Текст книги "У великих истоков"

Автор книги: Раиса Азарх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

На бумажке он написал: «Иван Старков, боец Бахмутского полка, забойщик с горловских шахт».

Ивану Старкову сделали блестящую пластическую операцию в лучшем хирургическом госпитале Киева. Шахтер из Горловки вернулся в ряды строителей новой жизни.

2

С летучкой едем в Полтаву. Каждый раненый удобно лежит в подвешенной койке. В вагонах чисто, почти уютно.

Прибыли на рассвете. Поезд еще не остановился, а уже к площадкам бегут санитары.

У носилок сестры. Врач принимает у старшего по летучке сначала самых тяжелых раненых. Их переносят на руках в развернутый возле вокзала госпиталь. Разгрузка проходит быстро и спокойно.

* * *

Голубеет дым бронепоезда.

За ночь мы подтянулись к Ланной. Белые отходят, перегруппировывают силы у самого Конграда, собираются дать бой.

С флангов доносится ружейная и пулеметная стрельба. Неистово бьют по городу наши бронепоезда. В ответ – ни звука.

«Червонцы» подходят к вокзалу.

Конград взят. Первым ворвался в него Примаков со своей лучшей сотней.

Город притих, сжался. У церкви на площади десятки подвод. Мобилизованные крестьяне встречают нас без восторга и без враждебности. «Кто вас знает? Проскачете, та й назад… Наше дело сторона» – можно прочесть на их лицах.

Как и было задумано, червонные казаки прошли через город на юго-восток и заняли заранее намеченные деревни. Они держат участок южнее полотна железной дороги. К северу расположились богунцы.

В помещении бывшей управы сочувствующая большевикам молодежь (все партийцы в частях) организует аппарат Совета. В Конграде снова Советская власть!

* * *

– На конях можно по тому мосточку переехать, – показывает крестьянин на три доски, переброшенные через ручей.

По дороге – заставы бахмутцев.

– Червонные казаки вон в той деревне.

Подъехали к деревне.

– Где сотни?

– В бою!

– В бою-ю-ю?..

Доносится музыка – переливчато звучат фанфары, трубят трубачи.

– Это значит – рассыпались в атаку, а это – собираются в колонны, – объясняет обозник. – У нас всегда: как победа, так гоним врага с музыкой. Под Каменцом чудасия была. Взяли в плен вражеских музыкантов – все на белых конях, инструменты лентами перевиты. Так в город и пошли с их оркестром. Буржуи с переляку вышли с хлебом-солью. Тут-то мы их немножко «присолили»!

Штаб нашли только в третьей деревне. Зюк опять без сапог, но уже по другой причине: жарит в раскаленной печи молоденького барашка.

Встретились как старые друзья. У каждого воспоминания, приключения. Усталость сняло как рукой.

– Примаков сам командовал атакой. Под музыку двинулись, – влетел в хату возбужденный Борис Кузьмичев. – Ну и дрались!.. – И в пляс.

Чуть позднее в избу зашел Виталий Маркович Примаков. Слегка картавя, спокойно поведал о бое, о потерях.

Я рассказала о Старкове. У окружающих потемнели лица.

– Свято чтут и у нас эту традицию, – живо откликнулся Примаков. – Червонные казаки живыми не сдаются. Помню такой случай. Силен оказался противник. Пришлось отступить. Оглянулись – лежит на земле товарищ. И вмиг, без команды, вырвался из строя один, другой, третий. Без пик помчались на неприятеля. На полных скоростях подхватили раненого, спасли от лютой смерти. Мы видели: петлюровские бандиты застыли от изумления… Или еще. Дело было уже в другой раз. Много пало наших. По недавнему полю боя зашныряли мародеры. Попался на их пути умирающий червонный казак. Так он, прежде чем застрелиться, двух бандитов успел уложить…

* * *

Из Полтавы приехал представитель командования. Взятие Конграда сразу изменило обстановку. Задуман интереснейший прорыв. На «червонцев» возложен рейд на Лозовую.

Выходило у него это довольно просто:

– Налетите, взорвете железнодорожное полотно и водокачку. В тылу у белых нет больших сил, а попадутся – уйдете. Зато такой рейд заставит Деникина снимать части с фронта.

