Текст книги "Когда мы встретимся"

Автор книги: Ребекка Стед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

То, о чем забывают

Когда в ту пятницу я вернулась из школы, дверь нашей квартиры оказалась незапертой, что было странно. Даже более чем странно, потому что раньше ничего подобного не случалось. Но я решила, что мама просто забыла утром ее запереть, торопясь на работу. Сейчас я понимаю, как это глупо, но тогда – да, я так подумала.

Но, войдя, я вдруг испугалась – мне показалось, что в квартире кто-то есть. Я бросила ранец в прихожей и помчалась вниз, к Сэлу. Дверь он мне открыл, точнее – приоткрыл и загородил проход.

– У меня дверь была не заперта, – сказала я. – Странно, правда?

– Угу, – сказал он. – Может, ты забыла ее запереть?

Он так и торчал в двери. Явно не собирался меня приглашать.

– Да, наверное. – Было слышно, как у него за спиной верещит телереклама.

– Ну ладно. – Он смотрел в потолок поверх моей головы.

Я почувствовала себя полной идиоткой.

– Ладно. Пока.

Я вернулась домой, насыпала себе тарелку колечек «Чириос», сверху слой сахара в палец толщиной, и включила телевизор. Мама вернулась около шести.

– Ты забыла утром запереть дверь, – сообщила я.

– Я?! Ничего подобного.

– Короче, когда я пришла из школы, дверь была не заперта.

– Да ты что?

Она переходила из одной комнаты в другую, открывая все ящики и дверцы шкафов; я – за ней.

– Не может быть, – повторила она. – Я никогда не забываю запереть дверь.

Но все вещи вроде были на месте. Мама вошла в кухню и остановилась.

– Не то чтобы я помнила сам момент, когда я запирала дверь, – я просто знаю,что никогда не забываю ее запереть…

Она наполнила водой кастрюлю для спагетти, и пока она накрывала на стол, а я чистила морковку, мы говорили о чем-то совсем другом, но она то и дело перебивала сама себя:

– Ну как, спрашивается, как я могла не закрыть дверь на ключ?

Когда мы уже почти всё доели, она вдруг вскочила и выбежала за дверь.

– Мам?

Я нашла ее на лестничной площадке. Она заглядывала в наконечник пожарного рукава.

– Так я и знала, – сказала она. – Я бы никогда, ни за что не оставила дверь открытой.

Ключа не было. Мы еще раз обошли все комнаты и обыскали все шкафы – и снова убедились, что ничего не пропало.

– Но это же бред. – Мама стояла над шкатулкой с драгоценностями, разглядывая золотые браслеты, которые достались ей от ее мамы. – Выкрасть ключ, открыть дверь, забраться в квартиру – и ничего не взять?

Все это было в пятницу. В понедельник утром я нашла твою первую записку.

Первая записка

Она была написана крошечными буквами на малюсеньком квадратике бумаги, жестковатом на ощупь, как будто он промок, а потом высох. Я заметила ее, когда собирала ранец, – она торчала из книжки, которую мне всучили в библиотеке, про деревню каких-то белок не то мышей. Я эту книжку не читала и читать не собиралась.

М,

это трудно. Труднее, чем я думал. Даже с твоей помощью. Но я упражняюсь, и у меня получается все лучше. Я должен спасти жизнь твоего друга и свою собственную.

У меня две просьбы.

Во-первых, напиши мне письмо.

Во-вторых, пожалуйста, не забудь в нем сказать, где находится ключ от твоей квартиры.

Путь очень труден. Когда мы встретимся, это буду уже не я.

Мне стало сильно не по себе. Маме тоже стало сильно не по себе. Она отпросилась с работы и поменяла замок, хотя все время приговаривала, что «М» может означать кого угодно, что это не имеет никакого отношения к нашему пропавшему ключу, что записку мог сунуть в книгу тоже кто угодно и к тому же много лет назад, и нам никогда не узнать, почему и зачем.

– И все-таки, – сказала я. – В пятницу у нас крадут ключ, а в понедельник с утра мы находим записку, в которой нас спрашивают, где наш ключ. Странно же, да?

