Текст книги "Труды дня"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Не надо показывать, что мы обращаем большое внимание на это, – сказал он. – После этого мы можем убивать кого угодно. Протяните руку, сахиб.

Чинн исполнил приказание. Рука совершенно не дрожала, и Букта кивнул головой.

– Это тоже было обычным делом для вас. Мои люди быстро снимают шкуру. Они отнесут шкуру на место стоянки. Не переночует ли сахиб в моем бедном посёлке и не забудет ли, что я его офицер?

– Но эти люди, которые сопровождают нас? Они много потрудились и, может быть…

– О, если они плохо снимут шкуру, мы спустим шкуру с них самих. Это мои люди. В полку я одно, а здесь совсем другое.

Это было вполне справедливо. Когда Букта снял мундир и надел сшитое из лоскутков платье своего народа, он совершенно отказался от цивилизации и военной службы. Эту ночь, после короткого разговора со своими приближёнными, он посвятил оргии, а оргия бхилей не такая вещь, чтобы её можно было описывать. Чинн, разгорячённый триумфом, присутствовал на ней, но смысл мистерий был скрыт от него. Дикие люди подходили к нему и толпились у его ног, принося дары. Он давал свою фляжку старшинам селения. Они стали красноречивыми и увенчали его цветами. Подарки и приношения, не все подходящие, сыпались на него, а дьявольская музыка бешено гремела вокруг красных огней, между тем как певцы пели песни древних времён и танцевали необыкновенные танцы. Туземные напитки очень крепки, а Чинну пришлось пробовать их; если в них не было ничего подмешано, то как могло случиться, что он внезапно уснул и проснулся поздно на следующий день – уже на половине перехода от селения?

– Сахиб очень устал. Перед зарёй он уснул, – объяснил Букта. – Мои люди отнесли его сюда, и теперь нам время идти по квартирам.

Голос тихий и почтительный, походка уверенная и беззвучная – как трудно было поверить, что несколько часов тому назад Букта кричал и скакал вместе с другими обнажёнными дьяволами.

– Мои люди были очень рады повидать сахиба. Они никогда не забудут этого. Когда сахибу понадобятся рекруты, он пойдёт к моему народу и ему дадут сколько нужно людей.

Чинн умолчал обо всем, кроме того, что он застрелил тигра, а Букта бесстыдно украсил этот рассказ. Шкура действительно была одна из самых красивых когда-либо висевших в столовой полка и лучшей из многих. Когда Букта не мог сопровождать своего мальчика на охоту, он отдавал его в хорошие руки, и Чинн изучил всю душу диких бхилей во время своих странствий и остановок, разговоров в сумерки у придорожных ручьёв лучше, чем может изучить другой человек за всю свою жизнь.

Мало-помалу люди его полка стали смелее и начали говорить о своих родственниках – большей частью попавших в какую-нибудь беду, и рассказывать ему об обычаях своего племени. Сидя на корточках в сумерки на веранде, они рассказывали ему в лёгкой, доверчивой манере вуддарсов, что такой-то холостяк убежал с женой такого-то из дальнего селения. Как думает Чинн-сахиб, сколько коров следует получить мужу в виде компенсации? Или, если получено письменное приказание правительства, чтобы такой-то бхиль явился в обнесённый стенами город на равнине и дал показания на суде, умно ли будет, если он не обратит внимания на это приказание? С другой стороны, если послушаться, то вернётся ли живым смелый путешественник?

– Но что мне за дело до всего этого? – нетерпеливо спрашивал Чинн Букту. – Я солдат. Я не знаю законов.

– У! Закон для дураков и белых людей. Отдай им приказание громко, и они исполнят его. Ты их закон.

– Но почему?

Лицо Букты окаменело. Быть может, эта мысль впервые поразила его.

– Как я могу сказать? – ответил он. – Может быть, тут значит имя. Бхили не любят ничего незнакомого. Отдавайте им приказания, сахиб, – два, три, четыре слова, чтобы они оставались у них в голове. Этого будет достаточно.

