Текст книги "Отважные мореплаватели"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Никакой службы они, по-видимому, не служили, и только ночью, когда они стали на якорь, над усеянной звездами черной водой зазвучала грустная, похожая на псалом, песня.

Том Плэтт побывал на французской шхуне, потому что, объяснил он, умерший был, как и он, масоном. Оказалось, что волна бросила несчастного на бушприт и переломила ему спину.

Весть о гибели матроса разнеслась вокруг с быстротой молнии, потому что, вопреки обычаю, француз объявил аукцион вещей погибшего – у того не было ни друзей, ни родных на берегу, – и все его пожитки были выставлены на крышке рубки: от красной шапки до кожаного пояса с ножом в чехле. Дэн и Гарви находились в это время в "Хэтти С." над глубиной в двадцать саженей и, конечно, не могли пропустить такое зрелище. Они долго гребли к шхуне, и, немного потолкавшись среди толпы на борту шхуны, Дэн купил нож с любопытной бронзовой ручкой. Спрыгнув в лодку и оттолкнувшись в моросящий дождь и морскую зыбь, они вдруг сообразили, что позабыли о своих лесках.

– Нам совсем не помешает согреться, – сказал Дэн, дрожа в своем дождевике, и они погребли в гущу белого тумана, который, как обычно, спустился на них без предупреждения.

– Здесь чертовски много течений, чтобы полагаться на чутье, продолжал Дэн. – Брось-ка якорь, Гарв; половим здесь, пока эта штука не поднимется. Нацепи самое большое грузило. На этой глубине и три фунта будет не много. Видишь, как канат натянулся.

Какое-то безответственное течение до отказа натянуло якорный канат лодки, а туман был такой, что на расстоянии корпуса лодки не было ничего видно. Гарви поднял воротник куртки и с видом бывалого моряка нахохлился над катушкой лесы. Туман уже особенно не пугал его. Они какое-то время рыбачили молча, и клев был хороший. Затем Дэн вынул свой нож и попробовал, хорошо ли он заточен, резанув им по борту.

– Отличная штука, – сказал Гарви. – А почему за него так мало запросили?

– Это все из-за их дурацких католических предрассудков, – ответил Дэн, вонзая в лодку блестящее лезвие. – Нельзя, мол, брать железные вещи покойника. Видел, как эти французы отступили, когда я предложил цену?

– Но ведь на аукционе покойника не было. Это же чистый бизнес.

– Мы-то это знаем, а у них в мозгах одни предрассудки. Вот что значит жить в прогрессивном городе. – Дэн стал насвистывать залихватскую песенку.

– А почему не торговался рыбак из Истпорта? Сапоги ведь он купил. Или Мэйн, по-твоему, тоже не прогрессивный?

– Мэйн! Тьфу! Люди там бестолковые или просто нищие. Даже дома у них в Мэйне некрашеные. Сам видел. А тот рыбак из Истпорта сказал мне, что в прошлом году этот нож побывал в деле.

– Неужто покойник пырнул им кого-то?.. Подай-ка колотушку. – Гарви втащил рыбину, наживил крючок и забросил леску.

– Человека зарезал! Я как узнал про это, еще больше захотел заполучить нож.

– Господи! А я и не знал, – повернулся к нему Гарви. – Даю за него доллар... когда получу деньги. Нет, два доллара.

– Честно? Неужто он тебе так нравится? – спросил Дэн, покраснев. Сказать по правде, я купил нож для тебя... Я тебе сразу его не отдал, потому что не знал, захочешь ли ты или нет. Так что бери, Гарв. Как-никак мы с тобой в одной лодке ходим и так далее, и тому подобное, и прочее, и прочее... Эй, держи!

– Но послушай, Дэн, зачем...

– Бери, бери! Мне он ни к чему. Пусть он будет твоим.

Соблазн был слишком велик.

– Дэн, ты настоящий человек, – сказал Гарви. – Я буду его хранить, пока жив.

– Приятно слышать, – ответил Дэн, радостно рассмеявшись, и заметил, явно желая переменить тему: – Смотри, твоя леска за что-то зацепилась.

