Текст книги "Хрустальный горизонт"

Автор книги: Райнхольд Месснер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Шиша Пангма

Солнце уже низко, тени удлинились, жара спала. Едем вдоль известняковых скал, у подножия которых расположились кочевники. Кругом лишь можжевельник, ломонос да дрок. Поворачиваем налево, переезжаем реку. И вдруг перед нами возникает она – огромная, ослепительно белая, высящаяся над моренными нагромождениями Шиша Пангма, «гребень над пастбищами». Она совершенна, это образец гармонии, какого мне до сих пор не приходилось встречать. Здесь, на северной стороне водораздела, погода великолепная. А за Гималайским хребтом темно и мрачно, клубятся облака.

После долгой езды нам хочется размять ноги. Направляемся вверх по долине. Начинаются осыпи. На километры вперед тянутся моренные гряды, оставленные здесь древним ледником. Как гигантские змеи, громоздятся перед Шишей Пангмой береговые морены. Впереди ледопад, за ним крутая северная стена.

У подножия Шиши Пангмы

То и дело слышим голоса снежных куропаток. Они почти не видны между камней и вдруг с криком взлетают из-под самых ног. Серовато-белый, знаменитый светлый гранит Шиши Пангмы, кажется, светится в лучах заходящего солнца.

Из моря облаков, закрывающих все небо до самой Индии, проглядывают ледовые отвесы, скальные и снежные гребни. Постепенно наступает ночь. Луна окружена ярким светлым венцом. Тишина нарушается лишь отдаленным шумом ветра. Далеко на юге сверкают молнии.

Прошло много времени с тех пор, как мы оставили джип на высоте 5300 метров. Небо светлеет, и одновременно на нем появляется несколько тусклых звездочек. Уже ночью мы возвращаемся к палатке. Моя спутница молодец, она в хорошей спортивной форме, и у нее сильная воля. Погода как будто устанавливается. Я в полудреме коротаю время до рассвета. Когда открываю глаза, вижу фиолетовое небо.

Снимаем палатку, грузим вещи в машину и едем назад. Я рад, что не один и могу поговорить с Неной.

«Ты же говорил, что твое соло на Нангапарбате было как дурной сон. А теперь хочешь идти один на Шишу Пангму? Разве недостаточно будет Эвереста?» – спрашивает она.

«На Нангапарбате я проверял, смогу ли взойти в одиночку на Эверест. Это ведь самая высокая вершина Земли. Так что все совершенно логично. Раньше я считал, что нужно пройти в одиночку какой-нибудь один восьмитысячник и этим рекордом закончить свою альпинистскую деятельность. Но я не могу бросить альпинизм. После Нангапарбата возникла идея Эвереста. Я не только альпинист-одиночка, я своего рода Сизиф, который, по сути дела, никогда не достигает вершины. Я Сизиф, и камень, который я тащу в гору, это моя собственная душа».

«А Шиша Пангма?»

«Это гора, которой я болен, вот и все. Каким образом я на нее взойду, с друзьями или один, не имеет никакого значения».

«Когда ты идешь один, разве ты не ощущаешь необходимости поделиться с кем-нибудь впечатлениями, да и поделить невзгоды?»

«Когда я иду не один, в глазах партнера я вижу ту же самую усталость. Партнер – мое зеркало».

«Может ли природа давать утешение?»

«Да, и даже очень. Первый утренний свет, например, часто приносит мне внутреннее спокойствие. Я не назову это счастьем. Это именно спокойствие».

«А почему бы и не назвать это счастьем? Я думаю, что у человека не может быть большего счастья, чем ощущать себя частицей вселенной и черпать силы из этого ощущения».

«Слово счастье мне кажется слишком затасканным».

Между тем мы уже проехали свои сто километров. В прежние времена путешествия по этим местам были полны опасностей и приключений. Я читал, что только один ветер может погубить целый караван. От одной надежной стоянки до другой приходилось добираться несколько дней, даже недель. Мы же ехали гораздо быстрее, с верными телохранителями и по сравнительно хорошему шоссе. Все неловкости постепенно сгладились. Мы восхищались «открытым» Тибетом, но другой, древний Тибет был глубоко скрыт от глаз. Именно его хотел я видеть, и иногда это мне удавалось.