– Еще как странно. Но если вдуматься, – мама скрестила руки на груди, – никакой связи тут нет. Нет и быть не может. Потому что тот, у кого есть ключ, не стал бы спрашивать, где ключ. Зачем? В этом же нет никакого смысла.

Конечно, в этом не было никакого смысла. Но в голове у меня вдруг словно звякнул крошечный колокольчик. Я этого сначала даже не заметила.

Вкривь и вкось

Через неделю Джимми сказал, что нам уже можно начинать обслуживать покупателей.

– Но сперва выучитесь делать косой разрез, – сказал он. – Это очень важно.

На самом деле он сказал «оцень вазьно», двумя пальцами оттянул себе углы глаз, так что глазки превратились в щелочки, и низко поклонился – прямо пародия на китайца. Никогда раньше не видела, чтобы взрослые так делали. Была бы там моя мама, она бы точно треснула его подносом по башке.

– Косой разрез? – переспросил Колин.

Выяснилось, что это у Джимми такой фирменный способ разрезания булочек.

– Всегда под углом сорок пять градусов, – сказал он и с торжественным видом надрезал булочку наискосок сверху вниз с одной стороны, потом вынул нож и сделал точно такой же разрез с противоположной стороны.

«Крышечка» булочки, когда ее поднимаешь, должна быть треугольной. Джимми раздал нам по булочке и стал наблюдать, как мы их режем. У Аннемари получился идеальный разрез. У Колина – сносный. У меня – кошмар и ужас. Когда я приподняла «крышечку», с нее свисали клочья хлеба, как булкины потроха, и Джимми сказал, что это выглядит «неаппетитно».

– Оставь ее себе на сэндвич. – Он состроил рожу, рассматривая мою растерзанную булочку. – Завтра опять попробуешь.

Аннемари и Колин надели фартуки и встали к прилавку обслуживать покупателей, а я только пересчитывала булочки и бегала в супермаркет «Эй энд Пи» за салфетками. Кто бы говорил, сказала потом Аннемари про Джимми; сам он выглядит неаппетитно в этой своей растянутой белой футболке с желтыми пятнами под мышками. После ее слов мне стало чуть-чуть легче. Но только чуть-чуть.

Как только Колин надел фартук, Джимми стал называть его «дамочка»: «Эй, дамочка, ну-ка добавь сюда чуток майонезу», «и, дамочка, передай мне вон те подносы». Колин только посмеивался. Колин есть Колин.

Всю ту неделю, приходя на работу, я первым делом брала булочку и пыталась правильно ее разрезать, и каждый раз Джимми мотал головой. Колин и Аннемари вдвоем работали за прилавком. Джимми обзывал их сладкой парочкой и, проходя мимо, издавал омерзительные чмокающие звуки, отчего Аннемари краснела, а Колин улыбался как дурачок.

Джимми сказал, что, пока я не научилась делать правильный разрез, я могу отвечать за горячий шоколад. Шоколад у него был растворимый, в пакетиках – «Швейцарская мисс». Но его никто ни разу не заказывал. И, по-моему, не считая первых двух дней, Джимми даже не смотрел на мои разрезы. Впрочем, они все равно становились только хуже.

Белое

Когда я в первый раз позвала Аннемари после школы к себе, у меня было ровно два желания. Во-первых, чтобы возле гаража не было тех пацанов. С недавних пор они стали орать мне всякие слова, не те, что раньше, а другие: «красотка», «рыбка» и все такое. Мама сказала, что с девочками всегда так, начиная с определенного возраста, и что мальчишки добиваются реакции, причем неважно какой.

– Не смейся, не обзывай их дураками, не убегай, – сказала она. – Просто проходи мимо. Как будто их нет. Как будто они невидимы.

Вторая моя мечта была о том, чтобы человек, который смеется, куда-нибудь подевался, или крепко спал, или хотя бы отвлекся на кого-то другого, пока мы будем проходить мимо.

Мы дошли до Бродвея.

– Хочешь, зайдем купим чего-нибудь попить? – спросила я.

Аннемари мотнула головой:

– Нет, спасибо.

