я был, где болтался в такой-то и такой-то день…

– Ночью, между часом и двумя, когда на улице Мессина…

– Я даже не знаю, где эта Мессина. Где это?

– В конце улицы Луиджи Девятого, рядом с Мемориальным кладбищем.

– Полная чепуха. Я не смогу вспомнить, что я делал день за днем, где был, с кем встречался.

– Синьор Прандини, я уверен, что это будет не так уж трудно сделать. Вы деловой человек, у вас, наверное, есть записная книжка, где вы отмечаете время встреч. Немного терпения, и вы вспомните, в какие дни были здесь, а когда в Милане, у своей жены.

– Я не всегда живу у жены, – казалось, он успокоился. – Будете проверять также алиби Джорджио?

– Вас это забавляет?

– Еще бы! Мне смешно от мысли, что такой рассеянный человек, как он, с вечно затуманенной головой, должен будет доказывать вам с документами в руках, где он был в тот или иной день. Это будет та еще потеха.

Пообедав, они на несколько минут присели у горящего камина, потом пожилая домработница принесла Прандини букет оранжерейных розочек, и он с легким поклоном вручил цветы Наде.

В прихожей пахло мандаринами.

– Когда я привожу розы из нашей оранжереи, Анжела сразу бежит ставить их в железную вазочку на вокзале.

– На месте гибели Этторе?

– Да. Она привязала проволокой к фонарному столбу вазочку и ставит в нее цветы.

– Этот человек – загадка, – прокомментировала Надя уже за рулем «дельты».

– Почему?

– Убивал людей направо и налево – и читает наизусть стихи Унгаретти. Большой оригинал!

– Завтра он придет в квестуру, сядем с календарем и сделаем кое-какие подсчеты. То же самое с Капитаном. Хочу проверить каждую деталь.

– Пойдем еще раз к Анжеле Бьянкарди?

– Сначала на Центральный вокзал, вернее, на бульвар Дория.

– Комиссар, у меня возникла странная мысль. Ринальди обнаружен между двух автомобилей на стоянке. Анжела ставит цветы в вазу под фонарем. Почему? Фонарь должен быть в нескольких десятках метров от места преступления. К тому же почти никогда не убивают при ярком свете.

– Ну, а куда, по-твоему, ей девать свою вазочку? Поставить на асфальт, под колеса машин? Нужно поскорее побывать на месте, может, это нам что-нибудь даст? Хоть какую-то зацепку. Знаешь такую пословицу: волка ноги кормят?

– Это мы-то волки? – улыбнулась Надя. – Ох и выдумщик вы, комиссар…