У Примакова планы шире.

– А если с Лозовой да на Донбасс? – предлагает он. – Дайте мне пехоту. Бахмутский полк – на брички. С шахтерами мы пройдем далеко.

Итак, решено – рейд.

Вечером Примаков говорит:

– У Бориса Кузьмичева сегодня праздник. Счастливчик, ему исполнилось только восемнадцать! А мне уже почти двадцать два…

– Самый подходящий возраст для командира.

– Пусть будет по-вашему… Итак, ближе к Донбассу, на Лозовую… Мы выступаем на рассвете, а вы тут глядите – Конград не отдавать!

* * *

Ночевала, как обычно, в вагоне. Проснулась от предчувствия беды. Поглядела в окно. Что за притча? В предрассветной мгле четко вырисовываются силуэты двух бронепоездов, стоящих на параллельных путях. По приказу командования они должны поочередно дежурить за мостом, километрах в трех от города.

Здесь оба, – значит, оголен наш фронт!

Через несколько минут нам удалось поднять по тревоге обе команды. Но это уже не могло выправить положения [13]13
  Командиры бронепоездов должны были в определенный час разминуться на стрелке. Дежурный бронепоезд снялся с заставы, не дождавшись сменщика, команда которого намного задержалась с отправкой. – Прим. авт.


[Закрыть]. Над вокзалом начали рваться вражеские снаряды. Оба бронепоезда ринулись в сторону неприятеля. Мы начали быстро выводить со станции эшелоны: в тесноте и суматохе особенно опасен каждый снаряд.

По полотну железной дороги со стороны города быстро идет Примаков. Бросаюсь к нему навстречу.

– Рейд сорван. Приходится не наступать, а давать отпор. Только бы Зюк успел поставить пушки!

По опустевшему перрону мечутся начальник станции и его помощник. Им все же удалось вывести за линию огня часть эшелонов с бойцами.

Громыхая влетает на станцию один из бронепоездов. У него сбиты орудия, растерзаны площадки. Бросать его в бой теперь бесполезно. На соседнем пути почти тут же появляется второй бронепоезд.

Разъяренный Примаков бросается к командиру неповрежденного бронепоезда:

– Задний ход! В бой, или получишь пулю! Предатели! Сейчас подойдут мои орудия. Первый залп – по вас!

Бронепоезд уходит в бой.

С тревогой ждем, когда ударит наша батарея. Это единственное, что может остановить противника.

Наконец-то! Заговорили орудия Зюка.

Едем с Примаковым в город. Там центр, штаб.

Конград то ли затих, то ли еще не просыпался. Борис Кузьмичев весел, как и положено человеку, только что отметившему день рождения.

Свертываются штабы полков. Собирают свое имущество обозы.

Примаков суров и собран.

– Надо срочно выяснить, что произошло на рассвете, – озабоченно говорит он. – Наша оплошность? Или противник перешел в наступление по всему участку? Через час-другой положение под Конградом будет восстановлено, но рейд придется пока отложить. Из Карловки свяжемся с Полтавой.

В Карловку добираемся автомобилем.

– Так и не удалось побыть в Конграде, – сетуют нагнавшие нас штабные.

Полтава сообщила – командование 14-й армии предлагает оставить Конград: противник обходит наши части, чтобы ударить по Полтаве.

Приказ есть приказ.

Вновь в Конграде уже ночью.

– Ну, Зюк, снимай орудия! В дорогу, лебеди, седлать коней!

Слова Примакова – закон для командиров сотен.

Беззвучно выстраиваются в темноте сотни. Вот двинулась одна, взметнув полотнищем знамени, за ней вторая, третья… Цоканье копыт замирает вдали.

Пора и нам с товарищами. Город оставлен.

* * *

По дороге тянется вереница беженцев. Люди поминутно оглядываются на город, спешат уйти до появления белых.

Дорога лежит между высокими хлебами и небольшой низиной. Направо пригорок. Постепенно повышаясь, он теряется на горизонте. Шофер зорко глядит по сторонам.

– Ну, наскочили!

В синеватой дымке замаячили верховые. Их можно пересчитать. Разъезд – человек восемь.

Назад в оставленный Конград – в раскрытые объятия белых, вперед – под пули, а может, в плен.

