Текст книги "Пешие прогулки"

Автор книги: Рауль Мир-Хайдаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Мне кажется, даже стены здесь дышат милосердием, – сказал Азларханов главному врачу больницы. Наверное, он знал, что говорил, потому что в последний год достаточно имел дела с больницами.

Главврач Зоя Алексеевна Ковалёва, хорошо знавшая Ларису и даже бывавшая в своё время у них в доме, по-женски участливо отнеслась к Амирхану Даутовичу. Он был окружён заботой и вниманием – оттого и одноместная палата, которая ныне по рангу вроде и не была ему положена. Больница отличалась строгим режимом, но у Амирхана Даутовича уже через две недели наладился свой распорядок. Осень в тот год выдалась без дождей, тёплой, и он подолгу гулял в парке; старые дубы, мирно ронявшие жёлуди, действовали на него успокаивающе. Тем летом как раз вышло новое двухтомное издание «Опытов» Монтеня в серии «Литературные памятники», и прокурор подолгу просиживал наедине с книгой где-нибудь в беседке – укромных уголков в парке было много, и он не переставал удивляться, отыскивая их почти на каждой прогулке.

Наверное, в больнице Амирхан Даутович задержался бы не более трех-четырех недель, если бы главный врач случайно не узнала, что уже готово решение отобрать у Азларханова коттедж на Лахути. Ещё одна неожиданная крутая перемена в жизни могла непредсказуемо повлиять на психику её больного, и Ковалёва постаралась продержать его в стенах больницы подольше. Зная, что вопрос с коттеджем решён окончательно, она исподволь готовила Амирхана Даутовича к мысли, что ему нужна маленькая, уютная квартира, наподобие его палаты, где он будет чувствовать себя увереннее. Настойчиво внушаемая врачом мысль сделала своё дело – Амирхан Даутович вполне искренне стал соглашаться, что ему действительно нужно отказаться от дома на Лахути. Впрочем, для него важнее было другое: слишком многое напоминало там ему о Ларисе.

Жалея Амирхана Даутовича, щадя его здоровье и психику, а главное – самолюбие, главврач уговорила его написать заявление о том, что он добровольно отказывается от коттеджа, и пообещала, пока он лечится, через горисполком подыскать ему необходимое жильё; она уже знала, где определили прокурору однокомнатную квартиру. Когда Азларханов написал заявление-отказ от коттеджа на Лахути, сам по себе встал вопрос: как же быть с коллекцией Ларисы Павловны?

Амирхан Даутович вполне резонно заметил, что отныне собрание жены для него существует только в альбомах и каталогах, с которыми он не намерен расставаться, а саму коллекцию, которую ташкентские эксперты оценили в сто пятьдесят тысяч, готов безвозмездно передать местному краеведческому музею, где начинала свою работу Лариса Павловна.

Но вот с передачей коллекции музею вышла заминка… Прокурора попросили не указывать в дарственной, которая заверяется юридически у нотариуса, стоимость коллекции в сто пятьдесят тысяч, иначе музею придётся брать на баланс такую огромную сумму.

Азларханов же настаивал на указании в дарственной полной стоимости, ссылаясь на недавнее заключение экспертов, и дело на время застопорилось. Тогда директор музея предложил компромиссное решение: он сказал, что приобретёт коллекцию по цене, которую определят свои, местные эксперты-искусствоведы. Под уговорами врачей – а дело вершилось, пока Амирхан Даутович находился в больнице, – Азларханов дал согласие на такой вариант. И вскоре в больницу принесли заключение местных экспертов, где коллекция Ларисы Павловны Тургановой оценивалась в одну тысячу четырнадцать рублей шестьдесят две копейки.

Амирхан Даутович, держа в руках бумагу, долго смотрел на это заключение, не в силах вымолвить ни слова… Может быть, ему виделось бюро обкома, загипнотизированное суммой в сто пятьдесят тысяч, а может, припомнился страшный ночной гость, угадавший цену с поразительной точностью, хотя и был экспертом совсем иного рода. Затем, взглянув на Зою Алексеевну, стоявшую рядом с директором музея, бывший прокурор поставил свою размашистую подпись, означавшую, что он согласен с такой оценкой.

