Текст книги "Масонская проза"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

Соавторы: Е. Кузьмишин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Будь у Великой Ложи хоть капля мозгов, – вмешался рядовой через три места от нас, – она бы выдавала полковым ложам во фронтовой зоне патенты с правом перемещения и приставляла бы к ним первоклассных лекторов.

– И что, посвящать ты тоже стал бы всех подряд? – спросил сварливый шотландец.

– Ну если бы попросили… Да пол-армии сразу же вступило бы.

Он покрутил эту идею под тем углом и под другим, и как ни крути, выходило, что при таком притоке новых членов Великая Ложа только радовалась бы доходам.

– Мне тут подумалось вдруг, – задумчиво обронил офицер-инженер, – а ведь я могу разработать полный комплект оборудования для полевой ложи весом меньше сорока фунтов.

– Ошибаешься. Точно тебе говорю. Мы как-то попробовали, – ответил брат из полковой ложи. И они погрузились в расчеты, каждый в своем блокноте, перекликаясь через стол.

Сам же «банкет» был сама простота. Многие ели в спешке, торопясь обратно в госпиталя, но из окружающего полумрака тут же выдвигался еще кто-то из братьев, чтобы занять освободившиеся места. Заходили и те, кто бывал здесь раньше и не нуждался в предварительном опросе. Вбежал и еще один – в каске, портупее, ботинки во фландрской грязи, – только что с поезда.

– У меня пересадка здесь на два часа до следующего поезда, – объяснил он, – я и вспомнил, что у вас тут собрание. Боже мой, вот повезло!

– А откуда и куда ты едешь, когда поезд? – спросил священник и получил подробный ответ. Потом он снова обратился к солдату: – Отлично, так что будешь есть?

– Да что угодно. Все подряд. Я теперь до самого Фолкстона на сухом пайке.

Минут десять он набивал живот, не проронив ни слова. А потом, все так же молча, внезапно упал лицом на стол рядом с тарелкой. Священник, ничуть не удивившись, поднял его за ослабевшую левую руку и отвел на кушетку, где солдат немедленно развалился и захрапел. Никто и не обернулся.

– Вы к этому тоже привыкли? – спросил я.

– Ну а почему нет? – ответил священник. – Сегодня моя очередь будить их всех на поезд. У нас строго, в сутане ты, не в сутане – а будь добр неси дежурство.

После этого он снова повернулся ко мне своей широкой спиной и вернулся к обсуждению с братом из Абердина какого-то положения из работ Митилена, позволившего ему развить совершенно новый взгляд на Откровение Святого Иоанна на Патмосе.

А я попал в лапы старшего сержанта пулеметной роты, дамского портного по профессии. Он сообщил мне между делом, что «английские дамы столько же теряют на корсетах, сколько приобретают на других деталях туалета» и что «сам сатана не спасет женщину, которая носит тридцатишиллинговый корсет под сорокафунтовое платье». Но тут, к моему огорчению, его взял за пуговицу и отвел в сторонку лейтенант его же собственной роты, и он в одно мгновение снова превратился в сержанта.

Я немного походил по преддверию, разглядывая репродукции на стенах и реликвии в застекленных витринах, вполуха прислушиваясь к гулу беседы за столом. Компания мало-помалу редела, пока не осталось всего с дюжину братьев. Мы сдвинули стол и пересели к камину, пока наша фландрская птичка свистела на кушетке в дыру в своей каске, упавшей на лицо.

– Ну как тебе? – спросил доктор.

– Целый новый мир, – честно ответил я.

– Так и есть. – Брат Берджес убрал золотое пенсне в футляр и снова водрузил на нос серебряные очки. – То есть если немного поднапрячься, именно так и получается. Когда подумаешь, какие возможности открываются здесь перед Цехом, уму непостижимо… – Он уставился на огонь.

– Это точно, – согласился старший сержант задумчиво, – я, в целом, наверное, соглашусь. Масонство может очень многое.

– Как вспомогательное учреждение, но не как замена религии, – вмешался священник.

– Да Господи! Оставь религию в покое на минутку, – пробормотал врач. – Она-то как раз ничем не помогла. Ну извини, извини, извини.

Священник надулся.

