Текст книги "Смертники Восточного фронта. За неправое дело"

Автор книги: Расс Шнайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

Глава 8

Шрадер, и Крабель, и остальные… Все они потеряли счет времени. Иногда им казалось, что уже наступил полдень. Иногда представлялось, что все еще не закончилось утро.

Стояло раннее утро, когда Кордтс отправился в путь. Его цель – шестьдесят с лишним километров к северу от Холма. 5 мая он покинул разрушенный почти до самого основания остов здания ГПУ, точно так же, как сделал это всего пять дней назад, в ту ночь, когда крыша запылала огнем и мимо него в коридор нырнул русский солдат. Русский исчез в темноте, но Кордтс так и не смог избавиться от страха. Затем мимо него пробежали несколько немцев. Они вбегали и выбегали через пролом, возникший на месте бывшего входа, или спускались с лестницы. Он остался на прежнем месте и провел там всю ночь под грохот взрывов артиллерийских снарядов. Наконец на рассвете он увидел прибывших на выручку немцев и нутром почувствовал, что русских в доме больше нет. Артиллерийский обстрел утратил прежнюю силу, однако Кордтс все еще боялся пошевелиться. Затем он все-таки заставил себя побороть страх и встал. Выйдя из разрушенного здания, он медленно зашагал навстречу дневному свету. Мимо него прошел какой-то человек, направившийся к лестнице. Кордтс попытался расслабиться. На площади под ясным небом нового дня собирались люди. Он вышел из огромного проема, появившегося на месте центрального входа.

Снега больше не было. Он уже успел растаять. Грязи тоже не было. До этого на месте улиц была сплошная грязь, но сейчас исчезла и она. Теперь улицы были покрыты пылью. Пыль присутствовала везде, она постоянно висела в воздухе. Какое-то время воздух казался насыщенным запахом влаги, а не пыли. Затем Кордтсу почудилось, что он чувствует не запах пыли и влаги, а удушающий запах смерти. Он привык к зловонию, пролежав так долго в госпитале, но на этот раз был просто потрясен. Люди на площади, похоже, не обращали внимания на вонь разлагающейся мертвой плоти, а вот Кордтсу пришлось вернуться обратно – настолько сильна она была. И это было мудрое решение. Можно считать, что ему снова повезло, потому что в следующее мгновение возобновился артобстрел, торжественные залпы, видимо, в честь первого мая.

После долгих месяцев осады было уже трудно что-то понять и решить, станет ли этот день худшим по сравнению с тем, что ему пришлось пережить, находясь в Холме. Артиллерийский обстрел продолжался весь день без остановки. В здание ГПУ никогда еще не попадало так много снарядов. Наконец рухнул фасад. Кордтс снова спрятался возле лестницы, чувствуя, что дыхание смерти уже совсем близко. Он зажмурил глаза, но по-прежнему оставался в полном сознании, не веря в происходящее. Время от времени он открывал их, все так же не веря, что все еще жив. Ему удалось увернуться от падающих сверху бревен и досок. Теперь фасада не было совсем. Здание оголилось, выставив на показ подобие жуткой диорамы. Теперь Кордтсу были хорошо видны русские танки. Это были самые крупные движущиеся предметы и самое первое, что бросилось ему в глаза. Они находились недалеко от разрушенного здания ГПУ, от которого их отделяло внушительное, распаханное воронками пространство. Некоторые из воронок имели глубину шесть-восемь метров. Возле них сновали люди, то появляясь, то исчезая в дыму. Кордтс узнал в них немецких солдат. Раненые, вместе с которыми он раньше находился в комнате на втором этаже, лежали на дне этих воронок, либо случайно свалившись в них, либо отлетев после взрыва, когда рухнуло здание.

