Текст книги "Кундуз-Гардез. Бригада уходит в горы (СИ)"

Автор книги: Равиль Бикбаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

 
Не попьешь теперь ни пива и ни водки
Не пожрешь теперь ни сало ни селедки
На лекарства будешь ты всю жизнь трудится
Гепатитчики не это ли вам снится?
 

Фальшиво вполголоса напевает сидящий у старой продранной палатки молоденький истощенный наголо бритый солдатик. Белки глаз у него желтоватые, сам весь бледненький, но странно веселый.

– Ты к нам? – увидев меня солдатик прекратил петь и приветливо заулыбался.

– Да так брожу от скуки, – неопределенно я отвечаю и собираюсь повернуться и уйти.

– Деньги принес? – встав с деревянного ящика спрашивает желтушник.

– А я разве тебе должен? – чуток удивился я и остановился рассматривая тщедушного больного воина. Этого бойца я в первый раз видел.

– Десять чеков, и ты дома, – поощряюще засмеялся желтушник, и видя мое недоумение, громче злее и увереннее повторил, – деньги гони, я зря ссать не буду.

Ах вот оно в чем дело! Дошло наконец. Членовредительство. Так это называется. В себя стрелять, это опасно, могут засечь и срок впаять, да и больно. Поэтому самострелов у нас мало было. А вот так… Самый верный способ откосить от службы и заболеть гепатитом это выпить мочи больного. В то время гепатит Б лечили в военных госпиталях в Союзе. Срок лечения составлял сорок дней. По излечении предоставлялся краткосрочный отпуск домой. Были и среди нас такие кто добровольно уринотерапией занимался, были чего уж там. Глотнул желтушную мочу и пошла ты на х. й служба, а я теперь больной. Такой значит был довольно распространенный способ сачкануть от армии.

– Тащи стакан, – доставая из внутреннего кармана деньги и опасливо озираясь попросил я.

– О! Молодец, – оживился больной солдатик, пообещал, – я быстренько.

Через пару минут возвращается, тащит стакан наполовину наполненный мочой коричневого цвета и протягивая емкость подмигивая советует:

– Ты глаза закрой и махом как водку пей.

Прямо по ладони в которой у него стакан был, я с левой руки двинул. Плеснула ему в лицо моча. Он и ахнуть не успел, как я здоровой ногой ему в промежность добавил, а когда он загнулся то ласково пожелал:

– Ну, передавай привет Родине! Паскуда!

– Ты… – разгибаясь захрипел желтушник и не закончил фразу, скрючившись ушел к себе в палатку. Это ему повезло еще, был бы я поздоровее, так я бы его эту мочу выпить заставил.

Вот только не надо думать, что все желтушники были «шлангами» отнюдь. Большинство заболевало, от бытовых условий в которых мы жили. Потом желтуха это ведь на всю жизнь последствия. Навечно пораженная печень, слабенький иммунитет, пожизненная диета и вынужденная трезвость. Не так то и много находилось желающих, добровольно это «удовольствие» испытать. Большая часть желтушников отлежав в госпиталях и съездив в отпуск домой возвращалась в подразделения. Им положен легкий труд и диета. Правда смешно? В армии в Афгане легкий труд и диета. Выполняли те работы и таскали те же тяжести, бывшие желтушники, ну а кормились все с одного котла. Не только своей и чужой кровушкой мы землю Афгана полили, коричневой от гепатита Б мочи как бы не побольше пролито было. Пока молодые были то еще ничего. Пили водочку соленым да жирным закусывали, тяжести без всяких скидок таскали. И только через годы уже, загибаться стали. Таких инвалидов в сводках военных потерь не учитывают, потерями их не считают, а ведь они тоже жертвы этой войны.

Две недели я был на излечении, на одной пайке. Не то что недоедал, голодал. Нас в медицинской палатке, семеро было, легко раненые просто больные. Лечить, лечили, а вот кормить… не было жратвы, одну бурду давали, да и той мало. Наши роту, опять черти по горам отправили мотаться, поддержать некому было. Вот тут то я окончательно постиг, что такое настоящая служба и настоящий десантник.