– Камрад! – воздел руки мудрый старший сержант. – Конечно, это не замена религии, но ведь это настоящий план на жизнь. Поглядев на то, что творится на фронте, я теперь в этом убежден.

Брат Берджес отвлекся от своих размышлений:

– В Лондоне нужно открыть еще дюжину… даже двадцать лож, чтобы работали каждый вечер, и не только лож наставления, но и чтобы проводили посвящения. Ведь столько молодежи стремится вступить. Почему же они не могут этого сделать? Они делают всё то, чему мы все время учим. Так-так-так, ну а почему бы нам не сделать то, что мы можем? Какая польза от старого масона, если он не помогает молодым?

– Точно! – сказал старший сержант и повернулся к доктору. – А какая, к черту, польза от брата, если ему не дают помочь?

– Ой, ну пусть будет по-твоему, – устало кивнул доктор. Судя по всему, тот уже несколько раз подходил к нему. Он взял что-то из рук старшего сержанта и положил в карман, снова кивнув. Потом он шепнул мне: – Я был неправ, хвастаясь тебе нашей независимостью. Иногда им удается настоять на своем. Вот на это, – он хлопнул себя по карману, – мы поедим в четверг. Хотя обычно на дневных работах мы никого не кормим. Сюрприз будет. Ты не стесняйся, главное – попробуй вон тот сэндвич, с ветчиной, они самые вкусные. – И он подвинул ко мне тарелку.

– Согласен, – ответил я. – Я уже попробовал, штук пять или шесть съел. А потом упустил их из виду, спасибо.

– Рад, что тебе нравится, – раздался голос брата Лемминга. – Я ж их сам кормил, сам лечил… они росли у меня на ферме в Беркшире. Вот этого, например, звали Шарлемань. Кстати, док, мне на следующий месяц привезти еще одного такого же?

– Само собой, – с набитым ртом ответил доктор. – И пожалуйста, немного пожирнее этого. И еще не забудь, что обещал привезти каперсов. Они идут просто нарасхват.

Брат Лемминг кивнул сквозь клубы дыма своей трубки и не спеша приступил ко второму ужину. Между тем священник бросил взгляд на часы, мгновенно выхватил у меня прямо из-под носа с полдюжины сэндвичей, завернул их в промасленную бумагу и осторожно подкрался к спящему на кушетке.

– С ними нужно быть настороже каждый раз, – пояснил доктор. – Кто ж знает, как он будет просыпаться. Нервы, знаешь ли…

Священник на цыпочках пробрался к кушетке и встал за головой солдата, вытянул руку и постучал костяшками пальцев по каске, закрывавшей его лицо. Спящий подскочил, как на пружинах, и начал спросонья шарить вокруг руками в поисках винтовки, а священник отпрянул назад.

– У тебя полчаса до поезда. – Священник передал ему сэндвичи. – Давай, шагай.

– Вы все так добры, большое спасибо, – говорил солдат, затягивая негнущуюся портупею. Он отдал честь и пропал во тьме.

– Он кто такой? – спросил Лемминг.

– Да какая разница. Ну не знаю, – равнодушно протянул доктор. – Он тут уже бывал. Какой-то Бывший Досточтимый откуда-то там.

– Так-так-так, – сказал брат Берджес, клюя носом. – Все сделали что могли. Закрывать не пора?

– Интересно, – сказал я, застегивая пальто, – а что будет, если Великая Ложа прознает, что у вас тут творится?

– А что? – поинтересовался Лемминг.

– Ложа наставления открывается три раза в неделю по вечерам и два раза по утрам в ту же неделю, а также в ней едят и спят. Неплохо, конечно, но что-то не припомню такого у нас в регламенте.

– А никто просто не обсуждал еще, – ответил Лемминг, подумав. – После войны обсудим и утрясем. А пока пусть все идет как идет.

– Их же сотни и сотни, – продолжал брат Берджес по дороге домой. – Лондон просто кишит масонами, и им совершенно некуда идти, негде собираться. Ты только подумай, какие открываются возможности! Подумай только, как само масонство могло бы что-то делать для развития масонства по всему миру! Не подумай, что я брюзжу, но мне иногда кажется, что Великая Ложа проворонила свой шанс, появившийся во время войны, точь-в-точь как и Церковь.