Поэтому Чинн храбро отдавал приказания, не представляя себе, что каждое его слово, необдуманно сказанное перед офицерами в столовой, становилось страшным, безапелляционным законом в деревнях за горами, покрытыми дымкой, – являлось ни более ни менее как законом Джана Чинна Первого, который, как говорила передаваемая шёпотом легенда, вернулся на землю, чтобы наблюдать за третьим поколением в образе своего внука.

Сомнения не могло быть. Все бхили знали, что воплотившийся Джан Чинн почтил своим присутствием селение Букты после того, как убил первого – в этой жизни – тигра; что он ел и пил с местными жителями, как делал это и прежде; и Букта, должно быть, влил какое-нибудь крепкое зелье в питьё Чинна – все люди видели на его спине и правом плече такое же гневное, красное Летучее Облако, какое высокие боги положили на тело Джана Чинна, когда он впервые появился у бхилей. Для глупых белых, не имеющих глаз, это был просто стройный молодой офицер в вуддарском полку; но его люди знали, что он Джан Чинн, который сделал бхиля человеком; и, веря в это, они торопились распространить его слова, бережно стараясь сохранить их первоначальное значение.

Дикарь и одиноко играющий ребёнок испытывают одинаковый страх при мысли, что над ними могут смеяться или станут расспрашивать их, и потому маленький народ заботливо таил свои убеждения. Полковник, воображавший, что он хорошо знает свой полк, и не подозревал, что каждый из шестисот быстроногих, с глазками как бисеринки, солдат, стоявших с ружьями, спокойно и безусловно верил, что субалтерн-офицер, стоявший на левом фланге, – полубог, дважды рождённый, божество, охраняющее их землю и народ. Сами боги земли отметили это воплощение, а кто может усомниться в деяниях богов земли?

Чинн, чрезвычайно практичный, увидел, что его фамильное имя придаёт ему большой вес, как на службе, так и в лагере. Солдаты не доставляли ему никаких беспокойств – невозможно совершать проступки по службе, когда на судейском кресле восседает бог, – и он мог быть уверен, что, когда ему будет нужно, у него окажутся лучшие в окрестности охотники. Они были уверены, что покровительство Джана Чинна Первого хранит их, и в этой уверенности были смелее самых смелых из бхилей.

Его квартира начала принимать вид любительского музея естествознания, несмотря на то, что он посылал в Девоншир дубликаты голов, рогов и черепов. Народ, как свойственно человеческому роду, узнал слабую сторону своего бога. Правда, он был неподкупен, но чучела птиц, бабочки, жуки, и в особенности известия о появлении крупной дичи, нравились ему. И в других отношениях он жил по традиции Чиннов. Он был недоступен лихорадке. Ночь, проведённая на старом пне, в сырой долине, что заставило бы майора прохворать малярией целый месяц, не оказывала на него никакого влияния. Про него говорили, что он «просолен раньше, чем родился».

Осенью, на второй год после его приезда, откуда-то из-под земли появился тревожный слух и распространился между бхилями. Чинн ничего не слышал, пока один из его товарищей офицеров не сказал ему за обедом:

– Ваш почтённый предок разъезжает по Сатпуру. Вам бы поглядеть на него.

– Я не желаю быть непочтительным, но мой почтённый предок несколько надоел мне. Букта только и говорит о нем. Что такое проделывает теперь старик?

– Разъезжает по стране верхом на своём тигре при свете луны. Вот какое дело. Около двух тысяч бхилей видели, как он ездил вдоль вершин Сатпура и испугал до смерти людей. Они набожно верят в это, и все молодцы из Сатпура поклоняются ему перед его алтарём, я хочу сказать – могилой, как и полагается. Вам, в самом деле, следовало бы поехать туда. Должно быть, интересно видеть, что с вашим предком обращаются, как с богом.

– Что заставляет вас думать, что в этом рассказе есть правда? – сказал Чинн.

– То, что все наши люди отрицают это. Они говорят, что никогда не слышали о тигре Чинна. Ну, это явная ложь, потому что каждый бхиль слышал об этом.