И мы двинулись к Амстердам-авеню. Аннемари что-то рассказывала, я пыталась слушать, но все время косилась в сторону гаража. И, о чудо, пацанов там не было. Я мысленно вознесла благодарность космосу, мы перешли дорогу и оказались на нашем углу.

– Ангел! – крикнул человек, который смеется.

Он не сводил глаз с Аннемари, и я невольно подумала, что в ней и вправду можно увидеть ангела – смотря, конечно, как представлять себе рай. На ней было белоснежное пальто до пят, хотя была еще только середина ноября и совсем не так уж холодно. Для меня до сих пор загадка, как ее папе удавалось содержать это пальто идеально чистым.

– Ангел!

Я рассмеялась, пытаясь показать Аннемари, что бездомный псих на моем углу – это на самом деле дико забавно. Даже круто. Подумать только, мой собственный бездомный псих!

– Ха-ха! «Ангел», – сказала я. – Это что-то новенькое.

– Ангел! – выкрикнул он снова, теперь уже тыча пальцем в ее сторону.

– Он что, на меня показывает? – спросила Аннемари, замедляя шаг.

– Нет. – Я оттеснила ее плечом, чтобы она шла как можно дальше от человека, который смеется, но при этом оставалась на тротуаре, потому что машины неслись очень быстро.

А дома случилось странное. Прожив почти всю жизнь в этой квартире, я вдруг увидела ее как будто в первый раз. Я заметила все, что раньше оставалось для меня невидимым: набивку, торчащую из дивана в двух местах, дырки, прожженные сигаретами мистера Нанци, облупившуюся краску, хлопьями свисающую с потолка, черное пятно на полу под батареей, где у нас подтекала труба.

– Извини, – сказала я, – я на минутку.

В ванной я как всегда уставилась на белые шестиугольники на полу, но на этот раз не увидела ничего, кроме грязи между плитками. Сунула мамину древнюю банку вазелина – ей, наверное, уже лет двадцать, не меньше – в аптечный шкафчик, который красили столько раз, что он перестал закрываться. Выйдя, я услышала голос Аннемари:

– Мне нравится твоя комната.

Я медленно подошла к своей комнате и заглянула внутрь, боясь и там обнаружить что-то кошмарное. Но все выглядело очень даже неплохо: пусть без ковра и занавесок, но вполне нормальная комната, а в ней – подруга, которая сидит на нормальной кровати, правда, подушка там только одна. Я вошла и закрыла за собой дверь.

Когда мама вернулась с работы, мы проводили Аннемари домой. На этот раз мне повезло: человек, который смеется, спал под почтовым ящиком. Я надеялась, что мама удивится, когда швейцар назвал меня «мисс Миранда», но она только улыбнулась ему.

Я сразу увидела, что папа Аннемари в восторге от мамы – она вообще всем нравится. Он стал угощать нас какими-то пончиками с сахарной пудрой, и мама съела два, а я сказала: «Спасибо, не надо, я еще не ужинала», – отчего мама рассмеялась, поперхнулась и раскашляла эту пудру во все стороны, и тут уже начал смеяться папа Аннемари. Я смотрела на мамину футболку, всю в сахарной пудре, и думала: «Если б ты знала, как ты выглядишь, тебе было бы не до смеха».

Вторая записка

Булочки для сэндвичей привозят рано утром, когда самого Джимми еще нет на работе. Я и сейчас, идя в школу, вижу этот высокий бумажный пакет, прислоненный к его запертой двери. С декабря ноги моей там не было, но я все равно по привычке высматриваю этот пакет, и когда я его вижу, мне всегда кажется, что я чувствую запах свежевыпеченных булок, хотя я знаю, что это просто воспоминание.

Тогда, в ноябре, я каждый день пересчитывала полученные булочки. Я считала их попарно: запускала руку в пакет, брала две булочки и перекладывала во вчерашний пустой пакет, потом еще две и так далее. Так я и нашла твою вторую записку, примерно на середине пакета. Это было в понедельник.

