Текст книги "Сказки старой Англии (сборник)"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

Он встрепенулся и прислушался, опираясь на кромку копья.

– Это, наверное, Дан – мой брат, – сказала Уна.

– Так! И Фавн вместе с ним, – добавил Парнезий.

Тотчас зашуршали кусты, и из рощи появились Дан и Пак.

– Мы задержались, ибо красоты твоего родного языка, о Парнезий, захватили в плен этого юного джентльмена, – воскликнул Пак.

Парнезий ничего не понял, и Уне пришлось объяснить:

– Дан ляпнул, что будущее время от «доминус» – «доминусы». Миссис Блейк сказала: «Неправильно, подумай еще», а Дан сказал: «Тогда, может быть, «бум-бум»?» Ну, и его заставили два раза переписывать все задание – за нахальство.

Дан забрался на вершину Волатерр. Он весь раскраснелся и тяжело дышал.

– Я бежал почти всю дорогу, пока не встретил Пака. Здравствуйте, как поживаете, сэр?

– Хорошо поживаю, – отвечал Парнезий. – Вот, хотел согнуть этот лук Одиссея, но не тут-то было… – И он показал свой ушибленный палец.

– Вы, должно быть, отпустили резинку слишком рано, – предположил Дан. – Очень жаль! Однако Пак говорит, вы что-то сейчас рассказывали Уне.

– Продолжай, о Парнезий, – провещал Пак, успевший вскарабкаться на сук как раз над их головами. – Я буду твоим хором. Ты, наверное, многого не поняла, Уна?

– Да нет, все понятно. Разве что это название – Ак… Акве… что-то в этом роде.

– Аква Сулис! Так назывался раньше город Бат – тот самый, откуда пошло батское печенье. Но – тихо! Пусть герой продолжит свой рассказ.

Парнезий, сделав зверский вид, погрозил Паку копьем, но маленький ловкач быстро нагнулся и сдернул у него с головы хвостатый шлем.

– Спасибо, малыш! Так прохладнее. – Парнезий довольно тряхнул своей курчавой головой. – Повесь его там на ветку, сделай одолжение… Я как раз рассказывал твоей сестре, – продолжил он, обращаясь к Дану, – как я вступил в армию.

– Нужно было сдать экзамен? – поинтересовался Дан.

– Нет. Я пошел к отцу и сказал, что хотел бы вступить в дакскую кавалерию (я видел ее в Аква Сулис), но отец посоветовал мне начать службу в регулярном римском легионе. А надо сказать, что я, как и многие мои товарищи, недолюбливал все римское. Офицеры и чиновники из Рима смотрели на нас, рожденных в Британии, как на варваров. Я попробовал объяснить это отцу, но он сурово прервал меня:

«Все знаю. Но помни, что мы – потомки старых родов и наш долг – служить Империи».

«Империи, но которой? Орел раскололся еще до моего рождения».

«Что это за воровской язык?» – нахмурился отец. Он терпеть не мог жаргона.

«Скажу иначе, сэр, – не сдавался я. – Один император у нас в Риме, но и в провинциях время от времени провозглашаются императоры. За кем из них идти?»

«За Грацианом, – не колеблясь, сказал отец. – Он, по крайней мере, мужественный человек».

«Еще бы! – воскликнул я. – Разве он не превратил себя в сыроеда скифа?»

«Где ты это слышал?»

«В Аква Сулис, конечно», – отвечал я. И действительно, там про него говорилось такое! Будто этот император Грациан завел себе охрану из скифов, одетых в шкуры, и до того рехнулся, что сам одевался в такие же шкуры. И это не где-нибудь, а в Риме! Все равно, как если бы мой собственный папаша разукрасил себя татуировкой.

«Дело не в одежде, – сказал отец. – Дело в том, что Рим действительно на грани катастрофы. Они забыли своих богов, и за это их ждет кара. Великая Война с Раскрашенными началась в год, когда были разрушены храмы наших богов. Мы победили Раскрашенных в тот самый год, когда храмы были восстановлены. А вернемся еще дальше назад…» – Тут отец начал вспоминать о времени Диоклетиана и еще более старых временах. Послушать его, так выходило, что Вечный Рим должен погибнуть только из-за того, что в нем появилось несколько свободно мыслящих людей.

