Текст книги "Маугли"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Они стали звонить в колокола храма и трубить в крупные раковины ещё громче обыкновенного; Мессуа плакала, а Бульдео всё украшал и украшал рассказ о своих приключениях в джунглях так, что, наконец, по его словам, Акела стоял перед ним на задних лапах и говорил с ним, как человек.

Луна заходила, когда Маугли и два волка пришли на холм Скалы Совета и остановились подле пещеры Матери Волчицы.

– Меня выгнали из людской стаи, мать, – крикнул Маугли, – но я пришёл со шкурой Шер Хана и сдержал данное слово!

Волчица Мать, взволнованная, вышла из пещеры, за ней появились её дети: при виде шкуры глаза Ракши загорелись.

– В тот день, когда он просунул свою голову и плечи в эту пещеру, охотясь за тобой, Лягушечка, я сказала ему, что охотник сделается дичью. Хорошо сделано!

– Хорошо сделано, Маленький Брат, – послышался глубокий голос в чаще. – Нам было скучно в джунглях без тебя, – и Багира подбежала и склонилась к босым ногам Маугли.

Они вместе поднялись на Скалу Совета, и Маугли разостлал тигровую шкуру на том плоском камне, где, бывало, сидел Акела, прикрепив её четырьмя заострёнными осколками бамбука. Тогда Акела лёг на шкуру с обычным старинным призывом к Совету: «Смотрите, смотрите, хорошенько, о волки!» Совершенно также взывал он, когда в это место впервые привели Маугли.

С тех самых пор, как был смещён Акела, стая оставалась без вожака, и волки охотились или дрались, когда им вздумается. Однако они по привычке пришли на призыв; некоторые из них хромали, ушибленные капканами, в которые они попадали; некоторые ковыляли, раненные пулями; некоторые исхудали от дурной пищи; многих совсем не было; тем не менее, уцелевшие собрались к Скале Совета, увидели полосатую шкуру Шер Хана на камне и его огромные когти на концах пустых лап. Вот тогда-то Маугли сочинил песню без рифм, песню, которая как-то сама собой подступила к его горлу. Он громко выкрикивал её, прыгая взад и вперёд по слегка стучавшей шкуре и отбивая ритм пятками; мальчик плясал, пока не задохнулся от усталости; между одной строфой и другой Серый Брат и Акела выли.

– Смотрите хорошенько, о волки! Сдержал ли я своё слово? – сказал Маугли, окончив песню; и волки пролаяли: «Да!» А один лохматый провыл:

– Будь нашим вожаком опять, о Акела! Будь нашим вожаком опять, о детёныш человека, потому что нам надоело беззаконие и мы хотели бы снова сделаться Свободным Народом.

– Нет, – промурлыкала Багира. – Этого не должно быть. Когда вы наедитесь, безумие снова может овладеть вами. Недаром зовут вас Свободным Народом! Вы боролись за свободу и достигли её. Питайтесь ею, о волки.

– Стая людей и волчья стая выгнали меня, – заметил Маугли. – Теперь я буду один охотиться в джунглях.

– И мы будем охотиться с тобой, – сказали четыре сына Матери Волчицы.

Итак, Маугли ушёл и с этого дня охотился с четырьмя детьми Матери Волчицы. Однако он не всегда был одинок, потому что через много лет сделался вполне взрослым человеком и женился.

Но это рассказ для взрослых людей.

Белый котик

Всё это случилось много лет тому назад на острове св. Павла, в месте, которое называется Северо-Восточный Мыс, далеко-далеко в Беринговом море. Зимний королёк Лиммершин рассказал мне эту историю, когда ветер прибил его к оснастке шедшего в Японию парохода, и я отнёс его в каюту, согрел и несколько дней кормил, так что наконец он мог опять улететь на остров св. Павла. Лиммершин – странная птичка, но он умеет говорить правду.

Северо-Восточный Мыс посещают исключительно по делам, а настоящее дело там бывает только у котиков, и в летние месяцы они сотнями и сотнями тысяч приплывают к его берегам из холодного северного моря. Для котиков нигде в море нет таких удобств, как у берегов Северо-Восточного Мыса.