Во времена «культурной революции» и уничтожения «четырех элементов отсталости» – старой культуры, старых обычаев, старых привычек и старых представлений – старый Тибет не умер. На это время он погрузился в сон, подобно Спящей Красавице, и ждал часа, когда можно будет проснуться. И мне кажется, что эти времена уже наступили. Наши китайские спутники обращали наше внимание на улучшения, происшедшие после «освобождения» Тибета Китаем: оросительные каналы, школы, больницы и не в последнюю очередь дорога, по которой мы ехали. Конечно, крестьяне теперь не гнут спину на хозяев монастырей и крупных землевладельцев, сегодня они работают на Народную Республику, но чтобы решить, что лучше для того или иного народа, нужно сначала выяснить, что составляет суть его жизни. В стране, где люди веками верили, что могут влиять на свою Карму, рационально то, что нам порой кажется нерациональным. Раньше тибетцы сами, худо ли, хорошо ли, согласовывали свои верования со своей жизнью. Они должны были стойко переносить удары судьбы, чтобы скорее получить облегчение, которое и получали, благодаря вере в возрождение в будущей жизни. Здесь важен неуловимый внутренний мир. С помощью технизации можно произвести лишь самые поверхностные изменения – эти-то изменения нам и показывали.

Буддизм в Тибете, ламаизм, насчитывает 1500 лет. Он смешан с пантеистическими представлениями и с древнетибетской религией Бон, основанной на вере в злых и добрых демонов. Никогда раньше не осознавал я с такой ясностью бессилие и смехотворность технического прогресса. Однако я понял и то, что для меня, сына Запада, тайны Востока так и останутся тайнами.

Проплывают мимо ландшафты. Дали переливаются разнообразными красками. Погода прекрасная. Нет ни одного безжизненного кусочка земли. Даже на совершенно сухих песчаных полях пробиваются растения. Когда мы въехали в корытообразную долину, стало совсем тихо. И эта тишина природы – сама музыка.

В двух часах езды от Катманду

Еще на пути к Шише Пангме мне особенно запала в душу безупречная красота деревни Четырех Драконов. На обратном пути мы рассмотрели ее получше. На каменной стене сидит юноша и расчесывает черные волосы, доходящие ему до плеч. В ушах на шнурках небольшие кораллы и бирюза. Одет он в засаленную шерстяную рубашку и брюки из овчины. Его смуглая кожа под действием солнца и копоти стала шоколадной. Вот деревянные двери в стене открылись, вышел старик с лицом, заросшим белой щетиной. «Таши делек», – сказали мы. «Да будет счастье с тобой». Старик улыбнулся и проводил нас в дом. Сначала мы попали в сени, где разгорожены каменной кладкой стойла для скота. В одном стойле тощий жеребенок, у которого грива и хвост все до волоска перевязаны ленточками. Старая собака несколько раз хрипло тявкнула и отошла в свой угол. Входим во внутреннее помещение.

За деревянным ткацким станком сидит пожилая женщина. Она ткет полосатую ткань из шерсти. У нее длинные седые волосы, на шее длинная цепочка из огромных янтарей, кораллов и серебра. На деревянном настиле разложены для проветривания ковры и шкуры.

Женщина провела нас в заднюю часть жилища. Здесь нет окон, свет проходит через отверстие для дыма. Под отверстием маленький железный очаг. Никакой выводной трубы. Пол покрыт выделанными овчинными шкурами. Часть стены оклеена газетами. У стен деревянные лавки, а на них ковры, одеяла и подушки. Мы сели. Нам подносят чанг в деревянных, отделанных серебром чашах. Подливают чанг из пластиковой канистры грязно-белого цвета.

Из бокового помещения вышла молодая женщина. Все улыбаются. Наш разговор в основном состоит из улыбок. С помощью слов «Шиша Пангма», «Джомолунгма» и всевозможных жестов рассказываем о нашем путешествии. Дружеские кивки. В качестве подарка оставляю им мой карманный нож.