– Запуталась, верно, – сказал Гарви и дернул за лесу. Но сначала он надел на себя ремень и с восторгом вслушивался, как ножны постукивали по банке. – Проклятье! – воскликнул он. – Можно подумать, что она зацепилась за клубничные водоросли. Но ведь здесь дно песчаное...

Дэн дотянулся до лесы и глубокомысленно хмыкнул.

– Так может вести себя палтус, если он не в настроении. Дно здесь не клубничное. Ну-ка дерни еще раз! Смотри, поддается... Давай лучше вытащим и посмотрим, в чем дело.

Они потянули вдвоем, при каждом обороте крепя леску, и на поверхность грузно выплыло что-то тяжелое.

– Везет тебе! Тянем-потя...

Его крик перешел в вопль ужаса, который одновременно издали оба мальчика. Из моря показалось... тело французского рыбака, похороненного два дня назад. Крючок зацепил его под мышкой, и его голова и плечи стояли, покачиваясь над водой. Его руки были прижаты к бокам, а лицо... лица не было. Мальчики попадали на дно лодки и боялись двинуться с места, пока эта ужасная вещь покачивалась на укороченной леске рядом с лодкой.

– Течение... Это течение его пригнало, – дрожащими губами сказал Гарви, пытаясь расстегнуть пояс.

– О боже! О Гарв! – стонал Дэн. – Быстрее! Он за ним пришел... Отдай ему! Сними пояс...

– Не нужен он мне! Он мне не нужен! – закричал Гарви. – Я... я не могу найти пряжку...

– Быстрей, Гарв! Он на твоей леске...

Гарви сел, чтобы легче было расстегнуть пояс, глядя на голову без лица и со струящимися волосами.

– Он еще наверху... – прошептал он Дэну, а тот вытащил свой нож и перерезал леску. Гарви тут же швырнул пояс далеко за борт.

Покойник, булькнув, погрузился в воду, а Дэн с лицом белее тумана осторожно встал на колени.

– Он за ножом приходил. Это точно. Я видел, как одного такого вытащили сетью, но тогда мне было не так страшно. А этот ведь специально пришел...

– Зачем, зачем только я взял этот нож! Он тогда бы на твоей леске оказался...

– Какая разница... Мы оба так перепугались, что постарели лет на десять... О Гарв, ты видел его голову?

– Еще бы. И никогда этого не забуду... Но послушай, Дэн, все произошло случайно. Это течение виновато.

– Течение! Он за ножом приходил, Гарв. Сам посуди, его бросили в воду милях в шести к югу от флотилии, а мы сейчас – в двух милях от той шхуны. Мне сказали, что его обмотали куском якорной цепи.

– Интересно, что он натворил этим ножом... там, на французском побережье.

– Что-нибудь плохое. Он, наверно, будет носить его до судного дня, а потом... Что ты делаешь с рыбой?

– Выбрасываю за борт, – ответил Гарви.

– Зачем? Нам же ее не есть.

– Все равно. Пока я снимал пояс, мне пришлось смотреть ему в лицо. Свой улов можешь оставить. А мой мне ни к чему.

Дэн промолчал, но рыбу свою все-таки выбросил.

– Пожалуй, лучше поостеречься, – пробормотал он наконец. – Отдал бы свои деньги за месяц, только бы этот туман поднялся. В тумане такое случается, чего в ясную погоду и не представишь – разные там привидения, водяные... Знаешь, а хорошо, что он приплыл, а не пришел по воде. А ведь мог и прийти...

– Перестань, Дэн! Он сейчас как раз под нами. Как бы я хотел быть на шхуне, пусть даже от дядюшки Солтерса попадет.

– Нас скоро начнут разыскивать. Дай-ка мне дудку. – Дэн взял оловянный рожок, но дуть в него не стал.

– Давай, давай! – торопил его Гарви. – Не оставаться же здесь на ночь.

– Ну да, а вдруг этот услышит... Мне один рыбак рассказывал, что он как-то ходил на шхуне, на которой боялись созывать лодки рожком, потому что ее бывший шкипер напился и утопил своего юнгу, и с тех пор этот юнга подплывает к самому борту и кричит вместе со всеми: "Лодка, лодка!"

– Лодка! Лодка! – раздался приглушенный туманом голос.

Ребята попадали на дно, а рожок вывалился у Дэна из рук.

– Постой! – воскликнул Гарви. – Да это же наш кок.