Морской Ловец отлично знал это и с наступлением весны нёсся к берегам Северо-Восточного Мыса и целый месяц бился там со своими товарищами за хорошее место на берегу, поближе к морю. Ему уже минуло пятнадцать лет; это был крупный серый зверь с мехом, образовавшим почти гриву на его плечах, и с длинными злобными клыками. Поднимаясь на своих передних ластах, он возвышался больше чем на четыре фута над землёй, а если бы кто-нибудь решился его взвесить, он потянул бы почти семьсот фунтов. Всё тело этого котика покрывали шрамы, следы жестоких боёв, но он всегда бывал готов снова драться. Морской Ловец склонял голову набок, точно боясь взглянуть в глаза своему врагу, потом, как молния, кидался на него. Когда крупные зубы Морского Ловца впивались в шею его противника, тот, конечно, мог вырваться, если находил в себе на то силы, только Морской-то Ловец не помогал ему в этом отношении.

Зато Морской Ловец никогда не преследовал побеждённого: это было против правил Берега. Он только желал получить место подле моря для своей «детской». Однако, ввиду того что сорок или пятьдесят тысяч котиков каждую весну стремились к тому же, визг, плеск, рёв, вой и шум на берегу сливались во что-то страшное.

С небольшого холма, называемого Холмом Гутчинсона, вы могли бы видеть пространство в три с половиной мили, всё покрытое дерущимися; волны прибоя усеивали головы котиков, спешивших к земле тоже ради борьбы. Они дрались среди прибрежных камней; дрались на песке; дрались на истёртых гладких базальтовых камнях «детских», потому что были так же тупы и несговорчивы, как люди. Их жёны являлись только в последних числах мая или в начале июня; они не желали быть растерзаны. Молодые двух-, трёх – и четырёхлетние котики, которые ещё не обзавелись хозяйством, миновали ряды дерущихся, около полумили проходили в глубь острова и целыми легионами принимались играть на песчаных дюнах, уничтожая всё зелёное, что только вырастало из земли. Их называли холостяками, и, может быть, на одном Северо-Восточном Мысе собиралось около двухсот или трёхсот тысяч таких молодых котиков.

Однажды весной Морской Ловец только что закончил свой сорок пятый бой, когда Матка, его нежная жена с кроткими глазами, вышла из моря, а он схватил её за шиворот, опустил на свой участок и ворчливо сказал:

– Как всегда опоздала! Где ты была?

В течение тех четырёх месяцев, которые Морской Ловец оставался на отмелях, он ничего не ел, а потому бывал обыкновенно в дурном настроении. Матка знала, что ему не нужно отвечать. Она огляделась кругом и нежно промурлыкала:

– Как ты заботлив. Ты опять занял прежнее место!

– Я думаю – занял! – сказал Морской Ловец. – Посмотри на меня.

Он был весь исцарапан; из его тела кровь сочилась местах в двадцати; один его глаз почти совсем закрылся, а бока были в лохмотьях.

– Ох вы, мужчины, мужчины, – сказала Матка, обвевая себя задним ластом. – Почему это вы не можете быть благоразумны и спокойно занимать места? Право, можно думать, что ты дрался с касаткой Убийцей Китов.

– С половины мая я только и делал, что дрался. В нынешнем году берег наполнен до противности. Я встретил, по крайней мере, сотню котиков с Луканнонской отмели, которые отыскивали пристанище. Почему это никто не хочет оставаться в своих собственных областях?

– Я часто думала, что мы были бы гораздо счастливее, если бы устроились на острове Выдры, а не оставались в этом густо населённом месте, – заметила Матка.

– Ба, на остров Выдры плавает только молодёжь. Если бы мы отправились туда, все подумали бы, что мы боимся. Нам необходимо заботиться о сохранении приличий, моя милая.