Кордтс мог передвигаться самостоятельно и в течение дня постоянно вспоминал о своей изуродованной щеке. Он особенно болезненно ощущал рану в те мгновения, когда во время очередного взрыва его лица касалась волна горячего воздуха. При этом он несколько раз был близок к потере сознания. Однако этого с ним так никогда и не случилось, потому что от болезненного состояния его неизменно отвлекал безумный грохот канонады. У него не было оружия, и кто-то дал ему винтовку, взятую у мертвого солдата. Кордтс не видел никакого толка в винтовке и стал искать гранаты. Найдя несколько штук, он решил никуда не соваться, затаиться, не лезть туда, где опасно. Однако и идти было некуда, и спрятаться негде.

Здание ГПУ было теперь, так сказать, открыто всем ветрам, разбито и как будто выставило напоказ свои внутренности. Оно больше не могло дать укрытия людям, хотя они и пытались спрятаться среди его развалин. Не был исключением и Кордтс. Он понимал, что надеяться особенно не на что, но все равно решил затаиться от пуль и осколков среди груд камня и кирпича.

Второй этаж был разрушен не полностью. Те из раненых, кому посчастливилось остаться в живых и кто находился там, тщетно взывали о помощи. Их товарищи, которые могли самостоятельно передвигаться, давно убежали оттуда. Несмотря на нескончаемый артиллерийский обстрел, группы солдат пытались спасти этих несчастных, оказавшихся в ловушке, и переправить в соседние разрушенные дома, подвалы и воронки. Все это напоминало ночной кошмар. Повсюду стоял оглушительный грохот, способный свести с ума человека даже с устойчивой психикой.

Шерер переместил штаб в другое место, где смог заново установить связь с другими участками периметра. Он оставил Бикерса командовать отрядом солдат, все еще удерживавших бывшее здание ГПУ. Кордтс об этом ничего не знал, хотя в течение дня несколько раз видел Шерера. Он видел, как генерал и какие-то другие люди чем-то занимаются, но помнил лишь это, без каких-либо подробностей. День казался ему бесконечно долгим. Было начало мая, и световой день уже значительно увеличился в этих северных широтах. Кордтс в последние дни слишком долго находился в темноте и теперь удивлялся тому, как светло вокруг. От взрывов по-прежнему содрогалась земля, а в воздухе постоянно висела пыль. За изрытым воронками полем немецкие солдаты вели отчаянный бой с русскими танками. Вражеским бронемашинам теперь пытались дать отпор при помощи противотанковых орудий, недавно сброшенных с самолетов. Происходящее вызывало ощущение вселенского кошмара, настоящего конца света. Вездесущая пыль опускалась на мир, вызывая ассоциацию с навечно погребаемыми песком гробницами древнеегипетских фараонов.

И все же это был ясный день, на смену которому обязательно придет ночь. Самое худшее, что принес этот день, закончится. После этого ночь уступит место новому дню. Стало заметно тише. Возникло ощущение, что канул в прошлое еще один жуткий день и что осада будет длиться бесконечно. Было невозможно представить, что это последний день или даже последние дни.

Настал вечер, предшествующий наступлению следующего дня. Теперь вечера были долгими. Кордтсу казалось, что световой день удлинился совершенно неожиданно, он просто не успел заметить постепенного перехода к лету. Солдаты, закатав рукава нижних рубашек, рыли окопы. Они укрепляли их стенки обломками досок и толстыми ветками, выкладывали битым кирпичом брустверы. Кто-то занимался перевязкой раненых или искал убитых немецких солдат, чтобы похоронить их в снарядной воронке. Именно этим занимались Кордтс и его небольшая команда легкораненых.

В мае убитых перестали приносить и складывать на пол церкви. Холода прекратились, сменившись оттепелью, которой, в свою очередь, тоже настал конец.