Чем настоящий солдат отличается от плакатного? А тем, что не сдается он, выживет, и плевать ему на уставы и прочую военную дребедень.

Только ручка у меня двигаться стала, но еще завязанной в бинты культей была, как стал я мыслить с товарищами думу трудную – думу горькую, как еды добыть. Худой как узник Освенцима, грязный, вшивый, ослабленный, больной, вот таким я стал. Остальные больные и раненые не лучше. Решились мы не умирать голодной смертушкой, а пойти на дело страшное, опасное, требующее настоящей военной доблести. А именно ею издревле и отличались десантники и этому их упорно и настойчиво учат отцы – командиры и старшие товарищи, а доблести эти: отвага, решительность, смекалка, и холодное презрение к гипотической каре советского закона.

В двадцати метрах от ПМП располагался бункер, а в нем продовольственный склад бригады. И не просто располагался, а охранялся бдительным караулом, и днем и ночью часовой «все ходит по цепи кругом». На ночь заместитель командира бригады по тылу, закрывал склад семью замками и опечатывал его личной печатью. Вот как самое ценное имущество охраняли.

Силенок часового без крови снять не было, да и не будешь по своему же товарищу бить, а чтобы ликвидировать часового, об этом даже с голодухи не думали. Что делать? На этот вечный вопрос, многие российские интеллигенты до сих пор ответить не могут, а уж бумаги то извели, а книжек то написали, уйму. Самые известные так и называются: «Что делать?»; «Преступление и наказание». В ту пору интеллигентом я не был, и потому ответ на вопрос: «тварь я дрожащая иль право имею?», нашел быстро: «Права не имею, но жрать хочу, а посему…» Подошел к разводящему, что вел на посты дежурную смену, он тоже из Гайджунайской учебки был одного со мной призыва, и быстро с ним договорился, он с часовым перемолвился. И готово дело.

Ночью, семеро увечных, трогательно помогая друг другу, разобрали крышу бункера и два часа в меру сил тягали со склада продовольствие, затем крышу аккуратно закрыли, печати, замки все осталось в целости. А часовой, пока мы расхищали военное добро, бдил чтобы нас случайно не застукали, или если использовать не военный, а уголовный жаргон, стоял на стреме.

Утром майор, наш главный бригадный снабженец и кормилец, крику поднял до небес: «Обворовали!» В караульном помещении, с участием дежурного по части и с разрешения комбрига, провели обыск. Нет ничего, ничего не знаем, печати и замки все целое.

– Да как вы вообще? Товарищ майор! Такое…, про нас могли подумать? – возмущаются солдаты и начальник караула.

Обыскали помещение роты, с которой наряжался караул, нет ничего. Все ямы все укромные места обшарили, ничего нет.

Палатки ПМП с больными и увечными, обыскивать и не подумали. Не могли, значит и представить себе, что убогие такое дело могут провернуть.

Испарилось все. Комбриг на майора косо смотрит:

– А может майор, это твои подчиненные украли? Может зря ты на караул клевещешь?

– Мои в меру воруют! – в запале признается майор.

Теперь думу трудную – думу горькую мыслили уже штабные офицеры бригады. Как все списать? Да новое довольствие получить? Но они хоть и штабные, но десантники, и нам солдатам не пришлось за них краснеть и их стыдится.

У нас в бригаде от третьего батальона несколько рот отдельными гарнизонами стояли, снабжали их естественно со складов бригады. Обычно они за продовольствием и боеприпасами сами ездили, машины под прикрытием БМД. А тут герой зам по тылу, со своими писарями и кладовщиками, сам им повез продукты. БМД на буксире потащил старую раздолбанную грузовую машину. Вы уже догадались? Совершенно верно! Напали на эту колонну враги, но писаря и кладовщики отбили вражье нападение. Машина с продовольствием сгорела? Ну, так на войне не без потерь. Выписать новое!

– А у вас товарищ комбриг, даже писаря воевать умеют! Отлично учите личный состав! Объявляю вам благодарность. Отличившихся к наградам!

– Служу Советскому Союзу! – отвечает комбриг проверяющему со штаба армии, – Есть представить к наградам!