Морской Ловец гордо втянул голову в плечи и несколько минут притворялся, будто он спит, а между тем всё время наблюдал, нельзя ли подраться. Теперь, когда на земле уже собрались все котики и их жёны, вы могли бы за несколько миль от берега услышать в море их шум, покрывавший громкий прибой волн. На берегу было более миллиона котиков: старые котики, маленькие котики, их матери и холостяки. Они дрались, ссорились, кричали, ползали и играли; уплывали в море; толпами и полками возвращались к суше; лежали на каждом футе берега, насколько мог видеть глаз; бригадами шныряли, пронизывая туман. Здесь почти всегда туманно, за исключением тех дней, в которые на короткое время выходит солнце и всему придаёт цвет жемчуга или радуги.

Детёныш Матки, Котик, родился в разгар смятения; он весь состоял из головы и плеч и смотрел бледными, водянисто-голубыми глазами; всё, как подобало новорождённому детёнышу. Тем не менее в его шёрстке было что-то, что заставило Матку очень внимательно присмотреться к нему.

– Морской Ловец, – сказала она, помолчав, – наш маленький будет белый.

– Пустые прибрежные раковины и сухие водоросли! – фыркнул Морской Ловец. – В мире никогда не бывало белого котика.

– Я не виновата, – сказала Матка, – но теперь будет, – и она запела тихую воркующую песенку, которую все матери поют своим детёнышам-котикам: «Не плавай, пока тебе не минёт шести недель, не то твоя голова погрузится в воду» и т. д.

Конечно, сперва маленькое существо не понимало её слов. Котик возился и играл подле своей матери и научился быстро уходить прочь, когда его отец дрался с другим котиком и бойцы с громким рёвом катались по скользким камням. Матка отправлялась за едой в море и кормила детёныша только через день; но тогда он жадно бросался на пищу и ел столько, сколько мог съесть.

Раз Котик прошёл подальше, в глубь острова, и встретил там десятки тысяч своих сверстников. Они играли, как щенята; засыпали на чистом песке, просыпались, снова начинали возиться. Взрослые не обращали на них внимания; холостяки держались на своём участке, а потому у малюток было много времени для забав.

Возвращаясь с рыбной ловли в глубоком море, Матка прямо направлялась к месту их игр и принималась звать Котика голосом овцы, призывающей своего ягнёнка, и ждала, чтобы он откликнулся. Едва услышав его блеяние, она прямиком двигалась в его направлении, сильно ударяя о землю своими передними ластами и расталкивая головой малышей, которые падали вправо и влево от неё. Несколько сотен матерей всегда отыскивало своих маленьких в месте их игр, и юным котикам порядочно доставалось от них; но Матка справедливо говорила Котику:

– Пока ты не лежишь в грязной воде и не худеешь, пока жёсткие песчинки не попадают в царапины или порезы на твоём теле, пока ты не плаваешь в бурю, с тобой ничего не случится.

Маленькие котики плавают не лучше маленьких детей. Когда Котик в первый раз пошёл в море, волна унесла его на такую глубину, где он мог утонуть; его большая голова погрузилась в воду; его маленькие задние ласты поднялись вверх совершенно так, как Матка говорила ему в колыбельной песне, и если бы следующая волна не кинула его обратно, он утонул бы.

После этого он научился так лежать в луже на отмели, чтобы набегающие волны покрывали его и поднимали, в это время он загребал воду ластами и смотрел, не подходят ли большие волны, которые могли бы ему повредить. Две недели учился он работать своими ластами и всё это время то входил в воду, то выходил из неё; с криком, похожим на кашель, или хрюканьем выползал на берег повыше и спал, как кошечка, на песке; потом опять отправлялся в море и наконец понял, что его настоящая стихия – вода.

Теперь вы можете представить себе, как он веселился со своими товарищами, то ныряя под морские валы, то поднимаясь на гребень водяной гряды, то выходя на землю среди шипения воды и разлетающихся брызг, когда большой вал, крутясь, набегал на отмель. Порой, стоя на хвосте, и он почёсывал голову, совершенно как старые котики, или играл в игру «я король замка» на осклизлых, покрытых водорослями скалах, едва выдававшихся из воды. Время от времени Котик замечал подплывающий к берегу тонкий плавник, похожий на перо крупной акулы, и знал, что это Убийца Китов (касатка), который поедает молодых котиков, когда может добраться до них. И Котик, как стрела, мчался к отмели, а плавник медленно удалялся.