Занятие было не из веселых. Очень часто тела убитых немецких солдат по одному, по двое или по трое обнаруживались среди большого количества русских мертвецов. Последних тоже хоронили – собирали вместе и сжигали, если позволяла обстановка и на передовой устанавливалось затишье. Сегодня было тише обычного. Из пушек продолжали постреливать, но уже не так, как вчера. И все же снаряды продолжали падать, умножая число убитых и раненых, поднимая новые облака пыли. Небо было закрыто плотной пыльной завесой, и по вечерам это даже придавало окружающему миру некоторую привлекательность. Несмотря на руины и обилие мертвых тел, весной все смотрелось по-другому. Не было ни снега, ни вязкой грязи. Температура была достаточно высокой, и мерзлая глинистая почва высохла еще пару недель назад. В обильной пыли было что-то умиротворяющее, едва ли не нежное. Она неподвижно висела в воздухе и переносилась в разные стороны даже легким дуновением ветерка. В ветвях, посеченных осколками деревьев, пели дрозды, как будто не было никакой войны и порожденного ею насилия или как будто она закончилась давным-давно. Через несколько дней вернутся перелетные птицы, огромные стаи голубей, которые станут собираться возле воронок на окраине города и искать в почве семена растений и прочее. Этих пернатых созданий еще нет, здесь можно увидеть пока только черных дроздов, беззаботно чирикающих в ветвях изуродованных взрывами деревьев.

Это может показаться странным, но солдаты, рывшие окопы, с опаской наблюдали за перелетающими с дерева на дерево птицами и оглядывались по сторонам, прежде чем снова приступить к работе. Так повторялось не раз и не два.

Они пытались обходить места, где пахло сильнее всего, надеясь, что не найдут тело погибшего товарища в кучах разлагающейся человеческой плоти, чаще всего вражеской. В любом случае это были не вчерашние мертвецы, которые еще не успели разложиться. Жуткое зловоние издавали трупы более давние. Они пролежали на земле многие недели и даже месяцы, отравляя чистый вечерний воздух.

Время от времени раздавались винтовочные выстрелы. Стреляли русские снайперы. Солдаты поспешно ныряли в глубокие воронки или падали на землю возле взорванных стен, радуясь возможности на время прекратить поиск тел своих убитых товарищей.

Это была тяжелая работа. Оторванные конечности. Растерзанные внутренности. Целые тела, которые следует извлечь из-под завалов полностью, чтобы перенести в специальное место. Вместе с Кордтсом этим занимались еще восемь человек, небольшая группа ходячих раненых. Несколько человек, те, что поздоровее, толкали перед собой тачку. Они изредка менялись ролями, время от времени демократично уступая ее другим, когда требовалось вытащить что-то из-под камней. Рядом с ними ковылял, опираясь на палочку, фельдфебель, руководивший этими работами. Он нисколько не важничал и вел себя просто, почти на равных. Да и что можно было требовать от раненых людей, делавших и без того трудное дело. Они мало разговаривали друг с другом, лишь иногда перебрасывались незамысловатыми шуточками.

Кордтс поднял голову и посмотрел на небо. Далекое низкое солнце было закрыто завесой пыли, так что какое-то время на него можно было смотреть спокойно, не прищуриваясь. Снова наступило затишье. Хотя из пушек стреляли совсем недавно, почему-то казалось, что тишина пришла надолго. Кордтсу вспомнились несколько зимних дней, когда ярко светило солнце, и не было никакой стрельбы, и возникало ощущение, будто осада закончилась. Такая же тишина стояла и сейчас. Думать о зиме нелегко, потому что она прошла.