– К счастью для нас всех, брат Тамворт отведет того парня на Кингс-кросс, – сказал брат Лемминг. – А то бы тебе пришлось. Тамворту тоже непросто, он же все время обязан думать, соответствуем ли мы масонским законам. Думается мне, он со дня на день на нас настучит. – Доктор и Лемминг обернулись. – Ну, спокойной ночи.

– Да-да, спокойной ночи. – Брат Берджес взял меня под руку: – На чем я остановился? Ах да, точь-в-точь как Церковь. Но может быть, это просто я такой прожженный ритуалист…

Я ничего не ответил. Я размышлял, как бы мне опередить брата Тамворта и тщательно, обстоятельно настучать на ложу «Вера и Труд» №5837.

Джейниты

 
В Винчестере Джейн покоится – Боже, храни ее тень!
Слава Тебе за каждый прожитый ею день,
За каждое слово, за каждую книгу, за каждую строку в ней.
Сколько стоит Винчестер, мы не забудем Джейн!
 

В палате наставления, работавшей при ложе «Вера и Труд» №5837, о которой я уже писал, вечер субботы отводился уборке, на которую приглашались все братья-посетители, и там они работали под руководством дежурного офицера ложи, получая в награду легкий полдник и общение с соратниками.

В тот вечер осенью двадцатого года дежурил Бывший Досточтимый Мастер брат Берджес. Видя, что команда подобралась сильная, он воспользовался этим случаем, чтобы поснимать и выколотить все занавеси, вручную вычистить каждый квадратный сантиметр мозаичного пола (каменного, а не тряпочного), а также начистить колонны, клейноды, орудия труда и орган. Мне выдали на чистку офицерские клейноды – чудные образчики георгианской серебряной ковки, подрастерявшие имперский лоск от постоянного трения об одежду. С ними мне пришлось забраться на возвышение для органа, потому что мозаичный пол напоминал квартердек линкора вечером перед офицерским балом. С полдюжины братьев уже успели отполировать его до зеркального блеска, свойственного нефам Гринвичской часовни, бронзовые литые капители блистали как золотые, и им отвечали отблесками медные эмблемы на креслах; угрюмый одноногий брат подновлял символы бренности бытия человеческого, как мне показалось, при помощи румян.

– Я вот как думаю, – остановил он проходившего мимо брата Берджеса, – тут по цвету надо что-то между спелым абрикосом и трубочной пенкой. Мы их так красили в моей ложе – любо-дорого посмотреть.

– Признаться, я никогда не видел, чтобы на это наводили блеск, – сказал я.

– Ты еще орган не видел, – откликнулся брат Берджес. – Когда закончат, в него можно будет смотреться, когда бреешься. Я поставил там главным брата Энтони, таксиста, ты его видел месяц назад. А с братом Хамберстоллом ты, по-моему, не знаком, так?

– Не помню… – замялся я.

– Знал бы – запомнил бы. Он парикмахер у нас теперь, работает где-то на задворках Эбери-стрит. А служил в гарнизонной артиллерии. Дважды подрывался.

– И как, по нему это заметно? – спросил я уже с первых ступеней органного возвышения.

– Не-е-ет, не больше, чем по Лазарю – что он лежал когда-то мертвым.

Брат Берджес умчался распоряжаться дальше. Брат Энтони, низкорослый, смуглый и сутулый, насвистывал, как юный пастушок, смазывая толстые акациевые панели, которыми был отделан орган ложи, каким-то священным тайным раствором собственного изготовления. Под его руководством Хамберстолл, огромный плосколицый брат, чьи плечи, ребра и бедра наглядно демонстрировали, что Королевская Гарнизонная Артиллерия способна переносить вручную заряды для трехсотого калибра, а глаза были как у озадаченного сеттера, втирал состав в дерево. Я присел на скамейку перед органом и принялся за свое дело, пока бархатную подушку от моей скамьи пылесосили внизу.

– Так, – подытожил Энтони пять минут ожесточенной деятельности Хамберстолла, – наконец-то у нас получается нечто, что и людям показать не стыдно. Теперь давай передохнем, и ты мне доскажешь, что ты там говорил про этого Маклина.