В конце октября целые семьи и стаи котиков стали покидать остров св. Павла, направляясь в открытое море; бои из-за места прекратились, и холостяки теперь играли, где им вздумается.

– В будущем году, – сказала Котику его мать, – ты будешь холостяком; а пока тебе нужно научиться ловить рыбу.

Они вместе пустились по Тихому океану, Матка показала Котику, как надо спать на спине, прижав плавники к бокам и выставив носик из воды. В мире нет колыбели спокойнее длинных, гладких качающихся валов Тихого океана. Когда Котик почувствовал лёгкий зуд во всей коже, Матка сказала ему, что он начинает понимать воду; что этот зуд и покалывание предвещают наступление дурной погоды, и что значит ему нужно плыть во всю силу и уйти подальше.

– Скоро, – сказала она, – ты будешь также понимать, куда именно надо плыть; до поры же до времени следи за Морской Свиньёй, дельфином; он очень умён.

Целая толпа дельфинов ныряла и неслась, разрезая воду, и маленький Котик помчался за ними.

– Почему вы знаете, куда надо плыть? – задыхаясь спросил он.

Вожак выпучил свои белесоватые глаза и нырнул в глубину.

– У меня зуд в хвосте, малыш, – сказал он, – а это обозначает, что позади меня буря. Вперёд! Когда ты будешь южнее Стоячей Воды (он подразумевал экватор), и у тебя поднимется зуд в хвосте, знай, что перед тобой буря, и поворачивай на север. Вперёд! Я чувствую, что вода здесь очень опасна.

Это одна из тех вещей, которые узнал Котик, а он постоянно учился. Матка сказала, что ему следует плыть за треской и палтусом вдоль подводных мелей, научиться обследовать обломки судов, лежащие на сотню сажень под водой; проскальзывать, точно ружейная пуля, в один иллюминатор затонувшего корабля и вылетать из другого, как это делают рыбы; танцевать на гребнях волн, когда молния бороздит небо, и вежливо махать одним своим ластом летящим по ветру короткохвостому альбатросу и морскому соколу; выскакивать из воды на три или четыре фута, как дельфин, прижимая к бокам ласты и изгибая хвост; не трогать летучих рыб, потому что они состоят из одних костей; на полном ходу и на глубине десяти сажень отрывать зубами лакомый кусочек спинки трески; никогда не останавливаться и не смотреть на лодку или на корабль, особенно же на гребную шлюпку. Через шесть месяцев Котик не знал о рыбной ловле в открытом море только того, чего и знать не стоило; и всё это время ни разу не вышел на сушу.

Но однажды, когда Котик дремал, лёжа в тёплой воде где-то невдалеке от острова Хуана Фернандеса, он почувствовал леность, какую ощущают люди, когда весна забирается в их тело; в то же время ему вспомнились славные твёрдые берега Северо-Восточного Мыса за семь тысяч миль от него, игры его товарищей; запах морской травы и рёв котиков во время боя. В ту же самую минуту он повернул к северу, торопливо поплыл в этом направлении и скоро встретил десятки своих товарищей, которые все спешили туда же. Они сказали:

– Здравствуй, Котик! В этом году мы, холостяки, можем протанцевать «огненный танец» среди прибрежных камней Луканнона и поиграть на молодой траве. Но откуда взял ты такой мех?

Теперь у Котика была почти совершенно белая шкура, и, хотя он гордился ею, но ответил только:

– Плывите быстрее. Мои кости тоскуют по земле.

Наконец все они вернулись к родным отмелям и услышали, как старые котики дрались между собой в клубах тумана.