Они работали внутри периметра, сильно уменьшившегося за последние недели. Если представить себе, что в эти минуты где-то в городе затаился вражеский снайпер, то у него не было бы никаких препятствий для выполнения своей смертоносной работы. Да и забираться для этого в город не было никакой необходимости. Русские снайперы могли спокойно залечь в засаде где-нибудь позади собственных позиций, прекрасно видя цели на другом краю периметра. Поэтому работа, которой занимались Кордтс и эти восемь человек, была опасной и, возможно, бессмысленной. Они рисковали своими жизнями для того, чтобы отыскать тех, кто был уже давно мертв. Но этим немцам нравилось находить своих мертвецов, если возникала хотя бы малейшая возможность достойно предать их тела земле. Многие из тех, кто оставался в городе, точно знали, что уйти живыми из кольца блокады не удастся, и желали, чтобы после смерти их тоже обязательно нашли бы и похоронили в специально отведенном месте. Такое желание было вызвано у них воспоминаниями о простых березовых крестах, торчащих из тысяч могил, разбросанных по всей оккупированной России. При этом они прекрасно понимали, что большую часть погибших хоронят в братских могилах в снарядных воронках или придорожных канавах. Время таких вещей, как отдельная могила, осталось в далеком прошлом, и вряд ли они возникнут в обозримом будущем. Об этом приходится лишь мечтать.

Но даже Кордтс не слишком возмущался бессмысленным характером этой работы. Он испытывал апатию и чувствовал, что ему трудно собраться с мыслями. Изуродованная щека, рана на которой сейчас воспалилась сильнее обычного, теперь не слишком беспокоила его. Он с равнодушием наблюдал некое сходство между гниющей раной на лице и разложившейся мертвой плотью, которую они во множестве находили под обломками кирпича и камня. В развалинах они иногда отыскивали и живых. Им удалось отыскать и спасти несколько человек, погребенных под развалинами. Кордтс и его восемь раненых товарищей имели маловато силенок, чтобы самостоятельно расчистить завалы. Сопровождавший их фельдфебель в таких случаях кричал и размахивал своей палочкой, призывая на помощь солдат, занимавшихся по соседству точно такими же делами.

Лица спасенных людей были черны от грязи и перекошены страданием. В их глазах читалась пустота, однако взгляд был решительным и суровым. Они получили тяжелые травмы под завалами. Их быстро перетаскивали в более безопасные места – воронки или подвалы, входы в которые удалось раскопать.

К вечеру они в основном закончили осмотр тех мест внутри периметра, где предположительно могли находиться мертвые тела. Возможности выбраться за периметр и забрать там убитых у них не было.

Они вернулись к развалинам бывшего здания ГПУ, подойдя к нему сзади. Крыши больше не было. Из окон второго этажа они увидели небо. Несколько белых каменных оконных проемов каким-то чудом сохранились. Это были пустые прямоугольные глазницы, обращенные к пустому небу. Кордтс заметил силуэты нескольких человек, бродящих по развалинам дома. Они вернулись туда, где оставили свое оружие, прислонив его к плитам фундамента. Забрав его, они оставили лопаты и кирки и стали ждать распоряжений начальства относительно будущего ночлега.

Кордтс увидел Фрайтага, который вместе с каким-то солдатом расчищал траншею. Он пригляделся пристальнее, чтобы убедиться в том, что это действительно его старый товарищ. Фрайтага он не видел уже больше месяца. Все-таки жив, машинально подумал Кордтс. Он только сейчас понял, что Фрайтаг, пожалуй, последний из тех, кто выжил после январского перехода от Селигера до Холма. Он был не до конца уверен в этом, но никак не мог вспомнить, попадался ли ему на глаза кто-нибудь из парней, с которыми он вместе пришел в Холм. Он вспомнил, что Молля отправили в тыл на самолете, и это было уже довольно давно. Кордтс снова посмотрел на ковыряющихся в окопе солдат, но больше никого не признал. Он сел на камень возле обломка стены и стал наблюдать за Фрайтагом, не находя в себе сил подняться и подойти к нему. Может быть, чуть позже, через минуту-другую…

