Текст книги "Война 2020 года"

Автор книги: Ральф Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Русские
4
Москва 2020 год

Настоящие ветераны, те женщины, которые бывали здесь так часто, что сбились со счета, утверждали, что бояться совершенно нечего. Сущая ерунда, легче, чем удалить зуб.

Но от схваток, медленно растекавшихся в глубине ее тела, Вале хотелось подтянуть ноги к подбородку и сжаться в крохотный комочек.

Однако она не пошевелилась. Ей казалось, что вместе с кровью из нее вытекла вся энергия, и уютная поза оставалась неосуществимой мечтой. Ноги лежали неподвижно. Мертвые, чужие.

После того как санитары оставили ее, неподвижную, как труп, она смогла только повернуть голову. Она уставилась в стену палаты, стараясь не думать о себе, о своей жизни, вообще ни о чем. Просто смотрела на обшарпанные трубы и штукатурку, которых десятилетиями не касались ни кисть маляра, ни даже тряпка уборщицы.

Бездумно она глядела на дорожку коричневых капель, что протянулась на серой стене.

Старые пятна, большие и маленькие, так давно стали неотъемлемой частью стены, что теперь уже никто не смог бы сказать, что это такое – засохшая кровь или просто грязь. Валя и раньше болезненно переносила операцию. Но она не припоминала, чтобы ей когда-нибудь приходилось так тяжело. Да, она всегда воспринимала ее как своего рода наказание. Но все же не такое суровое. Закрашенные окна, оставляющие за стенами больницы все краски холодного дня.

Железные скрипучие кровати. Из операционной доносились резкое звяканье металла и отрывистые короткие слова команды. Но унизительная неспособность пошевелиться, тяжесть и боль внизу живота, казалось, отгородили ее от мира реальности. Если уж ей никто здесь не может помочь, то пусть хотя бы не трогают, оставят в покое, одну, на этой койке с несвежим бельем, на которой день за днем одна женщина сменяла другую.

Сквозь всеподавляющий запах дезинфекции прорывалась отвратительная вонь. Что-то знакомое, название вертелось на кончике языка, но все время ускользало, доводя Валю до сумасшествия. И собственное неумение найти нужное слово еще более усиливало испытываемое ею чувство одиночества. Она вспомнила, как ей пришлось врать – снова слова, слова, – чтобы на день вырваться из школы. Интересно, что они знают, о чем догадываются. Нет ничего отвратительнее маленьких начальников. Вспомнила детей с бледными лицами. «Употребление определенного и неопределенного артикля в английском языке…»

Нет. Она не станет думать об этом сейчас.

Особенно о детях. И о Юрии. Где он сейчас?

Проклятая война. Неужели где-то шла война?

Невозможно себе представить. Ее грохот не доносился сюда. Только одни и те же сообщения в выпусках вечерних новостей. Юра ушел на войну. Она знала. Но истинный смысл происшедшего не достигал ее сознания. К тому же нехорошо думать о Юре сейчас.

Сейчас ей хотелось бы избавиться вообще от всяких мыслей. Волшебным образом стереть из памяти все воспоминания. Но чем сильнее она старалась отключиться от действительности, тем явственнее возникали перед ней картины ее жизни, выплывая из самых далеких закоулков памяти. Чужие кровати, вранье, предательство.

Самое ужасное – предательство. И щетина на лице чужого мужчины, царапающая ее подбородок. Запах его дыхания.

Более всего на свете она ненавидела слабость. В первую очередь свою собственную, и всегда старалась ее перебороть. Но только для того, чтобы оказаться в итоге еще слабее, еще большей дурой. И вот теперь эта тупая физическая слабость, приковавшая ее к постели. И постоянное подташнивание.

Большая часть ее соседок по палате лежали молча. Никто здесь не хотел заводить новые знакомства, остаться в чьей-то памяти. Подобно грязному железнодорожному полустанку, клиника была тем местом, где не следовало задерживаться и откуда все старались убраться как можно быстрее и незаметнее.

С какой-то девушкой случилась истерика.