– Прорвемся! – говорит шофер. – Вы берите «льюис», прицел шесть – и кройте. Я постараюсь проскочить.

– Что, если наши?

– Нет, с противоположной стороны.

– А белые заметили нас?

– Вряд ли. Ветер относит шум машины.

Помчались прямо по хлебам.

Разъезд заметил нас. Верховые немного постояли, видно, посовещались, потом разбились на три группы. Одна поскакала наперерез машине, две с флангов – на обхват.

Вся ставка на мотор, выдержит ли он скорость?

Цок-цок-цок – это мой «льюис».

Цинь-цинь-о-цинь – это пули белых по машине.

Секунды прошли или часы?..

Мы проскочили. Под самым носом у коней! Кузов изрешечен, однако никого не задело. Кажется, и мой «льюис» не причинил врагу особых неприятностей.

Перед нами Карловка. Но что это? Почему одна за другой в небо взлетают ракеты? Чьи они?

* * *

Что это были за ракеты, я узнала спустя три года, когда встретилась с В. М. Примаковым на сессии ВЦИКа в Москве.

Заслышав стрельбу, он, оказывается, послал на выручку нам отряд. Ракеты извещали, что мы прорвались. Сам Примаков ускакал в Лебяжье, наперерез врагу.

«Червонцы» задержали тогда белых почти на трое суток. Бились одни – пехота отходила под их прикрытием.

Глава пятая
Сибирь

1

На обороте мандата перечислены товарищи, отправляющиеся в далекий путь. Это руководящая группа бывшего Главсанупра, которая в полном составе отступила с Украины и послана теперь организовать санитарное дело в 5-й армии.

Когда начались переговоры о поездке, штаб 5-й армии был в Уфе. Сейчас наши перешли Уральские горы. У Челябинска произошло слияние 3-й и 5-й армий.

Где настигнем армию-победительницу – сказать трудно.

Вторую годовщину Октября празднуем в Москве.

В тесном клубе курских мастерских прощаемся с железнодорожниками:

– Крепите ряды! Держите наготове составы! Они помчатся через Сибирь…

На восток, в Сибирь. Многие из нас уроженцы Украины. Там сейчас лютует Деникин. Потому тяжело вместо юга двигаться в незнакомые земли.

– Вернемся через Японию, после мировой революции, морем в Одессу, – утешают себя товарищи и по глобусу намечают обратный маршрут.

Немного грустно. Но с нами жизнерадостный, объединяющий всех Артем. Партия послала его своим представителем в Башкирию, и до Уфы нам по дороге.

Хорошие люди, дружные товарищи подобрались в группе. В Москве к нам присоединилась Аня Васильева, которая прошла разведчицей украинские фронты.

С Артемом Яша Ярослав, харьковский подпольщик, освобожденный из тюрьмы Февральской революцией, и анархист Бедуин, работавший вместе с большевиками.

От Москвы до Рязани едем два дня, в Рязани стоим семь – впереди заносы.

Московские газеты, хотя и приходят с опозданием, заполнены волнующими новостями.

Дивизия червонных казаков вместе с Латышской дивизией осуществили головокружительный рейд в тылу противника и прорвались на Льгов. Это перелом. Мы наступаем.

В поезде праздник. Пишем письма на родину, надеемся – они дойдут уже на советскую Украину.

А Москва торопит: продвигайтесь скорее, вести из 5-й армии отчаянные, людей косит тиф, нет персонала, нужны руководители.

В поезде семьдесят пять врачей, столько же фельдшеров, много вспомогательного персонала. Всего человек триста.

Рязань позади.

Вагон начсанупра, сильно поврежденный под Конградом, удалось быстро починить в Киеве. Снаряды уничтожили два первых купе, но ходовые части уцелели. Сейчас там импровизированная кухня и канцелярия.

Артем, Бедуин, Ярослав – наши гости, они разместились в хирургическом отделении, заняли купе персонала.

Я чувствую себя как никогда счастливой: со мной мой Мурзик. В уголке вагона за перегородкой прикреплена к полу детская кроватка. Все по очереди с удовольствием возятся с малышом.