– Да я… я ничего против него не имею, – ответил Хамберстолл. – Ну разве что у него такие барские замашки с рождения… но они наружу не особо и вылезают, пока он не напьется в стельку. Ну совсем в стельку. Когда он просто пьяный, слегка, ну, просто бывает, что валяет дурака. Но как только напьется до состояния риз – все наружу так и вылазит. А когда трезвый, он очень мне хорошо разъяснял, как и что нужно делать официанту.

– Хорошо, хорошо, это понятно, но кой черт тебя дернул возвращаться в траншеи? Ведь тебя комиссовали вчистую, все по-честному, после того, как тот склад рванул под Этаплем, правда?

– Да ну, комиссовали, не комиссовали, какая разница? Ну не было у меня никаких сил сидеть дома. Мать носится как зайчиха из комнаты в комнату, – а их всего три, – каждый раз, когда «Гота» закладывают вираж над вокзалом Виктории, чтоб отбомбиться, а сестра на следующий день пишет тетушке про это всё страницы на четыре. Я подумал-подумал… это что же, так теперь будет до самого конца войны? Ну уж дудки! Ну и ушел с первой маршевой ротой: в семнадцатом они особо не разбирались, кого брать, главное, чтобы по возрасту подходил, – и я снова оказался на фронте, догнал часть где-то у Лапульёна какого-то. – Хамберстолл помолчал и нахмурился. – А потом я там заболел, ну, плохо стало, мне потом сказали… ну, я доложился, мол, вот, прибыл в расположение, а мой старший сержант на батарее и говорит, что меня уж и не ждали назад, ну и там слово за слово, – короче, послали к майору, а майор… ну вот, отлично, скоро и свою фамилию забуду…

– Да не бери в голову, – перебил Энтони, – давай дальше, по ходу разговора вспомнишь.

– Момент… Ну вот же, на языке вертится…

Хамберстолл отбросил в сторону тряпку и, сдвинув брови, погрузился в глубокие раздумья. Энтони обернулся ко мне и внезапно разразился живым и веселым рассказом, как его такси на днях занесло метра на три по грязи и оно врезалось в парапет Мраморной Арки.

– Машину сильно повредил? – спросил я.

– Да не особо, рама, болты, подвеска – все нормально выдержало, она поскрипела, конечно, но на кузове ни царапины и ничего не отвалилось, ну, ты понимаешь. Ведь тут сразу и не поймешь, пока не началось, едешь себе, а потом – р-р-раз! И понесло башкой вперед. – Он стукнул себя по лбу, показывая, как ударился.

– Итак, твой майор сильно тебя пропесочил? – снова обернулся он к Хамберстоллу, который, медленно покачивая головой, постепенно выходил из ступора.

– Ну, он тоже мне сказал, что меня не ждали и что не мог же он со всей частью ждать меня, пока я вернусь. А еще он мне сказал, что моя «Шкода», гаубица-десятидюймовка, где я был в расчете третьим номером, пока в Этапле склад не взорвался, теперь под завязку забита, а мне места нету. Но, он сказал, как только какие потери – он сразу ко мне. А пока, говорит, побудь официантом.

«Я, конечно, дико извиняюсь, сэр, – говорю, – но я не затем сюда вернулся».

«И я, конечно, дико извиняюсь, Хамберстолл, – говорит, – но уж так вышло, что я тут на батарее начальник. Вы, – говорит, – человек острого ума, а мы в столовой уж и настрадались от официантов-кретинов. С этого момента поступаете под командование Маклина. Кругом, – говорит, – и шагом марш».

Ну так вот, этот парень, о котором я говорил, Маклин, он мне рассказывал и показывал, что делать… Хэммик! Я ж говорил, что вспомню! Хэммик звали нашего майора. А капитана – Мосс. – Воодушевившись победой над собой, Хамберстолл еще яростнее напал на органную панель, которую полировал, положив на колено.

– Ты поаккуратнее там, продавишь, – замахал руками Энтони.

