Текст книги "Я - хороший!"
Автор книги: Рамзан Саматов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
На поляне
Не поднялась рука у мужчины одним махом смахнуть такую красоту. Осторожно опустил на землю в широком взмахе застывшую косу рядом с сине-голубыми колокольчиками полевых цветов. Они росли, вплетаясь друг в друга с другими цветами, названия которых мужчина не знал, а дальше – ещё какие-то растения. Среди них, островком невиданной красоты, ромашки с желтыми глазами смотрели немым укором: «Ты что? Хотел нас срезать просто так, чтобы мы засохли здесь, на поляне?!».
На суровом, загорелом мужском лице появилось подобие улыбки. «От этой красоты млеет супруга. Может, собрать перед уходом, подарить ей?!». Продолжая удивляться тому, что его душа от чего-то стала смягчаться, увидел растущую гроздьями землянику: «Надо будет набрать деткам, пусть побалуются».
Затем смахнул ладонью пот, стекающий по середине широкой груди, и, снова хватившись за древко косы, продолжил размеренную косьбу…
Вжжжть-вжжжть, вжжжть-вжжжть…
Коса косила, а мужчина, вот удивительное дело, стал напевать под нос мелодию, пришедшую на ум: «Ээээх, ухнем… Ээээх, ухнем…». Честно говоря, там и мелодии-то не было. Так, проговаривал себе под ритм движений. Но от этой мелодии, ритма ему становилось легче и отвлекало от повседневных дум. Дело спорилось, а солнце тем временем нещадно палило… Только это не помешало оводу сесть на его голую потную спину и укусить так, что он воскликнул: «Черт!». Он отбросил косу и шлепнул правой ладонью по спине: «Как люди. Норовит в спину. Делать чёрное дело за спиной.»
Мужчина снова взял косу и, опершись на древко, стал смотреть грустными глазами на раскинувшееся на холме родное село. Нет ничего тяжелее и неприятнее неизвестности. В другой раз ему и суток не хватало, чтобы дела делать, а тут будто время остановилось, замерло пространство, в котором он находился. Нашли время проводить собрание. А он возьми и сбеги из села, под гору, на покос. Как будто себе назло. Вот кто спросил его, хочет ли стать главой сельского поселения? Никто. Взяли и с бухты-барахты выдвинули. Мол, наш человек, деревенский, умеет проявлять заботу о людях…
Хотя он много лет работал в местной школе учителем и на этой почве завоевал авторитет, уважение местного населения и районного руководства, но никогда не задумывался о властной карьере. И эта неожиданная весть что-то сделала с мужчиной, что-то перевернула в душе… «Неужели просто так можно скинуть прежнего мутного главу?! Неужели так просто он отдаст власть?! Наверняка у него есть поддержка Главы района…»
Прежний был чужим. Пришлый. Начал свою деятельностью в должности главы сельского поселения, как говорится, за здравие, а продолжил за упокой. Первые полгода чуть ли не с каждым за руку здоровался, а затем его как будто подменили. Взгляд – поверх носа, голос – басом, разговор – презрительный. «Хочешь узнать человека – дай ему власть! Власть портит человека… Перестает замечать окружение. В первую очередь – забота о себе, а не о деревне… Смотри, во что он превратил село, а? Какая была конная ферма, сколько было отар – ничего не осталось. А про технику, мельницу, автопарк говорить даже не хочется… Ладно хоть не успел распродать земельные паи людей. Без земли деревенский люд, что дед на смертном одре…»
Мужчина в тяжелых, сумбурных думах и не заметил, что скосил почти половину поляны. Перед взором раскинулись ровные полосы покоса. Положив на видном месте косу, мужчина двинулся в сторону ивовых кустов на окраине поляны, где он оставил банку домашнего кваса. Туда не падали прямые лучи палящего солнца. Достал банку, отмахиваясь от назойливых комаров, выбрал удобное место на толстом ковре из скошенных трав. Сел, вытянув ноги, затем открыл капроновую крышку, жадно припав сухими губами, отпил два крупных глотка, отдышался и снова начал пить холодный квас, теперь уже смакуя, медленно, пока не напился. И опять полезли мысли о прежнем главе (о прежнем ли?): «Вот неймется ему… Был бы местный – стал бы думать о родной деревне, об односельчанах. А тут за пять лет все распродал… Зачем ему техника, зачем ему скот, зачем ему дороги…»
Мужчина закрыл крышку, не вставая потянулся к кустам, поставил банку и откинулся на траву, закинув одну руку за голову. Другой рукой сорвал травинку, вставил между губ. Взгляд устремился на кучистые облака.