– И чего это меня угораздило вспомнить эту дурацкую басню, – проворчал Дэн. – Конечно, это доктор!

– Дэн! Дэнни! Ау-у-у, Дэн! Гарв! А-у-у, Гарви!

– Мы здесь! – закричали оба мальчика. Они услышали стук весел, но блестящее и вспотевшее лицо кока увидели, только когда он выплыл прямо на них.

– Что стряслось? – спросил он. – Дома вам попадет.

– Только этого нам не хватало. Мы тут мучаемся, а они... – сказал Дэн. – Домой бы добраться, а там будь что будет. Ну и в компанию мы попали, док.

И он рассказал коку, что с ними приключилось.

– Точно! Он за своим ножом приходил. – Это было все, что сказал потом кок.

Никогда прежде маленькая, качающаяся "Мы здесь" не казалась им такой по-домашнему уютной, как теперь, когда кок, родившийся и выросший в туманах, подвез их к ее борту. Из рубки лился теплый, приятный свет, а из камбуза до них донесся привлекательный запах еды; голоса Диско и всех остальных – все были живы и здоровы – звучали божественно, хоть все они обещали задать им основательную трепку. Но кок оказался великим мастером стратегии. Он не стал поднимать лодку на борт, пока не поведал им о приключениях мальчиков, а Гарви он отвел роль талисмана, который способен спасти от любых напастей. Так что в конце концов мальчиков приняли на борт как настоящих героев и вместо обещанной трепки их со всех сторон засыпали вопросами. Малыш Пенн произнес целую речь о вреде предрассудков; но общественное мнение выступило против него и за Длинного Джека, который почти до полуночи сыпал устрашающими историями о привидениях. Под их-то влиянием никто, кроме Солтерса и Пенна, и словом не обмолвился об "идолопоклонничестве", когда кок поставил на доску зажженную свечу, положил на нее кусок замешенного на воде теста, насыпал щепотку соли и опустил доску на воду со стороны кормы на случай, если француз не успокоился. Свечку зажег Дэн, потому что пояс купил он, а кок бормотал заклинания до тех пор, пока прыгающий язычок пламени не исчез вдали.

Когда они, отстояв вахту, улеглись на своих койках, Гарви спросил Дэна:

– Ну так как насчет прогресса и католических предрассудков?

– Ха! Будь спокоен, я прогрессивный не меньше других. Но когда дело доходит до того, что какой-то мертвый француз из-за тридцатицентового ножа до смерти пугает двух несчастных мальчиков, тогда, извини меня, я целиком полагаюсь на кока. Не доверяю я иностранцам – ни живым, ни мертвым.

На следующее утро всем, кроме кока, было неловко из-за вчерашнего, и они работали с удвоенной энергией, изредка ворча друг на друга.

"Мы здесь" шла нос к носу с "Пэрри Норман", соревнуясь, кто из них наловит больше рыбы. Дело дошло до того, что остальные шхуны разделились на два лагеря, заключая пари на табак за ту или другую. Экипаж обеих шхун работал от зари до зари, то вытаскивая из воды рыбу, то на разделке, и засыпал прямо на месте. Даже коку пришлось перебрасывать рыбу, а Гарви отправили в трюм подавать соль.

Шхуне "Пэрри Норман" не повезло: один из членов ее экипажа растянул себе ногу, и "Мы здесь" победила. Гарви представить себе не мог, как в трюме поместится хоть еще одна рыбина, но Диско и Том Плэтт все находили и находили для нее место и прессовали ее большими камнями из балласта, и каждый раз оставалось работы "еще на денек-другой". Диско скрыл от них, что соль кончилась. Он просто пошел в помещение рядом с рубкой и начал вытаскивать оттуда большой грот. Это было в десять утра. К двенадцати, когда они поставили грот и топсель, к шхуне стали подходить завидовавшие их удаче лодки с других шхун, чтобы передать домой письма. Наконец все было готово, на мачту взлетел флаг – право первой шхуны, отплывающей с Отмелей, – "Мы здесь" снялась с якоря и тронулась в путь. Притворяясь, будто он хочет услужить тем, кто не успел передать с ним письма, Диско аккуратно повел судно от одной шхуны к другой. На деле он совершал победное шествие, потому что пятый год подряд он доказывал, какой он хороший мореход. В сопровождении гармоники Дэна и скрипки Тома Плэтта они запели волшебную песню, которая исполняется только тогда, когда замочена вся соль:

Йо-го-го! Йо-го-го! Передавайте свои письма!