Рядом с ним сели еще несколько человек из его похоронной команды. Они также принялись устало разглядывать солдат в окопе. Фрайтаг был похож на уличного мальчишку. Его волосы были растрепаны и покрыты пылью. Он энергично копал и разговаривал с кем-то из своих товарищей. Голос его звучал настолько громко, что был хорошо слышен Кордтсу. Солдаты сняли мундиры и работали в нижних рубашках, напоминая рабочих, занятых ремонтом железнодорожного полотна. Один из них был в каске. Он стоял, прислонившись спиной к дальней стенке окопа, и поглядывал в сторону неприятельских позиций. В руке у него была ручная граната. Несколько других солдат, свободных от работы, лежали на дне окопа, воспользовавшись свободной минутой, чтобы немного вздремнуть. Они походили на мертвецов, которые на самом деле не были мертвецами. Они безмятежно спали, в то время как их товарищи работали всего в паре шагов от них. Спать, устало подумал Кордтс. Один из спящих пошевелился во сне и перевернулся на другой бок. Его лицо было прикрыто грязным мундиром. Кордтс равнодушно наблюдал за этими солдатами, как будто сам он был каким-то механическим существом, а его глаза – бездушными объективами фотоаппарата.

Фрайтаг заметил его и что-то крикнул. Кордтс кивнул ему и приветственно поднял руку. Он собрался что-нибудь сказать в ответ, однако почувствовал, что у него не хватит сил, чтобы докричаться до товарища. У него так болело лицо, что он мог лишь еле слышно шептать. Он глуповато улыбнулся, покачал головой и показал на свою изуродованную щеку. Лицо Фрайтага приняло недоуменное выражение. Он отставил в сторону лопату прислонив ее к стенке окопа, и направился к развалинам здания. Кто-то их спящих резко поднялся и что-то сердито крикнул ему вслед. Фрайтаг обернулся, и Кордтс услышал, как он что-то раздраженным тоном отвечает солдату, которого, видимо, случайно побеспокоил. Между ними явно разгорелся спор. Вот же ублюдок, устало подумал Кордтс. Впрочем, черт с ним. Кордтс закрыл глаза, и неразборчивые слова, доносившиеся из окопа, превратились в некое подобие колыбельной, мягко и монотонно убаюкивавшей его и почти погрузившей в сон. Неожиданно где-то рядом грохнул взрыв. Кордтс, разумеется, услышал его, но не дрогнул ни единым мускулом, почувствовав лишь, как болезненно сжался желудок От взрыва содрогнулись земля и обломки здания, впрочем, не слишком сильно. Взвихренная пыль начала медленно оседать на землю. Спавшие солдаты мгновенно встрепенулись и начали приподниматься. Остальные, те, кто до этого продолжал копать, тут же пригнулись. Караульный в каске застыл в неподвижной позе. Он не спал. Его рука по-прежнему сжимала гранату. Солдат, совсем недавно споривший с Фрайтагом, уложил его на дно окопа. Самого Фрайтага Кордтс уже не видел, он скрылся из вида.

Все это напоминало какой-то странный сон. Кордтсу казалось, будто он спит. Он все так же неподвижно сидел на обломках фундамента здания ГПУ, и, наверное, прошел целый час, прежде чем кто-то растолкал его, пробудив от сна. Было уже темно. Кордтс медленно встал, взял винтовку и вошел за разбудившим его человеком внутрь разрушенного здания. Именно здесь им предстояло провести эту ночь.

Прошла еще одна ночь. Через несколько дней осада закончится.

Кордтс пробудился от неприятного сна, украшенного кошмарами, которые напоминали жуткие уродливые фонарики, свисавшие с потолка его сознания. Он по-прежнему находился со своей группой легкораненых. Его щека, видимо, только что начавшая заживать, снова была инфицирована грязью и пылью, поднятой последним взрывом. Однако он мог самостоятельно передвигаться и держать в руках винтовку. Кордтс больше не получал никакой медицинской помощи и находился физически в том состоянии, когда боль прекращается и настоящее как будто перестает существовать. Пятого мая ему не пришлось выходить наружу, потому что главного выхода больше не было. Он просто обошел какие-то обломки каменной кладки и увидел, как люди собираются на покрытой пылью площади и о чем-то оживленно разговаривают. Точно такую же картину он видел и несколько дней назад. Он почувствовал, как во сне куда-то бежит, и это ощущение повторялось снова и снова. Кордтс был в полном сознании и испытывал недовольство наступившим новым днем и не обратил особого внимания на эти странные мысли.