«Я ничего об этом не знаю. Аглая не учила нас римской истории. Она все больше говорила о древних греках…»

«У Рима нет будущего, – заключил отец, – ибо он забыл свою веру. Но если только боги не покинут нас тут, мы еще сможем спасти Британию. Для этого нужно, во-первых, отразить натиск дикарей. Вот почему, Парнезий, я должен сказать тебе как отец: если ты хочешь служить, твое место – среди защитников Вала, а не среди женщин в городском гарнизоне».

– Какого Вала? – хором спросили Дан и Уна.

– Речь шла об Адриановом Вале. Потом я расскажу вам о нем подробней. Это огромный вал, перегораживающий Северную Англию – для защиты от Раскрашенных – то есть от пиктов, как вы их зовете. Отец воевал в Великой Пиктской Войне, которая длилась больше двадцати лет, и знал боевую жизнь не понаслышке. Меня еще и на свете не было, когда Феодосий, один из наших знаменитых полководцев, отбросил коротышек-дикарей на север. У нас на острове их не было и в помине… Так вот – когда отец договорил, я поцеловал ему руку и молча ожидал его решения. Мы, британцы из старых римских родов, умеем чтить родителей как должно.

– Если бы я поцеловал руку отцу, он бы рассмеялся, – заметил Дан.

– Обычаи меняются, но если ты не будешь слушать отца, боги отомстят тебе. Можешь не сомневаться! – сказал Парнезий и продолжал:

– После нашей беседы, видя, что мое намерение серьезно, отец отправил меня в Клаузентум учиться строю и маршировке. Я попал в казарму Вспомогательных войск, состоявших из всякого варварского сброда – самых чумазых и небритых солдат, каким только приходилось когда-либо драить кирасу. Нужно было основательно поработать щитом и палкой, чтобы выстроить их в какое-нибудь подобие шеренги. Когда я сам кое-чему научился, инструктор выделил мне горсточку иберийцев и галлов, чтобы я помуштровал их перед отправкой на позиции. Я старался как мог; и вот однажды, когда случился пожар на одной из пригородных вилл, мы успели прибыть на место и приняться за дело до прибытия других отрядов. На лужайке перед домом я заметил человека, хладнокровно наблюдавшего за пожаром. Опираясь на палку, он стоял и смотрел, как мои ребята передают по цепочке ведра с водой, и наконец обратился ко мне с вопросом, кто я такой.

«Новичок, ожидающий назначения», – отвечал я, не имея понятия, с кем говорю.

«Родом из Англии?» – спросил он.

«Так же, как вы из Иберии». – И действительно, в его манере раскатывать звуки во рту слышалось ржание иберийского мула.

«И как же тебя называют дома?» – спокойно улыбаясь, продолжал он свой допрос.

«Когда как – и так и этак. Недосуг мне сейчас толковать».

Он больше ничего не спросил, но позже, когда мы вынесли из огня домашних богов пострадавшей семьи – лар и пенатов, он вновь окликнул меня небрежным тоном:

«Послушай-ка, юный Когда-Как-И-Так-И-Этак! Отныне тебя будут называть центурионом Седьмой когорты Тридцатого легиона Ульпийского Победоносного. Удобней запомнить, не правда ли? А мое имя Мбксим – по крайней мере, так меня зовут твой отец и кое-кто еще».

Он бросил мне свою полированную трость, на которую опирался, и ушел. Разрази меня гром на этом месте!

– Кто же он был?

– Сам Максим, великий полководец! Главнокомандующий Британии, правая рука Феодосия в Пиктской войне. Он не только собственноручно вручил мне трость центуриона, но и поднял сразу на три ступеньки по службе: обыкновенно новичок поступает в Десятую когорту и движется выше с выслугой лет.

– Вы были рады?

– Еще бы! Я думал, что был награжден за свой бравый вид и выучку моих солдат, но когда я вернулся домой, отец рассказал мне, что служил под командой Максима на войне и теперь просил его оказать мне покровительство.

– Каким же ты был мальчишкой! – засмеялся сверху Пак.

– Да, был, – согласился Парнезий. – Но не стоит упрекать меня, Фавн. Вскоре – боги тому свидетели! – я распрощался с играми.

Пак серьезно кивнул, подпирая смуглыми кулаками свой смуглый подбородок.