Вся наша соль замочена, и мы снялись с якоря!

На палубу шлепнулись последние письма, привязанные к кускам угля, глостерские рыбаки прокричали приветы своим женам, возлюбленным и знакомым, и шхуна "Мы здесь" закончила свое музыкальное шествие по флотилии, причем ее паруса трепыхались подобно руке человека, посылающего друзьям прощальные приветы.

Гарви скоро обнаружил, что "Мы здесь", перебирающаяся со стоянки на стоянку под одним косым парусом, и "Мы здесь", идущая к юго-западу под всеми парусами, – это две разные шхуны. Даже в "детскую погоду" штурвальное колесо прыгало и вырывалось из рук; он чувствовал, как нагруженная до отказа шхуна мощно разрезала волны, а от белого буруна за бортом у него даже зарябило в глазах.

Экипаж шхуны был все время занят парусами. Когда паруса надувались, как у гоночной яхты, Дэн находился при главном топселе, переводить который надо было вручную каждый раз, когда шхуна меняла направление. В свободное время команда работала на помпе, потому что спрессованная рыба давала сок, и от этого груз не становился лучше. Но поскольку ловить рыбу не приходилось, у Гарви появилась возможность по-другому взглянуть на море. Глубоко осевшая шхуна была, естественно, в самых тесных взаимоотношениях с окружающей средой.

Горизонт оказывался в поле зрения лишь тогда, когда шхуну поднимало на большой волне, а обычно она шла вперед, то пробираясь силой, то суетясь и заискивая перед серыми, серо-синими или черными провалами волн, испещренных поперечными полосами дрожащей пены; а то она осторожно и мягко прокрадывалась по склону какой-нибудь водяной горы. Казалось, будто она говорит: "Ты ведь меня не тронешь, правда? Я всего лишь маленькая шхуна "Мы здесь". Потом она, хихикая про себя, скатывалась со склона, пока ей не попадалось новое препятствие. Не заметить этого за долгие, долгие дни плавания мог разве что отъявленный глупец и тупица. Но Гарви не был ни тем ни другим, и он стал понимать и наслаждаться холодным хором гребней волн, опрокидывающихся со звуком без конца рвущейся материи; спешкой ветра, несущегося по открытому пространству и гонящего багрово-синие тени облаков; великолепным восходом багряного солнца; тем, как рассеивается и улетучивается утренний туман, стена за стеной покидающий белесый водяной покров; солоноватым блеском и сверканием луны; поцелуями дождя, падающего на тысячи квадратных миль мертвого, плоского пространства; тем, как все холодно чернеет к концу дня, и миллионами морщинок океана, освещенных лунным светом, когда углегарь церемонно устремлялся к низким звездам.

Но интереснее всего становилось тогда, когда под присмотром Тома Плэтта обоих мальчиков ставили к штурвалу и шхуна приникала своим подветренным бортом прямо к грохочущей синеве, а над ее брашпилем стояла небольшая, собственного изготовления радуга. Тогда челюсти гиков с воем терлись о мачту, шкоты потрескивали, а паруса наполнялись ревом; а когда шхуна соскальзывала во впадину, она топталась, словно женщина, запутавшаяся в собственном шелковом платье, и выбиралась оттуда с намокшим до середины кливером, страстно желая поскорее увидеть высокий сдвоенный маяк острова Тэчерс-Айленд.

Они покинули холодное серое море Отмелей, и им стали попадаться лесовозы, направляющиеся в Квебек через пролив Святого Лаврентия, и повстречались суда из Джерси, везущие соль из Испании в Сицилию. Дружелюбный северо-восточный ветер подхватил их и понес мимо восточного маяка острова Сейбл-Айленд, на который Диско не стал заглядываться, мимо отмелей Уэстерн и Ле-Хейв и нес их до северной кромки отмели Джорджес-бэнк. Здесь шхуна вышла на глубокую воду и весело побежала вперед.

