Текст книги "Ким (др. изд.)"
Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Феноменальный лгунишка, – пробормотал Бенет.
– Да сгинут силы тьмы, что за страна! – прошептал отец Виктор. – Дальше, Ким.
– Я не крал. Кроме того, я ученик святого человека. Он сидит снаружи. Мы видели двух человек с флагами, они пришли приготовить место. Так всегда бывает во сне или в случае... Да... пророчества. Поэтому я понял, что все сбудется. Я увидел Красного Быка на зеленом поле, а мой отец говорил: «Девятьсот пакка дьяволов и полковник верхом на коне будут заботиться о тебе, когда ты найдешь Красного Быка». Когда я увидел Быка, я не знал, что делать, поэтому я ушел и вернулся, когда стемнело. Я хотел опять увидеть Быка и опять увидел Быка, и сахибы молились ему. Я думаю, что Бык поможет мне. Святой человек тоже так говорил. Он сидит снаружи. Вы не обидите его, если я ему сейчас крикну? Он очень святой. Он может подтвердить все, что я сказал, и он знает, что я не вор.
– «Офицеры молятся быку!» Как это понимать, скажите пожалуйста? – ужаснулся Бенет. – «Ученик святого человека!» Сумасшедший он, что ли, этот малыш?
– Это сын О'Хары, без всякого сомнения. Сын О'Хары в союзе со всеми силами тьмы. Все это очень похоже на поведение его отца, когда он был пьян. Пожалуй, нам следует пригласить сюда святого человека. Возможно, что он что-нибудь знает.
– Он ничего не знает, – сказал Ким. – Я покажу его вам, если вы пойдете со мной. Он мой учитель. А потом мы уйдем.
– Силы тьмы! – все, что смог сказать отец Виктор, а Бенет вышел, крепко держа Кима за плечо. Они нашли ламу на том месте, где его оставил Ким.
– Мое Искание подошло к концу, – крикнул ему Ким на местном наречии. – Я нашел Быка, но неизвестно, что будет дальше. Тебя они не обидят. Пойдем в палатку толстого жреца вместе с этим худым человеком и посмотрим, что из этого получится. Все это ново для меня, а они не умеют говорить на хинди. Они просто-напросто ослы нечищеные.
– А раз так, нехорошо смеяться над их невежеством, – ответил лама. – Я рад, что ты доволен, чела.
Исполненный достоинства и ни о чем не подозревающий, он зашагал к маленькой палатке, приветствовал духовенство как духовное лицо и сел у открытой жаровни с углем. При свете фонаря, отраженном желтой подкладкой палатки, лицо ламы казалось отлитым из червонного золота.
Бенет смотрел на него со слепым равнодушием человека, чья религия валит в одну кучу девять десятых человечества, наделяя их общей кличкой «язычники».
– Чем же кончилось твое Искание? Какой дар принес тебе Красный Бык? – обратился лама к Киму.
– Он говорит: «Что вы собираетесь делать?» – Бенет в смущении уставился на отца Виктора, а Ким, в своих интересах, взял на себя роль переводчика.
– Я не понимаю, какое отношение имеет этот факир к мальчику, который либо обманут им, либо его сообщник, – начал Бенет. – Мы не можем допустить, чтобы английский мальчик... Если он сын масона, то чем скорей он попадет в масонский сиротский приют, тем лучше.
– А! Вы считаете так потому, что вы секретарь полковой ложи, – сказал отец Виктор, – но нам, пожалуй, следует сообщить старику о том, как мы собираемся поступить. Он не похож на мошенника.
– Мой опыт говорит, что восточную душу понять невозможно. Ну, Кимбол, я хочу, чтобы ты передал этому человеку все, что я скажу... слово в слово.
Ким, уловив смысл дальнейшей краткой речи Бенета, начал так:
– Святой человек, тощий дурак, похожий на верблюда, говорит, что я сын сахиба.
– Как так?
– О, это верно. Я знал с самого своего рождения, а он смог узнать, только прочитав амулет, снятый с моей шеи, и все бумаги. Но он считает, что если кто сахиб, тот всегда будет сахибом, и оба они собираются либо оставить меня в этом полку, либо послать в мадрасу [27]27
школу
[Закрыть]. Это и раньше бывало. Мне всегда удавалось этого избежать. Жирный дурак хочет сделать по-своему, а похожий на верблюда – по-своему. Но все это пустяки. Я, пожалуй, проведу здесь одну ночь и, может быть, следующую. Это и раньше бывало. А потом убегу и вернусь к тебе.