Позже Цао рассказал мне, что эти люди полукочевники, со стадами яков и овец они доходят до самых высокогорных пастбищ у ледников Шиши Пангмы. На летних пастбищах ставят палатки, но всегда возвращаются в свои дома.

На развилке, там, где наша дорога вливается в трассу Лхаса – Катманду, я спросил Чена, можно ли подъехать к границе. «Можно», – сказал он. «Ну, так поедем туда! – воскликнул я, и мы свернули направо. Мы проезжаем перевал и въезжаем в глубокую долину. Навстречу все время идут украшенные бамбуком грузовики. Ущелье становится все уже и глубже. Местами скалы поднимаются над дорогой на добрую сотню метров, за ними – еще более высокие гряды, теряющиеся в облаках.

Начинается субтропический лес. Моросит дождь. Вдоль дороги гигантские деревья бамбука и папоротника. В их ветвях порхают птицы. Много бабочек великолепной расцветки. Мощно шумят водопады.

Ночуем в Ниларму. На следующий день подъезжаем к непальской границе, от которой всего два часа езды до Катманду. Мы в самой середине тропических лесов к югу от Гималайского хребта. Глаза, уже привыкшие к сглаженным перспективам и неярким цветам тибетских плоскогорий, не могут насытиться этой роскошной зеленью. Кожа становится влажной. Слух заполнен шумом водопадов, пением птиц. Я пьянею от этих сочных красок, тяжёлого воздуха. Мы погрузились в совершенно особенный мир и видим теперь Гималаи другими глазами.

Ученые считают, что миллионы лет тому назад Тибет находился на дне моря. Гималайские горы возникли в результате надвига друг на друга двух материковых платформ, одной со стороны Индии, другой – со стороны Китая. А Тибетское плато оказалось сзади этого поднятия. Свидетельство этого – окаменелые раковины, которые можно найти на самых высоких вершинах. Тибетские озера – это остатки древнего моря, вот почему они соленые. Столкновение обеих платформ не закончилось, и Гималаи все еще поднимаются. Не исключено, что когда-нибудь Эверест станет девятитысячником.

Поднимаемся вверх, очарованные красотой этой гигантской теплицы. Здесь в пограничных деревнях особенно много китайских солдат, рабочих, государственных служащих. Невольно вспоминается Южный Тироль, где итальянцы и немцы живут рядом, но не понимают и не любят друг друга.

Погода довольно сносная. Дождь идет только ночью. Но все ущелье заполнено облаками. Мы находимся в закрытой для посещения долине и удивляемся, что нас до сих пор никто не остановил.

Через два дня возвращаемся назад. Из Гималаев опять попадаем на открытые просторы Тибета.

Южные склоны Гималаев

Пока садилось солнце, и ландшафт, и краски изменились, сочная зелень тропических лесов сменилась темно-серым цветом пустыни.

Во время одной из остановок на пути в Лхасу мы встретили бывших беженцев. Они рассказали ужасные истории о произведенных во время культурной революции разрушениях. Наш офицер связи все время запинался и перевел нам, естественно, далеко не все. И тем не менее они возвращались из Непала на родину. До них дошли слухи, что механизм угнетения упразднен и что снова можно быть тибетцем и буддистом. В Тибете они оставили родственников и очень тосковали на чужбине.

В полдень мы уже в Тингри. После небольшой остановки отправляемся в Шегар, чтобы заправиться бензином перед выездом в базовый лагерь. По дороге замечаем, что горы сейчас видны лучше, чем неделю назад. На небе лишь отдельные разорванные облачка. Наверху, должно быть, похолодало. Не есть ли это начало того самого перерыва в муссоне, которого я так страстно жду?

В Шегаре долго не задерживаемся. Покупаем немного консервированных фруктов, свежих овощей на рынке, с десяток луковиц и едем обратно.

К вечеру этого же дня подъезжаем к реке Ронгбук. Воды в реке так много, что мы сможем попасть на другой берег лишь на следующее утро, когда после ночного холода уровень понизится. Ночуем. Вечером прошел небольшой дождь, его натянуло с севера. Основные тучи прошли стороной.