«Сидят наверху – нет времени увидеть эту красоту. В глазах туман обогащения. Как будто две жизни хотят прожить. Посмотри, какая красота вокруг! Воздух, небо, цветы, тишина… Плюнь на всякие совещания, собрания и наслаждайся… С другой стороны, этот чужак уже во всех странах побывал. В эту зиму Индию слетал с женой, дети не в Казани-Москве учатся, а за границей – один в Турции, другой в Англии. Неужели бы мои не могли там учиться?!»
Мужчина яростно вырвал из губ травинку, которую начал жевать неосмысленно. Во рту осталась горечь. Такая же горечь в душе от этих дум. Он резко встал на ноги. Взглядом нашёл косу, начал искать в карманах, засученных до колен брюк, точилку. Поднял за древко косу, слегка воткнул ее кончиком в землю, хорошенько наточил, и, проверив большим пальцем остроту заточки, удовлетворённо выпрямился.
Хотя он понимал, что здесь он находится лишь для того, чтобы убить время и погасить волнение, но войдя в раж, направился в сторону росшей по пояс травы.
Вжжжть, вжжжть, вжжжть…
Какой дурак в это время косит траву? В такую жару мудрые люди ждут утреннюю росу для косьбы… Тогда и коса остра, и трава послушна…
«Все равно придётся прийти на собрание. А то скажут, мол, испугался, какой из него руководитель? Вот, дурак… Другой бы на моем месте, нос – кверху, совесть – книзу, ходил бы по домам, уговаривая отдать голоса за него. Ладно, будь – что будет! Свято место пусто не бывает. Если бы этот чужак не попался на махинациях с ветеранскими квартирами, до сих пор бы ходил кум королю… Ан нет, дети-внуки ветеранов грамотные теперь – до Москвы дошли…»
Кончик острой косы внезапно нашёл препятствие и размеренный ход мужчины запнулся. Оказалось, что инструмент воткнулся своим кончиком в небольшую кочку с муравейником. Растревоженные муравьи забегали в панике. «Проклятье! Не заметил – трава высокая… Ну-ка, ну-ка, не бегайте под ногами… Вон туда направляйтесь, если жить хотите…» Мужчина, отложив косу, присел на корточки рядом с муравейником и стал наблюдать за деятельной суетой муравьев. «Вот так и люди. Стоит растеребить размеренный ход жизни – начинается беготня, паника, суета… Но проходит время, находится лидер, который ставит жизнь в нормальное русло, организовывает людей, даёт работу, помощь…»
Со стороны ивняка внезапно подул свежий ветер. Мужчина встал, опираясь на древко косы, и, приставив козырьком правую ладонь к бровям, посмотрел на горизонт. Там, где недавно спокойно висели ярко-белые кучистые облака, сгущались тучи. Мужчина обрадовался. Давно не было дождей.
«Эх, если так пойдёт, то точно ливанёт. Давно пора с громом, молниями очистить знойное пространство благодатной влагой, дать надежду людям на обновление. Человеческое существо всегда, несмотря ни на что, надеется на лучшее. Ладно, пожалуй хватит… Пройду пару покосов и пора собираться домой. Надо ещё цветов нарвать жене, ягод набрать деткам.»
Вдруг, со стороны первого покоса, где лежала его клетчатая рубашка, послышался звук мелодии. «Жена наверное звонит, легка на помине. Тоже с утра нервничала, видя как муж убивается, пытаясь принять решение. Беспокоится…» На телефоне точно была жена:
– Ну кто в такую знойную жару траву косит, а? Тем более в такой день!