– Но скажи им, что ты мой чела. Скажи им, как ты пришел ко мне, когда я был слаб и беспомощен. Скажи им о нашем Искании, и они, наверное, тотчас же тебя отпустят.
– Я уже говорил им. Они смеются и толкуют о полиции.
– Что он говорит? – спросил мистер Бенет.
– О! Он говорит только, что если вы меня не отпустите, это повредит ему в его делах... в его срочных личных делах. – Это выражение было позаимствовано у какого-то евразия, служившего в Ведомстве Каналов, с которым Ким однажды разговаривал, но тут оно только вызвало улыбку, сильно разозлившую мальчика. – А если бы вы знали, какие у него дела, вы не стали бы так чертовски мешать ему.
– Что же это за дела? – не без интереса спросил отец Виктор, глядя на лицо ламы.
– В этой стране есть Река, которую он очень хочет найти, очень хочет. Она потекла от Стрелы, которую... – Ким нетерпеливо топнул ногой, стараясь переводить в уме с местного наречия на английский язык, который ему трудно давался. – О, ее создал наш владыка Будда, знаете ли, и если вы в ней вымоетесь, с вас смоются все ваши грехи и вы станете белыми, как хлопок. (Ким в свое время слыхал миссионерские проповеди.) Я его ученик, и мы непременно должны найти эту Реку. Это так важно для нас.
– Расскажи еще раз, – сказал Бенет. Ким рассказал еще раз с добавлениями.
– Но это грубое богохульство! – воскликнул представитель англиканской церкви.
– Ну! Ну! – сочувственно произнес отец Виктор. – Я бы многое дал, чтобы уметь говорить на местном наречии. Река, смывающая грехи! А как давно вы оба ее ищете?
– О, много дней. А теперь мы хотим уйти, чтобы опять искать ее. Здесь ее, видите ли, нет.
– Понимаю, – серьезно произнес отец Виктор. – Но он не должен бродить в обществе этого старика. Не будь ты, Ким, сыном солдата, тогда было бы другое дело. Скажи ему, что полк позаботится о тебе и сделает из тебя такого же хорошего человека, как твой... да, хорошего человека, насколько это возможно. Скажи ему, что если он верит в чудеса, он должен будет поверить этому...
– Нет никакой нужды играть на его легковерии, – перебил его Бенет.
– Я этого и не делаю. Он и сам, наверное, считает, что появление мальчика здесь, в его родном полку, – и во время поисков Красного Быка, – похоже на чудо. Подумайте, Бенет, сколько шансов было против того, чтобы это случилось. Из всех мальчиков Индии именно этот встречается с нами, именно с нашим полком, а не с каким-либо другим из всех, что вышли в поход. Это было предначертано свыше. Да, скажите ему, что это кисмат. Кисмат, малум? [28]28
Понимаете?
[Закрыть]
Он обращался к ламе с тем же успехом, как если бы речь шла о Месопотамии.
– Они говорят, – сказал Ким, и глаза старика засияли, – они говорят, что предсказания моего гороскопа теперь исполнились и что раз я вернулся к этим людям и их Красному Быку, – хотя ты знаешь, что я пришел сюда только из любопытства, – то я обязательно должен поступить в мадрасу, чтобы меня превратили в сахиба. Ну, я притворюсь, что согласен, ведь в худшем случае мне придется съесть несколько обедов вдали от тебя. Потом я удеру и догоню тебя по дороге в Сахаранпур. Поэтому ты, святой человек, оставайся с женщиной из Кулу... ни в коем случае не отходи далеко от ее повозки, покуда я не вернусь. Нет сомнения, что знак мой – знак войны и вооруженных людей. Ты видел, что они дали мне вина и посадили меня на ложе почета! Должно быть, отец мой был важным человеком! Поэтому если они дадут мне почетное положение – хорошо. Если нет – тоже хорошо. Так или иначе, но, когда мне все это надоест, я убегу к тебе. А ты оставайся с раджпуткой, иначе я потеряю твои следы... О да, – произнес мальчик по-английски, – я передал ему все, что вы мне велели сказать.