Случилось так, что отец Мурзика, Михаил Васильевич Крюков [14]14
  М. В. Крюков был организатором архитекторов Москвы, начальником Мосстроя, президентом Академии архитектуры. – Прим. авт.


[Закрыть], пришел проводить нас перед отъездом из Москвы. К тому времени он стал уже коммунистом. Мне захотелось показать ему сына, который родился и вырос в такие трудные, грозные дни.

Малыш спал. Я разбудила его, закутала, вынесла на перрон. Мальчик равнодушно посмотрел на незнакомого чернобородого мужчину и задремал у меня на груди.

* * *

В моей скромной походной библиотеке – Томас Мор, Кампанелла, Роберт Оуэн.

Артем берет томик Мора и начинает рассказывать собравшимся на вечернюю беседу товарищам (такие беседы стали у нас традицией) о великом утописте. Говорит с глубоким знанием предмета. Сведений, которыми он оперирует, не вычитаешь в популярной брошюре.

Я удивлена. Все мы считали Артема донбасским рабочим, блестящим практиком, талантливым организатором масс. Но откуда такое знание истории социальных наук? Такая эрудиция?

– Мы и в кружках и в тюрьмах проходили большую теоретическую подготовку, – словно прочитав мои мысли, с улыбкой говорит Артем. – А споры с меньшевиками, до зубов вооруженными теорией! Я ведь был профессиональным революционером, считался интеллигентом.

– Интеллигентом?

– Конечно. Как иначе назвать исключенного студента Высшего технического училища, арестованного чуть ли не сразу после приезда в Москву?

Незабываемые вечерние беседы! Ни один час нашего длительного пути не пропал даром.

* * *

Стоим на маленькой станции. Здесь скопились десятки воинских эшелонов. Каждый с пометкой «боевая скорость», а на наш состав имеется даже мандат Ленина о внеочередном продвижении.

«Нет топлива». В этих двух словах красноречивый ответ на длинные речи комендантов поездов.

Артем обследует окрестности. В полутора километрах от станции находит заброшенные штабеля смерзшихся, занесенных снегом негодных шпал.

Организуем воскресник. Мобилизуем топоры, лопаты, весь наличный инструмент.

Под руководством Артема два дня разрывали кладбище шпал.

И вот уже поезд весело побежал по рельсам.

Снова начинаются заносы. Уже пятые сутки стоим у Бугульмы.

Артем обходит ближайшие деревни, беседует с крестьянами. Вся наша группа помогает ему.

Он уже организовал связь с Москвой. Сообщил Ильичу о злоупотреблениях в местном Совете, о необходимости перерайонировать части Пензенской губернии, тяготеющие к другому центру, о нужде в людях.

У нашего поезда появляются ходоки.

Старик крестьянин говорит Артему:

– В Москве власть настоящая, бедняцкая, а у нас богатейская. Пиши, мил друг, Ленину. Он разберется…

Артем пишет во все концы, получает ответы, мы разносим их по сельсоветам. Мне по молодости и неопытности казалось, что зря интересуется Артем всякими мелкими вопросами. Думалось, враг впереди… А он гнездился и в тылу, мешал работать, давил серую, забитую деревню. Только потом мне стало понятно, какую проницательность, какое глубокое понимание политической ситуации в стране проявил тогда наш старший товарищ.

Когда мы приближались к Уфе, Артем все чаще уходил во время стоянок в ближайшие деревни. По его поручению мы тоже старались подольше задерживаться в крестьянских избах, выясняя обстановку на местах и настроение людей.

* * *

Уфа. Нас ждет несколько телеграмм и распоряжений. В штабе Восточного фронта узнаем: 5-я армия уже около Омска. Когда она подходила к Уралу, белые сосредоточили свои силы по главным магистралям.

Но еще задолго до нашего наступления по тайным тропинкам пробрались к златоустовским рабочим военные, инструкторы Красной Армии. Пробрались не с пустыми руками – с пулеметами и оружием.

В решительную минуту ударили по колчаковским тылам партизанские отряды, сформированные из крестьян и рабочих. Было это тогда, когда двинулись на врага всей своей массой дивизии 5-й армии…

В Уфе расстаемся с товарищами. Артем едет в Стерлитамак. Там его ждут. За последние полтора месяца обстановка в Башкирии резко усложнилась. Националистическим лидерам из местной интеллигенции удалось пролезть в партию. Под лозунгом формирования национальных частей они вооружают богачей. Нужна решительная и четкая политика, нужен опытный руководитель.