– Тут вы только забыли об одном, – задумчиво проговорил полковник. – Когда местный бог появляется на земле, это всегда бывает предлогом для какого-нибудь волнения, а эти сатпурские бхили почти такие же дикари, какими оставил их ваш дедушка. А это кое-что значит.

– Вы думаете, что они могут восстать? – сказал Чинн.

– Не могу сказать пока. Не удивился бы, если бы было так.

– Мне не говорили ни слова.

– Тем более. Они что-то скрывают.

– Букта всегда все рассказывает мне. Почему же он не рассказал мне этого?

Вечером он задал этот вопрос старику, и ответ Букты удивил молодого человека.

– К чему говорить о том, что хорошо известно? Да, Заоблачный Тигр гуляет по Сатпурской стране.

– Что это означает, по мнению диких бхилей?

– Они не знают. Они ждут, сахиб, что будет. Скажите только одно словечко, и мы будем довольны.

– Мы? Какое отношение имеют рассказы, идущие с юга, где живут бхили джунглей, к солдатам?

– Когда Джан Чинн просыпается, никто из бхилей не может быть спокоен.

– Но он не проснулся, Букта.

– Сахиб, – глаза старика были полны нежного упрёка, – если он не желает, чтобы его видели, то зачем же он разъезжает при лунном свете? Мы знаем, что он проснулся, но не знаем, чего он желает. Что это, знамение для всех бхилей или только для обитателей Сатпура? Скажите только одно словечко, сахиб, чтобы я мог распространить его в войсках и переслать в наши селения. Зачем ездит Джан Чинн? Кто поступил нехорошо? Что это, мор?.. Падеж?.. Умрут наши дети? Война? Помни, сахиб, мы твой народ и твои слуги, и в этой жизни я носил тебя на руках, не зная, кто ты.

«Букта, очевидно, заглянул вечером на донышко стакана, – подумал Чинн, – но если я могу сделать что-нибудь для утешения старика, надо сделать. Это вроде слухов, распускавшихся во время большого восстания, только в меньших размерах».

Он опустился в плетёное кресло, на которое была наброшена шкура первого тигра, убитого им; под тяжестью его тела подушка подалась, и лапы с когтями упали ему на плечи. Разговаривая, он машинально закутался в полосатую шкуру, как в плащ.

– Ну, теперь я скажу правду, Букта, – сказал он, наклоняясь, чтобы выдумать какую-нибудь ложь.

Высохшая морда тигра лежала у него на плече.

– Я вижу, что это правда, – дрожащим голосом ответил старик.

– Джан Чинн разъезжал среди гор Сатпура на Заоблачном Тигре, говорите вы. Пусть будет так. Поэтому знамение, вызывающее удивление, касается только сатпурских бхилей и не относится к бхилям, которые пашут землю на севере и на востоке, к бхилям из Кандеша и ни к каким другим, кроме сатпурских, как известно, диких и глупых.

– Так это знамение для них? Хорошее или дурное?

– Без сомнения, хорошее. Зачем Джан Чинн стал бы причинять вред тем, из кого он сделал людей? Ночи там жаркие; вредно лежать в постели, слишком долго не ворочаясь, и Джану Чинну захотелось посмотреть на свой народ. Поэтому он встаёт, призывает свистом своего тигра и отправляется подышать немного свежим воздухом. Если бы сатпурские бхили оставались в своих селениях и не разгуливали в темноте, они не видели бы его. Право, Букта, ему просто захотелось выйти на свет в своей родной стране. Пошлите известие об этом на юг и скажите, что это моё слово.

Букта поклонился до полу.

«Боже мой! – подумал Чинн. – И этот подмигивающий язычник – отличный офицер, замечательно верный и честный! Надо сказать как-нибудь покрасивее». Он продолжал:

– Если сатпурские бхили спросят, что значит это знамение, скажите им, что Джан Чинн захотел посмотреть, как они держат своё обещание вести хорошую жизнь. Может быть, они занимались грабежом; может быть, собираются не подчиниться какому-нибудь приказанию правительства; может быть, в джунглях есть мертвец, и потому Джан Чинн явился, чтобы посмотреть.

– Так он сердит?