– Не понимаю, чего нам еще дожидаться, – промолвил Бенет, шаря в кармане брюк, – подробности мы можем узнать после... Я дам ему ру...
– Дайте ему время опомниться. Быть может, он привязан к мальчику, – перебил отец Виктор капеллана.
Лама вынул четки и надвинул широчайшие поля своей шапки на глаза.
– Чего ему еще нужно?
– Он говорит, – Ким поднял руку, – он говорит: помолчите! Он сам хочет потолковать со мной. Видите ли, вы ведь не понимаете ни одного словечка из того, что он говорит, и я думаю, что если вы не перестанете болтать, он, чего доброго, пошлет вам ужасные проклятия. Когда он вот так держит четки, это значит, он хочет, чтобы его оставили в покое.
Оба англичанина остолбенели, но в глазах Бенета можно было прочитать, что Киму придется плохо, когда он попадет в лапы религии.
– Сахиб и сын сахиба... – страдание звучало в хриплом голосе ламы. – Но ни один белый человек не знает страны и обычаев страны так, как их знаешь ты. Как возможно, что все это правда?
– Не все ли равно, святой человек! Вспомни, ведь это только на одну-две ночи. Вспомни, как быстро я умею меняться. Все будет так, как было в тот день, когда я впервые говорил с тобой под большой пушкой Зам-Замой...
– В образе мальчика, одетого как белые люди, когда я впервые пришел в Дом Чудес. А во второй раз ты обернулся индусом. В кого воплотишься ты в третий раз? – Он невесело засмеялся. – Ax, чела, ты причинил зло старику, ибо сердце мое потянулось, к тебе.
– А мое к тебе. Но как мог я знать, что Красный Бык приведет меня к этому!
Лама снова прикрыл лицо шапкой и нервно застучал четками. Ким присел на корточки рядом с ним и ухватился рукой за одну из складок его одежды.
– Итак, установлено, что мальчик сахиб? – продолжал лама глухо. – Такой же сахиб, как тот, кто хранит священные изображения в Доме Чудес? – Лама видел мало белых людей. Казалось он повторял урок. – Если так, ему не следует поступать иначе, чем поступают сахибы. Он должен вернуться к своим сородичам.
– На один день и ночь и еще на день, – убеждал его Ким.
– Нет, это тебе не удастся! – отец Виктор заметил, что Ким подвигается к выходу, и здоровенной ногой преградил ему путь.
– Я не понимаю обычаев белых людей. Жрец священных изображений в лахорском Доме Чудес был учтивее этого тощего жреца. Мальчика у меня отнимут, ученика моего сделают сахибом. Горе мне, как найду я свою Реку?! А у них есть ученики? Спроси.
– Он говорит, он очень огорчен тем, что теперь уже никогда не найдет своей Реки. Он говорит: почему у вас нет учеников и почему вы не перестаете надоедать ему? Он хочет отмыться от своих грехов.
Ни Бенет, ни отец Виктор не нашли подходящего ответа. Расстроенный огорчением ламы, Ким сказал по-английски:
– Я думаю, что если вы меня теперь отпустите, мы тихонько уйдем и ничего не украдем. Мы будем искать эту Реку, как искали ее перед тем, как меня поймали. Лучше бы мне не появляться здесь и не видеть этого Красного Быка. Не хочу я этого.
– Ты сделал самое лучшее, что мог сделать для себя, молодой человек, – промолвил Бенет.
– Господи боже мой, прямо не знаю, чем его утешить, – заговорил отец Виктор, внимательно глядя на ламу. – Он не должен уводить с собой мальчика, и все же он – хороший человек. Я уверен, что он хороший человек. Бенет, если вы дадите ему эту рупию, он проклянет вас всего, с головы до ног!
Они молчали... три... пять полных минут. Потом лама поднял голову и стал смотреть куда-то поверх их, в пространство и пустоту.