– Меня к Хэтти тянет, – откровенничал Дэн с Гарви. – К Хэтти и к маме. А ты в следующее воскресенье наймешь мальчишку плескать водой на окна, чтобы тебе лучше спалось. Ты, наверно, с нами побудешь, пока твои не приедут. Чего тебе больше всего хочется на суше?

– Горячей ванны? – предположил Гарви. Его брови были совсем белыми от соли.

– Верно, неплохо, только ночная сорочка лучше. Я мечтаю о ней с тех пор, как мы свернули грот. Ведь в ней можно пошевелить пальцами ног... Мама мне новенькую купила и постирала, чтобы мягче была. Домой, Гарви! Мы почти дома, Гарв! Дома! По воздуху чувствую. Мы подходим к теплу; уже берегом пахнет. Интересно, поспеем мы к ужину или нет. Немного портвейну...

Паруса решительно захлопали и обвисли в душном воздухе, а глубокая океанская синева разгладилась и стала маслянистой на вид. Вместо желанного ветра пошел дождь, и его остроконечные струи пузырили воду и стучали, как барабан, а затем раздался гром и сверкнула августовская молния.

Мальчики разлеглись на палубе, подставив дождю голые руки и ноги, и вслух мечтали о том, что бы они съели на ужин на суше, так как берег уже был хорошо виден. Рядом с ними прошло небольшое судно из Глостера, и на его носу в небольшой кабине стоял человек, лысая голова которого блестела от дождя, и потрясал гарпуном для ловли меч-рыбы.

– Полный порядок на борту! – закричал он жизнерадостно, будто нес вахту на огромном лайнере. – Диско, Вувермен ждет вас! А где остальные шхуны?

Диско прокричал ответ, и они пошли дальше, а над ними грохотала дикая летняя гроза, и со всех сторон одновременно над мысами сверкали молнии. Из-за них низкая цепь холмов вокруг глостерской гавани, остров Тен-Паунд-Айленд, сараи для хранения рыбы и прерывистая линия крыш домов, а также весь рангоут и каждый бакен на воде то высвечивались, как при слепящей фотовспышке, то исчезали по дюжине раз в минуту, а "Мы здесь" в это время медленно шли вперед с начинающимся приливом, а позади нее тоскливо стонал буй-ревун. Затем после нескольких особенно зловещих вспышек сине-белого пламени гроза постепенно утихла, громыхнув напоследок пушечным залпом, от которого задрожали сами небеса, и установилась полная тишина.

– Флаг, флаг! – воскликнул вдруг Диско. – Отто! Приспустить флаг, нас уже видно с берега!

– Начисто забыл! Но он ведь не из Глостера?

– Здесь девушка живет, на которой этой осенью он хотел жениться.

– Храни ее господи! – пробормотал Длинный Джек и приспустил их маленький флажок в память об Отто, которого три месяца назад снесло волной во время шторма неподалеку от Ле-Хейв.

Диско смахнул с глаз слезу и, отдавая приказы шепотом, повел "Мы здесь" к пристани Вувермена, мимо пришвартованных буксиров, и с иссиня-черных пирсов до них доносились приветствия ночных сторожей. За этой темнотой и таинством шествия Гарви снова почувствовал, как его окружает земля с тысячами ее спящих жителей, и запах земли после дождя, и знакомые звуки маневрового паровоза, покашливающего про себя на товарном дворе... И от всего этого у него забилось сердце и пересохло во рту, когда он стоял у фока. Они слышали храп вахтенного на маячном буксире, приткнувшемся в темном провале, по обеим сторонам которого тускло мерцали две лампы. Кто-то проснулся и с ворчанием бросил им конец, и они пришвартовались к молчаливой пристани, по обе стороны которой стояли громадные, крытые железом склады с их теплой пустотой; здесь они и стали, не издавая ни звука.

Гарви сел возле штурвала и разрыдался так, будто его сердце было готово разорваться, а в это время какая-то высокая женщина, сидевшая возле весов, спрыгнула в шхуну и стала целовать Дэна в щеки. Это была его мать, и она разглядела "Мы здесь" при вспышке молнии. Она не обратила внимания на Гарви, а когда он немного пришел в себя, Диско рассказал ей, как он попал к ним. Потом, когда уже начало светать, они пошли в дом Диско, и пока не открылся телеграф и он не отправил своим родным телеграмму, Гарви Чейн был, наверно, самым несчастным мальчиком во всей Америке. Но самым любопытным было то, что ни Диско, ни Дэн не осуждали его за слезы.