Валя старалась не отрывать взгляда от пустынной поверхности оштукатуренной стены. Но голос, молодой и полный боли, не смолкал. Валя подумала, что, найди она в себе силы встать, она бы врезала девчонке. И посильнее.

– Новенькая, – объявила одна пациентка соседкам. В ответ раздались смешки и хихиканье.

Раздались шаги.

Против воли Валя прислушалась. Тяжелая поступь. Как у мужчины. Шаги дешевых ботинок по растрескавшемуся кафелю. Валентина зажмурилась. Сейчас она все отдала бы, чтобы еще несколько минут полежать вот так, чтобы ее никто не беспокоил. Ее лучшее платье, замечательное красное платье из Америки. Французский жакет, подаренный ей Нарицким перед вечеринкой с иностранцами. Маленькие радости ее жизни. Возьмите все.

– Больная! – сухо произнесла сестра привычное слово. – Больная, ваше время истекло.

Валя неохотно открыла глаза и слегка повернула голову.

– Больная, вам пора идти.

– Я… плохо себя чувствую, – проговорила Валя, сама себя презирая за страх и подобострастие, звучавшие в ее голосе. Но все же продолжила: – Мне надо полежать еще несколько минут. Пожалуйста.

– Здесь вы не дома. Ваше время истекло. И у вас нет кровотечения.

Валентина взглянула с подушки на бесформенную фигуру, возвышавшуюся над ее кроватью. В ней с трудом угадывалась женщина.

Серый халат медсестры выглядел так, как будто его в последний раз выстирали давным-давно, притом в грязной воде. На отвислой груди, высохшей за долгие годы недоедания, полы халата стягивала пластмассовая пуговица, отличная от всех остальных. Когда медсестра говорила, в ее голосе не звучала злость. Вообще никакие эмоции не оживляли ее речь. Только бесчувственный голос долга, уставший от бесконечных повторений. Поэтому и спорить с ней казалось бесполезным.

Несколько секунд Валя глядела в лицо медсестры, пытаясь перехватить ее взгляд. Но в глазах женщины не было блеска жизни. Так, осколки стекла в прорезях маски, испещренной красными прожилками вен, и нос пьяницы между ними.

«Неужели и я стану такой? – подумала Валя, охваченная внезапным ужасом. – Неужели точно такое же существо сидит во мне и дожидается своего часа?» Такая мысль казалась страшнее смерти.

В последней инстинктивной попытке избавиться от медсестры Валя покачала головой.

Казалось, ничего не изменилось в лице медсестры, но за миг до того, как она открыла рот, Валя увидела перемену. Ее черты затвердели, оделись в броню профессионального безразличия, она видела перед собой не человека, а просто очередного пациента, одного из многих.

– Нам нужна кровать. Вставайте.

Валя сама удивилась, что смогла подняться без посторонней помощи. Она чувствовала внутри себя пустоту, холодную рану, и ее поразило, как легко ей удалось свести ноги вместе и спустить их с кровати.

– Кажется, у меня открылось кровотечение, – сказала Валя.

– Ничего подобного, – отрезала медсестра. – Я бы увидела.

Но ее взгляд все же скользнул по Валиному животу и в ее глазах мелькнула искорка сомнения.

– Одевайтесь и пройдите в регистратуру.

Она ушла. И не успела Валя натянуть на себя одежду, как появилась еще одна молодая женщина. Ее нетерпеливо тащила за собой толстая тетка в халате, которая могла бы приходиться родной сестрой той, что подняла Валю.

Вновь прибывшая оказалась бесцветной блондинкой, гораздо менее яркой и живой, чем Валентина, ее волосам и цвету лица не хватало тех красок, которые ищут мужчины в женщинах. Однако кто-то же ее захотел. Девушка смотрела сквозь Валю. Она еще не вернулась в реальный мир. Ее кожа была бледной до прозрачности, как будто после потери большого количества крови. Повинуясь медсестре, она рухнула на грязную койку, как сама Валя незадолго до того, не замечая ни Валентину, ни вообще никого на целом свете, и уставилась немигающим взглядом в потолок.