В первую ночь Котик протанцевал «огненный танец» со своими сверстниками. В летние ночи всё пространство моря от Северо-Восточного Мыса до Луканнона полно огня, и каждый котик оставляет позади себя след, похожий на полосу горящего масла; когда он прыгает, поднимается пламенный всплеск. А от волн, набегающих на берег, несутся огненные струи и крутящиеся блестящие воронки. Потом молодые холостяки отправились дальше на свои участки и катались взад и вперёд в молодой зелени, рассказывая друг другу о том, что они делали, когда были в море. Они говорили о Тихом океане, как мальчики говорят о чаще леса, в которой собирали орехи, и если бы кто-нибудь понял речь котиков, он начертил бы такую карту океана, какой ещё никогда не бывало.

Трёх – и четырёхлетние холостяки понеслись с Холма Гутчинсона, крича:

– Прочь с дороги, молодёжь! Море глубоко, и вы не знаете всего, что в нём есть. Погодите, раньше обогните Горн. Эй ты, одногодка, где ты взял эту белую шубу?

– Нигде не взял, – ответил Котик, – она выросла!

Как раз в ту минуту, когда он хотел опрокинуть говорившего, из-за песчаной дюны вышло двое черноволосых людей с плоскими красными лицами, и Котик, ещё никогда не видавший человека, сердито кашлянул и опустил голову. В нескольких ярдах от людей холостяки сгрудились, глупо глядя на них. Пришедшие были важные личности: Керик Бутерин, глава охотников на этом острове, и Паталамон, его сын. Они пришли из маленькой деревни, стоявшей меньше чем в полумиле от «детских», и теперь толковали, каких котиков следует прогнать к бойням (котиков гоняли совсем как овец) с тем, чтобы позже их шкуры были превращены в куртки.

– Хе, – сказал Паталамон, – посмотри-ка! Белый котик!

Лицо Керика Бутерина побелело, несмотря на слой сала и копоти, покрывавший всю его кожу (он был алеут, алеуты же очень неопрятны).

И охотник забормотал молитву.

– Не трогай его, Паталамон. Белых котиков не бывало с тех пор… с тех пор, как я родился. Может быть это дух старика Захарова. В прошлом году он исчез во время большой бури.

– Я не подойду к нему, – сказал Паталамон. – Он принесёт мне несчастье. А ты действительно думаешь, что это Захаров? Я остался ему должен за несколько яиц чайки.

– Не смотри на него, – сказал Керик. – Поверни-ка вот это стадо четырёхлеток. Сегодня работники обязаны содрать шкуры с двух сотен. Охотничье время только что начинается, и они ещё не привыкли к работе. Достаточно сотни. Скорее!

Паталамон затрещал перед стаей холостяков высушенными котиковыми плечевыми костями, и звери остановились, фыркая и отдуваясь. Потом он подошёл к ним, и они двинулись; Керик направил холостяков от берега, и они даже не постарались вернуться к своим. Сотни и сотни тысяч других котиков смотрели, как гонят их товарищей, и продолжали играть. Один Котик задавал вопросы, но никто не мог ничего сказать ему; холостяки знали только, что в течение шести недель, или двух месяцев, люди ежегодно угоняли котиков.

– Я пойду за ними, – сказал Котик, и его глаза чуть не выскочили из орбит, когда он пополз по следам стада.

– За нами идёт белый котик, – закричал Паталамон. – В первый раз зверь сам собой идёт к месту бойни!

– Тшш! Не смотри, не оборачивайся, – ответил Керик, – это призрак Захарова. Я должен поговорить о нём с шаманом.

Место бойни было всего в полумиле от обыкновенной арены игр холостяков, но Керику пришлось потратить на передвижение целый час, так как он знал, что если котики пойдут слишком скоро, они разгорячатся и, когда он станет сдирать с них шкуры, они будут сходить клочками. Так они очень медленно миновали перешеек Морского Льва, дом Вебстера, наконец дошли до Солёного Дома и скрылись из виду котиков, бывших на отмели. Котик шёл позади них, задыхался, изумлялся. Ему казалось, что он на краю света, но гул «детских» звучал с силой грохота поезда в туннеле.