Жители деревни толпой стоят перед нашей палаткой. Слева на корточках сидит женщина и с интересом следит за каждым моим движением. На ней платье из цельного куска материи, доходящее до щиколоток и неописуемо грязное. На грязном лице, на скулах и на висках симметрично наклеены раскрашенные ленточки белого лейкопластыря. Такое украшение мы видели на лицах многих женщин и девушек, и я не сразу догадался, из чего оно. Женщина очень дружелюбна, она протягивает мне горсть цзамбы, потом приносит несколько небольших яиц. Я покупаю их. Мужчины, женщины, дети обступили палатку. Пока я пытаюсь как-то отодвинуть их, Нена пишет.

«8 августа 1980 г. Происходит нечто невообразимое. Я чувствую себя обезьяной в зверинце. Чэн, шофер, Райнхольд и я сидим в палатке за деревней на берегу реки. Я готовлю ужин, как на арене цирка. Каждый раз, когда открываю очередную банку, все придвигаются ко мне и пытаются рассмотреть, что там внутри. Здесь я совершаю одну колоссальную ошибку – даю им несколько шоколадных конфет. После этого мы боимся, что палатка будет снесена. Они стали всё просить. Едва я доставала что-нибудь, ко мне протягивались просящие руки. Все говорили одновременно.

Когда мы приехали, один подвыпивший молодой человек весьма горячо просил у нас хлеба. Чен сказал ему что-то очень грубо. Парень ушел вне себя от ярости. Больше никто ничего не просил, пока я не сделала эту глупость с конфетами. Теперь все пришли и просят пищу. Мы в их глазах очень богаты, и они не могут понять, что у нас все продукты строго распределены по рационам и ничего лишнего нет. После всех этих волнений я радуюсь предстоящему отдыху в Ронгбукском лагере, шуму реки, который убаюкивал нас, голым моренным склонам.

10 августа 1980 г. Мы снова в Ронгбукском лагере. Сегодня новолуние. Погода как будто установилась. По альтиметру, который мы используем в качестве барометра, давление то поднимается, то падает.

У нас у обоих испорчены желудки. Я предложила провести день, как Морис Уилсон, но когда мы проснулись, мы были так голодны, что сразу же оставили эту идею. Может быть, завтра будет лучше.

11 августа 1980 г. Решила полазить по камням недалеко от лагеря.

Радуюсь, как ребенок. Камни очень трудные, на некоторые я могу забраться только с верхней страховкой.

После одного трудного маршрута я долго приходила в себя, но не сдалась и продолжала тренироваться. Наконец мне удалось схватить ритм движения.

Для Райнхольда эти булыганы не представляют никакой трудности, он находит зацепки легко и уверенно. Он начал лазить по скалам с пяти лет и постепенно, пройдя бесчисленное количество маршрутов, утратил боязнь высоты.

12 августа 1980 г. Я чувствую себя лучше, но Райнхольду все еще плохо. Мне хочется что-то для него сделать. Он угнетен, обидчив и раздражителен. Он знает, что сейчас как раз время для штурма вершины, поэтому не принимает антибиотиков, которые ослабляют организм. Райнхольд убежден, что легчайший понос и слабость делают одиночное восхождение на Эверест смертельно опасным. Это не мнительность. Понос сильно обезвоживает организм. Высота усугубляет проблему водного баланса, так что возникает риск превысить пределы прочности организма.

13 августа 1980 г. Мне грустно, что здесь больше нет сурков. Раньше я с удовольствием наблюдала за ними, когда они вылезали из своих нор, располагались на камнях, грелись на солнце. Иногда они становились столбиками и глазели вокруг. Было так приятно жить вблизи них. Но Цао покончил с этим. Он расправился с сурками с помощью своего проклятого ружья, он ежедневно упорно стрелял в каждую норку. Я думаю, так вести себя может только человек с больным рассудком».

Незаметно поднялся вечерний ветер. С каждым порывом он становился все холоднее. Наконец-то! Как раз на этой мысли слышу рядом с собой вздох Нены. Она уставилась на одинокую звезду, неподвижно висящую над нами. Мои неприятности с желудком прошли. Я чувствую себя лучше. Мы долго сидим на моренном холме около палатки и обсуждаем план подъема.