Голос супруги прерывался от волнения:
– Из конторы звонили… Глава района приехал… Тебя ищет…
От этих слов жены мужчина тоже разволновался. «Так, так, так… Вот как, значит… Я думал, ещё рано… Собрание вечером только. Ну, тогда… Ну, тогда…»
То ли от волнения, то ли от спешки, то ли от нечаянной радости мужчина суетливо надел рубашку, закинул на плечи косу, и, позабыв под кустом банку с квасом, быстрым шагом, вдоль покоса, направился в сторону села. Первым же шагом его сапог раздавил кочку с потревоженным муравейником. И он уже не замечал, как шагал по спелой землянике, которую хотел набрать для детей, оставляя за собой кроваво-красный след. Поравнявшись с оставленным вначале островком из белых ромашек, снял с плеч косу, и, не сбавляя шага, смахнул их в полукруге движения. Цветы безмолвно легли к ногам мужчины, но его глаза уже не видели этого. Взгляд его был устремлён далеко вперёд – в сторону сгущающихся туч над селом.
Тридцатый день, или не обижайте матерей
Не обижайте матерей,
На матерей не обижайтесь.
Перед разлукой у дверей
Нежнее с ними попрощайтесь.[1]
Оставшись, ещё по молодости, одна с тремя детьми, она всю свою жизнь посвятила их воспитанию. Ведь любая мать надеется, что когда дети вырастут, они станут ее опорой в старости. А потому ее дети не знали, что такое голод, холод и недостаток. Она была им всем – мамой, подругой, кормилицей и защитницей. Двое сыновей и одна дочь. Никого не обделяла своей материнской любовью. Росли, не чувствуя сиротства.
Когда время пришло, дочь выдала замуж, а сыновей женила. Дочь, видимо, судьба такая, уехала далеко от родного очага. А сыновья остались рядом. Старшему помогла отделиться – построили просторный дом в районном центре. Младший остался в отчем доме. Внуки уже пошли. Что еще нужно для того, чтобы встретить старость?! В кругу любимых детей и внуков…
Но пожилая женщина теперь, как по графику, то у старшего сына, то у младшего. Месяц у старшего, месяц у младшенького. Нет, она не просто угол в доме занимает. Провожает – встречает, по дому все дела переделает и кушать приготовит. Опять же внуков выгулять – тоже на нее возложено. Нет, это ей только в радость. Вот так в заботах, оглянуться не успеешь, уже тридцать дней. Как один день. Только молодёжь дни эти считает, когда же она, наконец, к другому брату поедет жить. Будто она квартирантка какая…
Однажды, как раз был вечер уже, сын завел разговор. Она у старшего сына была в этот раз. Сели ужинать, суп сварила к их приходу. Расселись вокруг сервированного стола. Только ложку поднесла ко рту, сын подал голос:
– Мама, ты знаешь, сегодня исполнился месяц как ты у нас? Тридцатый день!
У пожилой женщины от неожиданности задрожала рука, что держала ложку, и она пролила суп на скатерть.
– Мама! – воскликнула невестка. – Какая вы неаккуратная…
У женщины проступили слёзы на глазах от обиды, но она постаралась их спрятать, наклонив голову, и сказала:
– Хорошо, сынок! Я в заботах и не заметила, что месяц пролетел. Хоть и вечереет, я уйду сейчас же…
А сама думает: «Куда я пойду сейчас? Кто меня ждёт? К младшему поеду – скажет, что рано приехала. Вот ведь, а? Дни мои считают!» Попыталась проглотить пару ложек супа. Да, уже не лезет еда. Как будто спазм в горле. Встала тихонько с места, прошла в комнату, собрала свои нехитрые пожитки в узелок, прихватила неизменную палку, чтобы опираться, и вышла…
– До свидания, сынок! Я пошла!
– Мама, ты же даже суп не доела! Нехорошо оставлять еду…
– В другой раз, сынок! Пойду я… Темнеет уже. Запоздаю иначе… Поешьте сами спокойно, без меня. И живите дружно!
Не остановил, не позвал сынок обратно. Не сказал, что темно на улице. Куда ты, мама, на ночь глядя? Поживи ещё. Нет, не сказал…
И побрела она по улице, опираясь на палочку-подружку. И сама не знает, куда идёт. То ли в гости, то ли домой?! Если в гости – вроде, не гостья она. Если домой, то никто и не ждёт. С затуманенными от горьких слез глазами, брела женщина по ночной улице. Проходила мимо чужих домов, так уютно горящим в них домашним освещением. Слышала лай собак, охраняющих дома, пение вечерних птиц – соловьев. Даже собаки чувствовали себя дома, на своей территории. А соловьи заливались в поисках своих пар. Только у пожилой женщины не осталось ни своей территории, ни своей пары. Мужа нет так давно, что она даже забыла и облик его. А дети? А детям она мешает только. Не знают они пока, что и их настигнет старость, даже не почувствуют когда. И их дети вырастут. Какой пример им показывают? И когда только их сердца стали ледяными?!