Вот Керик сел на мох, вынул тяжёлые оловянные часы и позволил котикам отдыхать минут тридцать. Котик слышал, как капли сгустившегося тумана падали с капюшона охотника. Но скоро показалось человек десять-двенадцать, каждый принёс окованную железом дубину фута в три-четыре длины. Керик указал на двух или трёх котиков из стада, которые были укушены своими товарищами или слишком разгорячены, и пришедшие люди откинули их в сторону своими ногами, обутыми в тяжёлые сапоги из моржовой кожи. Тогда Керик сказал: «Начинайте!», и пришедшие стали колотить котиков…

Через десять минут маленький Котик не мог узнать никого из своих друзей: их шкуры были разрезаны от носа до задних ластов, содраны и грудой брошены на землю.

Этого было довольно! Котик повернулся и поскакал галопом (небольшое пространство котик может пройти очень быстрым галопом); он двигался обратно к морю, и его маленькие молодые усы топорщились от ужаса. На перешейке Морского Льва, где крупные морские львы сидят на кромке прибоя, он закинул ласты на голову, бросился в прохладную воду и стал качаться, с трудом переводя дыхание.

– Что такое? – сердито сказал морской лев; они обыкновенно держатся особняком.

– Скучно, очень скучно, – сказал Котик. – Убивают всех холостяков на всех отмелях.

Морской лев посмотрел в сторону суши.

– Пустяки, – сказал он, – твои друзья, по обыкновению, шумят из-за вздора. Ты, вероятно, видел, как старый Керик перебил стадо? Вот уже тридцать лет он угоняет котиков.

– Да ведь это ужасно! – сказал Котик.

Его накрыла волна; он же винтовым ударом своих ластов поднялся стоймя и остановился в трёх дюймах от зазубренного утёса.

– Недурно для одногодка, – заметил морской лев, который умел ценить хорошего пловца. – Вероятно, с твоей точки зрения, происходит ужасная вещь, но раз вы, котики, год из года возвращаетесь в одно и то же место, немудрёно, что люди узнали об этом. Если вы не отыщете для себя острова, на котором никогда не бывает людей, вас всегда будут угонять.

– Нет ли такого острова на свете? – спросил Котик.

– Двадцать лет я охочусь на палтуса и не могу сказать, чтобы уже нашёл его. Но послушай, по-видимому, ты любишь разговаривать с существами, которые умнее и лучше тебя; что, если бы ты отправился к островку моржей и поговорил с Морским Волшебником? Может быть, он что-нибудь знает? Да не прыгай так. Нужно проплыть шесть миль, и на твоём месте, малыш, я прежде вздремнул бы.

Котик нашёл, что это хороший совет, поплыл к своей собственной отмели, выбрался на берег, заснул и проспал полчаса, весь подёргиваясь, как это делают все его родичи. Позже он направился к острову моржей, лежащему к северо-востоку от Северо-Восточного Мыса. Остров этот состоял из каменных площадок и гнёзд чаек. Там стадами отдыхали моржи.

Котик пристал близ старого Морского Волшебника, огромного, некрасивого, пятнистого, морщинистого моржа северного Тихого океана, зверя с толстой шеей и с длинными бивнями, который вежлив, только когда он спит. Морской Волшебник спал в эту минуту, и его задние ласты до половины уходили в волны.

– Просыпайся! – громко тявкнул Котик, потому что чайки подняли сильный шум.

– Ай! Хо! Гм! Что это? – спросил морж, ударил клыками своего соседа и разбудил его; тот в свою очередь ударил следующего, и пошло, и пошло, пока все они не проснулись и не принялись осматриваться по сторонам, только Котика никто не замечал.

– Эй! Это я, – сказал Котик, качаясь, как поплавок, в волнах прибоя и похожий на маленький белый комок.

– Хорошо! Ну, пусть меня… обдерут! – сказал морж, и все посмотрели на Котика, как посмотрели бы старые дремлющие джентльмены на зашедшего в их клуб маленького мальчика. Котику в эту минуту совсем не хотелось слушать о сдирании кож; он достаточно насмотрелся на это, а потому закричал:

– Нет ли в мире такого места, в которое никогда не приходят люди?

– Ищи сам, – ответил Морской Волшебник, закрывая глаза. – Плыви. Мы заняты!