Валя прислонилась к стене, чтобы натянуть чулок. Медсестра удалилась. Девушка осторожно ощупала себя, словно опасаясь найти в себе какую-то страшную перемену. Потом ее нижняя губа задрожала. Сперва Валя решила, что та хочет что-то сказать, возможно, попросить помощи. Но она просто начала рыдать – долговязый подросток, раздавленный миром взрослых.

Валентина отвела глаза, не желая связываться. Но, отвернувшись, она наткнулась на взгляд плотной невысокой женщины, чьи волосатые икры свисали с края кровати. Черноволосая, за тридцать, с усами. Похожая на грузинку. На ее лице виднелись шрамы от болезни, но в остальном она выглядела совершенно здоровой, словно только что после приятной прогулки. Она ухмыльнулась Вале, как будто той всего-навсего измерили температуру.

– Кто не может терпеть последствия, тому не следует торопиться раздвигать ноги, – заявила она с легким акцентом, с видом превосходства кивая в сторону несчастной девушки, сменившей Валентину на койке. – Все не прочь повеселиться, только никому не хочется платить.

Валя с усилием оторвала от нее взгляд и нетвердым шагом побрела прочь по проходу между кроватями. Но чем сильнее она старалась ничего не видеть, тем больше она замечала. Она попыталась не отрывать глаз от пола, но вид грязи, подтеков, щербин и трещин лишь усилил в ней чувство беспомощности. Почему они не могут вымыть пол? Это же антисанитария. Едва держась на подкашивающихся ногах, она вдруг с пугающей отчетливостью увидела свое будущее. Еще одна безликая больница. Еще одна кровать с грязными простынями, но не настолько грязными, чтобы персонал вынужден был их поменять. Еще один…

Разве это жизнь?

С трудом волоча за собой сумку с кое-какими необходимыми вещами, Валя встала в очередь к окошку регистратуры. Она глубоко вздохнула, пытаясь побороть тошноту, но только наполнила легкие зловонным больничным воздухом. Она чувствовала, как пот струится по ее телу, собирается в капельки на лбу. Валентина подумала, что вот сейчас упадет, забьется в судорогах. Тогда они увидят. Тогда они поймут…

Но ничего не произошло. Очередь медленно тянулась, и наконец она очутилась перед окошком. За столом сидела женщина с затянутыми в узел волосами, и кожа туго обтягивала острые черты ее лица, в котором не было места ни доброте, ни состраданию. Она не отрывала взгляда от бумаг.

– Фамилия?

– Бабрышкина, Валентина Ивановна.

– Есть жалобы?

Валя на миг представила себе, что случится, если она скажет сидящей перед ней женщине, как плохо она себя чувствует, как сильно ей хочется еще немного полежать.

– Нет.

– Распишитесь здесь, товарищ.

Валя наклонилась вперед. Перед ней простиралась бездна, и она становилась все глубже и шире с каждой новой мыслью, с каждым новым движением. Ей почти хотелось почувствовать на ногах страшную влагу, чтобы они позволили ей отдохнуть еще чуть-чуть.

Она подписала бланк.

– И еще здесь, товарищ. В двух местах.

Валя не нашла в себе силы прочитать содержание бланков. Она расписалась, где сказано, охваченная желанием поскорее уйти отсюда.

Все так же не отрывая глаз от стола, регистраторша произнесла:

– Следующая.

Нарицкий ждал ее в конце квартала, облокотившись на автомобиль. Еще не разглядев выражения его лица, Валя уже знала, что сейчас он очень гордится собой. За то, что так долго ждал ее. Валентину начало мутить от одной мысли о Нарицком, и ей на мгновение показалось удивительным, как только она могла позволить ему прикасаться к себе, обладать собой.

Но как ни жалела она себя, все же не следовало кривить душой. Ей нравилось его общество. И в постели с ним ей было хорошо. По сравнению с прямолинейным Юрием, Нарицкий в сексе отличался гораздо большей изобретательностью.