– Извиняюсь. Мне еще мать говорила, что я своей силы не чувствую. Но вот что странно. Этот наш майор, я начал вспоминать, был какой-то знаменитый адвокат по разводам, а Мосс, капитан, был главным в Бюро частных детективов Мосса. Слыхали про такое? Ну там, слежка за женами, пока вы в отъезде, и все такое. Эти двое друг с другом постоянно пересекались по работе, были друг о друге наслышаны, а вот только на войне познакомились. Конечно, в столовой у них только и разговоров было, что про нашумевшие дела, в которых они участвовали. Хэммик, бывало, рассказывает все, что происходило в зале суда, прения сторон там, всякое такое, а потом Мосс рассказывает, как все происходило у сторон до суда на самом деле, по гостиницам всяким и так далее. Сроду ничего интереснее не слышал, чем разговоры у нас в столовой, ни тогда, ни потом. Недаром говорят, что в артиллерии все ученые служат.

– Да черт бы их всех побрал! – сказал Энтони. – Если с ними что-то случается, они сразу пишут книжку. А про то, как у тебя грузовик сдох прямо посреди Святой Земли, – про такое никто и не напишет. Умники…

– Ну ладно, – продолжал Хамберстолл, – давай я расскажу про тайное общество, о котором уже начал тогда говорить. Вот эти двое, Хэммик и Мосс, заканчивали, бывало, говорить о своих семейных делах, а я тебе скажу честно – они почти никогда не повторялись, – и сразу начинали обсуждать свое тайное общество в честь какой-то женщины – Джейн. Это единственная женщина в мире, которую они считали достойной доброго слова. По их словам выходило, что Джейн «не такая». Я и не понимал еще тогда, что она – это такое тайное общество. Я и слушал-то их поначалу вполуха, потому что еще слушал, что мне говорит этот Маклин. А вот когда я ей всерьез заинтересовался, – это когда там появился новый лейтенант. Его называли Гусаком, уж больно он на него в профиль был похож – ну точно как птица. Он на гражданке был страховым статистиком, высчитывал, сколько людям жить осталось. Ни Хэммик, ни Мосс с ним тогда в столовой и словом не перекинулись. Они продолжили разговор, как ни в чем не бывало, и сразу, или не сразу, не помню, но все равно возвратились к этой Джейн. И тут Гусак навострил свое большое обмороженное ухо и даже пальцами прищелкнул.

«Боже мой! – говорит. – Джейн?»

«Ну Джейн», – отвечает Хэммик, свысока и холодновато так.

«Слава Тебе, Господи! – говорит тогда Гусак. – Там, откуда я сюда загремел, давали „Пузырьки“ (это спектакль какой-то, что ли)».

Ну, нельзя сказать, чтобы Хэммик или Мосс были уж слишком вежливые или добродушные, но не успел Гусак это договорить, как они уже жали ему руки через стол, это зеленому-то летёхе, и тут же заказали на всех еще портвейна. Это явно был пароль! И они все трое тут же снова заговорили о Джейн, уже без чинов, на равных. Я и прислушался повнимательнее. И вот Хэммик говорит…

– Стоп, минутку! – вмешался Энтони. – А что ты вообще делал в столовой?

– Мы с Маклином крепили тенты для мешков с песком у входа в блиндаж, на случай газов. Никогда же не знаешь, когда они их пустят в траншеи, правда ведь? Но мы знали, что они уже несколько дней готовились, так что решили быть тоже настороже, на всякий случай. Но тут Хэммик и говорит, что, мол, очень жаль, что Джейн умерла, не оставив потомства.

«Не согласен, – отвечает Мосс. – Я утверждаю, что она была весьма плодовита в самом высоком смысле слова!» А уж в чем – в чем, а в этом Мосс знал толк.

«Я склонен согласиться с Хэммиком, – встревает тут Гусак. – В любом случае, она ведь не оставила после себя прямого законного наследника». Из-за того, что произошло потом, я весь их разговор запомнил слово в слово. На Маклина я вообще внимания не обращал, а то заметил бы, конечно, что он в стельку. А тут он взял и влез в их разговор, еще и облокотился на снарядный ящик, а у самого лицо как у дохлой селедки, еще и светится.

«Пр-р-аш-шу-у прщения, гспда, – говорит Маклин, – но вы обсуждаете вопрос, в котором я более-менее сведущ. Она оставила законного наследника в лице единственного сына, и зовут его Генри Джеймс».