– В ночь перед отбытием мы принесли жертвы предкам – обычная семейная церемония, – но я еще никогда не молился так рьяно всем Добрым Теням; после чего мы с отцом отправились на лодке в Регнум, а оттуда через меловые утесы в Андериду.

– Регнум? Андерида? – Дети вопросительно повернули головы к Паку.

– Регнум – это Чичестер, – сказал Пак, указывая в сторону Черри-Клека, – а Андерида, – он протянул руку назад, – Андерида – это Пэвенси.

– Опять Пэвенси! – воскликнул Дан. – Там, где высадился Виланд?

– Виланд и другие, – отозвался Пак. – Пэвенси не молод, даже по сравнению со мной.

– Штаб Тридцатого легиона летом находился в Андериде, но моя Седьмая когорта несла службу на севере, у Адрианова Вала. Максим инспектировал вспомогательные войска – кажется, абульчей – в Андериде, и мы гостили у него дней десять: он с моим отцом были старыми друзьями. Наконец я получил приказ отбыть со своими тридцатью солдатами в свою когорту, на север. Трудно забыть свой первый поход. Я чувствовал себя счастливей любого императора, когда вывел моих солдат из северных ворот лагеря и мы отсалютовали Алтарю Победы и страже.

– Как отсалютовали? – завороженно спросили Дан и Уна.

Парнезий улыбнулся и встал, сверкая доспехами.

– Вот так! – И он четко, не спеша, показал все великолепные движения римского салюта, который кончается глухим стуком щита, возвращенного на свое место за плечами.

– Ого! – молвил Пак. – Впечатляющее зрелище!

– Мы вышли в полном вооружении. – присаживаясь, продолжил Парнезий. – но едва дорога вступила в Великий Лес, как мои люди запросили вьючных лошадей, чтобы нагрузить на них свои щиты. «Нет! – отрезал я. – В Андериде вы можете наряжаться как бабы, а у меня вы будете сами нести свое оружие и доспехи».

«Но ведь жарко! – сказал один из них. – А у нас даже нет врача. Что, если с кем-нибудь из нас стрясется солнечный удар или лихорадка?»

«Рим избавится от одного скверного солдата – только и всего. Довольно разговоров: щиты за спину, копья на плечо! – и, кстати, завяжи свой ножной ремень!»

«Не воображай себя уже императором Британии», – крикнул он, обозлясь.

Я ударил его в грудь тупым концом копья и объявил этим столичным римлянам, что если будет продолжаться беспорядок, отряд двинется дальше без одного человека. И я бы сдержал свое слово, клянусь Солнцем! Нет, мои невежественные галлы в Клаузентуме никогда не вели себя так дерзко.

И вдруг неслышно, как облако, из-за кустов выехал Максим на мощном жеребце, а следом за ним – мой отец. Генерал был одет в пурпурный плащ, как если бы он уже был императором, его сапоги из белой оленьей кожи сверкали золотой отделкой.

Мои солдаты сникли и обмерли, как куропатки.

Он долго молчал, глядя из-под насупленных бровей, потом поднял руку и повелительно загнул указательный палец. По этому знаку все зашевелились и двинулись – можно сказать, поползли – к нему.

«Встаньте здесь, на солнышке, детки», – молвил он, и солдаты тотчас построились.

«Что бы ты сделал, – обратился он ко мне, – если бы мы не появились?»

«Я бы убил этого бузотера».

«Ну так убей его сейчас. Он и пальцем не шевельнет».

«Нет, – ответил я. – Вы вывели отряд из-под моей команды. Если бы я убил его сейчас, я исполнил бы работу палача». Понимаешь, что я имел в виду? – Парнезий повернулся к Дану.

– Конечно. – ответил Дан. – Это было бы подло.

– Вот и я так думал, – кивнул Парнезий. – Но Максим нахмурился.

«Ты никогда не станешь императором. – сказал он. – Даже генералом тебе не бывать».

Я смолчал, но заметил, что отец не слишком из-за этого огорчился.

«Я приехал, чтобы увидеть тебя напоследок», – объяснил он.

«Я тоже – напоследок, – сказал Максим. – Меня больше не интересует твой сын. Быть ему до смерти рядовым офицеришкой. А мог бы стать префектом в одной из моих провинций. Ну, да ладно. Пойдем выпьем и пообедаем вместе. А твои ребята подождут, пока мы не кончим».