Вот какую операцию спланировали и провели увечные, обессилившие от голодухи воины. Никто в накладе не остался, больные и раненые получили нормальное питание, караул свою долю, продовольствие подвезли новое, даже майор и то медальку заработал. Уметь надо, служить, уметь, вот так-то товарищи. Вот только с тех пор на складе кроме часового еще по очереди дежурили кладовщики и писаря вооруженные автоматами. Так это они бдительность проявляли. Если все воровать будут, то им бедным, что останется? Каждый раз машины сжигать? Так можно и настоящую засаду напороться.

Как только мне чуток полегче стало, а силенок от уворованной пищи вроде как и прибыло, то выставив перевязанную культю как пропуск, я стал мотаться по части.

– Вы что тут делаете? – иной раз поинтересуется встречный офицер увидев незнакомое лицо.

– Раненый я, с первого батальона, ищу земляков, – жалобно отвечаешь, выставляешь обмотанную бинтами культю, и сразу все вопросы сняты.

Никого я конечно не искал, но в палатке санчасти постоянно находится просто невыносимо, такая там гложет тоска. А тут погулял, там знакомого встретил поболтал, здесь знакомого встретил, последние новости и сплетни узнал, вот время быстрее и веселее прошло. Потом и для здоровья такой моцион полезен.

– Вы почему такой грязный? – брезгливо поджав губки поинтересовалась инопланетянка, рассматривая меня.

Молча не отвечая на вопрос смотрю на девушку. Наша планета – Афган, наша Земля – десантная бригада, так откуда же ты взялась, вся такая ненашенская. Тут же догадался, вольнонаемная девушка, из штаба. А ничего, приятная такая девица, в платьице одетая на ножках туфельки. Платьице цветное, обута в кремовые туфельки, прическа обалденная, накрашенные губки, подведенные голубеньки глазки, из другого мира создание. Я ее возле саперной роты встретил. Саперы баньку себе построили ну просто загляденье, настоящая сауна, весь штаб в нее парится ходил. Вот и я размечтался там попарится, пришел выбрать момент для «атаки», надеялся, что днем, нет там никого.

– Так спинку потереть некому, – скромненько пожалился я. А сам затаив дыхание глазами так и ласкал, так и ласкал, нежное создание с другого мира. Пылал мой взор и как только у нее платье не задымилось.

– Да как вам не стыдно так себя запускать? – возмутилась девушка, и с легким презрением добавила, – А еще гвардеец, десантник. Вы только посмотрите на кого вы похожи!

На кого похож? Х/б давно не стирано, все засалилось, на ногах тапки без задников, вшивый, грязный, потный, истощенный. Вот я каков. Морщи милочка лицо, морщи. Ты же не знаешь, что никто форму солдату не постирает, кроме него самого, а как мне постирать если рука больная почти не двигается, а ранка на ноге хоть и затянулась, но нагибаться все еще больно. В ниточку поджимай брезгливо губы. Ты же не знаешь, что нет тут для рядовой солдатни бань и душевых, негде помыться, да и не могу я одной то рукой вымыться как следует. В палатке все больные да раненые у нас, воды нагреть негде, мыться негде. Лицо умыл из ржавого самодельного рукомойника и то слава богу. Где тебе знать, что потопаем мы то и полопаем, а много натопать с раненой ногой я не могу, вот потому то кожа да кости у меня, а не играющая могучей мускулатурой фигура. В штабе ты служишь, вольнонаемная ты наша, где ж тебе знать как солдаты строевых частей живут.

– Девушка, а вы сказочку про аленький цветочек помните? – ласковым домашним котиком замурлыкал я.

– А что? – насторожилась девушка и непроизвольно сделала шаг назад.

Хоть она далеко и не красавица, но я все равно томно так говорю:

– Там красавица целует чудовище. И тут же от прикосновения девичьих губ алых, страшилище добрым молодцем оборачивается.

– Размечтался, – фыркнула девушка.

– Ой не быть мне добрым молодцем, никто не пожалеет царевича заколдованного, – придуриваясь как в любительском спектакле запричитал я и услышал:

– Так тебе и до дембеля не дожить…

Оборачиваюсь на голос, а там зам по тылу собственной персоной стоит. Упитанный такой, майор. В маскхалат одетый. Лицо у него хоть и потасканное от тягот продовольственной службы, но гладко выбритое, одеколоном освеженное.