Провожаем Артема всем поездом.

2

От Уфы начинается район действий 5-й армии, – значит, будем продвигаться быстрее; но еще предстоит покрыть огромное расстояние. Выделяем оперативную группу во главе с Дремлюгом, которая поедет впереди с оказией.

Я уже говорила, что А. Д. Дремлюг, устраивая свой небольшой госпиталь, охотно и с увлечением знакомил меня с постановкой военно-санитарного дела.

У него не было ни тени подхалимства, желания выслужиться, набить себе цену на недостатке персонала. Наоборот, доктор Дремлюг отдавал себе полный отчет в том, что ему грозит в случае нашего отхода. Он сразу и бесповоротно стал на сторону Советской власти.

На эти темы мы не говорили, но дела доктора были красноречивее всяких признаний. Он самоотверженно выхаживал каждого раненого, целые дни отдавал организации санитарного дела, помогал составлению труднейшей санитарной отчетности, которая по инерции еще продолжала существовать в санитарном ведомстве. Вместе с Г. М. Данишевским Дремлюг разрабатывал проект перестройки всей системы санитарного обслуживания Красной Армии.

Прекрасный хирург, обаятельный человек, А. Д. Дремлюг остался с нами твердо и навсегда.

Он и поехал из Уфы во главе своеобразного головного дозора, оставив далеко позади нашу «черепаху».

Поезд взбирается все выше по извилистому горному склону. Лес почти сливается с насыпью и кажется застывшим в сказочном зимнем уборе.

Сорокаградусный мороз покрывает наш поезд сплошной серебряной чешуей. Обледеневший, но полный сил, он упорно пробивается через Уральские горы.

В поселках вокруг Златоуста светлыми пятнами выделяются бараки для сыпнотифозных.

В Челябинске задерживаемся: в нескольких вагонах полопались трубы отопления. Мы переселяемся в исправные и используем вынужденную остановку для работы. Это уже район 5-й армии. Приводим в порядок эвакопункт. В городе свирепствует сыпной тиф.

Семнадцатое декабря. Мурзику исполнилось два года. Трубы в вагонах исправлены, однако выехать опять не можем – вышла из строя водокачка. Выстроились цепочкой от депо, где стоят наши вагоны, до водокачки. За несколько часов вручную заправились водой. Можно двигаться дальше.

* * *

Пути, пути, пути… Сибирская магистраль.

По параллельной железнодорожной линии вытянулись кладбища паровозов, вагонов, какого-то скарба. Все занесено снегом, из-под которого кое-где виднеются трупы.

Мимо, мимо! Этим займутся тыловой эвакопункт и оставленный в Челябинске армейский заслон с опытным персоналом.

– Таять начнет – чума откроется, – пророчит на одной из станций торговец зайцами.

– Так всюду впереди, – говорят со встречных эшелонов.

Сколько же предстоит переделать дел, чтобы за зиму покончить с тифом! Иначе нельзя. Иначе весной эпидемия захлестнет весь край…

За Челябинском потянулись бескрайние, безбрежные степи. После Украины, где каждые десять – двадцать километров – станция, через пятьдесят – город, сибирская равнина кажется бесконечной. От станции до станции чуть ли не сотня километров, от города до города – несколько сот. Людей мало, на вид они суровы, необщительны.

Курган. Петропавловск. Под Новый год подъезжаем к Омску, но в самый город сразу попасть нельзя: мост через Иртыш взорван. Переправа вагонов налажена по льду.

Куломзино. Станция у самого Омска – большие железнодорожные мастерские, рабочий поселок. Здесь, как и в Челябинске, все вчерашние боевики.

Когда Колчак защищал подступы к Омску, куломзинские рабочие выступили против него с оружием.

– Только с мостом сплоховали: дали взорвать, – рассказывает машинист.

Дремлюг, приехавший на неделю раньше, встречает нас подробной информацией.

В Омске – повальный тиф с высокой смертностью. Мало осталось руководящих работников. Медицинского персонала нет. Врачи отступили с колчаковцами. Часть врачей, возможно, задержалась в Томске, но основная масса безусловно докатится до Красноярска.