Несчастные солдаты остались стоять на солнцепеке, унылые, как бурдюки со скисшим вином. А нас с отцом Максим повел к уже приготовленной слугами трапезе. Он сам смешал вино с водой в кратйре.

«Через год, – заметил он, – вы будете вспоминать, как обедали с императором Британии – и Галлии».

«Да, – откликнулся отец, – тебе по силам запрячь в одну упряжку двух мулов – британского и галльского».

«А через пять лет вы будете вспоминать, – тут Максим передал мне чашу с вином, – как вы пили вместе с императором Рима».

«Трех мулов тебе не запрячь. Они разорвут упряжку в клочья», – проворчал отец.

«А ты будешь сидеть в бурьяне возле своего Вала и лить слезы из-за того, что справедливость тебе показалась дороже милости римского императора!»

Я сидел, не открывая рта. Когда говорят пурпуроносцы, отвечать не положено.

«Я не сержусь на тебя, – продолжал полководец. – Я слишком обязан твоему отцу…»

«Ничем не обязан – разве что советами, которых никогда не слушал», – вставил отец.

«Слишком благодарен, чтобы обидеть кого-либо из его семьи. Может быть, из тебя и получился бы хороший трибун, но я думаю так: служить тебе на границе и умереть на границе», – заключил Максим.

«Вполне вероятно, – сказал отец. – Но очень скоро пикты (со своими друзьями) сделают попытку прорваться. Или ты думаешь, что уведешь из Британии войска стяжать тебе императорскую корону, а на севере все будет спокойно?»

«Я следую своей судьбе», – отрезал Максим.

«Что ж! Следуй судьбе, – молвил отец, вытаскивая с корнем стебель папоротника, – и умри, как умер Феодосий».

«О нет! – воскликнул Максим. – Мой старый генерал был убит, потому что слишком усердно служил Империи. Если и я буду убит, то совсем не по этой причине», – и он так усмехнулся уголком бледного рта, что озноб пробежал у меня по спине.

«Я тоже следую своей судьбе, – сказал я. – И должен вести свой отряд к Адрианову Валу».

Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом наклонил голову немного вкось, по-испански, и сказал: «Дерзай, малыш». Больше ничего. Я был рад уйти, едва попрощавшись с отцом и даже не передав домой привета. Мои солдаты стояли, где их поставили, не шелохнувшись. Я скомандовал «марш», все еще ощущая холодок меж лопаток от жуткой улыбки генерала. Мы шли без единой остановки до самого заката, пока не сделали привал вон там. – Он повернулся и указал на неровный, заросший орляком уступ Кузнечной Горы за домиком Хобдена.

– Там? Но это ведь просто старая кузница. Там когда-то выплавляли железо.

– Удачное место для стоянки, – серьезно подтвердил Парнезий. – Здесь мы починили пряжки трех панцирей и заклепали наконечник копья. Помню, что кузню арендовал какой-то одноглазый карфагенец, мы прозвали его циклопом. Он продал мне коврик из бобровой шкурки, который я хотел подарить сестре.

– Не может быть, чтоб это было здесь! – никак не мог поверить Дан.

– На том самом месте. От Алтаря Победы в Андериде до Первой Кузни в лесу – двенадцать миль и семьсот шагов. Так записано в Маршрутной Книге. Первый поход не забывается! Я бы мог вам перечислить все наши привалы отсюда и до самого… – Он наклонился вперед, и в этот миг заходящее солнце блеснуло ему в глаза.

Оно спустилось до вершины Чериклекского холма, пронизывая лучами глубину леса и окрашивая листву в золото и багрянец. Парнезий в своих доспехах сверкал, как живое пламя.

– Погодите! – воскликнул он, поднимая руку, и солнце вспыхнуло на его стеклянном браслете. – Погодите! Я буду молиться Митре!

Он вскочил на ноги и, простирая к западу руки, запел какую-то торжественную, звучную песнь.

Вскоре и Пак стал подпевать ему – громко и раскатисто, как праздничный колокол, а потом соскользнул с вершины Волатерр и двинулся вниз, поманив за собой ребят. Они повиновались: мощная мелодия словно влекла их по лесу, сквозь листву, смугло-золотистую от заката, а Пак шествовал рядом, распевая примерно так:

 
Кур мундус ми́латат суб вана глориа
Куюс проспе́ритас эст транзисториа?
Там цито ла́битур эйюс потентиа
Квам васа фи́гули ква сунт фрагилиа.
 