Нарицкий был вульгарный тип. И в сексе ей это нравилось.

Нарицкий был красивым мужчиной, но ее привлекло вовсе не это. Она могла бы обойтись и без секса. И она не помчалась по мужикам, едва Юра уехал в Среднюю Азию. Но Нарицкий показался ей ее шансом, последним шансом.

Когда-то и Юрий показался Валентине таким шансом. Молодая дура. А она-то считала себя такой мудрой. Офицер, мол, никогда не останется без работы. А Юра был такой умный, настоящий идеал офицера. Все предрекали ему блестящее будущее. Но о каком будущем может идти речь в этой стране…

«Эх, офицеры, офицеры, – с презрением подумала Валя. – Жизнь серая, как армейская шинель». В разваливающейся стране, где все давно уже прогнило, где ничего не работало, где не осуществлялись никакие планы, Юра казался таким сильным, надежным, способным обеспечить ей достойную жизнь. Но как обманчива оказалась внешность! Под грубой офицерской формой он скрывал беззащитную, жалкую любовь. Кому нужна его слюнявая преданность? Доверчивый слабак. А ей нужна от него твердость. Все мужчины – размазни.

«А кто же тогда я?» – спросила себя Валя.

Вот и Нарицкий. С улыбкой в пол-лица. Рядом с новенькой машиной. Не слишком уж шикарной – Нарицкий не такой дурак. Нарицкий вообще очень не глуп, но куда делся весь его ум в нужный момент?

Их познакомила подруга. «Присмотрись к нему. Работает с иностранцами. Деловой человек. Ну, сама понимаешь. Ничего незаконного. Ну, то есть ничего серьезного, понимаешь? На худой конец у него могущественные друзья. Но он ищет хорошую переводчицу с английского языка. Заработаешь немного денег, в свободное от работы время, поправишь свои дела. И он может доставать чудесные вещи. Вот посмотри…»

«Чудесные вещи. На мужчин-то я не больно падка, – подумала Валя. – У меня слабость к красивым тряпкам». Когда все рухнуло, у нее мелькнуло желание уничтожить все то, что давал ей Нарицкий. Но, подобно мимолетному испугу, это настроение быстро прошло, точнее, она его подавила. Она знала, что у нее никогда не хватит сил изорвать, изрезать и выкинуть то, что вносило хоть какие-то краски в ее серую жизнь.

А как же Юрий? Я плохая баба, Юра. Я лгала тебе. И, когда ты встал перед выбором, ты выбрал свою расчудесную армию. Чего же ты тогда хотел?

И все же она знала, что никогда ничего не расскажет. А если он сам узнает, она будет все отрицать. Да он все равно простит ее, что бы она ни натворила. Юрий безнадежен.

«И слава Богу», – подумала Валя.

Что ж, она оступилась. Убедила себя, что может контролировать ситуацию с Нарицким.

Что может использовать его. Но теперь, когда бесцветным октябрьским днем она выползла из больницы, не оставалось никаких сомнений, что она совершила ошибку. Ничего она не контролировала. Нарицкий использовал ее как шлюху, расплачиваясь за услуги тряпками и безделушками, и она ослепла от их блеска. А ему они ничего не стоили.

Одно время она подумывала, а не выдать ли его. Но поняла, что ничего этим не добьется. У Нарицкого имелись слишком обширные связи.

А откупиться от милиции ему будет еще легче, чем от нее. Пара электронных безделушек. Или даже несколько упаковок импортных презервативов – тех самых, которыми он отказывался пользоваться.

А она-то воображала, что Нарицкий женится на ней, стоит только получить развод у Юрия. Но Нарицкий никогда не думал о женитьбе. Какое счастье, что она не написала Юрию, не успела предпринять никаких шагов.

Она вела себя как круглая дура.

Пьяный Нарицкий расхохотался ей прямо в лицо; «Ты – надкусанное яблочко, дорогая».

Позже он попытался щедрыми подарками загладить свою убийственно честную оговорку.