– И это я, идущий по Пути, – сказал он с горечью. – Грех мой и возмездие мне. Я заставил себя поверить, – ибо вижу теперь, то был просто самообман, – что ты был послан мне в моем Искании. Поэтому сердце мое потянулось к тебе за твое милосердие и твою учтивость и мудрость твоих малых лет. Но те, что следуют по Пути, не должны допускать в себе огонь какого-либо желания или привязанности, ибо все это иллюзии. Как сказано... – Он процитировал древний китайский текст, добавил к нему второй и подкрепил их третьим. – Я свернул с Пути в сторону, мой чела. Ты в этом не виновен. Я наслаждался лицезрением жизни, лицезрением новых людей на дорогах и тем, как радовался ты, видя все это. Мне было приятно с тобой, мне, который должен был думать о своем Искании, только об Искании. Теперь я огорчен, что тебя отбирают у меня и что Река моя далеко. Это потому, что я нарушил закон.
– Да сгинут силы тьмы! – произнес отец Виктор. Умудренный опытом на исповеди, он по каждой фразе догадывался о страдании ламы.
– Я вижу теперь, что в знаке Красного Быка было указание не только тебе, но и мне. Всякое желание окрашено красным цветом, но всякое желание – зло. Я совершу покаяние и один найду мою Реку.
– Во всяком случае вернись к женщине из Кулу, – сказал Ким, – не то заблудишься на дорогах. Она будет тебя кормить, пока я не прибегу к тебе.
Лама помахал рукой, давая понять, что он вынес окончательное решение.
– Ну, – обратился он к Киму, и голос его изменился, – а что они сделают с тобой? Быть может, приобретая заслугу, я, по крайней мере, смогу искупить зло, совершенное в прошлом.
– Они хотят сделать меня сахибом... думаю, что это им не удастся. Послезавтра я вернусь. Не горюй!
– Каким сахибом? Таким, как этот или тот человек? – Он показал на отца Виктора. – Таким, каких я видел сегодня вечером, таким, как люди, носящие мечи и тяжело ступающие?
– Может быть.
– Это нехорошо. Эти люди повинуются желанию и приходят к пустоте. Ты не должен стать таким, как они.
– Жрец из Амбалы говорил, что звезда моя означает войну, – перебил его Ким. – Я спрошу этих дураков... Впрочем, право, не стоит. Нынче же ночью я убегу, ведь все, что я хотел, – это видеть новое.
Ким задал отцу Виктору два или три вопроса по-английски и перевел ламе ответы. Затем сказал:
– Он говорит: вы отнимаете его у меня, а сами не можете сказать, кем вы его сделаете. Он говорит: скажите мне это раньше, чем я уйду, ибо воспитать ребенка дело немалое.
– Тебя отправят в школу. А там видно будет. Кимбол, я полагаю, тебе хочется стать солдатом?
– Гора-лог [29]29
белые люди
[Закрыть]! Не-ет! Не-ет! – Ким яростно затряс головой.
Ничто не привлекало его в муштре и дисциплине. – Я не хочу быть солдатом.
– Ты будешь тем, кем тебе прикажут быть, – сказал Бенет, – и ты должен чувствовать благодарность за то, что мы собираемся тебе помочь.
Ким сострадательно улыбнулся. Если эти люди воображают, что он будет делать то, что ему не нравится, тем лучше.
Снова наступило продолжительное молчание. Бенет начал ерзать от нетерпения и предложил позвать часового, чтобы удалить «факира».
– А что, у сахибов учат даром или за деньги? Спроси их, – сказал лама, и Ким перевел его слова.
– Они говорят, что учителю платят деньги, но эти деньги даст полк... К чему спрашивать? Ведь это только на одну ночь.
– А... чем больше заплачено, тем ученье лучше? – Лама отверг планы Кима, рассчитанные на скорый побег. – Платить за ученье не грешно. Помогая невежде достичь мудрости, приобретешь заслугу. – Четки бешено стучали: казалось, он щелкал на счетах. Потом лама обернулся к своим обидчикам. – Спроси: за какие деньги преподают они мудрое и надлежащее учение? И в каком городе преподается это учение?
– Ну, – начал отец Виктор по-английски, когда Ким перевел ему вопрос, – это зависит от обстоятельств. Полк будет платить за тебя в течение всего того времени, что ты пробудешь в Военном сиротском приюте, тебя могут также принять в Пенджабский масонский сиротский приют (впрочем, ни ты, ни он этого все равно не поймете). Но, конечно, лучшее воспитание, какое мальчик может получить в Индии, он получит в школе св. Ксаверия in Partibus, в Лакхнау. – Перевод этой речи занял довольно много времени, а Бенет стремился поскорее покончить с делом и торопил Кима.