Они вышли к маленьким воротам на опушке леса.

 
Кво Цезар абиит цельзус империа?
Вель Дивес сплендидус тотус ин прандио?
Диц убис Туллиус…
 

Не переставая петь, Пак вдруг потянул Дана за руку и крутанул его на месте так, что он чуть не столкнулся лицом к лицу с Уной, отворявшей ворота. И в тот же миг швырнул в воздух над их головами волшебные листья Дуба, Ясеня и Терна.

– Здорово ты опоздал, – молвила Уна. – Раньше не мог выбраться?

– Я вроде рано выбрался, – удивился Дан, – но почему-то оказалось уже поздно. А ты где была?

– Возле Волатерр – тебя поджидала.

– Извини, пожалуйста, – сказал Дан. – А все эта гадкая латынь!

Песня британского римлянина (А.Д. 406)

 
Отец и дед мой не смогли
Пройтись по улицам твоим.
Я вырос от тебя вдали,
           Священный Рим!
 
 
Не для меня твой древний кров,
Величье храмов и палат,
О Рим, богов и мастеров
           Бессмертный град!
 
 
Родоначальное гнездо,
Отваги дерзкой колыбель,
Чья слава достигает до
           Чужих земель!
 
 
О сердце мира, не смолкай,
Твои повсюду сыновья:
За веком век, из края в край,
           Мы – кровь твоя!
 
 
Мы – плоть твоих семи холмов,
Но дай нам сил, великий Рим,
Чтоб факел твой среди штормов
           Был негасим.
 

Перевод М. Бородицкой

У Адрианова Вала

Перевод Г. Кружкова

 
Когда покидал я Италию
    С орлами и звонкой трубой,
Клялась мне моя Евлалия,
Божилась моя Евлалия:
    Мол, сердце мое – с тобой.
 
 
И я прошагал всю Галлию,
Британию и так далее
    И вышел на голый брег,
Где белый, как грудь Евлалии,
Холодный, как кровь Евлалии,
    Ложится на землю снег.
 
 
Пусть я потерял всю Галлию,
Британию и так далее,
    И Рима мне не видать,
 

(тут голос зазвучал совсем бесшабашно),

 
Но горше, чем всю Италию,
Печальней всего – Евлалию
    Навеки мне потерять!
 

Они стояли возле ворот Дальнего Леса, когда послышалась эта песня. Не сговариваясь, они бросились к знакомой лазейке в живой изгороди и так быстро пролезли через нее, что чуть не наступили на сойку, которую Пак, присев на корточки, кормил из рук.

– Поосторожней! – крикнул он. – Куда вы мчитесь?

– Мы ищем Парнезия, – ответил Дан. – Нам только сейчас вспомнилось вчерашнее. Так нечестно!

– Прошу прощения, – хихикнул Пак, поднимаясь, – но детям, которые провели полдня со мной и римским центурионом, нужна небольшая успокоительная доза волшебства, когда они уходят пить чай с гувернанткой… О-эй, Парнезий! – позвал он громко.

– Я здесь, Фавн! – отозвался голос с Волатерр. Они подняли головы и увидели бронзовый панцирь, блеснувший в развилке бука, и приветственное сверкание поднятого щита.

– Я прогнал британцев и занял эту неприступную крепость! – Парнезий рассмеялся как мальчишка. – Но римляне великодушны. Можете взобраться сюда.

И они немедленно вскарабкались наверх.

– Что это за песню вы пели? – спросила Уна, устраиваясь поудобней.

– Какую? А, Евлалию! Такие песенки сочиняют во всех концах Империи. Они, как чума, распространяются по легионам и свирепствуют полгода или год, пока солдатам не понравится новая, под которую хорошо шагается.

– Расскажи им про ваш поход. В наши дни редко кто пересекает пешком эту страну.

– Тем хуже для них. Нет ничего лучше долгого похода, чтобы хорошенько размять ноги. Едва поднимется туман, как вы уже в пути, и шагаете до захода солнца и еще целый час после.

– А что вы едите в пути? – живо спросил Дан.