Но Валя уже поняла, как сильно она заблуждалась.

И вот теперь Нарицкий стоял, небрежно облокотившись о свою маленькую голубую машину, в пиджаке нараспашку, невзирая на холод.

Богатый человек в нищающей день ото дня стране. В стране, которая после ста лет пустых обещаний не могла снабдить своих граждан нормальными противозачаточными средствами. В стране, которая не может прокормить себя. Обещания, обещания… Как мужские клятвы глупой любовнице.

При приближении Вали Нарицкий помахал ей рукой, но не двинулся ей навстречу. По такому случаю он выбрал для себя маску глубокого сочувствия, при виде которой Вале захотелось закричать: «Лжец, отвратительный лжец!»

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Валя поплотнее запахнула свой легкий модный жакет и поправила шарф. Кивнула. Здесь не место для сцен, и сейчас не время для принятия окончательных решений. И Нарицкий, похоже, что-то почувствовал. Он не прикоснулся к ней, а только открыл ей дверь машины. Валя машинально собралась садиться.

Потом остановилась.

– Мне лучше подышать свежим воздухом. Я хочу пройтись пешком.

Нарицкий неуверенно посмотрел на нее.

На какой-то миг Вале показалось, что он ее боится. Боится, как бы она не устроила ему неприятности. Но ведь он с легкостью справится с ней. Это ей следует опасаться, ведь это она может в одночасье потерять все.

– Валя, – начал он ласковым, рассудительным тоном. – Тебе сейчас не нужно ходить пешком. Тебе требуется отдых. Садись.

Неожиданно для себя Валя вышла из себя:

– Я пойду пешком. Неужели не ясно? – Тут она замолчала, сама удивляясь и тому, что у нее, оказывается, сохранилось так много энергии, и тому, как легко она потеряла контроль над собой.

– До твоего дома слишком далеко, – не отступал Нарицкий. В его голосе зазвучали непривычные для него нотки неуверенности.

– Сяду на троллейбус.

– Ну, пожалуйста. Ты плохо себя чувствуешь. Тебе следует отдохнуть.

Он снова овладел собой. Казалось, он способен заглянуть в самые далекие закоулки ее души и знает ее как свои пять пальцев, а она-то считала себя такой мудрой, повелительницей всех мужчин на свете.

– Не разговаривай со мной, как с ребенком! – срываясь на крик, ответила она.

– Валя, успокойся.

– Я хочу идти пешком. И не ходи за мной.

Нарицкий сделал шаг назад, словно она обвинила его в уголовном преступлении. Он открыл было рот, чтобы ответить, но в последний момент передумал.

Валя бросила на него несчастный и одновременно яростный взгляд и отвернулась.

– Я позвоню попозже, – крикнул он ей вслед. – Узнать…

Валентина заставила себя думать о сексе с Нарицким и с остальными тоже. Специально, чтобы чувствовать себя еще хуже, хотя она и сама прекрасно понимала, что ее отвращение вызвано эмоциональной и физической реакцией и оно скоро пройдет. Она даже поклялась, что больше никогда в жизни не позволит ни одному мужику забраться на себя, но тут же сама рассмеялась над собственной вопиющей неискренностью. Тут ей снова стало плохо, пришлось облокотиться на стену, увешанную изодранными плакатами, уверявшими: «Будущее принадлежит нам!»

Обман, кругом сплошной обман. Весь мир строится на обмане. На обещаниях, которые нарушаются, едва прозвучав. Она заставила себя двигаться дальше, стараясь побыстрее скрыться с глаз Нарицкого.

Переулки, по которым пролегал ее путь, казались ей невыразимо серыми и нищими. Всю свою жизнь Валя отчаянно стремилась выбраться из этого болота. Но куда идти? Все хорошие люди на поверку оказывались безнадежными дураками. А плохие заботились только о себе.