«От кого? Докажите!» – воскликнул Гусак, не успели старшие офицеры и рта раскрыть.

«А и докажу!» – говорит Маклин и еще большие пальцы им показывает. И заметьте, никто из них и слова ему не сказал! Я уже забыл, кого он там назвал, ну, от кого она родила этого Генри Джеймса, но он перед ними с четверть часа разглагольствовал про эту Джейн. Я это точно знаю, потому что моя «Шкода» тогда каждые десять минут пускала снаряд по траншеям гансов, и от ее выстрелов у нас в блиндаже гасли свечи. А я их снова зажигал. Ну, этот Маклин закончил говорить и как упадет прямо мордой на стол. Прям вот праздник у человека. Я ж говорил, в стельку!

«Уведите его, – говорит мне тут Хэммик. – Не видите что ли, контузило парня».

Ну, короче говоря, тогда мне это впервые в голову-то и запало. А тебе бы не запало? Да будь Маклин и в чинах у масонов…

– А он не был что ли? – озадаченно спросил Энтони.

– Нет, он говорил, что выше Мастера не поднимался никогда. Но ты себе представь: он разглагольствовал перед старшими офицерами, чуть ли не дураками их обзывал через слово голосом своим барским. Я всё это сам видел и слышал. И всё, что ему сделали, – это приказали мне отнести его в кроватку! И все из-за Джейн! Вот ты бы такое допустил у себя, будь ты начальник? Я бы тоже. На следующее утро, когда у него в животе все улеглось наконец, я зажал его в углу и не отпустил бы, пока он не рассказал, как это у него сработало. Да будь ты хоть трижды барчук, надо же и меру знать. Сперва он отмалчивался, все говорил, что я, мол, недостоин принятия в Общество Джейнитов. Ну, в итоге сошлись на пяти шиллингах – итого он мне оказался должен пятнадцать.

«Давай догоним до фунта, – он мне говорит. – И так цена бросовая. Ты же видел, что я могу командовать всей частью. Ну и?..»

В общем, тут он был прав. И за фунт он мне сообщил пароль первой степени – «Тилни и люки-ловушки».

«Я знаю, что такое люки-ловушки, – говорю, – а что такое это твое Тилни?»

«Слушай, что тебе говорят! – ответил он. – И когда в следующий раз я тебя спрошу, о чем ты думаешь, отвечай, но так, с улыбочкой и хитровато, что думаешь о Тилни и люках-ловушках. Я, – говорит, – тебя об этом спрошу, когда придет время. А пока держи язык за зубами».

Мы так с ним беседовали, пока он чистил картошку на обед у отвода траншеи под маскировочной сеткой. Боже, как же там воняло краской! Но вообще-то там было неплохо, потому что вышло солнышко и светило сквозь тряпичные листья сетки, и ветер колыхал траву в зеленке. Ну, там то одно, то другое, – в общем, до вечера больше ничего не происходило. Мы вообще-то старались все делать по высшему классу в столовой, да и вообще в части так было принято. Я прислуживал Моссу за столом во время перекуса – обедом я б это не назвал. А Мосс сидел и набивал себе портсигар, потому что ему на дежурство вечером. И тут выходит Маклин из бокового перехода, как будто не видит, что там Мосс сидит, и задает мне свой вопрос. Я ему – ответ, тихонько, но отчетливо, и тоже делаю вид, что на Мосса не смотрю. Мосс как сидел с портсигаром в руке, так и замер, и на меня посмотрел, а потом вытащил полдюжины сигарет, – а у него они были лучшего турецкого табака, – положил на стол и вышел. Я их, конечно, прибрал и разделил с Маклином.

«Видишь? – Маклин говорит. – Работает. И еще скажи теперь, что потратил фунт впустую».

«Да нет, пока нормально, – говорю, – но только если они мне опрос устроят, я поплыву. В этом Обществе Джейн, наверное, еще куча всего, что я не знаю».

«Не просто куча, а кучища, – отвечает. – Но чтоб ты наконец понял, что я человек доброй души, я сейчас посвящу тебя сразу во все высшие степени джейнитов, со всеми наставлениями. И всего лишь за фунт сверху. Но придется потрудиться, дружок».