– С какой роты и что ты тут, делаешь? – грозно нахмурившись спрашивает наш самый главный и очень х. вый кормилец и военный отчим.

– Первый батальон, вторая рота, – пожимаю я плечами, и выставляю вперед свою культю.

– Ранен что ли? – все еще хмурится майор.

Твое какое дело? Не собираюсь я на жалость бить. Пошел бы ты на х. й! Если мне чего надо будет так я лучше украду, чем тебя боров просить буду. Да и хрен чего у тебя допросишься.

– Почему молчишь солдат? – играя властными интонациями спрашивает майор, выделываясь перед вольнонаемной бабой.

– Так ты ранен? – растерянно спрашивает девушка и смотрит на мою перевязанную уже загрязнившимися бинтами руку, – Где?

– У них под Файзабадом большие потери были, – басит майор, и мне так снисходительно:

– Там был ранен что ли?

– Никак нет товарищ майор, – наигранно бодро отвечаю, и не глядя на девушку с прожженным армейским цинизмом предельно нагло заканчиваю ответ, – у афганки п…да с зубами попалась вот и цапнула сука душманская.

– Хам! – словом как пощечиной хлещет девушка и краснеет. Густо хохочет майор. Я кривлю в похабной улыбочке губы.

– Пошел вон! – погасив смех грохочет майор.

Поворачиваюсь и ухожу. Слышу как утешает нежное создание товарищ майор:

– Вы Настенька от солдат подальше держитесь. Быдло оно и есть быдло. Да и вшей от них набраться можно. А вот мы в дуканчик съездим и там бельишка вам импортного подберем и еще сегодня у меня именины приглашаю….

Продолжения не слышу. Ты быдло солдат второй роты, вот и катись в свое стойло. И нечего злится, ну кто ты такой, чтобы с майором равняться? Грязный, вшивый, истощенный. А товарищ майор вольнонаемную девушку в лавочку сводит, всяких красивых штучек накупит. Денежки у него водятся. Загонит товарищ майор, продуктов, обмундирования, стирального порошка с мыльцем, да горюче-смазочных материалов нашим афганским товарищам, вот и есть на что купить красивую тряпку и широко свои именины отметить. Солдатне вечно не хватает еды и одежды, вши солдатню мучают? Так это ж быдло, оно перебьется. А ты вольнонаемная держишь от солдатни подальше, а то паразитов от нас наберешься. И нечего на меня с жалостью смотреть, я в твоей жалости не нуждаюсь. Это тебя Настя жалеть надо. Трое вас женщин у нас в бригаде. Все вольнонаемные. Не от великого женского счастья вас в Афган занесло, от безнадежности вы сюда завербовались. Приехали вы в надежде свою женскую судьбу устроить, а еще барахла поднабрать да и денег заработать, чего уж там греха то таить. По три оклада в Афгане платят. В Союзе столько не заработаешь. Не шибко то вы и красивые. Красивые и дома устраиваются неплохо. Только как любит говорить начпродистый товарищ майор: «Если мяса нет, то в поле и жука раком можно». А ты что хотела? Эх милая никто тебя больно то никто и не спрашивал, а ты то что хочешь. Ты Настя сюда по вольному найму пришла, а на войне как на войне. Вот так то девушка. Может ты и плакала по ночам в подушку, не знаю. Как говорится свечку не держал, нет у меня такой привычки. Зато знаю что нет тут прекрасно – романтичных отношений, а каждый кто на тебя смотрит только и думает…, да ты и сама знаешь о чем, а кто может тот и делает то о чём думает. А еще Настя ты уж извини, что матерился при тебе, это я от зависти и обиды, что не мне тебя обнимать. Эх девчата, нам на той войне хреново было, а вам еще хуже. Вы девчата такие же жертвы войны как и мы, раны от пули или осколка они заживут, а вот покореженная душа она еще ой как долго болеть да ныть будет. Вы уж простите если что не так…