– Свинину, бобы и хлеб. Да вино, какое найдется на стоянке. Впрочем, солдаты любят привередничать. В первый же день им не понравился хлеб, молотый водяным колесом. Они стали ворчать, что он не такой сытный, как из римской муки с бычьей мельницы. Но никуда не денешься – им пришлось его есть.

– Откуда же они его взяли?

– С той новомодной водяной мельницы, что чуть ниже по ручью от кузни.

– Так это же Кузничная Мельница – наша мельница! – удивилась Уна.

– А что тут особенного? – вмешался Пак. – Ты думаешь, ей сколько лет?

– Не знаю… Кажется, о ней говорил сэр Ричард Даллингридж.

– Верно, – подтвердил Пак. – Но она и в его дни насчитывала уже сотни лет.

– В мои времена она была совсем новой, – продолжал Парнезий. – Помню, солдаты зачерпнули муку шлемом и рассматривали ее так, будто перед ними гадючье гнездо. Им хотелось испытать мое терпение. Но я им кое-что сказал, и мы поняли друг друга. По правде говоря, это они обучили меня римской походной ходьбе. Во вспомогательных войсках, где я раньше служил, маршируют слишком быстро. Совсем иное дело – легионерский шаг. Широкий и медленный, он не меняет своего ритма от рассвета до заката. Двадцать четыре мили за восемь часов, не больше и не меньше. Головы и копья вверх, щиты за спину, ворот кирасы раскрыт на ширину ладони – так мы проносили своих орлов по дорогам Британии! Тот, наш первый поход занял двадцать дней.

– А были приключения? – спросил Дан.

– К югу от Границы никаких приключений не бывает. Правда, чем дальше вы двигаетесь на север, тем дороги становятся пустынней. Наконец, леса кончаются и вы бредете безлюдными холмами, где волки воют на развалинах покинутых городов. Ни хорошеньких девушек, ни словоохотливых чиновников, знавших еще вашего батюшку, когда он был молодым, ни свежих новостей возле храма или на дорожной станции. Лишь охотники встретятся вам в пути да звероловы, снабжающие цирки, с медведем на цепи или волком в наморднике. Шарахнется в сторону лошадка, захохочут солдаты – вот и все.

Изредка увидите вы и дома – но не виллы, окруженные садами, как на юге, а дома-крепости из серого камня со смотровыми башнями и овечьи загоны с высокими каменными изгородями, которые охраняют вооруженные люди. За этими одинокими домами – голые холмы, по которым скачут тени облаков, и клубы черного рудничного дыма поднимаются за холмами. Дальше и дальше уходит каменистая дорога – и ветер свистит над гребнями шлемов – мимо алтарей проходивших здесь когда-то легионов, разбитых статуй богов и героев, и несчетных могил, между которых шныряют горные лисы и зайцы. Летом она раскалена, как печь, зимой холоднее льда – эта обширная бурая страна вереска и крошащихся скал.

И вдруг, когда кажется, что вы уже достигли самого края земли, перед вами возникает курящаяся дымами Стена: с востока на запад, насколько хватает глаз, одна длинная, убегающая к горизонту, то поднимающаяся, то ныряющая вниз линия башен и укреплений, а перед ней, как рассыпанные бесконечной цепочкой игральные кости, – дома и храмы, театры и лавки, казармы и склады… Это и есть Вал Адриана!

– Ах! – воскликнули дети, переводя дух.

– Еще бы не ах! – согласился Парнезий. – Старики, всю жизнь прошагавшие за военными Орлами, говорят, что в целой Империи нет зрелища удивительней, чем этот Вал, увиденный впервые!

– Но вал значит земляная насыпь, не правда ли? – спросил Дан.

– Вал Адриана – это прежде всего Стена, поверх которой идут оборонительные и караульные башни. По гребню этой Стены даже в самом узком месте трое солдат со щитами свободно могут пройти в шеренгу. Там есть еще тонкая и невысокая – по шею воину – заградительная стенка, так что, когда глядишь издалека, головы стражников скользят, как бусины, по гребню Вала. Высота стен – тридцать футов, и со стороны пиктов, с севера, их окаймляет ров, усеянный обломками мечей, копий и скрепленных цепями колес. Пикты часто пробираются туда, чтобы добыть железо для наконечников стрел.