– Бабушка, вы что заблудились? – вдруг послышался голос, выводя женщину от тяжелых раздумий. Она, подслеповатая от застилающих слез, оглянулась по сторонам.
К ней подошла, оставив пустые ведра на земле, молодая стройная женщина.
– Куда путь держите, бабуля? – снова спросила она. – Может вы заблудились? Как-то потерянно стоите… Вам есть куда идти?
– Здравствуй, доченька! Я не заблудилась. И мне есть куда идти. Только вот припозднилась, потому немного озадачена…
– Ой, да вы не волнуйтесь! Давайте зайдем к нам! Я вас чаем угощу. Если надо, переночуете у нас. У нас дома спокойно. А завтра засветло в путь тронетесь! Пойдемте!
Заметив нерешительность бабушки, молодая женщина подхватила ее одной рукой за локоть, а другой рукой – ведра, и осторожно повела в сторону дома. Навстречу вышел молодой мужчина, видимо, муж. Он, улыбаясь, поздоровался, взял ее узелок, а у жены – ведра, и помог подняться на крыльцо. Зашли в дом. Как в сказке. Очень чистый, аккуратный, уютный дом.
«Кто она мне? – думала пожилая женщина. – Не дочь, не невестка, даже не родня! Пригласила, приютила. Куда бы делась в этой вечерней темноте?! Дай, Всевышний, ей здоровья и счастья!»
– Мама, мама! Ты уже пришла?
Это выбежали из другой комнаты две девчушки. Обняли мать с двух сторон, с любопытством поглядывая на зашедшую с ней.
– Вот, привела к вам гостью! Принимайте бабулю! – ответила молодая женщина.
– Здравствуйте, бабушка! – сказала солидно старшая. А младшая, оторвавшись от юбки матери, подбежала к женщине и обняла.
Услышав голоса, появился пожилой мужчина, в просторной домашней одежде, в очках на носу и с газетой в руках. Он с интересом взглянул на вошедшую из-под очков и воскликнул:
– Слава Всевышнему! У нас гости, оказывается! Проходите, уважаемая! Проходите! Вот присаживайтесь здесь, в кресло, тут будет удобно.
– Бабуля, это наш папа. Познакомьтесь! Мы так рады вам! Когда в доме есть пожилые, становится особенно светло! Если хотите почитать молитву, не стесняйтесь, мы подождем.
Потом ее повели по дому для ознакомления. Показывали каждую комнату.
– Здесь у нас спальня малышей, здесь наша спальня, здесь гостевая комната – тут вы будете спать. Смотрите какая кровать! Мягкая. Вам нравится? Пойдемте дальше. Вот здесь ванная комната – можете умыться. А здесь мы готовим кушать – кухня наша. Сейчас вскипит самовар, правда, электрический, и пойдем пить чай. У нас есть и настоящий самовар. Во дворе стоит, в беседке. Там мы, обычно, днем пьем чай.
Вот так, с разговорами, уселись за стол. Только та ложка недоеденного супа, что встала в горле поперек, никак не пускала вкусности со стола этой дружной семьи. Разговоры не смолкали за столом, каждому было, что сказать-рассказать.
– А вы почему не угощаетесь, уважаемая? – спросил старший в семье. – Я смотрю, мы своими разговорами отвлекаем вас?!
– Бабуля, не стесняйтесь! Кушайте! – сказала молодая женщина. – Сейчас суп будет готов.