Приходили реформаторы, но их реформы проваливались или, что еще хуже, срабатывали только наполовину. В этой стране вообще все работало только наполовину. Потом реформаторы исчезли. Но и реакцию на реформы тоже никогда и никто не доводил до конца. Валя брела по щербатому асфальту и чувствовала себя так плохо, что ей казалось, будто она медленно тонет, что всю свою жизнь она только и делала, что медленно тонула, не замечая этого, ибо все вокруг тонуло тоже.

Над головой на балконах висели гирлянды выстиранного белья, собирая на своей поверхности ядовитую грязь московского воздуха. Она не понимала, почему другие так легко мирятся с окружающим миром, с грязными коммуналками, где невозможно укрыться от соседей, с вечной борьбой за нездоровую пищу, с мужчинами, которые замечают своих женщин только тогда, когда они возбуждены или пьяны или и то и другое, вместе взятое.

Проходя мимо мясного магазинчика, Валя машинально глянула в окно. Мясники в белых халатах и маленьких белых колпачках стояли, лениво облокотившись о пустые прилавки. Но зато витрину украшали муляжи разнообразных колбас и сочных кусков мяса, словно в надежде обмануть прохожего иллюзией картонного изобилия.

От вида такой «еды» Вале стало еще хуже.

Страна пустых магазинов. И пустых женских маток. Ее вдруг начало знобить.

За углом стояла очередь, но сейчас Валю не интересовало, что там вдруг выкинули. Ей хотелось одного – скорее пройти мимо сбившихся в кучу женщин в пальто, пропахших нафталином. Несколько праздношатающихся мужчин тоже затесались в очередь, и они оглядели Валю с ног до головы.

Она усмехнулась про себя. Видели бы вы меня час назад! Видели бы вы то кровавое месиво. Интересно, захотели бы вы меня тогда?

Возможно, да. А потом начали бы ныть, что им достались чьи-то объедки. Все мужики – свиньи. Валя слегка споткнулась. Ближайшие к ней люди настороженно повернули тупые лица, опасаясь, как бы она не полезла без очереди.

До ее ушей долетело слово «апельсины». Удивительно – откуда, каким чудом могли здесь появиться апельсины сейчас, в октябре, когда на их родине бушует война. Конечно, в этом году их больше не увидишь. Но сейчас ей было не до апельсинов.

Возможно, Юра сейчас воюет как раз среди апельсиновых плантаций. Недурное местечко для войны. Возможно, сейчас он счастливее со своими танками, ружьями и солдатами, чем был за все прошедшие годы с нею. В письмах он не распространялся о своей жизни там, только без конца пережевывал сентиментальные воспоминания.

Валя попыталась сосредоточиться. Решить, куда же она все-таки идет. Она попробовала думать о троллейбусных и автобусных остановках, о маршрутах и расписаниях. Но она плохо знала эту улицу. Внезапно приняв решение, она повернула.

В голове у нее еще не прояснилось. Все прохожие казались на одно лицо. Даже шрамы были одинаковы. Ужасные шрамы. Она вступила на мост, перекинутый через обводный канал.

Бездумно дотронулась до старых чугунных перил, ржавого послания из ушедших столетий.

Холод пронзил кончики пальцев, она вцепилась в покрытые патиной острия ограды, стараясь удержаться на ногах. Волна неожиданной боли поднялась от живота, охватила желудок, и струйка слюны потекла из уголка ее рта. Только теперь, слишком поздно, она ощутила, что влага течет у нее по ногам. Ха-ха! Еще одно наказание Валентине, которая всегда владеет ситуацией. Закрыв глаза, она еще крепче ухватилась за решетку, чтобы не упасть на тротуар.

Но с закрытыми глазами стало еще хуже.

Она подняла веки, и боль внезапно отступила, но ощущение влаги осталось. Быстро остывая, жидкость текла по внутренней стороне ног.

Некоторое время она стояла, не в силах двигаться, уставившись в грязную муть канала. Радужные нефтяные пятна. Почти никакого течения. Вдоль берегов – ожерелья мусора. Острова отбросов, которые накидали из окон близлежащих домов. Когда с деревьев срывались листья и, кружась, опускались на поверхность канала, вода, казалось, поднималась им навстречу и всасывала их, чтобы поскорее покрыть их грязью.