– Он хочет знать, сколько это стоит, – безучастно произнес Ким.
– Двести или триста рупий в год. – Отец Виктор давно уже перестал удивляться. Бенет, ничего не понимая, изнывал от нетерпения.
– Он говорит: напишите на бумаге это название и количество денег и отдайте ему, и он говорит, что внизу вы должны подписать свое имя, потому что когда-нибудь он напишет вам письмо. Он говорит, что вы хороший человек. Он говорит, что другой человек глуп. Он уходит. Лама внезапно встал.
– Я продолжаю мое Искание, – воскликнул он и вышел из палатки.
– Он наткнется на часовых, – вскричал отец Виктор, вскочив с места, когда лама торжественно удалился, – но мне нельзя оставить мальчика. – Ким сделал быстрое движение, чтобы побежать вслед за ламой, но сдержался. Оклика часового не послышалось. Лама исчез.
Ким спокойно уселся на складную кровать капеллана. Лама обещал, что останется с женщиной-раджпуткой из Кулу, все же остальное, в сущности, не имело значения. Ему было приятно, что оба падре так волновались. Они долго разговаривали вполголоса, и отец Виктор убеждал мистера Бенета принять какой-то план действий, к которому тот относился недоверчиво. Все это было ново и увлекательно, но Киму хотелось спать. Англичане позвали в палатку офицеров, – один из них, несомненно, был тем полковником, о котором пророчествовал отец Кима, – и те засыпали мальчика вопросами, главным образом насчет женщины, которая его воспитывала, и Ким на все вопросы отвечал правдиво. Они, видимо, не считали эту женщину хорошей воспитательницей.
В конце концов, это было самое необычное из его приключений. Рано или поздно он, если захочет, убежит в великую, серую, бесформенную Индию, подальше от палаток пасторов и полковников. А пока, если сахибам хочется, чтобы на них производили впечатление, он по мере сил постарается это сделать. Ведь он тоже белый человек.
После длительных переговоров, понять которые он не мог, его передали сержанту со строгим наказом не дать ему убежать. Полк пойдет в Амбалу, а Кима, частично на средства ложи, частично на деньги, собранные по подписке, отошлют в какое-то место, именуемое Санавар.
– Чудеса, превышающие любую фантазию, полковник, – сказал отец Виктор, проговорив десять минут без передышки. – Буддийский друг его улепетнул, узнав предварительно мой адрес и фамилию. Не могу понять, действительно ли он собирается платить за обучение мальчика или готовит какую-то колдовскую операцию в своих собственных интересах. – Он обратился к Киму: – А все-таки ты научишься быть благодарным своему другу – Красному Быку. В Санаваре из тебя сделают человека, хотя бы ценой того, что обратят тебя в лютеранство.
– Непременно обратят... всенепременно, – промолвил Бенет.
– Но вы не пойдете в Санавар, – сказал Ким.
– Но мы в Санавар пойдем, паренек. Так приказал главнокомандующий, а он поважнее сына О'Хары.
– Вы не пойдете в Санавар. Вы пойдете на войну.
Вся палатка разразилась хохотом.
– Когда ты чуточку получше узнаешь свой родной полк, ты не станешь путать военных маневров с войной, Ким. Надеемся, что когда-нибудь мы и пойдем на войну.
– О, я все это знаю, – Ким опять пустил стрелу наудачу. Если они и не шли на войну, они все же не знали того, что знал он из разговора на веранде в Амбале.
– Я знаю, сейчас вы не на войне, но я говорю вам, что, как только вы придете в Амбалу, вас пошлют на войну... на новую войну. Это война восьми тысяч человек, и пушки там будут.
– Вот это ясно сказано. Значит, кроме прочих талантов, ты обладаешь даром пророчества? Уведите его, сержант. Возьмите для него платье у барабанщиков и смотрите, чтобы он не проскользнул у вас между пальцами. Кто говорил, что века чудес миновали? Ну, я, пожалуй, пойду спать. Слабый мой ум не выдержит этого.