Полковник Иргашев уже несколько раз звонил в больницу, чтобы Амирхана Даутовича поторопили с освобождением жилплощади: коттедж на Лахути переходил к нему, и он спешил переехать до зимы. Как только музей, с помощью Иргашева, вывез коллекцию Ларисы Павловны в свои запасники, Зоя Алексеевна объявила прокурору, что вопрос с обменом жилплощади решён и необходимо срочно переезжать. Сказала, что хлопоты по переезду решили взять на себя его коллеги по прокуратуре, хотя на самом деле все обстояло иначе. Иргашев доставил на Лахути милицейский взвод, и молодые ребята за два часа перевезли весь нехитрый скарб бывшего прокурора на квартиру в новом микрорайоне, причём милиционеров крайне удивила бедность (по их понятиям) хозяина особняка на Лахути; этот же взвод помогал весной переезжать полковнику Иргашеву в областной центр, и там уж пришлось потрудиться!

Чтобы не вызвать у Амирхана Даутовича подозрений в отношении квартирного обмена, и после того, как его вещи находились уже на другом конце города, Зоя Алексеевна продержала бывшего прокурора в стенах больницы ещё две недели. И эти две недели упорно добивалась для него путёвки в неврологический санаторий где-нибудь подальше. Подальше, в центральные санатории, не получилось – Азларханов уже не числился номенклатурным работником; нашлась путёвка в местный санаторий Оби-Гарм, в горах Таджикистана. В том, что Азларханову необходимо срочно сменить обстановку, Ковалёва была уверена как врач. Гулявшие в городе слухи, что у прокурора отобрали коттедж и коллекцию, могли вызвать новый рецидив болезни, и оттого путёвка оказалась как нельзя кстати. Переночевав на новой квартире всего один раз, Амирхан Даутович уехал продолжать лечение в санатории…

9

Так сложилась жизнь, что Азларханов никогда не бывал раньше ни в горах, ни на море, а тут в один год судьба забросила по весне в Ялту, а поздней осенью в горы Таджикистана. Ни организовать, ни отменить ни ту, ни другую поездку Амирхан Даутович не мог – так распорядилась жизнь: весь последний год он, считай, жил в тисках обстоятельств. «Год потерь, – однажды горестно вырвалось у него. – Потерял Ларису, потерял дом. Потерял сад, который холил и лелеял десять лет. Потерял работу, потерял честное имя… Потерял коллекцию, музей под открытым небом… Потерял не только Ларису, но и все, что она создала. Потерял здоровье…»

Но сама жизнь питает человека надеждой, верой… Осень в горах в тот год выдалась на удивление долгой, тёплой. Лес на крутых склонах Гиссарского хребта ещё не обронил листву и стоял, полыхая багряными всплесками кленов. Сады на горных трассах, виноградники одарили урожаем, доносило запах спелых яблок, груш, айвы, хурмы. По вечерам в горах заметно свежело, и оттого с наступлением темноты, на пионерский манер, за территорией санатория жгли костры. Амирхан Даутович любил, закутавшись в чапан, просиживать у огня часы перед отбоем. У костра обычно не вели шумных разговоров, не веселились, и это вполне устраивало его.

Днём он подолгу гулял в окрестностях санатория, иногда пропускал обед, но никогда не жалел об этом, жалел о том, что так запоздало в жизни общается с природой. Иногда приходила в голову отчаянная мысль бросить город, прокуратуру, найти в горах посильное дело где-нибудь в заповеднике или лесничестве и так дожить оставшиеся дни.

Но потери, случившиеся в последний год, были столь велики, что он не мог не думать о них, как бы ни гнал от себя эти мысли. И оттого однажды на прогулке он принял решение все же подробно написать о том, что случилось с ним и его семьёй, прокурору республики. В горах у него уже было облюбовано место, где он подолгу просиживал с книгой, время и ветры так обработали горную породу, что получился как бы настоящий письменный стол с креслом. Целую неделю он провёл за этим каменным столом, сотворённым природой, и исписал своим аккуратным почерком толстую общую тетрадь; подробно обо всем, что произошло с ним за последний год, и что он обо всем этом думает. Не забыл написать и о том, что нашумевшую коллекцию жены недавно оценили в тысячу рублей и что он её безвозмездно передал в местный краеведческий музей. Написал и о «дипломате» со ста тысячами, и о ночном госте, и его друзьях – полковнике Иргашеве, прокуроре Исмаилове, депутатах Бекходжаевых. Просил обезопасить жизнь капитана Джураева и заключённого Азата Худайкулова.

Отправив в Ташкент тетрадь ценной бандеролью, Амирхан Даутович несколько воспрянул духом, повеселел. Тогда, накануне Первомая, уступив жёстким условиям клана Бекходжаевых, он посчитал своё решение капитуляцией. И этот поступок тоже жёг ему душу, не давал покоя. Но вот спустя чуть более полугода он нашёл в себе силы, чтобы снова начать борьбу.