– Ба! Разве я сержусь когда-нибудь на моих бхилей?.. Я видел, как ты улыбался, прикрываясь рукой. Я знаю, и ты знаешь. Бхили – мои дети. Я говорил это много раз.

– Да. Мы твои дети, – сказал Букта.

– То же самое и с Джаном Чинном, отцом моего отца. Ему захотелось повидать любимую страну и народ. Это добрый призрак. Я говорю это. Иди и скажи им. И я надеюсь от всей души, – прибавил он, – что это успокоит их. – Отбросив тигровую шкуру, он встал с продолжительным, неудержимым зевком, показавшим его прекрасные зубы.

Букта убежал. В полку его встретила кучка людей, задыхавшаяся от нетерпения.

– Это верно, – сказал Букта. – Он завернулся в шкуру и говорил оттуда. Знамение не для нас; и действительно, он молодой человек. Как может он лежать спокойно по ночам? Он говорит, что в постели ему слишком жарко, душно. Он разъезжает, потому что любит ночные прогулки. Он сказал это.

Седоусое собрание вздрогнуло.

– Он говорит, что бхили – его дети. Вы знаете, что он не лжёт. Он сказал это мне.

– А как насчёт сатпурских бхилей? Что значит это знамение?

– Ничего. Это просто, как я сказал, ночные прогулки. Он ездит, чтобы посмотреть, исполняются ли приказания правительства, как он учил это делать в свою первую жизнь.

– А что будет, если они их не исполнят?

– Он не сказал.

В помещении Чинна потух свет.

– Взгляните, – сказал Букта. – Вот он уходит. Во всяком случае, это добрый призрак, по его словам. Как нам бояться Джана Чинна, который сделал человека из бхиля? Его покровительство обещано нам, а вы знаете, что Джан Чинн никогда не нарушал обещания, как словесного, так и написанного на бумаге. Когда он станет старше и найдёт себе жену, он будет лежать в постели до утра.

Командир всегда узнает состояние духа полка раньше, чем солдаты, поэтому полковник сказал через несколько дней, что кто-то внушил вуддарсам страх Божий. Так как он был единственным лицом, которое официально должно было внушать это чувство, то его огорчила эта общая добродетель, не им внушённая.

– Это слишком хорошо, чтобы долго продержаться, – говорил он. – Хотелось бы мне знать, что задумали эти маленькие люди?..

Объяснение, как ему казалось, он получил через месяц, когда пришло приказание приготовиться «на случай возможного возбуждения среди сатпурских бхилей». Эти бхили – говоря мягко – волновались вследствие того, что отечески заботившееся о них правительство выслало против них воспитывавшегося в Маратте за счёт государства оспопрививателя с ланцетами, лимфой и официально зарегистрированным телёнком. На государственном языке, «они оказали сильное сопротивление профилактическим мерам», «насильно задержали оспопрививателя» и «были близки к пренебрежению племенными обязанностями или к нарушению их».

– Это значит, что они готовы вспыхнуть, как порох, как это было во время переписи, – сказал полковник, – если мы загоним их в горы, то никогда не поймём их, во-первых, а во-вторых, они будут заниматься грабежом до следующего приказания. Удивляюсь, какой это Богом забытый идиот собирается прививать оспу бхилям! Я так и знал, что будут волнения. Хорошо ещё, что пускают в дело только местный корпус; мы можем лишиться наших лучших егерей из-за того, что они не хотят, чтобы им прививали оспу! Они с ума сошли.

– Как вы полагаете, сэр, – сказал на следующий день Чинн, – не могли ли бы вы дать мне отпуск на две недели, чтобы поохотиться?

– Дезертирство в виду неприятеля, клянусь Юпитером! – Полковник засмеялся. – Я мог бы это сделать, но задним числом, так как нас предупредили, чтобы мы были наготове. Предположим, что вы просили отпуск три дня тому назад и теперь находитесь уже по пути на юг.

– Мне хотелось бы взять с собой Букту.

– Конечно, да. Я думаю, это будет самый лучший план. У вас есть какое-то наследственное влияние на этих ребят, и они станут слушать вас, тогда как один вид наших мундиров может довести их до безумия. Вы никогда не бывали в этой части света, не правда ли? Берегитесь, чтобы они не отослали вас в семейный склеп, в сиянии юности и невинности. Я думаю, будет хорошо, если вам удастся заставить их выслушать вас.

