Текст книги "Скарамуш"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава IV. НАСЛЕДСТВО

Господин де Вильморен пожелал немедленно приступить к поединку. К этому его побуждали причины как объективного, так и субъективного характера. Поддавшись эмоциям, недостойным священнослужителя, он спешил покончить с этим делом, прежде чем вновь обретёт подобающее семинаристу расположение духа. Кроме того, он немного боялся самого себя, точнее – его честь опасалась его натуры. Особенности воспитания и цель, к которой он шёл не один год, лишили его значительной доли той воинственности, что самой природой заложена в каждом мужчине.

Маркизу также не терпелось завершить начатое, и, поскольку рядом были де Шабрийанн, действующий от его имени, и Андре-Луи, свидетель де Вильморена, ему ничто не препятствовало.

Итак, через несколько минут детали поединка были улажены, и мы застаём всех четверых на залитой солнцем лужайке позади гостиницы готовыми приступить к осуществлению зловещего намерения. Там им никто не мог помешать. От случайного взгляда из окна их скрывала плотная стена деревьев.

Отбросив формальности, они не стали измерять шпаги и обследовать место поединка. Маркиз отстегнул портупею с ножнами, но остался в камзоле и туфлях, считая излишним снимать их ради такого ничтожного противника. Высокий, гибкий, мускулистый, он встал против не менее высокого, но очень хрупкого де Вильморена. Последний тоже пренебрёг принятыми в таких случаях приготовлениями. Он прекрасно понимал, что ему совершенно ни к чему раздеваться, и встал в позицию в полном одеянии семинариста. Его лицо было пепельно-серым, и только над скулами горел болезненный румянец.

Де Шабрийанн стоял опершись на трость – шпагу он уступил де Вильморену – и со спокойным интересом взирал на происходящее. Напротив него, по другую сторону от противников, стоял Андре-Луи. Из всех четверых он был самым бледным, его глаза лихорадочно горели, влажные пальцы судорожно сжимались и разжимались.

Все чувства Андре-Луи восставали против поединка, внутренний голос призывал его броситься между противниками и попытаться развести их. Однако, сознавая бесплодность благого порыва, он сдержался и попытался успокоить себя мыслью, что эта ссора не может иметь серьёзных последствий. Если честь обязывала Филиппа скрестить шпагу с человеком, которого он ударил, то благородное происхождение де Латур д'Азира требовало от него не губить юношу, которого он сам спровоцировал на оскорбление. Маркиз считался человеком чести, и едва ли в его намерения входило нечто большее, чем преподать урок, возможно и жестокий, но долженствующий принести пользу противнику. В этих соображениях заключалось единственное утешение Андре-Луи, и он упрямо держался их.

Противники сошлись, зазвенела сталь. Слегка согнув колени и передвигаясь быстрыми пружинистыми движениями, маркиз держался боком к противнику, тогда как де Вильморен стоял к нему лицом, представляя собой отличную мишень. Ноги его одеревенели. Порядочность, благородство, правила честной игры возмущались против такого неравенства сил.

Разумеется, поединок длился недолго. Как всякий дворянин, Филипп в детстве и юности обучался фехтованию, но дальше азов в этом искусстве не пошёл. А для поединка с таким противником, как маркиз де Латур д'Азир, азов было явно недостаточно. После третьего перевода в темп маркиз слегка согнул правую ногу, скользнул по влажной траве, грациозно подался вперёд и, сделав выпад, рассчитанным движением вонзил шпагу в грудь Филиппа.

Андре-Луи бросился вперёд, подхватил друга и под тяжестью его тела опустился на колени. Поникшая голова Филиппа склонилась на плечо Андре-Луи, руки безжизненно повисли, хлынувшая из раны кровь заливала платье.

С побелевшим лицом и подёргивающимися губами Андре-Луи снизу вверх смотрел на де Латур д'Азира, который, стоя поодаль, с печальным, но безжалостно-непреклонным выражением наблюдал дело рук своих.

– Вы убили его! – крикнул Андре-Луи.

– Естественно. – Маркиз вытер шпагу тонким шёлковым платком и, выронив его из рук, добавил: – Я же сказал, что у него был слишком опасный дар красноречия.

Предложив Андре-Луи столь исчерпывающее объяснение своих действий, он пошёл прочь.

– Трусливый убийца! Вернись! Убей и меня тоже, тогда ты будешь в полной безопасности! – крикнул ему вдогонку Андре-Луи, всё ещё держа на руках обмякшее, истекающее кровью тело Филиппа.

Маркиз обернулся. Его лицо потемнело от гнева. Тогда, желая удержать кузена, де Шабрийанн взял его за руку. Несмотря на то что он усердно подыгрывал маркизу, случившееся привело шевалье в некоторое смятение. Он был гораздо моложе де Латур д'Азира и не отличался его высокомерием.

– Уйдёмте. Малый не в себе. Они были друзьями.

– Вы слышали, что он сказал? – спросил маркиз.

– Ни он, ни вы да и вообще никто не может отрицать, что я сказал правду, – выпалил Андре-Луи. – Вы сами признали это, сударь, назвав причину, из-за которой убили Филиппа. Вы боялись его! Боялись – и убили!

– Допустим, вы правы. Что дальше?