– А у тебя этих фунтов, как я посмотрю, куры не клюют, – неодобрительно протянул Энтони.

– А на что тратить-то? Гусак нам говорил, чтоб мы не загадывали на фронте дальше, чем на полтора месяца вперед, я и не загадывал. Но мне тогда пришлось по-настоящему туго, потому что для начала Маклин меня усадил и начал рассказывать все-все про эту Джейн.

– А, так Джейн – это живой человек? – переспросил Энтони, переглянувшись со мной. – А то сразу и не поймешь.

– Еще как живой! – голос Хамберстолла даже задрожал. – Джейн! Это была такая маленькая старая дева, которая написала с полдюжины книжек лет сто назад. Ничего такого особенного в этих книжках, вроде, нет. Уж я-то знаю. Мне их пришлось прочитать. Там ни приключений, ни похабства, да и не особо интересные они. Всё про девчонок лет семнадцати, они тогда все были молодые да ранние, ну, вы понимаете, и всё-то они там не могут решить, за кого им замуж пойти. Ну и всё такое про их балы, игру в карты да пикники, а еще там парни всякие, которые скачут верхом в Лондон, чтобы постричься и побриться. Это в те времена было дело на целый день, если ты привык к одному парикмахеру. А еще у них все аптекари и священники носили парики. Вот это мне было интересно, я же этим сам занимаюсь, да и в армии каждые полмесяца стриг кое-кого. Маклин надо мной подсмеивался все время за то, что я парикмахер, и отпускал всякие шуточки.

Тут Хамберстолл процитировал кусочек того, что, видимо, считалось у них тогда вершиной остроумной отповеди и завершалось пассажем: «Ты ленивая вшивая надушенная парикмахерша в штанах».

– И ты молчал? – Энтони стрельнул глазами в Хамберстолла.

– Ну да, я же хотел получить все, за что заплатил, а Маклин, он такой, если уж за что взялся, до доведет дело до конца. Да и если б я его всего лишь толкнул, он бы умер. Его и так наш старший сержант чуть не убил. Этот Маклин, он все время отпускал шуточки о том, кто чем занимался на гражданке. Ну и ляпнул как-то, что старший сержант, мол, на паях с женой-китаянкой держал опиумную курильню при борделе с той стороны Саутваркского моста, которая выходит на трущобы. Доказать-то он ничего не мог, но… – Хамберстолл замолчал, предоставляя нам возможность делать выводы самостоятельно.

– Это мне напоминает, – пожевал губами Энтони, – как я месяц назад слегка сцепился с пассажиром. Он, понимаешь, сказал, что у меня «паразитский Фордер». Я ему вежливо ответил, что у меня машина своя и что я ее содержу в чистоте. Но он не успокоился и все спрашивал, а что ж тогда она ползет, как гусеница.

– И что потом? – спросил я.

– Ну, потом какой-то пузатый бездельник из послевоенных полицейских, – ну, как всегда, делать-то им на посту нечего, – стал требовать, чтоб мы любезничали потише. И мой шутник возьми и крикни ему кое-что по-арабски. Тут мы, конечно, сразу подписали перемирие. Он оказался егерем из Глостерширского Егерского, который весь подчистую перебили, а до того я участвовал в их передислокации в апельсиновой роще под Яффой, в Святой Земле.

– А что потом? – снова спросил я.

– Да ничего, собственно. Я только знаю, что он живет в Хендоне, или в Криквуде. Я его дотуда довез. Ну, мы о чем-то еще поговорили, о сионизме что ли, потому что на следующее утро часов в семь мы оказались в Сент-Олбанс, где пытались выцыганить хоть сколько бензина у тамошнего молочника, а он не давал. Эта война, знаете ли, приносит неудобства, причем, много, но ведь не поспоришь с тем, что она временами и значительно облегчает жизнь. В итоге оказалось, что молочник тоже оттрубил свое в Иордании на верблюдах, а потому дал нам и бензина, и рома, хоть залейся.

– Это как нужный пароль сказать, – заметил Хамберстолл.

– Именно! У нас таким паролем было «имши кельб»11
  «пошел вон, пёс» (араб.) – Прим. перев.