– Я думаю, да, сэр; но если… если они случайно глупо поведут себя – вы знаете, это может случиться, – я надеюсь, что вы сообщите, что они только испугались. В них нет ни грамма настоящей злой воли, и я никогда не простил бы себе, если бы кто-нибудь из моей фамилии навлёк на них беду.

Полковник кивнул головой, но ничего не сказал.

Чинн и Букта немедленно уехали. Букта не рассказывал, что с тех пор, как официальный оспопрививатель был уведён насильно в горы негодующими бхилями, гонец за гонцом являлись в полк и умоляли, лёжа челом во прахе, чтобы Джан Чинн приехал к ним и объяснил, что за неизвестный ужас висит над его народом.

Предупреждения Заоблачного Тигра были теперь слишком ясны. Джан Чинн должен утешить свой народ, потому что помощь всякого смертного бесполезна. Букта смягчил эти мольбы, передав только просьбы, чтобы Чинн приехал к своему народу. Старику не могло быть ничего приятнее хорошенькой кампании против сатпуров, которых он презирал как чистокровный, «без примеси», бхиль; но у него, как посредника между народом и Джаном Чинном, был свой долг перед всей нацией, и он искренне верил, что сорок кар постигнут его селение, если он не выполнит свой долг. Кроме того, Джан Чинн уже объездил всю местность на Заоблачном Тигре и знал все.

Они прошли пешком и проехали на пони тридцать миль в день, как можно быстрее приближаясь к синей, похожей на стены, линии Сатпурских гор. Букта был очень молчалив.

Вскоре после полудня они стали подыматься по крутому склону, но закат был уже близок, когда они достигли каменной платформы, приткнувшейся к покрытой джунглями горе, где был похоронен, по его желанию, Джан Чинн Первый, чтобы иметь возможность следить за своим народом. Вся Индия полна заброшенных могил, ведущих своё происхождение с начала восемнадцатого века, – могил забытых полковников давно распущенных корпусов; офицеров судов Ост-Индской компании, отправившихся в охотничьи экспедиции и не вернувшихся назад; факторов[5]5
  Исполнитель частных поручений, комиссионер.


[Закрыть], агентов и прочих служащих достопочтенной Ост-Индской компании; могилы эти встречаются сотнями, тысячами и десятками тысяч. Англичане забывают скоро, но туземцы обладают хорошей памятью, и, если человек сделал им добро при жизни, оно вспоминается и после его смерти. Полуразрушенная мраморная четырехугольная могила Джана Чинна была украшена полевыми цветами и орехами, сосудами с воском и мёдом, бутылками с местными напитками и ужасными сигарами, рогами буйволов и стеблями сухой травы. Около могилы стояло грубое глиняное изображение белого человека в цилиндре старинной формы, едущего на пятнистом тигре.

Букта поклонился с почтительным благоговением. Чинн обнажил голову и начал читать истёртую надпись. Насколько он мог разобрать, вот что было написано, слово в слово и буква в букву:

Памяти Джона Чинна, эсквайра.

Бывшего сборщика…

…без кровопролития… или ошибки Власти

употребл… только… ства умиротвор… и Довер.

достиг… наго подчинения…

Беззаконного и хищнического нар…

нив их… скому Правительству

Побед… над умами

Самый постоянн… и рациональный способ Владен…

…Главный губернатор и Совета… енгальский

…приказали… эт… воздвигнуть

…нул эту жизнь Августа 19, 184… В возр…

На другой стороне могилы были старинные стихи, также сильно стёршиеся. Вот что мог разобрать Чинн:

…дикая шайка

Покинула свои убежища и… Команда

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И… щия селения доказывают его вели… заботы…

Человечн… надзор …рава возвращены

Народ… уступ… покорён без меча.

Некоторое время он стоял, наклонившись над могилой, думая об этом мертвеце одной с ним крови и о доме в Девоншире, потом проговорил, кивая в сторону равнин:

– Да, это большое дело – все вместе – даже моя маленькая доля. Он, должно быть, был достоин, чтобы его не забыли… Букта, где мои люди?