Дремлюгу удалось кое-что сделать. Однако необходима коренная перестройка работы. Прибытия нашей группы некоторые местные товарищи ждут с неприязнью и недоверием.

* * *

Двадцатый год мы встречали на далеком сибирском полустанке. Молодежь отправилась в Омск: в театре происходила встреча рабочих с бойцами Красной Армии.

Я осталась с малышом. Хотелось собраться с мыслями, продумать пережитое, наметить план действий на будущее.

Год назад в это время я была в Курске. Новый год встречала в красноармейском клубе с бойцами Курской бригады, которой командовал мой погибший брат. Чувствовала себя как в родной семье. Здесь чтут память брата, потому и меня принимают ласково. Мне рассказывали о боях бригады, о героической гибели Исаака, о том, что он занесен на Золотую доску Революции.

3

Представляюсь Реввоенсовету. Принимают суховато. Видимо, посчитали тыловиком, любящим щегольнуть внушительными мандатами Москвы.

«Поди доказывай, что ты не верблюд! И я, вероятно, так же принимала бы прискакавших к шапочному разбору», – успокаиваю себя.

Член Реввоенсовета – бритый, с худым выразительным лицом. Мне нравятся его спокойствие и выдержка. Он отодвигает в сторону мои документы, выслушивает рапорт о приезде и просьбу начглавсанупра РСФСР назначить меня одновременно начальником и военкомом санитарного управления армии.

– Нет. Комиссара мы вам оставим своего. Поработайте с товарищем из Пятой армии, а там будет видно. Обижаться не надо. Приехали – оставайтесь. Действовать будете, как мы вам укажем.

– Слушаю.

Обиду изливаю Гончарову. Он был опасно болен, теперь выздоравливает. Это единственный мой знакомый в 5-й армии.

– Не печальтесь. Приняли вас сухо, чтобы сразу поставить на место, подчинить Реввоенсовету. А то ведь приезжают с аршинными мандатами и держат себя по-генеральски, никого не признают.

Приступаем к работе. Рассылаем приехавших врачей по дивизиям и полкам. Из наиболее преданных формируем санитарное управление, пополняя украинское ядро. Несколько дней проходит в сколачивании аппарата, в знакомстве с материалами, в изучении частей. А главное – присматриваюсь к людям.

Тяжело заболевает командующий армией Генрих Христофорович Эйхе [15]15
  Г. X. Эйхе – бывший поручик царской армии, перешел на сторону Советской власти. Группа войск под командованием, Эйхе участвовала во взятии Казани. Командуя бригадой, он задержал наступление Колчака под Уфой. 26-я дивизия под началом Эйхе брала Златоуст и Челябинск. Командарм 5, затем главнокомандующий армией Дальневосточной республики. В наши дни военный историк, автор ряда серьезных трудов. – Прим. авт.


[Закрыть]. Долгой и упорной была борьба за его жизнь. К нашему счастью, командарм возвратился в строй.

В Омске развертывается огромный эвакоприемник, но скоро и здесь уже тыл. Занят Томск. 5-я армия подходит к Красноярску.

Из Томска приезжает член Реввоенсовета Грюнштейн. От него узнаем, что белые оставили в городе несколько госпиталей и большое количество медицинского персонала. Вот это подкрепление! Теперь можно выработать детальный план наступления на сыпняк по каждой дивизии, по всей армии, недаром же мой второй помощник, М. Е. Ратный, блестящий эвакуатор.

Но прежде всего надо ехать на место, сделать Томск главной базой, куда будут стекаться больные, не теряя времени подготовиться к последней схватке с тифом.

С частью товарищей из Реввоенсовета отправляемся в путь.

У Новониколаевска [16]16
  Ныне Новосибирск. – Прим. ред.


[Закрыть]природа резко меняется: начинают попадаться перелески – первые предвестники тайги. Тайга идет пока в стороне, но мы с каждым часом приближаемся к ней, и наконец она смыкается у стальных лент дороги.

На снежном фоне тайга кажется низкорослой. Но это впечатление обманчиво.