Час спустя Ким сидел в дальнем конце лагеря, безмолвный, как не прирученный зверь, вымытый с головы до ног и наряженный в отвратительный шерстяной костюм, который царапал ему руки и ноги.
– Удивительный птенчик, – проговорил сержант. – Является под опекой желтомордого козлоногого брахманского жреца, болтает бог весть что о красном быке, а на шее у него документы из ложи его отца. Козел-брахман испаряется без объяснений, а мальчишка сидит, скрестив ноги, на капеллановой койке и предсказывает кровопролитную войну всем людям вообще. Больно дика эта Индия для богобоязненного человека. Привяжу-ка я его за ногу к шесту палатки, а то как бы он не удрал через крышу. Что ты там болтал насчет войны?
– Восемь тысяч человек и еще пушки, – сказал Ким. – Очень скоро. Вот увидите.
– Утешил, бесенок. Ложись-ка между барабанщиками и бай-бай. Эти два парня рядом с тобой будут охранять твой сон.
ГЛАВА VI
Друзей я помню старых,
По голубым морям
Мы плавали и опермент
Сбывали дикарям.
Миль тысяч десять к югу
И тридцать лет назад.
Им чужд был знатный Вальдес,
Но я им был свой брат.
Песня Диего Вальдеса
Рано утром белые палатки исчезли, а Меверикцы проселком направились в Амбалу. Им не пришлось идти мимо вчерашнего места отдыха. Ким, который плелся рядом с обозной телегой, сопровождаемый замечаниями бойких солдатских жен, чувствовал себя не так уверенно, как накануне. Он заметил, что за ним зорко следили отец Виктор, с одной стороны, и мистер Бенет – с другой.
Незадолго до полудня колонна остановилась. Подъехал ординарец верхом на верблюде и передал полковнику письмо. Полковник прочел его и сказал что-то одному из майоров. Ким, находившийся в арьергарде, за полмили услышал докатившиеся до него сквозь густую завесу пыли хриплые и радостные крики. Кто-то хлопнул его по спине, крича:
– Скажи нам, как ты мог узнать об этом, сатанинский детеныш? Отец, дорогой, постарайтесь заставить его признаться.
Подъехал пони, и Кима подняли на седло к священнику.
– Ну, сын мой, твое вчерашнее предсказание сбылось. Нам приказано завтра же выступить из Амбалы на фронт.
– Что это такое? – спросил Ким, ибо слова «фронт» и «выступать» были ему непонятны.
– Мы идем на войну, как ты выразился.
– Конечно, вы идете на войну. Я так и говорил вчера вечером.
– Да, говорил, но, силы тьмы, как ты об этом узнал?
Ким сверкнул глазами. Он сжал зубы, кивнул головой, давая понять, что знает нечто, о чем говорить нельзя. Капеллан ехал, окутанный пылью, а рядовые, сержанты и младшие офицеры кивали друг другу, указывая на мальчика.
Полковник, ехавший впереди колонны, с любопытством уставился на него.
– Должно быть, он слышал базарные толки, – промолвил он, – но даже в этом случае... – он справился по бумаге, которую держал в руках. – Черт возьми, ведь все было решено только двое суток назад.
– Что, в Индии много таких, как ты? – спросил отец Виктор. – Или ты нечто вроде lusus naturae?
– А теперь, когда я вам сказал, – промолвил мальчик, – вы меня отпустите к моему старику. Боюсь, что он умрет, если не останется с женщиной из Кулу.
– Насколько я мог заметить, он не хуже тебя может позаботиться о себе. Нет. Ты принес нам счастье, и мы сделаем из тебя человека. Я подвезу тебя к обозной телеге, а вечером ты придешь ко мне.