– Не здесь, сахиб. Никто не приходит сюда иначе как при полном сиянии солнца. Они ждут наверху. Подымемся и посмотрим.

Но Чинн вспомнил главный закон восточной дипломатии и ответил ровным голосом:

– Я пришёл сюда только потому, что люди Сатпура глупы и не осмелились явиться к нам в полк. Прикажи им прийти ко мне сюда. Я не слуга, а господин бхилей.

– Я иду… я иду, – пробормотал старик.

Ночь приближалась, и каждую минуту Джан Чинн мог свистом призвать своего страшного коня из потемневшего кустарника.

В первый раз за свою долгую жизнь Букта ослушался приказания, покинул своего повелителя и не вернулся, он прижался к плоской вершине горы и тихо свистнул. Вокруг него задвигались люди – маленькие люди с луками и стрелами, с полудня наблюдавшие за Чинном и Буктой.

– Где он? – шепнул один из них.

– На своём месте. Он приказывает вам прийти, – сказал Букта.

– Сейчас?

– Сейчас.

– Пусть он лучше выпустит на нас Заоблачного Тигра. Мы не пойдём.

– И я тоже, хотя я носил его на руках в этой его жизни. Будем ждать до рассвета.

– Но он, наверно, рассердится?..

– Он очень рассердится, потому что ему нечего есть. Но он говорил мне много раз, что бхили – его дети. При свете солнца я верю этому, но при лунном не так уверен. Какое безумие задумали вы, сатпурские свиньи, что ему пришлось явиться сюда, к вам?

– К нам пришёл некто от имени правительства с маленькими ножами и волшебным телёнком, намереваясь обратить нас в скот, разрезая нам руки. Мы очень испугались, но не убили этого человека. Он здесь, связанный – чёрный человек, и мы думаем, что он с запада. Он сказал нам, что вышло приказание резать всех нас ножами, особенно женщин и детей. Мы не слышали, что было такое приказание, поэтому мы испугались и остались в горах. Некоторые из нас взяли у жителей с равнин коней и буйволов, а другие горшки, одежду и серьги.

– Есть убитые?

– Нашими людьми? Нет ещё. Но разные слухи разжигают молодых людей, словно пламя на горах. Я послал гонцов за Джаном Чинном, чтобы с нами не произошло чего-нибудь худшего. Он предсказал этот страх знамением Заоблачного Тигра.

– Он говорит другое, – сказал Букта.

И он повторил с добавлениями все, что молодой Чинн сказал ему во время конференции на тростниковом кресле.

– Вы думаете, – сказал спрашивающий, – правительство расправится с нами?

– Не думаю, – возразил Букта. – Джан Чинн отдаст приказание, и вы будете повиноваться ему. Остальное касается правительства и Джана Чинна. Я сам знаю кое-что об этих страшных ножах и о царапинах. Это заклинание против оспы. Но как это делается, я не могу сказать. И это не должно беспокоить вас.

– Если он будет стоять за нас и защищать от гнева правительства, мы будем вполне слушаться Джана Чинна… только… только… мы не пойдём на это место вечером.

Они слышали, как внизу молодой Чинн звал Букту, но они испугались и сидели смирно, поджидая Заоблачного Тигра. Могила была священным местом в течение почти полувека. Если Джан Чинн избрал её, чтобы спать на ней, кто имел больше прав на это? Но они не хотели подойти близко, пока не рассветёт.

Сначала Чинн очень рассердился, но потом ему пришло в голову, что у Букты, вероятно, было какое-нибудь основание (как это и было на самом деле) и его личное достоинство могло пострадать, если бы он стал кричать, не получая ответа. Он прислонился к подножию могилы и, то дремля, то куря, провёл жаркую ночь, гордясь тем, что он истинный Чинн, застрахованный от лихорадки.