Он осторожно обходил глубокие воронки. Всюду одно и то же – вечная пыль и вездесущая вонь разлагающейся мертвой плоти. Кордтса неожиданно охватило странное, необъяснимое чувство. Он уже много месяцев не видел ни одной немецкой бронемашины, и когда заметил в центре площади одну из них, его как будто парализовало. Впрочем, ненадолго. Его неподвижность длилась лишь долю секунды. Он зашагал вперед, начиная понимать, что же именно произошло.

– Что это? – спросил он у первого попавшегося солдата.

– Все закончилось.

– Ты шутишь, – произнес Кордтс.

– Нет! Нет! – почему-то выкрикнул солдат.

Кордтс почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, которые он попытался смахнуть пальцами. Начинался необычный день.

Часть 2
Поезд

Глава 9

Поезд катил мимо холмов, покрытых летней зеленью. Это был обычный пассажирский поезд, двигавшийся в сторону рейха. Вагоны были переполнены.

Все было так, как раньше, в спокойной мирной жизни. Яркое солнце, голубое небо, зеленые холмы.

Поезд двигался вперед. Мимо проносились деревни и небольшие города. Мощенные брусчаткой дороги, улицы, площади, фундаменты домов с каждым столетием постепенно все глубже и глубже врастали в землю. На смену деревням пришли города. Они поражали воображение еще больше, потому что были полны людей, идущих пешком и передвигающихся на машинах или трамваях.

Недавно начались вражеские авианалеты, но пока что они были достаточно редки, и большая часть немецких городов пока что не подвергалась бомбежкам. Их жители еще не привыкли к вою установленных на самолетах сирен и взрывам бомб. Пока что не привыкли. Все было еще впереди. Именно это безмятежное настроение и заметили солдаты, вернувшиеся домой с Восточного фронта.

Гражданские казались им необычайно беззаботными, они как будто забыли, что идет война. Они вели себя так, будто ужас, который принесла с собой война, после разгрома Франции куда-то исчез. Это случилось два года назад, когда англичан снова загнали на их мерзкий остров. То, что происходило теперь в России, мирным немецким обывателям казалось чем-то нереальным и далеким, как и события в Тихом океане, о которых они читали в газетах.

В глубине души горожане, конечно, испытывали тревогу, но она носила пока что абстрактный характер, и их беспокойство в большей степени касалось собственной работы, семьи и бытовых повседневных проблем, потребностей в еде и прочем.

Гитлер, озабоченный необходимостью распространить огонь войны на далекие уголки мира, парадоксальным образом внушал своему народу, что война практически закончена и поэтому немцы могут ни о чем не тревожиться и должны благодарить его за предпринятые им усилия. Ему удалось убедить в этом немецкий народ по той простой причине, что он хотел поверить его словам, даже несмотря на некоторые сомнения.

В Германии были введены ограничения на продажу продуктов питания. Британские военные корабли блокировали немецкие морские порты, а немецкие подводные лодки блокировали входы в порты Великобритании. Подобное никому не нравилось, однако в целом ничего трагичного в этом не было. Разумеется, нынешняя обстановка не шла ни в какое сравнение с обстановкой времен Первой мировой войны, когда из-за устроенной врагом блокады Германии немцы оказались на грани голодной смерти. В еженедельных кинохрониках иногда воспроизводились таблицы, подготовленные министерством пропаганды, в которых указывалось, насколько больше мяса, жиров, молочных продуктов и крупы средний гражданин Третьего рейха получает по сравнению с голодными годами – 1917-м и 1918-м.