* * *

Мы в Томске. Дорога от вокзала до Реввоенсовета идет лесом. Для пешехода путь не близкий, но верхом на лошади я добираюсь довольно быстро.

Ледок наших отношений с Реввоенсоветом армии давно растаял.

Убедившись, что начсанарм не претендует ни на какое особое положение и дисциплинированно подчиняется общему укладу, командование заметно потеплело.

Еще по дороге к Томску ехавшие с нами члены Реввоенсовета приняли предложенные начсанармом методы работы. Тогда же с их ведома мы помогли руководителям Новониколаевска очистить город от трупов. С этой целью оставили там подрывные команды, специалистов по изоляции, развернули несколько госпиталей.

В Томске все подготовлено к началу работы. Более двухсот врачей и около тысячи человек среднего медицинского персонала явились по объявленной нами мобилизации.

Прежде всего объезжаю госпитали.

Прекрасное помещение бывшего винного склада. Больные валяются прямо на полу, в рубищах, а рядом кладовые ломятся от белья, топчанов, кроватей.

Маленький, развернутый во временных бараках госпиталь военнопленных. Персонал – венгерские врачи. Больные – красноармейцы, колчаковцы, бывшие военнопленные. На шестидесяти койках размещено сто пятьдесят человек. У каждого своя подушка, температурный листок, история болезни. Смертность пять – шесть процентов, в то время как в других госпиталях ее даже трудно учесть.

Главврача из госпиталя, размещенного в винном складе, – под арест, персоналу лазарета военнопленных – благодарность Реввоенсовета. Таковы результаты проведенных нами осмотров, опубликованные в газетах.

– Ей-ей, здорово! – встречает меня на другой день старый большевик Петр Петрович Шумкин, человек, которого считают совестью 5-й армии. – Здорово, говорю! Побольше таких приказов, да порешительней. И дело пойдет!..

* * *

Первая массовая демонстрация посвящена памяти павших. Многие лучшие представители томского пролетариата стали жертвой белогвардейщины. В окрестностях города разысканы десятки трупов расстрелянных, запоротых, замученных. Их решено похоронить в центре Томска, на площади возле собора.

Скорбная процессия уже подтянулась к месту захоронения, а пленные белые офицеры еще не закончили рыть могилы в глубоко промерзшем грунте.

Многотысячная толпа затопила площадь и прилегающие улицы. Выступить на траурном митинге Реввоенсовет поручил мне.

– Бойцы Пятой армии, рабочие и крестьяне Сибири! Вы победили Колчака внешнего. Добьем Колчака внутреннего! В кратчайший срок оздоровим советскую землю!

Участники митинга, среди которых находились и спасенные из колчаковских застенков смертники, приносят великую клятву у раскрытых могил.

4

По Сибири свирепствует тиф. Сто пятьдесят тысяч сыпнотифозных колчаковских солдат лежит вповалку на вокзалах, в деревнях, городах. Десятки тысяч больных красноармейцев. Многие города сплошь заражены тифом.

Наша задача – охватить весь край госпиталями, заставить бесперебойно двигаться вверх от Тайги эшелоны с больными, вниз к магистрали – со здоровыми, организовать изоляцию заболевших, оградить здоровых, мобилизовать на работу все живое!

Чтобы победить тиф, требуется сто тысяч мест для заболевших. И чего бы это не стоило, мы организуем сто тысяч коек!

* * *

Госпитали второй очереди – это небольшие лечебные учреждения, расположенные, как правило, в подвальных помещениях, на задворках больших домов.

В одном из таких госпиталей я обратила внимание на особую заботливость персонала к больным и приветливость санитаров.

В Томске вообще нам почти не приходилось встречать сопротивления или открытой враждебности со стороны медицинского персонала. Но этот маленький госпиталь поражал внутренней спаянностью, атмосферой какой-то особой теплоты. Разговорилась с людьми. Оказалось, что санитары – главным образом из бывших пленных красноармейцев, рабочих, крестьян, которые были привезены колчаковцами в Томск на четырех баржах и чудом остались в живых.

Трагическая история санитаров, рассказанная старшим врачом госпиталя, потрясла меня. Потрясли и документы, с которыми он меня познакомил. Это были его собственный рапорт и акты осмотра барж, составленные еще при Колчаке гарнизонным врачом Кононовым и бывшими представителями Всероссийского земского союза врачами Толстовым и Упоровым.