Вувермен не соглашался на цены Диско, и тот, зная, что "Мы здесь" по крайней мере на неделю опередила остальные суда, дал ему несколько дней на размышления. Все это время экипаж шхуны слонялся по улицам, а Длинный Джек из принципа, как он сказал, остановил на улице трамвай и не пропускал его, покуда кондуктор не согласился прокатить его бесплатно. Что до Дэна, то он, полный таинственности, расхаживал, задрав кверху свой веснушчатый нос, и ужасно дерзил своим родным.

– Дэн, мне придется тебя выпороть, если ты будешь себя так вести, задумчиво сказал Троп. – С тех пор как мы пришли, ты стал просто несносным.

– Будь он моим сыном, я бы давно его выпорол, – недовольно проговорил дядюшка Солтерс, который вместе с Пенном остановился в доме Тропа.

– Ого! – отозвался Дэн, шастая по двору, готовый при малейшем приближении противника перескочить через забор. – Отец, ты можешь думать, что тебе угодно, но помни: я тебя предупредил. Я – твоя плоть и кровь! Не моя вина, что ты ошибся в своем суждении; придет время, и я выйду на палубу, чтобы полюбоваться тобой. Что до вас, дядюшка Солтерс, то не торопитесь и увидите сами. Вас перепашут, как этот чертовский клевер, а я, Дэн Троп, я буду процветать, как зеленое дерево, потому что я-то как раз и не ошибся.

Диско важно курил трубку во всем своем сухопутном величии и в прекрасных теплых шлепанцах.

– Ты становишься таким же ненормальным, как бедный Гарв. Ходите на пару, и хихикаете, и перемигиваетесь, и толкаете друг друга под столом так, что в доме покою от вас не стало, – сказал он.

– Еще меньше будет... кое-для кого, – ответил Дэн. – Вот увидите.

Они с Гарви поехали на трамвае в восточный Глостер. Там они пробрались сквозь кусты к самому маяку, улеглись на большие красные валуны и хохотали до упаду. Гарви показал Дэну телеграмму, и оба поклялись хранить молчание, пока орех не расколется сам собой.

– Родные Гарви? – с каменным лицом сказал как-то Дэн после ужина. Стоит ли о них говорить, раз до сих пор они и знать о себе не дали. У его отца какая-то лавка на Западе. Долларов пять, может, он тебе и даст.

– Ну, что я вам говорил? – торжествовал Солтерс. – Так что не очень-то задирай нос, Дэн.

Глава IX

Какие бы у него ни были личные переживания, мультимиллионер, как и всякий деловой человек, должен прежде всего заниматься делами. Гарви Чейн-старший отправился на восток в конце июня и застал свою жену в полном расстройстве; она почти потеряла рассудок и днем и ночью вспоминала, как в серых волнах утонул ее сын. Муж окружил ее врачами, опытными сиделками, массажистками и даже знахарками, но все было бесполезно. Миссис Чейн все время лежала в постели и стонала или часами, не переставая, рассказывала о своем сыне, если было кому слушать. Надежды у нее не осталось никакой, да и кто теперь мог внушить ее? Сейчас ей нужно было знать лишь одно: больно ли человеку, когда он тонет. И ее мужу пришлось все время следить, как бы она не захотела испробовать это на себе. О своих переживаниях он говорил мало и даже не представлял их глубину, пока однажды не поймал себя на том, что обратился к календарю на письменном столе со словами: "Какой смысл в такой жизни?"

Он, бывало, тешил себя приятной мыслью, что в один прекрасный день, когда он окончательно приведет в порядок свои дела и когда его сын окончит колледж, он допустит сына к своему сердцу и введет его в свои владения. Тогда этот мальчик, утверждал он, как все занятые отцы, мгновенно станет его компаньоном, партнером и союзником, и последуют великолепные годы великих проектов, которые они осуществят вместе – опыт и молодой задор. А теперь его сын мертв – пропал в море, как какой-нибудь матрос с одного из кораблей Чейна, перевозящих чай; его жена умирает, а его самого осаждают полчища женщин, врачей, сестер и слуг, его, доведенного до крайности капризами несчастной, больной жены. Из-за всего этого у него не было сил и желания бороться со своими многочисленными конкурентами.