Но не все так грустно как кажется, была и у меня в Афганистане любовь. Точь в точь как в романтических поэмах и балладах рассказано. Верная, взаимная, надежная. Ты помнишь моя любовь, мой родимый РПКС – 74 N ЕЕ 1232 как я за тобой ухаживал, смазывал, чистил, лелеял. Никогда я тебе не изменял. Пытались мне как шлюху навязать снайперскую винтовку, отказался. Обручили меня по приказу с АКС -74, а я его бросил и к тебе вернулся. А ты меня никогда не подводил. Грязь или пыль, жара или холод, горы или пустыня, ты всегда на малейшее движение пальца руки откликался. Сколько раз ты мне жизнь спасал, а сколько моих тайн прятал? Об этом только мы двое знаем, ты да я. Почти всё в армии говно, а вот оружие отличное. Я почти все стрелковое вооружение знаю и умею с ним обращаться и без лести скажу конструкторам и мастерам оружейникам – вы лучшие. Видал я иностранные стволы, брали мы их в качестве трофеев, так вот по сравнению с нашим оружием это просто дерьмо. Правда в числе трофеев попадались АК-47 и ДШК китайского производства, неплохие игрушки, но создали то их наши конструкторы. Китайцы их только по лицензии выпускали.

Дорогой ты мой РПКС – 74 N ЕЕ 1232 бывало что и ругал я тебя, и злился на тяжесть твою, матом твоего папу Калашникова многократно поминал, а ты не обижался, все мне прощал, и мгновенно без всяких осечек разом мог выпустить сорок пять пуль. А секунда в бою она иной раз жизнью меряется.

В средние века, каждый рыцарь, своему мечу имя давал. Ну какой из меня рыцарь? Да никакой! А имя я тебе все же дал. Настоящее имя – армейское, самое – самое десантное. «Заеб. сь» – так я тебя звал и в радости и в горе.

Афганистан
Провинция Пактия город Гардез

1981–1982 год от Рождества Христова

1402–1403 год по хиджре – мусульманскому летоисчислению.

Выписка из боевого формуляра в/44585

Время проведения	Привлекаемые подразделения	Район Боевых действий
1–5 декабря 1981	передислокация 56 ОДШБ	Провинция Пактия город Гардез

Примечания автора

1 ПДБ перебросили по воздуху на вертолетах 3,4, ДШБ, части усиления и вспомогательные подразделения шли маршевыми колоннами.

– Наш дембель п…й накрылся, – мрачно объявил Разведчик вернувшийся со штаба бригады.

Его послали узнать ну когда же отправка то будет. Когда вы суки штабные призыв осени семьдесят девятого года домой отпустите.

Мы все в одной палатке на койках сидели. Пятнадцать бойцов нас в роте осталось, да двое офицеров. Десяти уже пора домой. Они своё отслужили. Приказ об увольнении министром обороны давно подписан. Ребята сидят о доме мечтают, планы строят, а тут:

– Передислоцируют нас в Гардез, – хмуро добавляет Разведчик, – в штабе сказали пока туда не перейдем, то хрен нам, а не дембель.

– А где хоть этот Гардез? – недовольно спрашивает Филон.

– В горах на Пакистанской границе, – от порога бросает входящий в палатку ротный.

– Товарищ капитан! Что это за х…ня? – возмущенно орут дембеля, – нам что теперь до последнего дня этого года что ли служить!

– Мне тоже смены нет, – в ответ повышает голос капитан А***, – меня тоже эта служба зае…ла!

Да товарищ капитан, это сразу заметно. Вы с первого дня в Афгане служите. Похудел ты капитан А*** и постарел. И желтухой ты переболел капитан А*** и ранения у тебя были, не меньше нашего ты этой войны хлебнул. Самой раздолбайской ротой в бригаде ты два года командовал. Ничего, справлялся. Зря никого не зае…вал, ребят под пули не подставлял, за нашими спинами не прятался.

– Собирайтесь ребята, – устало и тихо говорит А*** – наш батальон на вертолетах перебрасывать будут. Первыми мы пойдем.

Первыми, так и батальон наш первый, положено нам так. Строится первый парашютно-десантный батальон. Строится ребята. И вперед из Кундуза в Гардез на границу с Пакистаном. Закрывать горные тропы и перевалы, продолжать воевать, убивать и умирать.