Высокие стены жилых домов по обеим сторонам канала были испещрены пятнами, как кожа древнего старца.

Ей хотелось в туалет, но она понятия не имела, куда идти. Эта страна даже отходы жизнедеятельности своих детей не может принять как следует. Валя вдруг представила, как она умрет здесь, так и не дождавшись помощи. Мимо просеменили две старушки, вслух сокрушаясь о всеобщем пьянстве, и Валя вновь ощутила прилив сил – и холодной, бессильной ярости.

Она покрыла себя грязью. Она смешала с грязью всю свою жизнь. А если Юра когда-нибудь узнает? Тогда она потеряет даже его. Свою последнюю соломинку.

Валя заставила себя идти дальше. Вошла в первый попавшийся незапертый подъезд и под лестницей попробовала привести себя в порядок. Ее трусики насквозь промокли от крови, и носовой платок оказался слишком мал, чтобы исправить положение. Сперва неохотно, а потом решительно она стянула с шеи шелковый шарф. Еще один подарок Нарицкого. И Валя начала обтирать себе ноги, думая только о том, как бы не упасть или не потерять сознание, уже не заботясь, увидит ее кто-нибудь или нет.

Она прислонилась спиной к стене, глубоко вдыхая затхлый воздух. Разжала руку, сжимавшую шелковую тряпку, и та тяжело шлепнулась на пол. Когда ее глаза привыкли к темноте, она различила ряд мусорных ведер. Из некоторых торчали старые газеты. Решительным движением она вырвала наиболее чистые на вид страницы, скомкала их и попыталась остановить кровотечение. Ее одежда промокла от пота, и она очень замерзла.

Валентина прижимала газеты, пытаясь прогнать боль и одновременно остановить льющуюся кровь. «Почему мужчины становятся такими беспомощными при виде крови», – подумала она. Боже, видели бы они ее, Валю, сейчас. И она снова рассмеялась, припав головой к грязной стене и запустив руки в волосы.

Она снова вышла в серый день и, полностью потеряв представление о времени, брела и брела, пока не оказалась в маленьком, полузнакомом парке. Там она свернула на извилистую дорожку, что вела к скамье, и тяжело рухнула на нее, словно уронив невидимые костыли. Она долго сидела, уставившись в серую пустоту, сознавая, что очень замерзла, но тем не менее странно спокойная и неподвижная. К чему дрожать? Это требует слишком больших усилий.

Слегка опустив взгляд, Валя посмотрела на истощенные белые деревья. Облетают. Последние сухие листья то тут, то там шелестят на ветках.

От досок холод поднимался вверх по костям.

Она все еще чувствовала мокроту, но кровотечение прекратилось.

Обман.

Внезапно она ощутила голод, даже несмотря на то, что ее продолжало подташнивать. «Возможно, все дело в пустоте, – подумала она. – Мое тело снова хочет быть наполненным. Все равно как и чем». В растерянности Валя спрятала лицо в ладонях. И тут, наконец, ее начало трясти от холода.

Ее уединение нарушили звуки женского голоса. Что-то на иностранном языке. Английский, но с очень сильным акцентом. Может быть, американка. Валя подняла взгляд.

Сперва Вале бросилась в глаза одежда женщины, потому что она заслуживала большего внимания, чем сама ее хозяйка, – та казалась просто крупной и откормленной. Но богатство ткани, из которой было пошито пальто, щедрая небрежность покроя, глубокий кожаный блеск и строчка туфель – все это не шло ни в какое сравнение с лучшими вещами из Валиного гардероба. На женщине был шарф глубоких неярких тонов, и Валя со стыдом поняла, что у нее не хватило бы вкуса выбрать себе такую вещь, что она не обратила бы на него внимания, по-детски отдавая предпочтение кричащим цветам, излишне смелому рисунку. С первого взгляда перед Валей открылась вся глубина ее невежества о том мире, частью которого она себя считала, и она поняла, что ее поражение еще сокрушительнее, нежели ей казалось.