Вот выдержки из этих документов:

7 сентября в Томск из Тюмени и Тобольска прибыли 4 баржи: «Волхов», «Белая», «Вера» и «№ 4». В дороге они находились недель пять. Врачей на баржи пригласили, когда в дело вмешался американский Красный Крест, так как прибывшие баржи стали буквально кладбищами и очагами заразы для всего города. Сколько человек и кто там находился, установить невозможно, так как именных списков не велось, но при приемке значилось 10000. При первом осмотре барж, по данным администрации, там находилось до 3500 человек, а 14-го, приступив к работе, сделали подсчет – оказалось 1800 человек. Баржи все текут, а на некоторых, как, например, на «Белой», в носовом люке на полу грудой брошены умирающие и больные, почти наполовину в воде. Медицинской помощи никакой. Все население сбито в ужасающей тесноте; люки – единственный приток воздуха и света – забивались гвоздями и не открывались несколько дней. Другой пищи, кроме куска хлеба, заключенные не получали ни разу. На барже «Волхов» нары в несколько этажей из тоненьких дощечек. Все население баржи больно тифом и дизентерией. Больные испражняются под себя, и их испражнения стекают на тех, кто под ними. Умершие валялись вперемежку с живыми по нескольку дней. На барже «№ 4» обнаружено 200 трупов. На другой барже комиссия нашла кучу лохмотьев; при разборке оказалось много трупов, уже сильно разложившихся. Стража, находившаяся у люков, помимо обычного вооружения снабжена резиновыми жгутами… Большинство умирающих, в особенности красноармейцы, в кандалах. Под лежавшими на нижнем ярусе на «Волхове», в носовом люке на «Белой» кишмя кишели черви, червями были полны, гноящиеся раны еще живых, носы, уши умерших. Невыносимый смрад охватывал всякого подходившего к люку: там люди лежали замурованные неделями… Баржа «Белая» отличалась массовыми расстрелами. За малейшую провинность, за просьбу прикурить, даже без всякой провинности ежедневно расстреливали по нескольку десятков человек. Каждый вечер на палубу выводился ряд обреченных, и начиналась расправа, сопровождавшаяся жестокими издевательствами. Расстреливаемых устанавливали в затылок друг другу и из револьвера убивали одного за другим. Упавших недобитыми заставляли приподниматься на ноги, для того чтобы получить смертельную пулю… В числе расстрелянных много женщин… Все население барж поголовно перенесло сыпной и возвратный тиф, очень многие – брюшной; почти все больны дизентерией. Желудки настолько отвыкли от пищи, что многие заболели, когда получили кипяток и горячую пищу, при этом некоторые плакали… Самые крепкие шатались от слабости, редко у кого пульс был меньше 100 ударов в минуту. И эти выздоравливающие, едва державшиеся на ногах, считались здоровыми, гонялись на работы с помощью нагаек, резиновых жгутов, в кандалах, конечно. Когда я приехал на баржу и потребовал открытия люков, чтобы дать умирающим воздуха, то смертность на другой день упала со 180 человек до 116. Снятия кандалов добиться не удалось. Перевести в госпиталь больных не разрешили, и только в конце сентября, когда баржи стали тонуть и начались заморозки, часть уцелевших «из наименее опасных», по мнению властей, удалось перевести в мой госпиталь, причем им отвели подвал.

К документам был приложен список на восемьдесят три человека, которых всяческими правдами и неправдами удалось спасти доктору Толстову. Так как выздоровевших немедленно расстреливали, доктор Толстов одних показал умершими, других устроил санитарами к сыпнотифозным больным.

Из десяти тысяч человек уцелело восемьдесят три!

Таковы были дела белых.

С приходом же Красной Армии госпитали получили распоряжение не делать никакого различия между больными красноармейцами и пленными колчаковцами, их палаты, как правило, находились рядом. С больными мы не воевали.

И это происходило на глазах у тех, кто прошел через «баржи смерти» или знал о них!

Читая рапорт доктора Толстова, я невольно вспомнила слова Лафарга: «Когда пролетариат возьмет власть в свои руки, он проявит акты величайшей гуманности».