Эх, родная, 56-я, Десантно-штурмовая, войны афганской, лошадь ломовая…, давай поднатужься и тащи свой воз дальше…. Трогай милая… трогай….

До слез было жалко, наш городок покидать, тут каждый кирпичик нами был сделан из глины и сложен в аккуратные домики. Каждый камешек потом солдатским омыт. Да куды деваться? Стали имущество собирать, на машины грузить, готовится переть через весь Афган к новому месту службы. Погрузили ротное имущество на машины, а сами личное оружие и вещи в руки и вперед на вертолеты.

За неделю до переброски вернувшись из штаба бригады, Разведчик отозвал меня в сторону:

– Слышь, мне в штабе писаря сказали, что П*** собираются ротным назначить, уже и представление на него послали.

– Да ну?! – удивился и обрадовался я.

Конечно лучше со знакомым офицером дослуживать, а то пришлют еще мудака необстрелянного, так он нас всех сдури в первом же бою положит.

– Точно, – чуть улыбаясь подтверждает Разведчик, – после передислокации А*** уезжает в Союз, к новому месту службы, а П*** вместо него. И еще… – подмигивает Разведчик, – есть приказ по бригаде отправить в Союз наиболее подготовленных сержантов для обучения пополнения. Сейчас списки формируются. Ты поговори с П*** может и тебя назначат.

Очень я надеялся в этот приказ попасть. Так хотелось уехать, пусть и недолго, но отдохнуть. Только меня не отпустили.

– Больно много залетов у тебя, ты же там всех на х…й пошлешь, бухать будешь, да по бабам гулять. Еще и в дисбат попадешь, там тебе не Афган.

Так мотивировал свой отказ П*** и глядя на мое вытянувшееся лицо, рассмеялся:

– Ну скажи на милость, как я без тебя обойдусь. Ребята уволятся, сколько нас от старого состава останется? А ты хоть знаешь с кого конца пуля вылетает.

Похвалил, называется, утешил, вот только в гробу бы я такие похвалы и утешения видал.

До Кабула на транспортных вертолетах летели, город мы конечно не увидели, на пересыльном пункте сутки кантовались. Потом опять погрузка на вертолеты, часовая болтанка в воздухе и пожалуйте на высадку. Привет Гардез, 1500 метров над уровнем моря, разряженный горный воздух, холодина и пустое заснеженное поле.

Как и в 1980 году при вводе бригады в Афганистан, так и в 1981 году при ее переброске в Гардез, наш первый батальон выбросили в чисто поле, выживайте. Вот только вопросов уже никто не задавал: «Как, зачем, почему?» Знали, никто нам ответы на эти вопросы не даст. Мы сами себе ответ. Ничего дело привычное.

Расчистив от снега площадки, быстро раскинули палатки, выставили охранение и пошли с новым местом знакомится, жрать искать, топливо собирать, брать себе все что лежит, а плохо лежит или хорошо, это нас не волновало, раз лежит, значит наше.

Нас в Гардезе танковый батальон дожидался, прикрывал высадку нашу, вот мы первым делом к танкистам, обстановку узнать, присмотреть что где лежит.

– Ты куда прешь? – кричит мне из танковой башни чумазый танкист, – Жить надоело?

– Чего?! – ору в ответ, а сам глазами зырк, зырк, и приметил деревянные ящики из под боеприпасов, для костра или печки лучше не придумаешь дров.

– Болван! – продолжает надрываться криком танкист, – Тут же все заминировано! Тропку видишь?

– Ага!

– Вот по ней и иди может и повезет, не взорвешься!

Мины это плохо, а вот дрова хорошо, на мине можно и не взорваться, а вот без дров мы точно ночью окочуримся. Потом все танкисты по традиции больше всего мин боятся, а мы и не очень, если знаешь минное дело, то опасаться конечно надо, а вот боятся нечего. Противопехотные мины они двух видов бывают, нажимного действия и натяжного действия на растяжках. Если под ноги смотреть то растяжку всегда увидишь, да и мину нажимного действия заметишь, их не глубоко закапывают.