По-видимому, сейчас наконец муссонный поток из Бенгальского залива столкнулся с муссонным потоком, идущим со стороны Аравийского моря, и наступил тот знаменитый перерыв, когда два фронта облаков, так сказать, в ожидании стоят друг против друга. Долгожданная пауза, мой шанс! Ясный вечер. Обычный злой ветер сверху, с Ронгбукского ледника, будто умер, нет ни ливня, ни шквалов. Высокое небо. Прохладно. Завтра или послезавтра надо выходить. Сейчас наверху наилучшие погодные условия. Кто знает, как долго протянется эта передышка в муссоне.

Решение принято, но вместе с ним возвращаются старые сомнения. Северная стена Эвереста высится над ронгбукским лагерем в суровой белизне.

Всю ночь я думаю. Беспорядочно пробегают в моем воображении участки маршрута, места ночевок. Джомолунгма сверлит мой мозг. Надежда и страх, что восхождение не удастся, борются во мне.

Джомолунгма – путь к вершине и возвращение

Вот что я думаю о жизни во Вселенной:

Это яркая звезда в полутьме сумерек,

Это водоворот в спокойной реке,

Грозовой разряд среди ясного неба,

Вспышка молнии,

Фантом,

Мечта.

Из Алмазной Сутры (Ваджраччхедика Праджнья парамита Сутра)

Одно из наиболее распространенных и чтимых в Тибете священных сочинений, ритуальное чтение которого оберегает от несчастий

Перерыв в муссоне

Итак, перерыв в муссоне. Небо будто из плотной ткани. Яркая голубизна над Эверестом режет глаза. Вытянутые в длину полосы дрожащего воздуха извиваются, как окалина в вязкой массе. Расстояние до Эвереста скрадывается. Я часами могу наблюдать за тем, как движется воздух над долиной Ронгбук. Внешне нет никаких проявлений природных сил, ни бури, ни тумана, ни дождя, муссон как будто кончился. Но все это сдавленное пространство заряжено энергией: кажется, что поднялись древние силы и отодвинули бело-голубую полосу облаков. Краски небосвода оживляют землю. Пятна зелени на склонах и даже камни излучают энергию. Я это вижу и чувствую. Не хочется двигаться, но надо. Я прекрасно адаптировался к высоте. Одышки больше нет. После семи недель, проведенных на высоте 5000 метров, я чувствую себя в базовом лагере как дома.

Еще раз убеждаюсь, что чем чаще бываешь на большой высоте, тем быстрее каждый раз привыкаешь к недостатку кислорода. Новичкам это дается труднее. В моих первых экспедициях я мучился больше, чем в последующих.

Тогда, в 1969-1970 годах, у меня было ощущение парализованности, неуверенности, глубокого отчаяния. А теперь, после упорных повторений, тело стало не просто тренированным, оно сохраняет память о своих возможностях, легче перестраивается на высотный режим.

И тем не менее три-четыре недели все равно нужны для адаптации. Без такой подготовки восхождение на вершину Эвереста было бы немыслимо, даже если перед этим ты побывал на всех восьмитысячниках мира. Адаптация к высоте является основным условием. Но я ничего не предпринимаю для ускорения этого процесса.

Так же, как ждал хорошей погоды, я жду наилучшего состояния своего организма.

Мое одиночное восхождение, как и сама жизнь, полно неизвестности – в нем много непредсказуемого, рискованного, зависящего от случайности и потому нелогичного. Было бы глупо пытаться рассчитать все. Одиночное восхождение на Эверест – это не арифметическая задачка.

Я верю в человеческие инстинкты. Когда человек оказывается перед выбором – выжить или умереть – он поступает верно. Но я не могу ставить себя перед таким выбором. Альпинизм вообще не должен ставить человека перед таким выбором. И Нена с этим согласна, она целиком полагается на меня.

А может быть, она прячет тревогу от самой себя? Или от меня? И успокаивается, ведя дневник?