[Закрыть], это будет попроще, чем ваши штуки про Джейн.

– Да про Джейн было не очень сложно, по крайней мере, Маклин умел объяснять, – продолжил Хамберстолл. – Нужно было запомнить только шесть названий. Я их заучил наизусть в том порядке, в каком мне говорил Маклин. Сначала там было, вроде бы, что-то про рассудок, а потом еще что-то, и наконец про какое-то аббатство – и не выговоришь сразу. Но я уже говорил, ну просто вообще нечего сказать про книжки, ну вообще никакие, ни о чем, честно вам говорю.

– Ну уж ты-то их от корки до корки прочел, конечно, – сказал Энтони.

– Да люди там просто – оторви да брось! Точно такие же, как на улице встречаешь каждый день. Был там один священник – преподобный Коллинз, вечно невесту богатую себе искал, за девчонками ухлестывал. Потом там был бойскаут, и то ли он сам, то ли брат его был вожатым. И еще была высокомерная и грубая герцогиня, или баронетова жена, которая всегда проклинала каждого, кто не делал так, как она говорила, потом еще леди… леди Кэтрин… сейчас, минуту… де Блев, что ли. Пока мать не купила мне парикмахерскую в Лондоне, знавал я одну даму, жену зеленщика из Лейстера, – я-то сам из Лейстершира, – ну точную ее копию. А еще… да, конечно, еще там была мисс Бейтс, такая старая дева, которая вечно носилась, как курица с отрубленной головой, и языком мела, как помелом. У меня тётя – точь-в-точь как она. Милейшей души женщина, но сами понимаете…

– О да! – с чувством согласился Энтони. – А ты так и не узнал, что это были за Тилни? Вот я, например, не могу успокоиться, пока все про всех не прознаю.

– Да, это был такой генерал-майор, отъявленная свинья, отставник, тоже все время за девчонками увивался. У Джейн они все там втихую за девчонками бегают. Сам-то он себя считал таким джентльменом, что ох, а сам все время вел себя как пес последний. Известный тип. Сперва приветит девушку у себя в доме, думая, что она спуталась с его сыном, а потом погонит ее прочь, потому что у нее денег нет.

– Так все время и происходит, – сказал Энтони. – Да моя родная мать…

– Точно! И моя тоже. Но этот Тилни-то мужчина, и Джейн уж так его расписала во всей красе, что, признаться, стыдно было читать. Я обещал Маклину, что буду хорошим джейнитом. И не его вина, если мне это не удалось. С другой стороны, мне сильно пошло на пользу, что в шестнадцатом я с траншейной стопой провалялся в водолечебнице в Бате, ведь там удалось выучить названия улиц, которые Джейн описывала. Ну да, там была Лаура, потом еще какое-то женское имя… и Маклин говорил, что это всё – все равно что святая земля.

«Если бы тебя посвящали по-настоящему, – говорил он, – у тебя колени бы дрожали всякий раз, когда бы ты ходил по священным камням этих мостовых».

«У меня и так ноги тряслись, – отвечал я. – Да только не из-за Джейн. Ничего в ней нет такого особенного».

«Господи, дай мне терпения! – воскликнул тут он, загребая свои космы пальцами. – Для настоящего упертого джейнита особенное – это все, что только связано с Джейн. Ведь там как раз мисс… он-то имя помнил, а я забыл… спустя девять лет возобновила помолвку с капитаном… ну, его тоже как-то звали…». И он заставил меня выучить наизусть целых полторы страницы из книжки Джейн, все-таки, по-моему, «Доводы рассудка» она называлась.

– А ты что, легко заучиваешь наизусть? – спросил Энтони.

– Обычно нет, но в тот раз пришлось, потому что Маклин что умел – так это читать наставления. Говорят, он одно время учителем работал, ну и умел так заставить голову работать, что она или запомнит, ну или лопнет попросту. Это было как раз незадолго до того, как старший сержант на него налетел из-за того, что он пускал слухи про его жену-китаянку и про бордель.

– А что такого Маклин по правде-то наговорил? – чуть ли не хором спросили мы с Энтони. Хамберстолл рассказал немного. Вряд ли это стоит публиковать на обозрение всего набожного послевоенного мира без цензуры.