Весь остаток дня Ким служил объектом особого внимания со стороны нескольких сотен белых людей. История его появления в лагере, сведения о его происхождении, а также его предсказания передавались из уст в уста. Дородная белая женщина, восседавшая на груде подушек и тюфяков, таинственно спросила его, как он полагает, вернется с войны ее муж или нет. Ким с важным видом погрузился в размышления, потом изрек, что муж вернется, и женщина дала ему поесть. Большая процессия с оркестром, который временами принимался играть, говорливая толпа, готовая смеяться по самому пустячному поводу, – все это во многом напоминало празднества в Лахоре. Пока что никакой тяжелой работы не предвиделось, и Ким решил почтить своим присутствием это зрелище. Вечером навстречу им вышли военные оркестры, которые с музыкой проводили Меверикцев в лагерь, расположенный близ амбалского вокзала. Ночь была полна интересных событий. Солдаты других полков пришли в гости к Меверикцам. Меверикцы, в свою очередь, тоже ушли в гости. Пикеты их полка помчались вернуть назад ушедших, встретили пикеты других полков, занятые тем же, и через некоторое время рожки бешено затрубили, сзывая новые пикеты и офицеров для прекращения беспорядка. Меверикцы славились живостью своего характера. Но на следующее утро они ввалились на платформу в отличном виде и полном порядке, а Ким, оставленный в тылу вместе с больными, женщинами и мальчиками, в волнении орал прощальные напутствия вслед отходившим поездам. Поначалу жизнь сахиба показалась Киму занимательной, но он по-прежнему вел себя с большой осторожностью.
Потом его отправили под охраной мальчика-барабанщика в опустевшие выбеленные известкой казармы, где пол был усеян веревками, бумажками и всяким мусором, а потолок отражал звуки его одиноких шагов. Он свернулся по-туземному на полосатой койке и заснул. Какой-то сердитый человек приковылял на веранду, разбудил его и отрекомендовался школьным учителем. Киму того было довольно, и он ушел в себя. Он только-только умел разбирать по складам различные объявления, вывешенные английской полицией в Лахоре, и то потому лишь, что они стесняли его свободу. Среди многочисленных посетителей его былой воспитательницы был один чудаковатый немец, писавший декорации для странствующей группы актеров-парсов. Он рассказывал Киму, что в сорок восьмом году «стоял на баррикадах» и поэтому – так, по крайней мере, понял Ким – будет учить мальчика писать в обмен на питание. Ученье сопровождалось побоями, и Ким, научившись писать отдельные буквы, сохранил о них неважное мнение.
– Я ничего не знаю. Уходите прочь! – сказал Ким, чуя недоброе. Но тут человек схватил его за ухо, потащил в дальний флигель, где около десяти барабанщиков сидели за партами, и велел ему сидеть смирно, если он больше ничего не умеет делать. Это Киму отлично удалось. Человек не менее получаса рассказывал что-то, чертя белые линии на черной доске, а Ким продолжал свой прерванный сон. Ему совершенно все это не нравилось, ибо тут была та самая школа и дисциплина, избегать которых он старался в течение двух третей своей короткой жизни. Но вдруг его осенила блистательная идея, и он удивился, как не подумал об этом раньше.
Человек отпустил учеников, и Ким первым выскочил через веранду на солнце.
– Эй вы! Стойте! Остановитесь! – раздался вслед ему тонкий голос. – Я должен смотреть за тобой. Мне приказано не выпускать тебя из вида. Куда ты пошел?
Это был барабанщик, который все утро торчал рядом с ним, – толстый веснушчатый мальчишка лет четырнадцати, и Ким возненавидел его от подошв сапог до ленточек на шапке.
– На базар. Купить сластей. Для тебя, – сказал Ким, подумав.
– Нет, базар вне дозволенных границ. Если мы туда пойдем, взбучку получим. Ступай назад!
– А как далеко нам можно отойти? – Ким не понимал, что такое «дозволенные границы», но решил быть вежливым... пока.
– Как далеко? Ты хочешь сказать, до какого места? Мы можем отойти не дальше, чем до того дерева на дороге.
– Так я пойду туда.
– Ладно. А я не пойду. Слишком жарко. Я и отсюда могу за тобой следить. Убежать тебе не удастся. Они тебя всегда узнают по платью. Ты одет в полковую форму. Любой пикет в Амбале притащит тебя назад раньше, чем ты успеешь выбежать отсюда.