Помимо строгого распределения продуктов прочих поводов для недовольства имелось немного, гораздо больше было поводов для гордости. Миллионы немцев, мужчин и женщин, каждое утро просыпались, шли на работу, а вечером возвращались домой и по ночам огромные заводы и фабрики не производили никакого шума. Никакой круглосуточной, присущей военному времени экономии или напряжения рабочих сил не было.

Таким образом, война шла где-то далеко, не затрагивая саму Германию. Солдаты-отпускники сразу обратили на это внимание.

Кордтс и Фрайтаг приехали на поезде. Они отвыкли от нормальных пассажирских вагонов, потому что в Россию в свое время прибыли грузовым железнодорожным составом, где в вагонах на пол были набросаны охапки соломы. В городе они наслаждались пивом, которое продавалось без всяких ограничений. Они были в отпуске и поэтому иногда напивались довольно крепко, однако окружающие достаточно спокойно воспринимали это. Офицеры, по крайней мере те, кто побывал на Восточном фронте, обычно отводили глаза в сторону либо сами предавались возлияниям. Крайне редко гражданские удостаивали неодобрительными взглядами таких необузданных парней, как Кордтс и Фрайтаг.

Но даже два этих солдата-фронтовика, прибывшие домой в отпуск, не позволяли себе заходить слишком далеко. Они были немцами и в своей родной стране были не склонны предаваться излишествам.

Они развлекались на всю катушку, отчасти потому, что не находили полного удовлетворения в этих незамысловатых радостях. Они напивались для того, чтобы по возможности забыть о кошмарах недавних боев.

В поезде ехало много военных, и большая их часть была отпускниками. Они в относительно равной пропорции с гражданскими занимали места в вагонах. Последние относились к солдатам в основном со спокойным уважением или даже с нескрываемым восхищением. Те, кто считал войну безумием, обычно ни в чем не винили солдат, молодых парней в военной форме, за то, что случилось. Они не высказывали своих мыслей вслух и относились к. мирной жизни так, как и все обычные люди. Солдаты не имели ничего против восхищения окружающих, хотя иногда оно принимало необычный и не совсем приятный характер. В отпуске и без того было нечто необычное и малоприятное, так что фронтовики пытались развеять эти чувства самыми простыми солдатскими радостями. Алкоголь, сон и еда. Дальше в списке шли женщины, хотя оказалось, что найти женщин было сложнее, чем следовало бы, несмотря на то что в годы войны они уже гораздо откровеннее заигрывали с отпускниками, чем раньше. Большая часть фронтовиков давно забыла, как нужно обращаться с представительницами прекрасного пола. Многие были слишком молоды, чтобы иметь довоенный амурный опыт, а две недели отпуска были недостаточным сроком для того, чтобы научиться искусству обольщения, если женщины не уступали их домогательствам без особого жеманства. Иногда такое происходило, и везунчик оказывался на седьмом небе от счастья. Он понимал, что воспоминание о минутах блаженства надолго останется в памяти и он увезет его с собой обратно в Россию. Оно будет долго согревать его, защищая от монотонной и опасной жизни на передовой.

В поезде ехали и другие солдаты, не с фронта, а из частей, размещавшихся в Германии или в оккупированных странах Западной Европы. У них был вид заурядных мелких клерков, напяливших на себя военную форму.

Женатые весь отпуск с жцвотной жадностью употребляли своих жен, давая выход давно сдерживаемой энергии. И мужья, и жены давно изголодались по постельным утехам, но неожиданно наступал момент пресыщения, причем еще до конца отпуска. В целом это не имело особого значения, они продолжали спокойно есть и пить, вместе совершали прогулки по городу или сельской местности, пребывая в мечтательном состоянии, с любопытством наблюдая за окружающим миром. Кто-то все дни отсыпался, восполняя недостаток сна на передовой и набираясь сил, тогда как другие обнаруживали, что в тылу им спится довольно плохо.