«15 августа 1980 г. Мы выходим. Как я ждала этого! Мы пойдем к леднику Восточный Ронгбук и по нему дальше вверх. По мере того, как небо становится чистым, улучшается и мое внутреннее состояние. В горах мы ближе к самим себе. Все как будто концентрируется внутри нас. Может быть, действительно становятся более весомыми наши познания, может быть, меньше отвлекающего. Чувства обостряются. Особенно это сказывается на моих отношениях с Райнхольдом. Здесь в нем в полной мере проявляется южный тиролец. Он раскрепощен, мыслит свободно, но консерватизм маленькой деревеньки в Доломитах, где Райнхольд вырос, не оставляет его.

Если он чего-нибудь хочет, для него нет препятствий. Он бывает и сдержан, и груб, а чаще всего недоверчив. Неделями я наблюдаю за Райнхольдом как бы через стекло. С ним очень хорошо ходить в горах. Наверху он становится самим собой. Он так сентиментален за своей суровой оболочкой, которая за 30 лет альпинизма превратилась в панцирь из-за завистливого отношения к нему в Южном Тироле. А теперь этот панцирь стал прозрачным.

Сегодня я чувствую себя неважно. Дорога длинная, но она станет легче, если не надо будет тащить груз. Головная боль, которая мучила меня в начале путешествия, прошла. Я тоже хорошо адаптировалась. И мне нравится идти вверх с Райнхольдом, быть с ним рядом. Каждый идет своим шагом, но мы не отдаляемся друг от друга. Каждому нужно пространство, чтобы предаваться собственным мыслям».

Упаковка грузов проходит на этот раз быстро. В передовом базовом лагере есть все: продукты на четыре недели, горючее, снаряжение для подъема на вершину. Нельзя забыть ни одной мелочи: фотопленка, альтиметр, запасные очки. Мысленно я перебираю список вещей. Я представляю себе все восхождение, шаг за шагом, бивак за биваком, все, что мне будет нужно выше лагеря 6500. Минимум лишнего, но жизненно необходимое – в двойном количестве, таков мой девиз.

Когда я взял альтиметр, чтобы положить его в верхний клапан рюкзака, я обратил внимание, что давление поднимается. Итак, перерыв в муссоне! Для собственного успокоения я повторил то, что говорили крестьяне внизу в долине, и что соответствует данным современной метеорологии: «Во время летнего муссона выпадает один или два периода хорошей погоды, длящихся от четырех до десяти дней».

Удивительно, как часто знания местных жителей о погоде, превратившиеся уже в интуицию, соответствуют наблюдениям метеорологов. Я читал о муссоне в научной работе о погоде в Гималаях Гельмута Крауса. Все говорит за то, что сейчас можно начинать восхождение.

«Летний муссон со значительными осадками с июня по сентябрь приходит не вдруг. Постепенный переход от сухой погоды зимой к летнему муссону начинается предмуссонным выпадением осадков, связанных с конвекционными процессами, и зачастую сопровождается грозами».

Этот переход тянется шесть недель. В первые дни, в базовом лагере, сила муссона была еще не так ощутима. Но действительно ли это муссон? У Крауса читаю:

«Муссоном называется система ветров с заметной сменой господствующего направления по временам года. Физические причины муссонных ветров – это годовое движение околоземных зон давления и ветра и различие в температуре между поверхностью суши и моря. Оказывают влияние также высокогорные области, так как над ними воздух летом нагревается сильнее, а зимой охлаждается сильнее, чем на тех же высотах в атмосфере.

В широком смысле слова понятие муссон обозначает не только систему ветров. Часто сюда включают также грозовые явления, связанные с преобладающим в данный момент направлением ветра. Так, есть Индийский юго-западный муссон (июнь – сентябрь), характеризующийся падением температуры воздуха и частыми осадками; есть Индийский северо-восточный муссон (зимой) с сухой, безоблачной погодой».

Вот что пишет Краус о погоде в июле и августе:

«В июле на высоте 1,5 км над северо-западной Индией находится жаркая область низкого давления. В южной ее части господствуют западные ветры, которые зарождаются в зоне экваториальных западных ветров. На северо-востоке области низкого давления над долиной Ганга преобладают юго-восточные ветры. На высоте 3 км над областью 20° северной широты лежит муссонный трог (ITC); на высоте 6 км трог располагается еще ближе к экватору, и повсюду отмечены восточные ветры между ним (трогом) и двумя зонами высокого давления, одна из которых находится над Тибетом (это квазипостоянный теплый антициклон, образовавшийся благодаря согреванию воздуха над высокими плоскогорьями), а другая – над Ираном и Афганистаном. Восточные ветры составляют основу тропического течения исходного пассата. На высоте 9 км все пространство передней Индии на юг от 30° северной широты обвевается восточными ветрами, скорость которых в Непальских Гималаях достигает почти 20 км/час. Это соотношение ветров характеризует в общем циркуляцию воздушных масс во время летнего муссона».