Это не произвело на Кима особого впечатления, но он понимал, что одежда будет стеснять его, если он попытается убежать. Он поплелся к дереву, стоявшему на повороте малолюдной дороги, и принялся глазеть на прохожих-туземцев. В большинстве своем это были слуги при казармах, члены самых низких каст. Ким окликнул метельщика, который незамедлительно ответил ему бессмысленной бранью, полагая, что европейский мальчик не поймет его. Тихий, быстрый ответ вывел его из заблуждения. Ким вложил в эти слова всю свою скованную душу, обрадовавшись долгожданному случаю выругать кого-нибудь на самом знакомом ему языке.
– А теперь ступай к ближайшему базарному писцу и вели ему прийти сюда. Мне нужно написать письмо.
– Но... но какой же ты сын белого человека, если тебе нужен базарный писец? Разве в казармах нет школьного учителя?
– Есть. Такими, как он, весь ад набит. Делай, что тебе говорят, ты... ты... од! Твоя мать венчалась под корзинкой! Поклонник Лал-Бега (Ким знал, как зовут бога метельщиков), беги по моему делу, не то я с тобой поговорю. Метельщик поторопился уйти.
– У казармы под деревом стоит белый мальчик, только он не совсем белый мальчик, – заикаясь сообщил он первому базарному писцу, который попался ему на глаза. – Ты ему нужен.
– А он заплатит? – спросил щеголеватый писец, подбирая свой письменный столик, перья и сургуч, одно за другим по порядку.
– Не знаю. Он не похож на других мальчишек. Поди посмотри. Стоит того.
Ким приплясывал от нетерпения, когда худощавый молодой каятх появился на горизонте. Как только он подошел так близко, что мог расслышать Кима, тот начал многословно ругать его.
– Сначала заплати, – сказал писец, – от скверных слов цена повысилась. Но кто ты такой? Одет так, а говоришь по-другому.
– Аха! Все это будет объяснено в письме, которое ты напишешь. Ты о такой истории и не слыхивал. Мне спешить некуда. Мне и другой писец напишет. Город Амбала кишит ими не меньше, чем Лахор.
– Четыре аны, – произнес писец, усаживаясь на землю и расстилая коврик в тени опустевшего казарменного флигеля.
Ким машинально сел на корточки рядом с ним, как умеют сидеть только туземцы, и это несмотря на отвратительные, тесно облегающие штаны! Писец искоса взглянул на него.
– Такую цену спрашивай с сахибов, – сказал Ким, – а мне скажи настоящую.
– Полторы аны. Почем я знаю, что ты не убежишь, когда я напишу письмо?
– Я не имею права уйти дальше этого дерева, да и о марке нужно подумать.
– С марок я комиссионных не беру. Но спрашиваю еще раз: из каких ты будешь, белый мальчик?
– Все это будет сказано в письме, а пишу я его Махбубу Али, торговцу лошадьми, в Кашмирский караван-сарай в Лахоре. Он мой друг.
– Одно чудо за другим – пробормотал писец, окуная в чернильницу заостренную камышовую палочку. – Писать на хинди?
– Конечно. Значит, Махбубу Али. Начинай! «Я ехал со стариком в поезде до Амбалы. В Амбале я передал сообщение о родословной гнедой кобылы». – После того, что Ким видел из сада, он отнюдь не хотел писать о белых жеребцах.
– Чуть-чуть помедленнее. А какое отношение имеет гнедая кобыла... Неужто это тот самый Махбуб Али – крупный торговец?
– Кому же еще быть? Я у него служил. Набери еще чернил. Дальше. «Как было приказано, так я и сделал. Потом мы пешком пошли в Бенарес, но на третий день я наткнулся на один полк». Написал?
– Да, палтан, – пробормотал писец, обратившись в слух.
«Я пошел в их лагерь, и меня поймали, и благодаря известному тебе талисману, который у меня на шее, узнали, что я сын какого-то человека из этого полка, как и было сказано в пророчестве о Красном Быке, про которого, как тебе известно, у нас на базаре говорили все». – Ким переждал минутку, чтобы стрела эта хорошенько вонзилась в сердце писца, откашлялся и продолжал: «Какой-то жрец одел меня и дал мне новое имя. Один из жрецов был дурак. Одежда очень тяжелая, но я – сахиб, и на сердце у меня тяжело. Они послали меня в школу и бьют меня. Здешний воздух и вода мне не нравятся. Так приезжай же, Махбуб Али, помоги мне или пошли денег, а то мне нечем заплатить писцу, который пишет это письмо».