Он сидел на веранде своего нового дома в Сан-Диего между секретарем и машинисткой, которая выполняла также обязанности телеграфистки, и без всякой охоты занимался своими обычными делами. Чейн раздумывал, во что ему обойдется закрытие всех своих предприятий. У него было множество акций страховых компаний, он мог купить себе королевскую пожизненную ренту, проводя время то в одном из своих домов в Колорадо, то в узком кругу друзей где-нибудь в Вашингтоне или на островах Южной Каролины, мог забыть о проектах, из которых ничего не получилось. С другой стороны...

Стук машинки прекратился. Девушка смотрела на секретаря, лицо которого побелело. Он протянул Чейну телеграмму, пришедшую из Сан-Франциско:

"Подобран рыболовной шхуной "Мы здесь" когда упал с парохода очень хорошо рыбачил Отмелях все отлично жду денег или указаний в Глостере у Диско Тропа телеграфируй что делать и как мама Гарви Н. Чейн".

Отец выронил телеграмму, опустил голову на крышку письменного стола и тяжело задышал. Секретарь побежал за врачом миссис Чейн, но когда тот пришел, Чейн расхаживал по веранде взад и вперед.

– Что... что вы об этом думаете? Возможно ли такое? Что это значит? Я не могу себе этого представить, – допытывался он у врача.

– А я могу, – ответил доктор. – Я теряю семь тысяч долларов в год... Вот и все. – Он подумал о своей нелегкой работе в Нью-Йорке, которую он оставил ради Чейна, и со вздохом возвратил ему телеграмму.

– Значит, вы ей скажете? А вдруг это обман?

– Чего ради? – спокойно возразил доктор. – Очень легко проверить. Несомненно, это ваш мальчик.

Вошла горничная-француженка, уверенно, как незаменимый человек, услуги которого стоят больших денег.

– Миссис Чейн просит вас немедленно прийти. Она думать, ви больной.

Владелец тридцати миллионов покорно склонил голову и последовал за Сюзанной, а с верхней площадки широкой, белого дерева лестницы доносился высокий, тонкий голос:

– В чем дело? Что случилось?

Вопль эхом пролетел по всему дому, когда муж рассказал ей о телеграмме.

– Ну, это не страшно, – спокойно сказал доктор машинистке. – Когда в романах пишут, что радость не убивает, это, пожалуй, единственное из области медицины, в чем не ошибаются, мисс Кинзи.

– Я знаю, но извините, у нас масса работы.

Мисс Кинзи была родом из Милуоки и отличалась прямотой суждений, к тому же ее симпатии были на стороне секретаря. А секретарь внимательно рассматривал огромную карту Америки, висевшую на стене.

– Милсом, мы немедленно отправляемся. Вагон доставить прямо в Бостон! Организуйте стыковки! – прокричал сверху Чейн.

– Я так и думал.

Секретарь повернулся к машинистке, и их глаза встретились (из этого родилась новая история, но к настоящей она отношения не имеет). Она глядела на него вопросительно, будто сомневалась, справится ли он с задачей. Он подал ей знак перейти к телеграфу Морзе, подобно генералу, вводящему войска в бой. Затем он артистично провел рукой по своим волосам, поглядел на потолок и приступил к работе, а белые пальцы мисс Кинзи легли на ключ телеграфного аппарата.

– "К.-Г. Уэйду, Лос-Анжелес..." "Констанс" в Лос-Анжелесе, верно ведь, мисс Кинзи?

– Да, – кивнула мисс Кинзи, а секретарь посмотрел на часы.

– Готовы? "Пришлите салон-вагон "Констанс" сюда и организуйте отправление специального отсюда в воскресенье, чтобы выйти на дорогу "Нью-Йорк лимитед" в следующий вторник".

Пип-пип-пип! – стучал аппарат.

– А быстрее нельзя?