Но не так удивителен сам Вал, как город, расположенный за ним. Поначалу там были бастионы и земляные укрепления, и никому не разрешалось строиться на этом месте. Те укрепления давно снесены, и вдоль всего Вала протянулся город длиной в восемьдесят миль. Вы только представьте! Один сплошной, шумный и безалаберный город – с петушиными боями, травлей волков и конными скачками – от Итуны на западе до Сегедунума на холодном восточном побережье! С одной стороны Вала – вереск, дебри и руины, где прячутся пикты, а с другой стороны – огромный город, длинный, как змея, и, как змея, опасный. Змея, растянувшаяся погреться у подножия Стены!

Моя когорта, как я уже говорил, квартировалась в Гунно, где Великий Северный Тракт пересекает Вал и уходит вглубь Валенсии. Провинция Валенсия! – Парнезий презрительно засмеялся. – Когда мы пришли в Гунно, нам показалось, что мы попали на ярмарку. Да это место и было настоящей ярмаркой! Там собрались люди со всех концов Империи. Одни испытывали лошадей, другие сидели в винных лавках, третьи развлекались, глядя на медвежью травлю или на петушиный бой в яме… Молодой человек, не старше меня по возрасту, но уже офицер, придержал коня и спросил меня, чего я ищу.

«Свою стоянку», – ответил я и показал ему щит. – Парнезий поднял свой широкий щит с тремя латинскими цифрами XXX, отчеканенными на умбоне.

«Какое совпадение! – воскликнул офицер. – Ваша когорта рядом с нами, в соседней башне. Но сейчас там никого нет, все на петушиных боях. Тут весело! Пойдем сбрызнем Орла!» – это выражение означало, что он приглашал меня выпить.

«Когда доведу свой отряд до места и доложу о прибытии», – пробурчал я.

«Скоро ты поймешь, что все это чепуха. Но не хочу сразу тебя расхолаживать. Вам надо вон туда. Увидишь статую богини Ромы – ее нельзя не заметить. Это главная дорога в Валенсию», – он засмеялся и отъехал.

Статуя Ромы была не более как в четверти мили впереди. Некогда под ней проходил Великий Северный Тракт, но теперь дальний конец арки был замурован, и на глухой стене чья-то рука нацарапала: «КОНЕЦ СВЕТА». Мы вошли под своды этой арки, словно в пещеру, и дружно ударили копьями в землю. Эхо отозвалось, как из бочки, но никто не появился. Заметив небольшую дверь в стене, отмеченную знаком XXX, мы вломились туда и наткнулись на спящего повара. Я приказал ему накормить моих людей, а сам взобрался на башню и оглядел раскинувшуюся внизу страну пиктов. Мысли мешались в моей голове. Надо сказать, что надпись «конец света» на замурованной стене потрясла меня… я ведь и впрямь был тогда очень молод.

– Какой ужас! – воскликнула Уна. – Но вы почувствовали себя веселее, когда хорошенько…

Дан прервал ее толчком в бок.

– Повеселее? – переспросил Парнезий. – Когда солдаты из когорты, которой я должен был командовать, ввалились без шлемов, со своими ободранными петухами, и спросили меня, кто я такой? Нет, я не почувствовал себя веселей… Впрочем, я задал им тогда веселую жизнь! Матушке я, конечно, написал, что у меня все в порядке, но, друзья мои, – он обхватил руками свои голые колени, – как я мучился в первые месяцы на границе! – худшему врагу такого не пожелаю. Учтите, между офицерами не было, пожалуй, ни одного, за исключением меня (впрочем, я и сам попал в опалу к Мбксиму, нашему военачальнику), – ни одного, кто бы не попал сюда за какую-нибудь провинность или глупость. Один совершил убийство, другой – кражу, третий оскорбил магистрата или богохульствовал и был сослан на границу подальше, как говорится, от греха. Да и солдаты были под стать офицерам. Люди всех рас и племен, какие только жили в Империи. Не было двух соседних башен, говоривших на одном языке или поклонявшихся одним и тем же богам. Каким бы видом оружия они ни владели прежде, на Адриановом Валу все становились лучниками, как скифы. От стрелы не убежишь и не увернешься. Пикты это знают: они и сами прекрасные лучники. Знают и остерегаются!

– Вы, наверное, беспрерывно сражались с пиктами? – спросил Дан.