Отчаянная исповедь Амирхана Даутовича благополучно дошла из соседней республики до Ташкента и попала в канцелярию прокурора республики. Более того, попала в руки человека, хорошо знавшего и уважавшего Азларханова, и тот, начав её читать, не смог уже остановиться до самого конца. Прочитав послание, он тут же позвонил в областную прокуратуру, где работал Азларханов. Трубку поднял человек, некогда помогавший полковнику Иргашеву вскрыть сейф прокурора.

– Я получил очень странное и страшное до неправдоподобия письмо от Азларханова, как бы мне с ним связаться?

Но отвечавший не растерялся:

– Странное? Да каким же должно быть письмо из психушки…

На другом конце провода возникла тягостная пауза.

– Как из психушки?

– Да так, к сожалению, из настоящей психушки. Держали тут его чуть ли не три месяца в отдельной палате для тяжелобольных, а теперь отправили подальше, в горы.

И остальная часть телефонного разговора была о превратностях жизни, о печальной судьбе некогда известного в крае прокурора…

Начальник канцелярии прокуратуры республики после разговора долго сидел в растерянности и недоумении. «Какая странная и страшная судьба и как непредсказуемы обстоятельства – за год сломали и разметали жизнь человека, у которого, казалось, такие блестящие перспективы», – думал коллега Амирхана Даутовича. Затем профессиональная привычка и осторожность взяли верх, он понимал, это самое лучшее не только доверять, но и проверять. Тут же связался с неврологическим диспансером. К сожалению, сообщение человека из областной прокуратуры, что Азларханов после больницы продолжает лечение в горах, подтвердилось. Он долго раздумывал, как поступить с тетрадью, положил на время в нижний ящик стола, месяца через два вспомнил, хотел официально сдать в архив, но её на месте не оказалось.

А в областном городе человек полковника Иргашева, говоривший с начальником канцелярии, довольно потирал руки, что так ловко ввернул про неврологическую больницу. Затем, возбуждённый удачей, он выскочил в коридор и с печалью в голосе поведал первому же встречному сотруднику, что, мол, сейчас звонили из Ташкента и намекнули: почему, мол, держите душевнобольных в прокуратуре. И пошла гулять по прокуратуре новая волна слухов…

10

Вернулся из Оби-Гарма Амирхан Даутович домой, на новую квартиру, накануне Нового года. Уже второй Новый год встречал он без Ларисы: уходящий провёл в реанимационной палате областной больницы, а этот предстояло встретить на необжитой квартире. Выходило, что у него два праздника сразу

– новоселье и Новый год, но не было у него праздника в душе. Вспомнил он, как прежде с Ларисой наряжал в эти дни голубую ель в своём саду на радость окрестной детворе.

«Как там новые, незнакомые хозяева на Лахути, догадаются ли нарядить ель?» – мелькнула на секунду и пропала мысль – заботы обступали его со всех сторон. Ведь он даже не разложил вещи толком, с тех пор как перевезли их с Лахути. На новой квартире не было у него привычного и столь необходимого в быту телефона: может, кто-нибудь справился бы о его здоровье, поздравил, пожелал ему более удачного года. Не был он знаком и с соседями, не удалось ему даже включить телевизор – в областях нужна мощная наружная антенна, а у него не было даже комнатной, все осталось на Лахути, в прежней жизни. Единственным утешением оказалось для него, что к полуночи он более или менее удачно растолкал свои вещи – квартира обрела жилой вид. Когда местные куранты отбивали начало 1980 года, он сидел на кухне, за скромно накрытым столом, и надеялся, что наступающий год будет для него удачнее и счастливее, чем два последних.

Но не стали более милосердными ни наступающий, ни следующий за ним годы… К тому времени, как он вернулся из Оби-Гарма, слух о том, что якобы Ташкент настаивает на его увольнении из областной прокуратуры, давно витал в её стенах. Сделали даже попытку заполучить в неврологической больнице бумагу о том, что Азларханову работа в органах правопорядка противопоказана. Но Зоя Алексеевна выдержала давление и на подлог не пошла, объяснив ретивому начальнику отдела кадров, что подобное нервное расстройство может произойти с каждым, даже не испытавшим того, что довелось вынести Амирхану Даутовичу.