Он составил план действий совершенно так же, как сделал бы это его дед, и, когда утром Букта появился с обильным запасом пищи, ничего не сказал ему о ночном дезертирстве. Взрыв человеческого гнева был бы облегчением для Букты, но Чинн спокойно закончил завтрак, выкурил трубку и только тогда проявил признаки жизни.

– Они очень боятся, – сказал Букта, который и сам был не особенно храбр в эту минуту. – Остаётся только отдать приказание. Они говорят, что будут повиноваться, если ты станешь между ними и правительством.

– Это я знаю, – сказал Чинн, медленно идя к плоскогорью. Несколько пожилых людей стояли неправильным полукругом на открытой площадке, но остальные – женщины и дети – спрятались в чащу. У них не было ни малейшего желания встретить первый взрыв гнева Джана Чинна Первого.

Чинн сел на обломок скалы и выкурил до конца свою трубку, слыша тяжёлое дыхание окружавших его людей. Потом он крикнул так внезапно, что все вздрогнули:

– Приведите человека, который был связан!

Началась суматоха, раздался крик, и вслед за тем появился индус-оспопрививатель, дрожащий от страха, связанный по рукам и ногам, как древние бхили имели обыкновение связывать свои человеческие жертвы. Его осторожно поставили перед высокой особой, но молодой Чинн не взглянул на него.

– Я сказал – человека, который был связан. Что это – шутка, что мне приводят связанного, как буйвола? С каких это пор бхили могут связывать кого угодно? Разрезать!

С полдюжины ножей поспешно разрезали ремни, и индус подполз к Чинну, который положил в карман его футляр с ланцетами и трубочки с лимфой. Потом он выразительно обвёл указательным пальцем весь полукруг и ясно, отчётливо проговорил в виде комплимента:

– Свиньи!

– Ай! – шепнул Букта. – Теперь он заговорил. Горе глупому народу…

– Я пришёл пешком из моего дома (собрание вздрогнуло), чтобы объяснить то, что всякий, кроме сатпурского бхиля, увидел бы издали своими глазами. Вы знаете оспу, которая изрывает и уродует ваших детей так, что они имеют вид осиных сотов. Правительство отдало приказание, по которому каждый, кого поцарапает один из тех маленьких ножей, что я показываю вам, будет заколдован против неё. Все сахибы и многие из индусов заколдованы так. Вот знак чар. Взгляните!

Он отвернул рукав до подмышки и показал белые шрамы от оспопрививания на белой коже.

– Идите все и смотрите.

Несколько смелых умов подошли, качая головой с мудрым видом. Конечно, это был знак, и они отлично знали, какие другие страшные знаки скрыты под рубашкой. Милосерден был Джан Чинн, что не объявил тут же о своей божественности.

– Ну вот все это и говорил вам человек, который был связан.

– Я говорил сотню раз, но они отвечали побоями, – простонал оспопрививатель, растирая руки и ноги.

– Но так как вы свиньи, то не поверили; ну вот я и пришёл спасти вас, во-первых, от оспы, затем от безумия страха и, наконец, может быть, от верёвки и тюрьмы. Тут нет для меня выгоды, нет удовольствия, но ради вот того, кто сделал из бхиля человека, – он показал вниз горы – я, одной с ним крови, сын его сына, пришёл вразумить ваш народ. И я говорю правду, как говорил Джан Чинн.

В толпе раздался благоговейный шёпот, и люди стали по двое, по трое выходить из чащи и присоединяться к стоящим. На лице их бога не было видно выражения гнева.

– Вот мои приказания. (Дай Бог, чтобы они приняли их, но, кажется, я произвёл на них сильное впечатление!) Я останусь с вами, пока этот человек будет царапать вам руки по приказанию правительства. Через три, а может быть, через пять – семь дней ваши руки распухнут, будут чесаться и гореть. Это сила оспы будет бороться в вашей подлой крови против приказаний правительства. Поэтому я останусь среди вас, пока оспа не будет побеждена, и не уйду, пока мужчины, женщины и маленькие дети не покажут мне на своих руках такие же знаки, какие я только что показывал. Я принёс с собой два очень хороших ружья и привёл человека, имя которого известно среди зверей и людей. Мы с ним будем охотиться, а ваши молодые люди и все другие будут держать себя смирно. Вот моё приказание.