У пожилой женщины проступили слезы на глазах. И она вынуждена была рассказать, что с ней произошло, про тридцатый день. Конечно, она не стала ругать детей. Постаралась повествовать в мягкой форме, как бы оправдывая их действия. Но и без этого присутствующие поняли, насколько стало обидно женщине. Даже детишки прекратили баловаться, шуметь во время ее рассказа. Подумать только – родной сын «выгнал» из дома…
Как рассказала свою беду, будто что-то отпустило в душе и стало легче. И сердце оттаяло, и обида ушла. А домашние за разговорами отвлекли от тяжелых дум. Вкусно поели вместе. Снова поговорили о том, о сем и предложили не уезжать завтра. Пускай бабуля погостит денек. На том порешили и легли спать. Пожилая женщина впервые проспала спокойно до утра. И встала отдохнувшей.
Утром все дружно встали – кому на работу, кому в садик. Осталась женщина одна в чужом доме. Наказали ей чувствовать себя как у себя дома. Еда в холодильнике. Показали, как включать электрический самовар.
По давно заведенной привычке не сидеть без дела женщина собрала разбросанные детские игрушки, перемыла всю посуду, заправила постели в детской комнате, вытерла пыль, помыла полы во всех комнатах. Нашла где мука, намесила тесто и к приходу домашних приготовила в электрической духовке яблочный пирог. Электрическая духовка такая же, как у сына, а яблоки были в саду. Когда пришли домашние, ахнули: какая чистота и порядок! И пахнет так вкусно…
В этот раз решили поужинать в беседке, благо погода позволяла. Накрыли скатерть, нанесли всяких овощей, зелени с огорода. Поставили самовар. Самовар был отменный, настоящий тульский – двухведерный. Хозяин возился у мангала. Пошел дымок, приятно щекоча нос и возбуждая аппетит. Ужин с приготовленным на углях рыбой и овощами получился идиллическим. Было тихо, уютно, приятно. Словно одна семья. Сегодня разговорами-расспросами особо не донимали. Каждый думал о своем.
После ужина, когда все прибрали, помыли посуду, молодая женщина подсела к ней. Посмотрела как-то странно на неё и сказала:
– У меня к вам есть разговор. Вы только, ради Всевышнего, не обижайтесь!
У пожилой женщины екнуло сердце. Тотчас она вспомнила тот вечерний разговор у старшего сына. Будто кипятком облили. «Сегодня тридцатый день, мама!»
– Что скажешь, доченька? Если можно, я уж переночую сегодня, а то опять на ночь глядя уходить…
– Нет, что вы?! Наоборот, я хочу попросить вас остаться у нас навсегда. Будьте нам мамой! Я, к сожалению, с детства была лишена этого счастья.
Не было предела удивлению от этих слов. Не знала даже, что и ответить. В голове пронеслись годы скитания от одного сына к другому. Тридцать дней живет у старшего сына, тридцать – у младшего. А дочь даже не вспоминает. Позвонит раз в месяц: «Привет, мама! Как дела? Все хорошо? Не болеешь? Ну и ладно!» Вот весь разговор.
Для чего растила детей? Чтобы считать дни пребывания, не чувствуя себя нужной. Не чувствуя заботы от детей на старости лет. «Сегодня тридцатый день, мама!»
– Соглашайтесь, бабуля! Вчера вечером сам Господь привел вас ко мне на встречу. А когда вы вошли в наш дом, стало светлее. Смотрите, как домашние радуются вам.
Согласилась. «Хорошо, – сказала она. – Давайте попробуем пожить вместе. Я вас стеснять не буду. А попросите уйти, не обижусь, а лишь буду безмерно благодарна за то, что приютили в тяжелый момент.»
С этого дня она стала полноценным членом этой дружной семьи. Проходили дни за днем, заполняя неделю, а неделя за неделей – месяц. Пришёл тридцатый день, но никто не напомнил женщине об этом, все шло своим чередом. Но тревожное состояние улеглось лишь через несколько дней – вот как впаялось в сознание, что через тридцать дней надо срываться с места. И отношение к ней не изменилось с той поры. Так же уважали, любили и радовались ей. Больше всех радовалась молодая женщина – обрела маму. Не меньше были довольны дети – обрели бабушку. Мужчины, как и подобает, вели себя сдержанно и уважительно.
В глубине комнаты зазвонил городской телефон. Молодой мужчина приглушил звук работающего телевизора, встал с дивана, с хрустом потянулся, зевнул и медленно поднял телефон.
– Здорово, брат! – услышал он тут же в трубке.
– Привет!