Котик сделал свой дельфиний прыжок в воздухе и закричал ещё громче прежнего:

– Поедатель травы, поедатель ракушек!

Он знал, что Морской Волшебник никогда в жизни не поймал ни одной рыбы, а вечно вырывал раковины, морской мох и морские травы, хоть любил казаться ужасным существом. Понятно, маёвки, большие поморники, белые чайки и глупыши, всегда желающие найти случай сказать кому-нибудь грубость, повторили его восклицание, и (так передавал мне Лиммершин) минут пять вы не могли бы услышать ружейного выстрела на островке моржей. Всё его население кричало и взвизгивало:

– Поедатель травы! Старик!

А старый морж ворочался с боку на бок, похрюкивал и кашлял.

– Ну, ты теперь скажешь? – спросил Котик, совсем задыхаясь.

– Спроси у морской коровы, – ответил морж, – если она ещё жива; она в состоянии сказать тебе.

– Она – единственное существо, которое безобразнее Морского Волшебника! – крикнул большой поморник, пролетая под самым носом моржа. – Она ещё безобразнее и ещё невежливее. Старик!

Котик предоставил чайкам кричать, а сам поплыл к своему берегу. Тут он узнал, что никто не поддерживает его намерение открыть новое, спокойное место. Ему сказали, что люди всегда угоняли десятки молодых холостяков, что это давно вошло в обычай и что, если ему не нравится смотреть на неприятные вещи, он не должен ходить к месту бойни. Ведь никто раньше не видал, как убивают их родичей, и в этом заключалось различие между Котиком и его друзьями. Кроме того, у Котика была белая шерсть.

– Вон что! – сказал Морской Ловец, выслушав рассказ сына о его приключениях. – Вырасти, сделайся таким же крупным котиком, как твой отец, заведи собственную семью и тогда тебя оставят в покое. Через пять лет ты будешь в состоянии защищаться.

Даже кроткая Матка сказала:

– Тебе не удастся прекратить эту бойню. Иди, играй в море, Котик.

И Котик уплыл и протанцевал «огненный танец», но с большой тяжестью на сердечке.

В эту осень он очень рано покинул берег и совсем один пустился в путь; в его голове засела одна неотвязная мысль. Он отыщет морскую корову, если только в море окажется такое существо, и найдёт спокойный остров с хорошим, твёрдым берегом, где люди не могли бы добраться до котиков. И он стал осматривать весь Тихий океан от севера до юга, проплывая в сутки около трёхсот миль. С ним случилось больше приключений, чем можно рассказать; он чуть не попался в зубы пятнистой акуле и молоту-рыбе (род акулы), встретил всех невероятных злодеев, снующих во морям, тяжёлую лощёную рыбу, раковину-гребёнку с багровыми пятнами, которая прикрепляется к одному месту на сотни лет и гордится этим, но ни разу не видел морской коровы и не нашёл островка, о котором так он мечтал.

Если берег оказывался хорошим, твёрдым, с отлогой покатостью для игр, на горизонте всегда виднелся дым китоловной лодки, и Котик знал, что это обозначало. Иногда он видел на острове следы пребывания котиков, понимал, что они были перебиты, и говорил себе, что туда, где люди побывали раз, они, конечно, вернутся снова.

Однажды Котик беседовал со старым широкохвостым альбатросом и тот сказал ему, что в смысле покоя и тишины в мире нет места лучше и спокойнее острова Кергулена.

Котик поплыл к указанному месту, и буря с градом, молнией и громом вынесла его там на чёрные злобные утёсы, о которые он чуть было не разбился вдребезги. Тем не менее, отплывая, Котик заметил, что даже на этом угрюмом острове когда-то была «детская». То же повторялось на всех островах, на которых он побывал.