– Пикты редко сражаются. За полгода я не видел ни одного боя. Смирны́е пикты рассказали мне, что все их воинственные сородичи ушли на север.

– Что значит смирны́е?

– Это те пикты – их довольно много, – которые умеют говорить по-нашему и шныряют взад-вперед через границу, торгуя лошадьми и собаками-волкодавами. Без лошади и без собаки – и, конечно, без друга – человеку гибель. Боги ниспослали мне все три дара, но нет ничего ценнее дружбы. Запомни это смолоду, – тут Парнезий повернулся к Дану, – ибо твоя судьба будет зависеть от первого верного друга, которого ты встретишь в юности.

– Он хочет сказать, – усмехнулся Пак, – что если ты стараешься смолоду вести себя достойно, то и друзья у тебя будут достойные. А если ты ведешь себя беспутно, то и друзья твои будут такие же. Внимайте благочестивому Парнезию, проповедующему о дружбе!

– Какой я благочестивый, – отмахнулся Парнезий, – просто я знаю, что хорошо, а что скверно, а мой друг, хотя ему и выпала горькая судьба, был в сто раз лучше меня. И нечего скалиться, Фавн!

– О юность вечная! О юность пылкая! – пропел Пак, раскачиваясь на ветке вверху. – Ну, рассказывай нам про своего Пертинакса.

– Он был другом, посланным мне богами, – тот парень, который заговорил со мной первым у Вала. Чуть постарше меня, он командовал когортой Августа Виктория, расположенной между нашей башней и нумидийцами. По своим достоинствам он был гораздо выше, чем я.

– Как же он тогда очутился на границе? – живо спросила Уна. – Вы же сами сказали, что каждый там совершил в прошлом что-нибудь плохое.

– После смерти отца его опекуном оказался дядя, богатый галл, который несправедливо обошелся с его матерью. Когда Пертинакс вырос и стал это понимать, дядюшка счел за благо всеми правдами и неправдами отправить племянника подальше. Мы познакомились в нашем храме во время обряда – в темноте катакомб. Это была Бычья жертва, – уточнил Парнезий, обращаясь к Паку.

– Мне можешь не объяснять, – отозвался Пак, – но ребятам это будет трудновато понять. В общем, Парнезий хочет сказать, что познакомился с Пертинаксом в церкви.

– Да, это было в подземелье. Нас одновременно произвели в степень Грифонов, – рука Парнезия поднялась на миг и коснулась груди. – Он служил на Валу уже два года и хорошо знал пиктов. Он первый научил меня болотничать.

– Что значит болотничать?

– Это значит охотиться на вересковых болотах к северу от границы со смирны́м пиктом-проводником. Пока вы его гость и пока вы носите пучок вереска на одежде, вам нечего бояться. Пойдешь в одиночку – наверняка будешь убит, если только раньше не утонешь в болоте. Только пикты знают все коварные черные топи и обходные тропки между ними. Особенно мы дружили со старым Алло, одноглазым и худым пиктом, у которого мы покупали лошадей. Сперва мы отправились на болота, просто чтобы отдохнуть от суматохи города и без помех поговорить о доме. Потом Алло научил нас охотиться на волков и на тех огромных рыжих оленей с рогами, похожими на иудейский подсвечник. Офицеры-римляне свысока смотрели на наше увлечение, но мы предпочитали болотничанье их любимым потехам. Поверь мне, – Парнезий вновь повернулся к Дану, – пока юноша сидит в седле или охотится на оленя, он защищен от всякой скверны. Помнишь, Фавн, – обратился он к Паку, – маленький алтарь возле сосновой рощи над ручьем, который я посвятил лесному богу Пану?

– Который? Каменный алтарь со строкой из Ксенофонта?

– Да нет же! Что я знал о Ксенофонте? Тот был сооружен Пертинаксом – после того, как ему удалось подстрелить своего первого горного зайца. А мой алтарь я сделал из круглых булыжников в память о первом добытом медведе. Я строил его целый день – это был счастливый день!

Так мы проводили время на границе. Изредка небольшие стычки с пиктами возле Вала и множество охотничьих экспедиций со старым Алло в глубь вересковой страны. Он называл нас «сынками», и мы отвечали искренней симпатией ему и его сородичам, хотя и отказывались наотрез от раскраски. Эти знаки остаются на всю жизнь.