– А ты чего маму не отпускаешь? Уже тридцать дней прошло.
– Так она не у меня! Я думал, что это ты у себя держишь.
– Нет, она ушла от меня к тебе месяц назад.
– Странно. Может к сестре поехала?
– Надо ей позвонить.
– Позвони!
Пожилая женщина не стала сообщать детям о своем местонахождении. Пусть все идет как идет. Если нужна будет – найдут. А не найдут, есть кому на могилу цветы принести.
Хотя… Нет, нет да заноет сердце, скучает по детям, внукам. Родные ведь. Боль утраты, горечь обиды, тоска по близким и родным людям побуждает желание выговориться. Каждый день ведь этим милым людям, что приютили ее, не будешь плакаться об этом. Вот и нашла в саду уголочек, куда каждый вечер прилетают птички. Тут тишина разливается над садом, прерываясь лишь пением птиц. Послушает вечерние трели соловьев, поговорит с ними и становится лучше, а на душе – спокойно…
[1] Стихи Виктора Гин.
Осенние ягоды рябины
Оставшиеся на недосягаемой для человеческого роста высоте ягоды рябины горделиво и размеренно покачивались на ветру. Эти яркие плоды, тяжёлыми гроздьями висящие почти на самой вершине – последняя радость и надежда рябинового куста. Остальные ягоды не успели даже покраснеть – пообрывали прохожие. Детям любопытно, что за ягода такая алеет, молодёжь привлекает красота. Но и те, и другие попробуют, пожуют, а почувствуют горечь – выплёвывают. Не ждут, когда ягоды станут медовыми. Но кто же им скажет, что время рябины – осень, а не лето?
Светлана смотрела на упавшие гроздья рябины, виднеющиеся тут и там при свете полуночной луны. Она стояла так давно в раздумьях. Очнулась только тогда, когда через полуоткрытое балконное окно подул прохладный ночной ветерок. Стало зябко.
– Знать бы, о ком думаешь, оставив ночной сон?
– Ой! – Светлана вздрогнула, услышав голос мужа. – Ты напугал меня! Тебе тоже не спится?
Её вопрос остался без ответа. Евгений, будто впервые, пристально глянул на рассыпавшиеся по плечам кудри супруги, прячущие нескончаемую грусть чёрные глаза, не потерявший гибкость тонкий стан. Затем, похлопав по карманам пижамы, нашёл сигареты, спички, подошёл ближе к окну и закурил. Долго смотрел на тлеющий кончик, будто интереснее занятия в этот миг не существовало. Не оборачиваясь к жене, проронил:
– Может, закуришь? Говорят: пускай горит сигарета, чем душа.
– Брось шутить, Женя! – Светлана обняла сильные руки мужа. Но Евгений, крепко, до боли сжав её плечи, отстранил от себя.
– Ты думаешь, я ничего не чувствую? Нам не по восемнадцать лет, чтобы играть в кошки-мышки… Ты изменилась, Света… В последнее время сильно изменилась.
«Господи, только не сейчас! Не время, не готова, не могу… Потерпи, Женечка, дай привести мысли в порядок».
Будто прочитав её мысли, Евгений холодно глянул на супругу:
– Не хочешь сейчас отвечать? Когда? Завтра, послезавтра… Поговорим ещё, да? А вот мне хочется поговорить сегодня, сейчас, чёрт возьми! – мужчина потряс воздух кулаками.
Затем внезапно тихим голосом сказал:
– Пошли спать!
Тяжёло шагая, сгорбившись, направился в сторону спальни. В этот миг Светлане захотелось броситься в его объятия и расплакаться как ребёнок. Если бы муж обернулся, она так бы и сделала. Но Евгений не обернулся.
А нарушило душевное спокойствие женщины маленькое коротенькое письмо. Когда Светлана вскрыла конверт и только прочитала первые фразы, кончики пальцев обожгло, будто сунула их в огонь. Письмо упало на пол. Короткое слово горело в центре листка, вырванного из школьной тетради. Чувство стыда, горечи, обиды душило горло, не давая нормально дышать. Но всё же она наклонилась, нервно скомкала письмо, бросила в угол комнаты и без сил упала на диван.