Лиммершин дал мне длинный список этих островов; по его словам, Котик потратил пять лет на поиски, ежегодно отдыхая по четыре месяца у себя на родине; в это время холостяки насмехались над ним и над его воображаемыми островами. Он побывал на Галапагосе, в ужасном сухом месте на экваторе, и чуть до смерти не спёкся там; плавал к островам Св. Георгия, к Оркнейским, к Изумрудному острову, к Малому острову Нахтигаля, к острову Буве, к острову Св. Креста, даже к крошечному кусочку земли, южнее мыса Доброй Надежды. Но морское население повсеместно говорило ему одно и то же. В прежние времена котики приходили к этим островам, но люди убивали их. Даже когда Котик отплыл на несколько тысяч миль от Тихого океана и попал в место, называемое Кап-Кориентес, раз он наткнулся на несколько сотен исхудалых котиков и они сказали ему, что люди являлись и к ним.

Сердце Котика чуть не разбилось, и, обогнув мыс Горн, он направился к родным отмелям; по пути на север вышел на землю, на остров, покрытый зелёными деревьями, и застал на нём умирающего, старого-престарого котика; Котик поймал для него рыбы, поведал ему о своих горестях и сказал:

– Теперь я возвращаюсь к Северо-Восточному Мысу и, если меня прогонят вместе с моими товарищами к месту бойни, мне будет всё равно.

Старый котик ответил:

– Попытайся ещё. Я последний из последнего выводка Масафуера, и в те дни, когда люди убивали нас целыми сотнями тысяч, на наших отмелях рассказывали, что со временем с севера явится белый котик и уведёт Котиковый Народ в спокойное место. Я стар, и мне не суждено дожить до такого дня; другие же доживут. Сделай ещё попытку.

И Котик поднял свои усы (они были прелестны) и произнёс:

– Я единственный белый котик, когда-либо рождённый на берегу, и только я один, чёрный ли, белый ли, решил искать новые острова.

Эта встреча сильно ободрила его. Когда летом Котик вернулся домой, Матка попросила его жениться и завести хозяйство, так как он сделался взрослым крупным котиком с волнистой белой гривой на плечах, таким же тяжёлым, большим и свирепым, как Морской Ловец.

– Дай мне ещё один год, – сказал он ей, – вспомни, матушка, ведь именно седьмая волна забегает на отмель дальше всех остальных.

Удивительная вещь: одна из юных невест тоже решила не выходить в этом году замуж, и ночью, перед своим последним отправлением на поиски, Котик проплясал с ней «огненный танец» вдоль Луканнонской отмели.

На этот раз он направился к западу, так как напал на след огромного стада палтусов, а ему нужно было съедать, по крайней мере, сто фунтов рыбы в день, чтобы сохранять полную силу. Котик преследовал палтусов, пока не устал, потом свернулся и заснул во впадине близ холма на Медном острове. Он отлично знал берег, поэтому, когда около полуночи почувствовал, что его постель из трав слегка колышется, мысленно сказал:

– Гм, сегодня сильный прилив.

Повернувшись под водой, он открыл глаза, потянулся и, заметив какие-то огромные фигуры, которые шарили носами в мелкой воде и щипали тяжёлые бахромы водорослей, подскочил по-кошачьи.

– Клянусь волнами Магелланова пролива, – прошептал он себе в усы. – Кто же это?

Странные животные не походили ни на моржей, ни на морских львов, ни на котиков, ни на медведей, ни на китов, ни на рыб, ни на каракатиц, ни на раковины гребёнки, словом, ни на одно создание, которое когда-либо видал Котик. Они имели от двадцати до тридцати футов длины, были без задних ластов, с одними лопатообразными хвостами, как бы выдавленными из влажной кожи, а их невероятно нелепые головы поразили бы вас своим видом. Вот они перестали есть, поднялись почти вертикально, закачались, важно кланяясь друг другу и помахивая своими ластами, как толстый человек помахивает своими руками.

– Эхем, – сказал Котик. – Хорошая охота?

Большие животные ответили ему поклонами и помахали своими ластами; потом начали снова есть, и Котик заметил, что у каждого из них верхняя губа была разделена на две части, странное существо могло вытягивать обе её половины врозь, приблизительно на фут; потом оно сближало эти лопасти, и в разрезе между ними оказывался целый пук морской травы. Забрав пищу в рот, чудище принималось торжественно жевать её.