Наступило продолжительное молчание, во время которого победа висела на ниточке. Какой-то седовласый грешник, беспокойно топчась на месте, пропищал:

– У нас есть пони и несколько быков и другие предметы, на которых нужен «коуль» (охрана – свидетельство). Они не были куплены…

Сражение было выиграно, и Джон Чинн вздохнул с облегчением. Молодые бхили учинили грабёж, но, если принять быстро меры, все ещё может быть поправлено.

– Я напишу «коуль», как только пони, быки и другие предметы будут пересчитаны передо мной и отосланы туда, откуда взяты. Но сначала мы положим правительственный знак на тех, которых не посещала оспа.

Вполголоса, к оспопрививателю:

– Если вы покажете, что боитесь, вам никогда не видать Пуны, мой друг.

– Для такого количества людей нет достаточно вакцины, – сказал индус. – Они уничтожили официального телёнка.

– Они не поймут разницы. Царапайте их всех и дайте мне пару ланцетов, я займусь старшинами.

Престарелый дипломат, просивший покровительства, стал первой жертвой. Он выпал на долю Чинна и не смел кричать. Как только его освободили, он притащил товарища и кризис обратился как бы в детский спор, потому что те, кому привили оспу, тащили тех, кому ещё не прививали, клянясь, что все племя должно страдать одинаково. Женщины кричали, дети разбегались с воем, но Чинн смеялся и размахивал ланцетом с окрашенным в розовый цвет концом.

– Это честь! – кричал он. – Скажи им, Букта, какая великая честь, что я сам отмечаю их. Нет, я не могу отмечать всех – индус также должен делать своё дело, но я дотронусь до каждого знака, который он сделает, так что все они будут одинакового достоинства. Так раджпуты отмечают свиней. Эй, одноглазый братец! Поймай эту девушку и приведи её ко мне. Нечего ей бежать, она ещё незамужняя, и я не собираюсь жениться на ней. Не хочет идти? Ну так она будет посрамлена своим маленьким братом, толстым, смелым мальчиком. Он протягивает руку, как солдат. Взгляни. Он не боится крови. Со временем он будет у меня в полку. А теперь, мать многих, мы слегка дотронемся до тебя, потому что оспа побывала тут раньше нас. Право, действительно эти чары сокрушают власть Маты. Теперь среди сатпуров не будет изрытых лиц, и вы можете просить много коров за каждую невесту.

И так далее, и так далее – быстрая болтовня раечного деда, приправленная бхильскими охотничьими пословицами и рассказами, полными грубого юмора, – пока не отупели ланцеты и не устали оба оператора.

Но природа человеческая везде одинакова, и непривитые стали завидовать своим привитым товарищам; дело чуть не дошло до драки. Тогда Чинн объявил себя уже не медицинским инспектором, а судьёй и стал производить формальный допрос о грабежах.

– Мы грабили в Магадсо, – просто сказали бхили. – Такова наша судьба. Ведь мы испугались, а когда мы испугаемся, мы всегда воруем.

Просто и ясно, по-детски они рассказали всю историю грабежа; недоставало только двух быков и небольшого количества спирта (Чинн обещал возместить эту пропажу из своего кармана); десять зачинщиков были посланы на равнину с удивительным документом, написанным на листке из записной книжки и адресованным помощнику главного надзирателя местного полицейского округа. Доставить эту ношу было очень опасно, предупредил Джан Чинн, но все лучше потери свободы.

Вооружённые этим документом, раскаявшиеся грабители спустились с горы. Им совершенно не хотелось встретиться с мистером Дендасом Фауном, служившим в полиции двадцатидвухлетним молодым человеком с весёлым лицом; не хотелось им также и посетить вновь арену своих грабежей. Они избрали другой путь и побежали в лагерь единственного капеллана, назначаемого правительством в разнообразные иррегулярные войска на участке в пятнадцать тысяч квадратных миль, и предстали перед ним в облаке пыли. Они знали, что он представляет собой нечто вроде жреца и, что было важнее в данном случае, хорошего спортсмена, щедро платившего своим загонщикам.