Дома никого не было и Светлана дала волю чувствам – расплакалась словно в детстве: то в голос, то рыдая, то всхлипывая. Когда немного успокоилась, долго смотрела на комок бумаги, призывно белеющий в углу комнаты.
Знала, что всё равно прочитает, не стала долго мучить себя. Прочитала и снова, как давеча, скомкав, бросила в угол. Обиженно шевельнулась занавеска.
«Вспомнил». Пухлые губы женщины, придающие её лицу кокетливый вид, сурово поджались. Затем Светлана нервно сорвала с толстой косы застёжку, будто этот предмет виноват в её головной боли…
…Уже который день не даёт покоя это письмо. Оставаясь одна, Светлана вела разговоры сама с собой. С ума так можно сойти. Сколько раз пыталась заговорить о письме с мужем, но каждый раз что-то останавливало.
Письмо начиналось со слова «Доченька». О чём он думал, когда выводил это слово на листке школьной тетради, разлинованной квадратиками?! Может, о том времени, когда Светочка была маленькой девочкой-куколкой, непоседой?! А может, вспоминал уже подросшую Свету?! Ведь именно в это время пришла беда в их дом.
Когда отец был трезв, добрее человека не найдёшь. В эти минуты он брал на руки Светочку, обнимал, гладил по голове: «Не плачь, Светочка, не плачь, доченька!» Но стоило ему выпить водки – превращался в дикаря.
Угощали Григория часто. Его, колхозного ветеринара, то в один двор позовут, то в другой. А рассчитывались, по обыкновению, водкой. Будто закон такой есть. Но не это было главное в характере Григория. То, что пьёт, ещё можно было перетерпеть, но как напьётся – всё громит в доме, мало того, заставляет ещё искать для него алкоголь.
И вот среди ночи мама за ручку с маленькой Светкой ходит по домам, побирается. Вид несчастной, жалкой, сгорбленной фигуры матери, которая стучит в чужие окна среди ночи с просьбой дать в долг водки, до сих стоит перед глазами как страшный сон.
Наутро, кое-как растолкав отца на работу, засовывала свои тетради с невыученными уроками в сумку и бежала скорее в школу. Сонная, не выспавшаяся. Учительница какие-то синусы, косинусы объясняет, а у неё перед глазами мерзкий вид человека, считающегося её отцом – слюнявый рот, обмоченные штаны.
А как забыть тот стыд, когда у неё спрашивают уроки, а Света ни бэ ни мэ. «Надо же быть такой тупой, доченька…», – говорит учительница. А класс в хохот… Как это забыть?! Нет, нет, это невозможно забыть. А куда деть ту, последнюю ночь, когда у Светы в один миг побелели волосы на висках?
Был обычный день. Обычный. Днём совершенно трезвый, отец к вечеру вернулся от кого-то, угостившись водкой.
– Почему не убрали снег возле крыльца?
Уже нашёл повод привязаться. Знает Света, что это не к добру. Для начала скандала ему нужен какой-либо повод.
– Что молчим? Некому слово сказать?
– Ты же видишь, как метёт! Только убрали, снова нанесло… – сказала мама, не поднимая головы. Она как раз стиркой была занята.
А сидящая за столом Света оторвалась от чистки картофеля, крепко сжала нож в руках. Затем, стиснув зубы, молча продолжила работу.
– Выросла теперь, отец не нужен, так? Что застыла, как полено? – Григорий, покачиваясь, сделал пару шагов, сел на высокий порог и, попытавшись самостоятельно снять валенки, крикнул: – Встань, сними валенки с ног отца!
Мама Светы, вытирая мокрые руки о подол, поспешила на помощь к мужу.
– Я тебе, что ли, сказал? – Григорий со злостью посмотрел на жену.
– Что ты за человек, Гриша? Какая разница, кто тебе поможет? Ведёшь себя как изверг. Взрослой дочери не стыдишься…
Она не успела договорить, согнулась от боли. Удар мужа пришёлся ей в лицо – носом пошла кровь. Светлана вскочила с места, стала смотреть, не мигая, на отца. В руках нож, зажатый бескровными пальцами.
– Бездельники… Сидят дома без дела, две проститутки… Ещё отцу и мужу пытаются перечить. Я вам покажу, б… – Григорий с довольным видом сел на пол, прислонившись спиной к тёплой печке.