– Не по такой дороге. Отсюда до Чикаго им потребуется часов шестьдесят. Они ничего не выиграют, если поедут на специальном дальше на восток... Готовы? "Организуйте транспортировку "Констанс" в Нью-Йорк, Олбани и Бостон. Мне необходимо быть в Бостоне вечером в среду. Обеспечьте сквозное движение. Телеграфировал также Каниффу, Туси и Барнсу". Подпись: "Чейн".

Мисс Кинзи кивнула, а секретарь продолжал:

– Так вот. Теперь пошлем телеграммы Каниффу, Туси и Барнсу. Вы когда-нибудь бывали в Нью-Йорке, мисс Кинзи? Ничего, еще съездите... Готовы?

– В Нью-Йорке я не была, но знаю, что это такое, – ответила мисс Кинзи, тряхнув прической.

– Простите... Значит, так: мы дали знать в Бостон и Олбани. Прибытие в девять пять в среду. Итак, кажется, все.

– Великолепно, – сказала мисс Кинзи, восхищенно глядя на него. Такого мужчину она понимала и ценила.

– Да, неплохо, – скромно признался Милсом. – Другой бы на моем месте часов тридцать порастерял да еще неделю потратил, чтобы разработать маршрут.

– Что верно, то верно, – сказала она, приходя в себя. – Но все-таки о мальчике вы позабыли. Не дать ли и ему телеграмму тоже?

– Я спрошу.

Когда он вернулся с телеграммой для Гарви, в которой отец просил встретить его в Бостоне в определенное время, он увидел, что мисс Кинзи заливается от смеха, склонившись над машинкой. Милсом тоже засмеялся, потому что из Лос-Анжелеса пришла паническая телеграмма такого содержания:

"Сообщите в чем дело. Все в полном недоумении и растерянности".

Через десять минут пришло сообщение из Чикаго: "Если раскрыто преступление века, не забудьте вовремя сообщить друзьям. Наши газеты готовы поместить материал".

В довершение всего пришла телеграмма из города Топека (даже Милсом не мог сказать, какое отношение имел к этому Топека): "Полковник не стреляйте. Мы к вашим услугам".

Прочтя эти сообщения, Чейн мрачно усмехнулся, увидев, что его противники сбиты с толку.

– Они решили, что мы ступили на тропу войны. Милсом, сообщите, что сейчас нам пока не до этого. Скажите им, в чем дело. Вам с мисс Кинзи тоже придется поехать, хоть я и не думаю, чтобы мы по пути занимались делами. Скажите им правду... на сей раз.

Так и было сделано. Мисс Кинзи отстучала сообщение, а секретарь добавил историческую фразу: "Пусть наступит мир". И в двух тысячах миль отсюда представители различных железнодорожных компаний вздохнули свободнее. Чейн отправляется за сыном, который каким-то чудом отыскался. Медведь ищет своего медвежонка, а не рыщет за добычей. И суровые люди, вытащившие было ножи, чтобы защищать свое богатство, убрали оружие прочь, чтобы пожелать ему удачи, а полдюжины ударившихся в панику маленьких дорог подняли головы и заговорили о том, какие кары были уготованы Чейну, не реши он заключить мир.

Теперь, когда все успокоились, наступила горячая пора для телеграфистов, потому что города и люди спешили на помощь Чейну.

Из Лос-Анжелеса сообщили в Сан-Диего и Барстоу, что машинисты Южной Калифорнии поставлены в известность и находятся в полной готовности; из Барстоу послали телеграммы во все пункты по пути следования специального поезда до самого Чикаго. Локомотив, вагон для паровозной бригады и великолепный, с золотой отделкой салон-вагон "Констанс" будут без задержки "переправлены" через расстояние в две тысячи триста пятьдесят миль. Этот состав будут обслуживать раньше всех остальных ста семидесяти семи поездов; все их бригады и машинисты должны быть извещены об этом. Потребуется шестнадцать локомотивов, столько же машинистов и помощников, все самые опытные и надежные. На замену локомотива отводится две с половиной минуты, на заправку – водой – три, на погрузку угля – две минуты.

"Предупредить всех, что Гарви Чейн очень спешит, – кричали телеграммы. – Состав пойдет со скоростью сорока миль в час, и начальники участков дорог будут лично сопровождать его до границы своего участка. Зеленую улицу Чейну от Сан-Диего до Чикаго, ибо он очень спешит".