Смотрю под ноги, подхожу к танку, танкисту зубы заговариваю, а Муха с Лёхой, раз, пустые ящики из-под снарядов похватали и побежали, а я их от разгневанного танкиста прикрываю. Он матом кроет, а я ему пулемет показываю. Танковый экипаж из машины выпрыгивает и в бой рвется. Их четверо, а я один. Прямо под ноги им очередь пускаю, они в танк. Я по тропе бегом к своим. Мне в спину танкисты столько словесных х. ев послали, были бы пули, надвое бы разорвали. А так… брань то она вороту не виснет. И вот что еще: «Товарищи танкисты при встрече с десантом не х. й еб…ом щелкать».

Так дрова есть, пора и о питании подумать, о горячем естественно, пайки то нам надоели. Ящики сложили в палатке, их Муха охранять остался. Вместо Мухи, Филон пошел. Бредем, нос по холодному ветру держим, то под ноги смотрим, то окрестности оглядываем. Вот овечки пасутся и пастух при них. Милый пасторальный пейзаж, мирная деревенская идиллия. Ох, не знаком еще пастух с десантурой, а то бы увел свою отару, от греха подальше, но ничего сейчас познакомится. Подходим. Без слов накидывает Филон овечке на шею ремень, Лёха овцу под курдюк ногой бьет чтобы не упиралась, а я пастуху оружие показываю, он не испугался, а зря. Бросился пастух на меня с посохом, жизнь овечке хотел спасти, вот только хорошо я уже выучился бою рукопашному, не стал стрелять, от удара легко ушел, да как ногой двинул бедолаге в голень, он и свалился. Вот и познакомились.

Вечером у нас полусырая обжаренная на костре баранина, вечером у нас в палатке тепло, ничего жить и на новом месте можно. Офицеров пригласили. Командиры, жареное мясо кушают, водочку, нами еще на пересылке затаренную, вежливо выпивают, а вот нескромные вопросы, не задают. Выпили, покушали, посты выставили, тощие со скомкавшейся ватой матрасы на голую землю расстелили, и баиньки, не раздеваясь. Ночью батальон обстреляли. Думаете, сыграли тревогу: «Рота в ружье! К бою!» А вот и нет. По характеру и темпу стрельбы сразу определили, огонь по нам ведут с большого расстояния, судя по звуку из легких пулеметов, наши посты вяло так отстреливаются, значит особых оснований для беспокойства нет, перевернулись на другой бок, и дальше спать. Эка невидаль стрельба, мы этого добра и насмотрелись и наслушались.

Вот так служба в Гардезе и началась. Холодно на горном плато где наш батальон гарнизоном встал, снега полно, ветер пронизывающий, мы бушлаты и шапки даже когда спали и то почти не снимали. Замерзшие, оборванные, мы днем по расположению и окрестностям рыскали, топливо и еду добывали, ночью посменно на постах стояли, от скуки с духами перестреливались. Вот только от греха подальше, окопы откопали, да под палаткой землю на два штыка углубили, чтобы шальной пулей кого случайно не зацепило. Что еще? Один матрас разорвали, и каждое утро пулевые отверстия в палатке ватой заделывали, чтобы тепло сохранялось. Вот и все. Знаете пока колонны бригады не подошли, скучновато было. А к бытовым трудностям не привыкать. Спали не раздеваясь на тощих матрасах брошенных на голую землю – подумаешь, тоже мне лишение в горах на операциях намного хуже было, и то выжили. Воды мало? Так за ней и сходить можно, все время веселее пройдет. Батальонных кухонь, с горячим котловым довольствие – нет? А мы без горячего и не сидели. Огонь есть? Есть! Вода есть? Есть! Оружие есть? Полно! Так в чем проблема то?

От скуки и что бы время скоротать, предложил я П***, ночью в засаду сходить, стрелков духов попугать. Смотрит на меня офицер, головой качает и горько так мне пеняет:

– Ты уже полтора года отслужил, а все ума не набрался. Ну и зачем нам это надо? А если убьют кого из ребят, случайно тогда, что? Сиди уж умник и не рыпайся, если прикажут тогда и пойдем.