В прокуратуре Азларханов проработал до лета, пришлось уйти – слишком уж нервозная обстановка складывалась вокруг него. Способствовало и то обстоятельство, что он был прежде прокурором требовательным, и теперь всяк пытался при случае припомнить ему давние обиды. Может, это случилось и оттого, что травля его как бы поощрялась новым руководством.

Устроился он на завод, откуда приходил к нему когда-то жаловаться токарь-эстонец, которого несправедливо обошли с наградой. Работа юрисконсульта на небольшом заводе не была обременительна для Амирхана Даутовича, но через год у него начались неприятности: к тому времени он разобрался в технологии производства, сбыте, себестоимости и плановых затратах на продукцию.

Производство было настолько несложным, бесхитростным – ассортимент изделий не менялся десятки лет, – что только абсолютно равнодушный человек не мог вникнуть в суть дела. А вникнув, Амирхан Даутович даже несколько растерялся: на новой работе от него требовали одного – отстаивать только интересы предприятия, а они, по глубокому убеждению юрисконсульта, разобравшегося с производством, противоречили интересам государства и потребителя, а если уж быть до конца откровенным, зачастую наносили только вред. Это-то и попытался объяснить он своему новому руководству, доказывая необходимость перестройки дела во благо и предприятия, и государства, и потребителя. Но его не захотели ни выслушать серьёзно, ни понять, более того, когда за ним закрывалась дверь, крутили пальцем у виска: ненормальный, сам себя без премии хочет оставить. После одного крупного скандала, когда Амирхан Даутович отказался подписывать акт на списание, ему пришлось уволиться.

Новую работу он искал долго… Мучился, переживал и оттого частенько наведывался к Зое Алексеевне. Она же благодаря своим связям помогла ему найти работу на кирпичном заводе в пригороде. Эта работа оказалась для Амирхана Даутовича ещё более тягостной, чем прежняя, потому что к тем же проблемам и разногласиям с администрацией завода, что существовали и прежде, добавились новые…

Больше половины рабочих завода были из досрочно освобождённых заключённых, давших согласие оставшийся срок отработать в горячих цехах кирпичного – так называемые вольнопоселенцы. И тут как юрист Амирхан Даутович видел явные промахи закона. Ведь чтобы выйти из заключения на вольное поселение, осуждённые соглашались на все, но согласие отнюдь не подкреплялось желанием и умением работать в горячих и опасных цехах. Странное это было социалистическое предприятие, и юрисконсульт откровенно жалел и рабочих, и администрацию, и самого себя, потому что ему нередко приходилось подменять то мастера, то технолога, учётчика или кладовщика – текучка была здесь неимоверной: больше увольнялось, чем принималось, недостающий персонал пополнялся досрочно освобождёнными… Не проходило недели без каких-либо происшествий или несчастных случаев. Работа Амирхана Даутовича осложнялась тем, что уже на другой день после его появления на территории все вольнопоселенцы знали, что он бывший областной прокурор; это, мягко говоря, не вызывало симпатий у издёрганных, озлобленных людей.

И Зоя Алексеевна с новой энергией принялась искать работу Амирхану Даутовичу, но повсюду встречала то вежливый, то холодный отказ, хотя знала, что юристы на тех предприятиях, куда она обращалась, были нужны.

– Стена, заговор какой-то против человека, – говорила она в отчаянии своим подругам, тоже в своё время хорошо знавшим Ларису Павловну и Азларханова.

Однажды Амирхан Даутович вернулся с работы поздно вечером – вышла из строя обжиговая печь, и вся администрация принимала участие в ремонте, потому что большинство рабочих не интересовал ни заработок, ни производительность, ни качество; им лишь бы день прошёл, среднее все равно выведут, и пусть за все голова у начальства болит, им даже было лучше, если завод не работал. Задержался он и на остановке – более часа прождал автобус, хотя тут же висел график движения и объявленный интервал не превышал десяти минут. Поведай ему кто в его бытность областным прокурором, что автобусы в области ходят с часовым перерывом, что есть предприятия, подобные кирпичному заводу, он бы наверняка сказал: сгущают краски, обобщают частные, не типичные случаи.

И к той горестной вине, что признал он за собой в апрельскую ночь, после ухода ночного посланника Бекходжаевых, он без жалости к себе прибавлял и горе-завод, и автобус, который люди дожидаются часами. Ведь все это должно было находиться под контролем прокуратуры, а он возглавлял её десять лет.