Кордтс не был женат, однако у него имелась подружка. И он, и Фрайтаг происходили из простых рабочих семей. Он был глубоко привязан к этой молодой женщине, и, когда вернулся к ней в отпуск, она отнеслась к нему с той же привязанностью. Это было замечательно, пьянило как вино и напоминало мощный антибиотик, быстро излечивающий от болезни. Наверное, эти слова не совсем подходят для описания силы любви, но глубокая мощь эмоционального потрясения сильно меняет восприятие всего того, что чувствует человек, или по меньшей мере бросает на них иной, непривычный свет. Мучения, пережитые в тяжкие дни осады Холма, произвели на Кордтса глубокое, непередаваемое впечатление, так что он с трудом подобрал бы слова, чтобы сказать, насколько его тошнит от войны, офицеров и военных вообще. Его отпуск начался раньше, чем у Фрайтага, потому что ему был предписан отдых после лечения, и все благодаря раненой щеке. Возвращение домой, чистая больница и хорошие сильнодействующие лекарства буквально сотворили чудо. Рана быстро затянулась, правда, шрам все-таки остался. То, что лицо наконец зажило, было в той же степени прекрасно, как и возможность на время оказаться вдали от передовой и снова встретиться со знакомой женщиной. Наконец-то ушла боль, ранее постоянно напоминавшая о себе.

Его девушка очень переживала за его рану, и Кордтсу было приятно, что она беспокоится о его здоровье. Он был в восторге от того, что они могут заниматься любовью на чистой постели в нормальной обстановке. Осознание этого помогло ему избавиться от многих неприятных мыслей, которые все еще одолевали его в первые дни отпуска. Кордтс был уверен, что радостные воспоминания о физической близости с любимой женщиной надолго останутся с ним и он увезет их обратно на Восточный фронт. Если ему суждено погибнуть, то он умрет не с одними только тяжкими, неприятными мыслями. Умереть, вспоминая приятное… Возможно, он ошибался, считая, что это скрасит последние мгновения его жизни, однако в дни отпуска, находясь дома, он вряд ли мог рассчитывать на что-то большее – лучше погибнуть в возрасте двадцати восьми лет с приятными воспоминаниями, чем прожить скучную жизнь и умереть в семьдесят. Если бы Кордтс действительно думал о таком, то он мог радостно признаться себе в том, что выжил из ума. Однако он на самом деле об этом не думал, да и не хотел погружаться в такие раздумья. Он просто понимал, что такие мысли присутствуют где-то в глубинах его сознания. Они хотя бы были не такими уж и неприятными, как можно было бы опасаться.

После того как Кордтса выписали их госпиталя и он отправился домой, его несколько дней не отпускало хорошее настроение. Все казалось ему прекрасным и удивительно спокойным. Эту красоту и спокойствие он как будто впитывал каждой клеточкой тела. Все это удивило его, и в отличие от большинства солдат, вернувшихся домой в отпуск, его не очень беспокоило, что дни свободы и отдыха стремительно утекают, как песок меж пальцев. Каждый отдельно взятый день был подобен мощной надежной крепости, океанскому островку в прекрасную погоду. Он чувствовал себя сильнее, прежние страхи куда-то ушли. Исчезла из души и былая ненависть. Он понимал, что пережил тяжелые месяцы на передовой, за которые получил компенсацию в виде хорошей еды, алкоголя и плотской любви. Он никогда не выразил бы эти чувства словами, однако в любом случае испытывал их. По правде говоря, ему повезло, что у него была такая славная девушка.

Спокойствия, царившего в городе, нельзя было не заметить, но Кордтс все равно не обращал на это особого внимания. Ему нравилось брать Эрику днем. Дневной свет возбуждал его. Когда все было кончено, ему нравилось лежать рядом с ней в постели и прислушиваться к необычным звукам дневного города. Он с восторгом наблюдал за тем, как и она прислушивается к этим звукам и мечтает о чем-то приятном, совсем недавно побывав на самом пике блаженства. Кордтсу было удивительно хорошо с ней.