Те же крошечные буквы, та же жесткая бумага. Но на этот раз записка начиналась с моего имени:

Миранда,

в письме ты должна мне рассказать, как все было. По-честному. Сейчас ты еще не можешь начать его писать, потому что пока еще мало что произошло. Да и потом можно не спешить. Но все-таки не тяни слишком долго, иначе подробности начнут забываться. А мне необходимо как можно больше подробностей. Путь очень труден, и я прошу тебя обо всем заранее, пока мой рассудок еще не помутился.

P. S. Знаю, что мою первую записку видела не только ты. Пожалуйста, остальные никому не показывай. Очень тебя прошу. Это нужно не мне.

Я прочитала ее несколько раз. Но должна тебе честно сказать, что я тогда ничего не поняла и начала понимать только гораздо позже. И еще одну вещь я должна тебе сказать: мне стало страшно. Ты перепугал меня до полусмерти.

* * *

– Ты считаешь булочки или наизусть их учишь? – Джимми стоял за прилавком, с дикой скоростью елозя ломтем ветчины по лезвию электрического ножа – он обожал так делать.

Я сунула записку в карман и стала пересчитывать всё с самого начала, потому что, конечно же, сбилась.

Через несколько минут перед входом остановился грузовик, доставивший продукты, и Джимми вышел поговорить с водителем.

– Эй, – прошептал Колин, как только за Джимми закрылась дверь, – давайте глянем, что там внутри у Фреда Флинтстоуна.

– Свихнулся? – отозвалась Аннемари. – Ни за что.

– Ты на стреме, – сказала я ей и побежала за Колином в подсобку. Он уже держал копилку в руке и тряс ее, но она не издавала никаких звуков.

– Эй, – позвала Аннемари. – Вы что?!

– Да мы просто на нее смотрим, – откликнулась я.

Колин выковыривал из дна резиновую затычку.

– Быстрей, – шепнула я. – Дай лучше мне!

– Нет, – сказал он. – Готово! – И затычка оказалась у него в руке.

Мы стукнулись лбами, пытаясь одновременно заглянуть в дырку, и почему-то так и остались стоять, прижавшись лбами друг к другу. Из этого положения мне не очень-то хорошо было видно лицо Колина, но я чувствовала, что он улыбается.

– Круто, – прошептал он. – Там сплошь двухдолларовые бумажки!

И он был прав. Банка была битком набита двухдолларовыми купюрами, сложенными в аккуратные треугольнички, и на каждом виднелась цифра «2».

– Скорей! Он идет! – В голосе Аннемари была паника.

Мы отпрянули друг от друга, и Колин затолкал затычку на место. К моменту, когда Джимми распахнул дверь перед водителем, катившим тележку с банками газировки, я уже как ни в чем не бывало стояла на прежнем месте.

– Эй, дамочка! – гаркнул Джимми. – Давай сюда. Есть мужская работа.

– Пардон, – Колин в фартуке не спеша вышел из подсобки, – я в туалете был.

Пока Колин и Джимми грузили напитки в большую холодильную витрину у входа, Аннемари мне улыбнулась.

– Вы психи, – сказала она. – Ты это хоть понимаешь?

Я все еще чувствовала то место, где лоб Колина прикоснулся к моему.

– Понимаю, – сказала я. – Ну, сглупили. Не спорю.

Мы возвращались в школу втроем, Колин в середине. Он метался зигзагами, как шарик в пинболе, толкал нас плечами и вопил: «Бдыщ! Десять очков! Бдыщ! Двадцать пять очков!» – а мы хохотали как ненормальные.

То, что приоткрывают

Теперь мы тренируемся еще чаще. Ричард и мама сидят в креслах друг напротив друга. Я слежу за временем. Мама закрывает глаза, и я знаю, что она сейчас приподнимает уголок своей вуали. Она кивает, и мы начинаем.

Мама говорит, что у каждого человека есть вуаль, завеса между ним и остальным миром. Как у невесты на свадьбе, только незримая. Мы себе преспокойно живем, а лица наши завешены этими невидимыми вуалями. Мир получается слегка расплывчатый, и нас это вполне устраивает.