Наверное, на кирпичном заводе у него впервые и зародилась мысль продолжить свою теоретическую работу в области права, которую он вёл и учась в аспирантуре в Москве, и работая прокурором в Узбекистане, когда он активно сотрудничал в крупных юридических изданиях, серьёзно разрабатывал новое законодательство, неоднократно обращался к руководству республики с обстоятельными докладными о состоянии закона и права в стране.

Как человек, как гражданин он не имел права не обобщить опыт последних трех лет жизни.

В почтовом ящике вместе с газетой лежало письмо. Писем Амирхан Даутович ни от кого не ждал, потому удивился. Не имело письмо и обратного адреса.

На миг ему подумалось: может, Бекходжаевы ещё чем-нибудь решили порадовать, но он ошибся. Письмо оказалось от доброжелателя, от анонимного доброжелателя. Это обрадовало и огорчило Амирхана Даутовича одновременно. Если даже добро люди пытаются делать тайно, это ещё раз говорило о неблагополучии нравственной атмосферы вокруг. В письме была вырезка из газеты и краткая записка, отпечатанная на машинке. Амирхан Даутович сразу узнал пишущую машинку из прокуратуры, потому что часто сам печатал на ней и видел сейчас чёткий дефект, свойственный только её шрифту: у буквы «ф» не хватало одного кругляша. В записке говорилось, что отправитель письма знает о трудном положении Амирхана Даутовича; ему вряд ли найти в области подходящую работу, потому что его недоброжелатели широко распространили слух о его нервном заболевании – оттого-то ему везде и отказывают.

Доброжелатель предлагал обратить внимание на объявление в газете, вырезку из которой прилагал.

Более того, он сообщал, что Амирхан Даутович туда уже рекомендован и там его ждут. Объявление в газете гласило: «Консервному заводу срочно требуется опытный юрисконсульт. Оплата по штатному расписанию. Предоставляется жилплощадь в ведомственном доме».

Амирхан Даутович долго мял в руках письмо и понимал, как оно оказалось кстати: после двух инфарктов и тяжелейшей пневмонии работать в горячих цехах среди пыли, да ещё среди озлобленных людей у него уже не было сил. Иногда среди дня ему казалось, что он сейчас упадёт или на узкоколейку, или на вагонетки с горячими кирпичами и уже больше никогда не поднимется. Пробегая трижды на дню по территории склада готовой продукции, он каждый раз думал: вот сейчас этот криво-косо уложенный штабель кирпича рухнет на него, и это будет конец. Но как ни странно, он не испытывал страха, хотя знал, что такие происшествия бывали, и все списывалось – несчастный случай на производстве. Да и попробуй отыскать виновника, когда над территорией склада целый день не опадает пыльный туман, а от лязга и скрежета старых вагонеток не слышно ничего уже в двух шагах, и народ тут тёртый: найдёт время и место поудачнее, чтобы свалить на голову что-нибудь потяжелее, если задумает.

Да и был ли смысл, ради чего стоило держаться за такую работу? Тому, что он попал сюда, могли радоваться только Бекходжаевы.

Поэтому, долго не раздумывая, утром из заводоуправления он позвонил в соседнюю область по телефону, указанному в газетном объявлении. По тону разговора сразу уловил, что о нем кто-то ходатайствовал и там его действительно ждали. Не возникло проблем и с переездом: машина с консервного завода через день доставляет сюда на областную базу свою продукцию и может перевезти вещи прокурора хоть в один приём, хоть в два, как будет удобно самому Азларханову, пусть только назовёт день. На том и согласились.

Амирхан Даутович поспешил подать заявление, и уже через день получил расчёт, потому что в понедельник он ждал машину с консервного завода. В воскресенье, упаковав книги и сложив свои нехитрые пожитки, Амирхан Даутович поехал на кладбище попрощаться с Ларисой.

Ему нравился этот памятник из темно-зеленого с красными прожилками гранита, сделанный братьями Григорянами. Как и обещали, поработали они от души. Памятник Григорянов вряд ли напоминал кладбищенское надгробие, он вполне мог быть выставлен на любой художественной выставке – чувствовалась твёрдая рука и вкус настоящих скульпторов. Хороша была и низкая, отлитая по их эскизам, бронзовая ограда. На кладбищенской земле и деревья растут быстро, и сейчас вокруг могилы тополя и дубы заметно поднялись, а кусты роз так щедро разрослись, что скрывали соседние ограды.

Амирхан Даутович бывал здесь часто, почти каждое воскресенье, потому могила Ларисы Павловны была ухожена. У памятника он пробыл долго и спустился с кладбищенского холма, когда начало смеркаться.