Вот какие толковые у нас командиры были.

Через неделю после нашей высадки бригадные маршевые колонны с бронетехникой и машинами подошли. Вот и собралась бригада. На изношенных за два года машинах дошли, а моторесурс у техники давно исчерпан, да только третий и четвертый батальон этим не испугаешь. Кулибины бригадные сами пахали, и технику работать заставили. Инструмент один – родная русская кувалда. Запасные части – безостановочный военный мат да смекалка солдатская. Вот так и прошли через весь Афган. Сами все от горючего и масел черные, вымотанные, голодные, оборванные, замерзшие, но дошли, даже потерь, почти не было. Вот какие у нас десантно – штурмовые батальоны были. Третий батальон сразу в Логар ушел, третий ДШБ у нас был, как кот у Киплинга, всегда гулял сам по себе. А остальные части, охранение выставили, за километр от палаток посты ушли, и начали обустраиваться.

Мы к машинам нашим подошли, к тем, что ротное имущество перевозили, а там, все мокрое, грязное, порванное, все в негодность пришло. Ребята которым домой увольняться, как увидали в каком состоянии имущество прибыло, так криком от обиды кричали. Форма парадная, дембельская с превеликими трудами добытая, подогнанная, вся расшито – ушитая, всё в грязные рваные тряпки превратилось.

Вошел призыв осени 1979 года в Афган босяками, и увольняться, домой ехать, такими же пришлось. В грязных прожженных бушлатах, во вшивом штопано – латаном обмундировании, да в рваных кирзовых сапогах. Вот такими вы уходили домой. И в декабре восемьдесят первого года мы прощаемся:

– Встретимся еще, – обещает Филон.

– Координаты мои держи, – сует мне бумажку с написанным адресом Баллон.

– Жду тебя и Лёху в гости, – поочередно жмет нам с Лёхой руки Муха и улыбается.

– Смотри П*** не подводи, – стискивает в пожатии мою руку капитан А***.

Он тоже уезжает, он тоже свои два года в Афгане оттрубил. А*** сопровождает личный состав до Союза, это его последняя операция. Самая счастливая, самая бескровная.

Сухо кивает головой Пауль, прощаясь бьет по плечу Герка, счастливо смеется Жук, машет рукой Челубей и первым бежит к транспортным вертолетам Разведчик.

– Держитесь тут! Пока ребята! – прощаются с нами уходящие в запас бойцы второй роты, первой роты, третьей роты, минометной батареи, батареи СПГ, зенитного взвода, взвода управления, прощаясь уходит наш первый батальон.

Не только по номеру он первый был, а по службе, по призыву. Это они, эти уходящие домой истощенные и вымотанные службой оборванцы, осенью семьдесят девятого года при формировании 56 ОДШБ стали его первым личным составом. Это они в январе восьмидесятого первыми с нашей бригады вошли в Афганистан.

– Уйду на дембель приеду в гости, – обещаю я и верю что сдержу обещание, и кричу вслед уходящим товарищам, – Мы еще встретимся ребята!

Никого я конечно не навестил, а переписка быстро заглохла. Новая жизнь, новые заботы, каждый пошел своим путем. Вне строя. Оно и правильно. А вот теперь все-таки встретились, пусть только на этих страницах. Такими как тогда были. Привет ребята! Это же я, узнаете? Ну вспомните… я был пулеметчиком третьего взвода второй парашютно-десантной роты, третьим с правого фланга я всегда в строю стоял, первый рас…дяй и залетчик в нашей роте. И пусть никто из вас этого не прочитает, но все равно скажу:.

Вы братцы и есть самая настоящая десантура. Про десант любят говорить: «в огне не горит в воде не тонет» Только такие словеса пусть плетут те кто настоящей службы не нюхал. Вы горели в огне, вы тонули в грязи, задыхались в горах, коченели в засадах и реветь вам приходилось правда все больше матом. Все было, вот только не было такого, чтобы в бою бежать, не было такого чтобы раненого и убитого товарища бросить. Первыми вы вошли в Афган, лютой зимой в голом поле выжили, в боях потом и кровью, опыт солдатский добыли, да нам передали.