Но иногда вуаль на несколько секунд взлетает, словно на ветру. И в эти мгновения мы видим мир таким, каков он есть – всю его красоту, и жестокость, и печаль, и любовь. Но обычно мы ничего этого не видим, потому что не хотим. Некоторые люди учатся сами поднимать вуаль. И если у них получается, то им незачем ждать ветра.

Понятно, конечно, что на самом деле никаких вуалей нет. И мама не имеет в виду всякую там магию, или что Бог глядит прямо на тебя, или что ангел-хранитель всегда с тобой рядом, – ей такое и в голову не придет. Она просто хочет сказать, что большую часть времени люди отвлекаются на всякие мелочи и не замечают всей картины целиком.

Чтобы дойти до раунда победителя, маме нужно настроить себя на определенный лад. Она говорит, это все равно что самую малость приподнять краешек вуали – так, чтобы видеть больше, чем обычно, но не всё, иначе жизнь, смерть и красота всего сущего завладеют ею и отвлекут от игры. Она должна приоткрыть завесу ровно настолько, чтобы, услышав подсказки, разглядеть волшебную нить, соединяющую их. Но, конечно, если ее звездный напарник окажется тупым как пробка, все это напрасно.

Я много думала про эти вуали. Мне кажется, что иногда, очень редко, на свет появляются люди вообще без вуали. Люди, которые всегда видят всю картину целиком. Ты, наверное, как раз из таких.

То, что плывет

Накануне Дня благодарения Колин и Аннемари стояли за прилавком и взвешивали скользкие тонкие ломтики индейки, которых была целая гора. Они делили их на стопки по четверть фунта, перекладывая листками вощеной бумаги. Джимми велел им наготовить этого добра на неделю вперед.

– А индейка не испортится? – спросила Аннемари.

– Не. Она напичкана консервантами.

Колин облизнулся:

– Химическая индейка! Ням-ням, объедение!

– Заткнись, – велел ему Джимми.

В первый раз я обрадовалась, что мое дело – считать булочки.

С тех пор как у Джимми завелись мы, ему, похоже, стало совсем нечего делать. Он сидел на высокой табуретке и наблюдал за мной, скрестив руки на груди, сунув пальцы под мышки, желтые от пота. Мой косой разрез он уже забраковал, и теперь булочка ждала меня на подносе за спиной Аннемари, как всегда черствея. К счастью, майонеза Джимми разрешал брать сколько хочешь.

– Гляди-ка, – сказал Джимми, указывая подбородком в сторону окна. – Подружка ваша идет.

По другой стороне улицы плыла Джулия – одна, с оранжевым замшевым рюкзачком, на голове широкая оранжевая замшевая лента в тон рюкзачку.

Наверное, в Швейцарии это последний писк моды, ленточки в тон рюкзачкам, подумала я.

– Вы про швейцарскую мисс? – Я сгребла пару булочек и опустила в пакет, стоявший у моих ног. – Никакая она мне не подружка!

Его губы медленно растянулись в улыбке.

– Швейцарская мисс? Неплохо сказано. – Он еще немного поглазел на улицу, затем встал. – У тебя острый язычок, ты это знаешь?

Я пожала плечами, продолжая считать, но на самом деле мне было приятно. Комплимент от Джимми был большой редкостью. Пересчитав булочки, я завернула бумажный край и отволокла пакет за прилавок. Джимми к тому времени уже скрылся в подсобке. Аннемари хихикала над какой-то шуткой Колина.

С тех пор как мы с Колином прижались друг к другу лбами, я чувствовала себя немножко странно, когда на него смотрела. Но по-хорошему странно, а не по-плохому.

– Восемьдесят! – выкрикнула я, чтобы Джимми услышал. – Как в аптеке!

– Может, завтра больше повезет! – крикнул он в ответ.

Колин глянул на меня и усмехнулся, отчего у меня внутри что-то дрогнуло и как бы поплыло.

– Он спит и видит, чтобы булочек не хватило. Ты как-нибудь возьми да выкинь втихаря одну, сделай ему подарок.

– Не слушай его, Миранда, – сказала Аннемари. – Ему лишь бы опять втянуть тебя в историю.