Светлане показалось, будто её окатили помоями. Такие слова говорит человек, называющий себя отцом? Нож, прижатый к её девичьей груди, казался Свете единственным спасением от этого кошмара. К ней с ужасом в глазах бросилась наперерез с прижатым к носу полотенцем мама.
– Доченька, иди сходи до сарая, покорми нашу бурёнку картофельными очистками. Иди, доченька, иди! – женщина вырвала нож из рук дочери, направила её к выходу, подталкивая в спину.
Светлана бросила презрительный взгляд на развалившегося на полу отца, накинула на плечи старое пальтишко и вышла во двор. А вслед опять услышала ненавистный окрик:
– Иди! Найди бутылку! Трубы горят. Не найдёшь – вечер в ад превращу!
Светлана, чтобы не слышать этого голоса, раздающегося через стены дома, подняла воротник пальто, взяла ведро, стоящее в чулане, и пошла к сараю. Когда пробиралась через сугроб, наметённый перед сараем бушующим вечерним бураном, только одна мысль вертелась в голове у юной девушки: «Как дальше жить в этом кошмаре? Как спасти и отца, и мать, и себя?»
Тишину сарая, пропахшего запахом сухого сена, молока и овечьей шерсти, нарушает только звук медленно жующей бурёнки. Светлана вывалила принесённое угощение в деревянное корыто, стоящее перед коровой. Постояла, уставившись в темноту сарая, машинально поглаживая шею животного. Затем, с очень большим нежеланием повернулась в сторону выхода. Так не хочется идти домой, но тут зябко стоять в одном пальто.
А когда, настежь открыв двери сарая, шагнула через порог и подняла голову, то от ужаса чуть не упала. Их родной дом был объят пламенем пожара. Хотела сделать шаг – не может, ноги ватные, будто прилипли к снегу. Хотела крикнуть: «Мама! Папа!» – язык тяжёлый, словно онемел. Она даже на миг потеряла способность соображать что-либо. В ногах появилась дрожь и передалась на всё тело. Света представила себя внутри объятого пламенем дома вместе с мамой. Хотелось убежать, но ноги не слушались.
Всё же нашла в себе силы сделать несколько шаркающих шагов в сторону сарая. Только не понимала: зачем туда зашла. И зачем села в одном из углов, закрыв лицо руками. Нет, она не сошла с ума. Совершенно ясно слышала крики: «На сарай перекидывается! Если там есть скотина – хотя бы их спасти!» Только ответить, подать голос им не могла. Наоборот, в тело вместо первоначальной дрожи пришла слабость. Она прислонила голову к стенке и закрыла глаза.
Очнулась от громкого звука прямо под ухом за стенкой – будто трактор завели. Завизжало, загремело, загрохотало. Светлана с испугу обхватила колени руками и уткнулась в них головой. В этот миг над её головой прочертила щель в досках сарая визжащая цепь пилы.
– Ах!
Это вскрикнул мужчина с бензопилой в руках. Он прибежал с тыльной стороны – от соседей, вскрыл пилой стенку, чтобы выпустить животных.
– Твою мать, да здесь же человек! – крик мужчины разнёсся, словно гром. Он отбросил бензопилу, даже не выключая, упал на колени перед девчушкой, снял ушанку с головы, затем расстегнул ворот, будто ему не хватало воздуха. Схватил пятернёй волосы и, раскачиваясь из стороны в сторону, заревел как медведь: – Чуть не отрезал ей голову… Голову… Голову…
Подбежали ещё люди, поняли, в чём дело, подняли на руки потерявшую сознание Светлану и унесли к соседям. Когда принесли на свет, все ахнули – чёрные волосы соседской девчушки были покрыты сединой на висках.
Позже она узнала, что отец сам поджёг дом, облив бензином. Потом стоял и хохотал, как безумный, на улице. А мама кое-как вывалилась из дома на снег, разбив окно.
Больше ни разу не появился в их семье Григорий – ни после лечения в больнице, ни после принудительных работ. Возможно, мама Светы ждала, что придёт и попросит прощения. Но она никогда больше не заводила разговор о нём. Возможно, мать и простила бы, но только не Светлана. Но он не пришёл. Доходили слухи, что бросил пить, сожительствует с другой.