Все это для меня как неспециалиста слишком сложно, и я ищу информацию о перерывах в муссоне.

«Летний муссон очень важен для сельского хозяйства Индии и Непаа. От продолжительности и интенсивности дождей зависит урожай. С этой точки зрения практическое значение зимнего муссона сильно уступает летнему. Именно поэтому в этих странах, когда говорят о муссоне, то имеют в виду летний муссон с его грозами. И поэтому индийские метеорологи уже давно занимаются преимущественно проблемами, связанными с муссоном. При этом особенно важную роль играют вопросы начала муссона, перерывов в муссоне, возвращения муссона и вопросы образования, распределения и интенсивности осадков».

Все написанное перекликается с моими собственными наблюдениями последних лет. Мне нельзя терять ни одного дня. Если я не воспользуюсь нынешней ситуацией, мне придется ожидать следующей возможности, по-видимому, до начала октября.

«Муссонные депрессии образуются на севере Бенгальского залива и распространяются на запад-северо-запад вдоль ITC (муссонного трога), с тем, чтобы потом либо объединиться с областью горячего низкого давления над северо-западной Индией и Пакистаном, либо вылиться над Гималайскими горами.

По данным Л.А.Рамда, эти муссонные депрессии возникают в среднем с интервалом 7-10 дней. Их частота (с июня по сентябрь) колеблется между 6 и 14 в год. Когда случайно муссонный трог располагается севернее относительно своего обычного положения, то восточные ветры нижних слоев атмосферы над долиной Ганга и на южных склонах Гималайских гор сменяются западными.

Перемещение ITC на север обусловливает прекращение дождей в долине Ганга и в центральных областях Индии. Поэтому говорят о прекращении муссона (или перерыве в муссоне), которое может продолжаться около двух недель. Понятно, что в горных областях страны, особенно тех, которые располагаются далеко от муссонного трога, в любой день муссонной паузы могут выпасть осадки».

«Нет никакого сомнения, – говорю я Нене, когда мы выходим на первые моренные гряды сразу за базовым лагерем, – мы находимся в муссонной паузе».

Никогда ранее я не видел эту великую гору такой могущественной. Однако во мне нет страха. Белое покрывало Эвереста блестит на фоне неба далеким зеркалом. Только на левом гребне повис «белый флаг».

Небо как из матового стекла. Свежо, немного ветрено, неуютно. Но я не мерзну.

Путь сначала петляет и извивается, слегка поднимаясь вверх, по орографически правой стороне долины. Мне знаком здесь каждый камень. Это усиливает мое нетерпение. Я знаю, где и когда мы должны быть.

На глаз трудно определить, как далеко отсюда до горы. Когда прекратились дожди, она как бы приблизилась. Дистанция восстанавливается, только если пространство между мной и ею заполняется туманом. Вершина отодвигается, стена под ней вырастает. Белые бесформенные поля оживают.

С такого большого расстояния все еще трудно оценить крутизну стены. Но я думаю, что северный склон Эвереста менее крутой, чем мне сейчас кажется. Что позволяет мне преуменьшать опасность восхождения – чувство самосохранения или знание фактов?

Примерно 60 лет назад английские альпинисты поднялись выше 8000 метров с допотопным снаряжением. Так что северный гребень не должен быть слишком крутым. Я еще далеко не на 8000 метрах, но у меня облегченное, хорошо зарекомендовавшее себя снаряжение, лучшее из того, что имеется в альпинизме на сегодняшний день: легкая цилиндрическая палатка-малютка, титановый ледоруб, двенадцатизубые кошки из титана, матрац, спальный мешок. Я щурюсь на солнце, и мальчишеское чувство «ничто не может меня остановить» овладевает мной.