Но хотя она обращалась ко мне, смотрела она на Колина, и лицо у нее было такое, как будто у нее внутри тоже что-то поплыло.

Грязное

Перед уроком мы с Аннемари зашли в туалет на четвертом этаже. Она сказала, что хочет еще раз помыть руки после всей этой индюшатины.

– А сегодня было ничего, – сказала она, глядя на себя в зеркало и причесывая волосы пятерней. – Жалко, что большая перемена – всего сорок минут.

– А мне было скучно, – ответила я. – Ненавижу считать булки.

Она рассмеялась:

– Зато у тебя, по крайней мере, хотя бы руки не пахнут химической индюшкой!

Зато тебе, по крайней мере, можно прохлаждаться у прилавка с Колином, подумала я. А мне приходится бегать в супермаркет, оттирать какую-нибудь грязюку и вести беседы с мистером Желтые Подмышки.

– Идем скорее, – сказала я. – Есть очень хочется.

Джулия стояла за дверью класса. Можно было подумать, что она нас поджидала.

– О нет! – воскликнула она и трагическим жестом указала на локоть Аннемари. – Какой кошмар, Аннемари! Твой любимый бирюзовый свитер! Вот бедняжка!

А мама еще говорит, что это у меня драматичный взгляд на жизнь!

Аннемари покосилась на свою руку. Рукав был слегка запачкан горчицей. Я и не догадывалась, что это ее любимый свитер.

– Ничего, – махнула рукой Аннемари. – Папа выведет пятно.

Джулия прислонилась спиной к стене и поправила свою оранжевую ленту.

– Одного я не пойму: с чего ты вообще вздумала работать? Неужто тебе деньги нужны? – Тут она покосилась на меня. – И еще, ты только не обижайся, Аннемари, но местечко это довольно гнусное. Я там однажды даже таракана видела!

– Местечко как местечко, – сказала Аннемари. – Мне нравится.

– А этот урод, который там работает?

– Ничего он не урод! – не выдержала я. – И с чего ты взяла, что он там, – я изобразила в воздухе кавычки, – «работает»? Он хозяин заведения!

– И мы не получаем денег, – тихо произнесла Аннемари. – Только сэндвичи.

– И шипучку! – Я потрясла в воздухе банкой «Спрайта».

– Потрясающе, – сказала Джулия, обращаясь только к Аннемари, как будто меня там не было. – С каких пор тебе можно сэндвичи и газировку?

Аннемари слегка поморщилась.

– Ничего страшного.

– Ничего страшного? – повторила Джулия. – Ну ладно…

Мистер Томпкин подошел к двери:

– Вы почему не в классе? Самостоятельное чтение началось пять минут назад!

Входя в класс вслед за Джулией, я прошептала на ухо Аннемари:

– Понятно, почему ты больше не хочешь с ней дружить. Она так тебе грубит!

Аннемари замялась, потом пробормотала:

– Да… иногда.

И мы расселись по местам. Мистер Томпкин оставил у меня на парте книжку. Он все пытался увлечь меня чем-то новеньким. На обложке была девочка воинственного вида на фоне каких-то высоток. Я отодвинула бойкую девицу подальше, достала мою книжку и раскрыла ее наобум – интересно, где я приземлюсь.

Мег была на планете Камазоц, и одинаковые мальчишки перед одинаковыми домами играли одинаковыми мячами, которые одновременно подпрыгивали и одновременно били о землю. Потом все дети разом, в один миг, подхватили мячи и разошлись по своим одинаковым домам – все, кроме одного мальчишки. Он остался на улице один-одинешенек, его мячик покатился по мостовой, в дверях показалась мама, в ужасе огляделась, схватила малыша и потащила в дом.

Одинаковые дома. Могу себе представить, как возмутило бы это нашего мистера Томпкина. Не успела я додумать эту мысль до конца, как вдруг что-то больно ударило меня за ухом. Я резко обернулась и увидела, что Джулия беззвучно хихикает, склонившись над книжкой. Я глянула на пол: под партой валялась резинка, которой она в меня выстрелила. В голову.

Я-то думала, мы просто друг друга раздражаем, но я ошиблась. Это была война.