Возвращаясь, он решил заглянуть на Лахути, попрощаться с домом, где он вырастил сад, где прожил почти десять лет и где был так счастлив с Ларисой. Все эти годы, послушный совету Зои Алексеевны, он избегал не только разговоров, даже мыслей о своём бывшем доме.

Кто живёт или жил там в эти трудные для него времена?

Свернув на Лахути, Амирхан Даутович не увидел привычной высокой стены живой изгороди. И это так ошеломило его, что он невольно замедлил шаг. Кусты ограды, так радовавшие его и Ларису, были безжалостно выкорчеваны, а двор со всех сторон окружала мощная бетонная ограда из плит перекрытия, поставленных вертикально: прямо-таки железобетонная крепость возникла перед прокурором.

«Видно, большой начальник живёт, раз целую пятиэтажку оставил без панелей перекрытия», – подумал Амирхан Даутович, подходя к своему бывшему дому.

Азларханов долго ходил вокруг коттеджа, ему хотелось заглянуть во двор, но это оказалось не просто. Прежней зеленой калитки, обычно не запертой, теперь не было, её заменили мощные железные глухие ворота, выкрашенные в зловещий чёрный цвет. Все крепко, надёжно, на века, нигде ни щёлочки – ни в заборе, ни в воротах.

У соседнего дома в переулке стояла пустая железная бочка, и Амирхан Даутович подкатил её к бетонной ограде. Освещение во дворе, видно, не убрали, и сейчас кое-где на дорожках уже горели огни. Двор свой прокурор не узнал. От того двора, задуманного Ларисой, не осталось и следа, да и зачем он был нужен новому, наверное, с крепкой хваткой, хозяину. Не осталось ни одного карликового деревца, с такими трудами собранных отовсюду и так долго приживавшихся. Не было уже и бассейна, выложенного голубым кафелем, исчезли и английские лужайки. Спилили могучий дуб в углу двора, в тени которого по весне расцветали крокусы, ни одного редкого, экзотического дерева, которыми так гордилась Лариса. Сказать, что двор пришёл в упадок, зачах, Амирхан Даутович не мог; здесь царил новый порядок: грядки, грядки, грядки – и ни одного бесполезного цветка.

Дом сиял огнями, из распахнутых настежь окон слышалась музыка.

«Наверное, смотрят телевизор, – подумал Амирхан Даутович, оглядывая напоследок безлюдный двор. – Надо будет спросить, кто же это оградился от мира таким железобетонным забором?»

Но в этот момент щёлкнул выключатель на открытой веранде, и в свете огней Азларханов увидел знакомую фигуру в полосатой пижаме. Амирхан Даутович поначалу подумал, что обознался, но тучный человек властно крикнул кому-то в доме, чтобы выносили самовар, и последние сомнения прокурора развеялись. Да, он не ошибся: в его доме жил и здравствовал полковник Иргашев.

Теперь Амирхан Даутович понимал, что прав оказался тот ночной гость, когда сказал: нынче время Бекходжаевых, и все его попытки добиться справедливости заранее обречены на провал. На справедливость он мог рассчитывать только при изменении общей обстановки в стране, когда само время больше не сможет терпеть Бекходжаевых и насаждаемых ими порядков и нравов.

Неожиданная ревизия собственной жизни как бы укрепила его дух, утвердила ещё раз в мысли, что работа его над юридическим исследованием необходима, нужна людям.

И он понимал, что должен спешить, спешить из-за здоровья – все чаще и чаще сердце давало знать о себе. Была ещё одна причина, почему он торопился. Чувствовал Амирхан Даутович, особенно после того, как оставил пост областного прокурора и жил жизнью большинства людей, разделяя с ними тревоги и заботы, что в стране на первый план неожиданно выдвинулись люди, подобные Бекходжаевым. Правда, в газетах и по телевидению ещё продолжали восхищаться «бегом на месте» под бурные аплодисменты, и Бекходжаевы ещё крепко сидели в своих креслах, но недовольство все растущей социальной несправедливостью уже витало в воздухе, и Амирхан Даутович не мог этого не замечать. Да и как не заметишь день и ночь переполненные рестораны городка, пьяные оргии, картёжную игру по-крупному и все растущую вольность нравов – словно пир во время чумы.

И если Амирхан Даутович при всем желании не мог укоротить время царствования Бекходжаевых, то к новому, грядущему времени он хотел прийти не с пустыми руками – он понимал, что придётся перестраивать многое.