Женщина держала в руках книжку и в спешке листала страницы пухлыми розовыми пальцами. То был «Путеводитель по Москве» на английском языке. Женщина бормотала под нос по-английски: «Ну, где же это? Никак не могу найти». Она закусила нижнюю губу, перебирая страницы, и ни разу не взглянула на Валю.

«Возможно, я не стою даже мимолетного взгляда», – пронеслось в голове Вали.

Незнакомка бормотала, копаясь в книге. Ее английский совсем не походил на те звучные, тщательно составленные фразы, которыми Валя пичкала своих учеников-мальчишек в пиджачках с короткими рукавами и девочек в белых фартучках. Эта иностранка говорила в нос, очень неприятным голосом.

Она не отличалась особой красотой. Но ее кожа и волосы мерцали матовым блеском, таким же глубоким и богатым, как и ее одежда, – результат роскошной зарубежной жизни. Даже после всего, что произошло, американцы оставались очень богатыми. Валя никак не могла понять, зачем им вообще нужно приезжать в Москву. Проводить отпуск на кладбище?

Может быть, она жена дипломата. Ну, конечно. Во время войны не бывает туристов. Или, возможно, ее муж солидный бизнесмен. Нарицкий говорил, что бизнес никогда не прекращается. Даже когда идет война.

Лицо крупной женщины просветлело, она кивнула сама себе, как лошадь, собирающаяся заржать. Она нашла нужную страницу и начала говорить.

Подразумевалось, что по-русски. Но получился набор нечленораздельных звуков. Валя не поняла ни слова. Но она упрямо не желала отвечать по-английски.

Иностранка замолчала и уставилась на Валю с надеждой. Ее недавно обретенная уверенность в себе снова испарилась. Но Валя избегала встречаться с нею взглядом. С нее было довольно вида мягкой, толстой, свободно падающей ткани зимнего пальто и чудесных мягких туфель иностранки, рядом с которыми жалкой подделкой казались Валины туфли из склеенных кусочков винила и пластика. Валентина не сомневалась, что эта женщина никогда не страдала, что судьба не била ее. Что она могла пить надежные маленькие таблетки или пользоваться каким-нибудь другим удобным приспособлением, чтобы спасти свое тело от адских мук, а душу – от проклятия. По случайности рождения незнакомка имела все, о чем Валя только мечтала. Жизнь без нужды, без боли.

Так пусть пострадает сейчас. Хоть немного.

«Корова» – как окрестила ее про себя Валя – предприняла новую попытку, на сей раз медленнее, тщательно выговаривая слова. И все равно Вале удалось с трудом понять лишь самую суть.

– Где ближайшая станция метро?

Валентина даже не подумала отвечать. Она только посмотрела на иностранку, впервые встретившись с ней глазами, посмотрела с такой испепеляющей ненавистью, какую ни разу еще не ощущала в жизни. Она не испытывала ничего подобного ни по отношению к грубой медсестре в клинике, ни к унизившему ее Нарицкому, ни к другим женщинам, которые крали у нее мужчин или красивую одежду.

Иностранка, конечно, ничего не поняла. Или не обратила внимания. Она просто ушла прочь, унося с собой свое недоумение и роскошь, все то, о чем мечтала и на что надеялась Валентина.

Валина злость потянулась за нею следом, слабея с каждым шагом удаляющейся женщины, и наконец исчезнув вместе с ней. Для злости требовалось слишком много сил. Истощенная, Валя бессильно привалилась к жестким доскам спинки скамейки. В ее сознании наконец воцарились мир и пустота. Она чувствовала, что скоро ей потребуется собрать все свои силы и двинуться в путь. Но сейчас, еще одну спокойную минуту, она сидела без движения.

Порыв ветра подхватил и закружил вокруг ее ног сухие осенние листья, потом обрывок какой-то листовки упал ей на юбку, на миг задержался и слетел на дорожку. Валя успела разобрать только буквы выцветшего заголовка:

«ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ, ТОВАРИЩИ!»