– И вы ещё спрашиваете? Неужели все ваши представления о жизни и гуманности сводятся только к умению носить камзол и пудрить волосы? Ну и конечно, обнажать оружие против детей и священников? Да есть ли в вас разум, чтобы мыслить, и душа, чтобы заглянуть в неё? Или вам надо объяснять, что только трус убивает тех, кого он боится, и лишь трус вдвойне убивает так, как вы убили Филиппа? Если бы вы вонзили нож ему в спину, то показали бы, чего стоит ваша храбрость. Но то была бы откровенная гнусность. Поэтому, боясь последствий – при всём вашем могуществе, – вы и решили скрыть свою трусость под видом дуэли.

Маркиз сбросил руку кузена и, сделав шаг в сторону Андре-Луи, взмахнул шпагой. Но шевалье снова схватил его за руку и удержал на месте.

– Нет, Жерве! Нет! Ради Бога, успокойтесь! – Не удерживайте его, сударь, – неистовствовал Андре-Луи. – Не мешайте ему довершить начатое, иначе страх будет преследовать его.

Господин де Шабрийанн выпустил руку кузена. С побелевшими губами и пылающим взглядом маркиз двинулся было к молодому человеку, столь дерзко его оскорбившему, но вдруг остановился. Возможно, он вспомнил о родстве, которое, по общему мнению, связывало Андре-Луи с сеньором де Гаврийяком, и известную всем привязанность к нему этого дворянина. Возможно, он внезапно понял, что если не остановится, то окажется перед крайне неприятной дилеммой: выбирать между необходимостью вновь пролить кровь и поссориться с владетелем замка в тот самый момент, когда его дружба ему очень нужна, и отступлением, чреватым ударом по самолюбию и утратой авторитета во всей округе.

Как бы то ни было, маркиз остановился, с бессвязным восклицанием взмахнул руками, резко повернулся и зашагал назад.

Когда на лужайке появился хозяин гостиницы со слугами, Андре-Луи обнимал своего мёртвого друга.

– Филипп! Филипп, ответь мне! Филипп… ты слышишь меня? О Господи! Филипп! – в исступлении бормотал он.

Они сразу поняли, что ни врач, ни священник здесь уже не нужны. Щеку Филиппа, которую Андре-Луи прижимал к своему лицу, покрывала свинцовая бледность; его полураскрытые глаза остекленели, на приоткрытых губах проступала кровавая пена.

Подняв тело, слуги отнесли его в гостиницу. Спотыкаясь, почти ничего не видя от слёз, Андре-Луи шёл за ними. В маленькой комнате на втором этаже, куда принесли убитого, Андре-Луи опустился на колени перед кроватью, сжал в ладонях руку Филиппа и, дрожа от бессильного гнева, поклялся ему, что де Латур д'Азир дорого заплатит за это преступление.

– Твоего, Филипп, красноречия – вот чего он боялся, – говорил Андре-Луи. – Но если я сумею добиться правосудия, то твоя смерть не принесёт ему того, на что он надеялся. Того, чего он боялся в тебе, он станет бояться во мне. Он боялся, как бы твоё красноречие не подняло людей против него и ему подобных. Но оно поднимет их! Твоё красноречие и твой дар убеждения наследую я. Они станут моими. Неважно, что я не верю в твою проповедь свободы. Я знаю её от первого до последнего слова, а больше нам ничего и не надо – ни тебе, ни мне. И пусть всё закончится крахом, но я облеку в слова твои мысли, и мы, по крайней мере, нарушим его гнусный план заглушить голос, внушавший ему такой страх. Хоть он и взял на душу твою кровь, он ничего не добьётся. Ты не мог бы преследовать его с такой беспощадностью, как это буду делать я.

Эта мысль исполнила душу Андре-Луи торжеством. Она успокоила его, смягчила его горе, и он принялся тихо молиться. Но вдруг сердце у него сжалось. Филипп – мирный человек, почти священник, ревнитель заветов Христа – предстал пред Творцом с грехом гнева на душе. Но Бог непременно поймёт, что гнев Филиппа праведен. И, как бы люди ни трактовали Божественность, этот единственный грех не перевесит любовь и добро, примером которых была вся жизнь Филиппа, не затмит благородной чистоты его прекрасного сердца.

«В конце концов, – подумал Андре-Луи, – Бог не был знатным сеньором».

Глава V. СЕНЬОР ДЕ ГАВРИЙЯК

Второй раз за этот день Андре-Луи отправился в замок. Он быстро шёл через деревню, не обращая внимания на любопытные взгляды и перешёптывания людей, взволнованных событиями, в которых он играл не последнюю роль.

Бенуа, пожилой слуга, несколько торжественно именовавшийся сенешалем, провёл молодого человека в просторную комнату первого этажа, которая по традиции называлась библиотекой. С былых времён там сохранилось несколько полок с запылёнными книгами, некогда давшими название комнате, но орудия охоты – ружья, рога для пороха, ягдташи, охотничьи ножи – были гораздо более многочисленны, чем орудия познания. Комната была обставлена старинной мебелью резного дуба. Массивные дубовые балки пересекали белёный потолок.

Когда Андре-Луи вошёл, коренастый сеньор де Гаврийяк в явном беспокойстве ходил взад и вперёд по комнате. Он тут же объявил крестнику, что ему уже сообщили о случившемся в «Вооружённом бретонце». Господин де Керкадью признался, что весть, принесённая в замок шевалье де Шабрийанном, ошеломила и глубоко опечалила его.

– Как жалко! – говорил сеньор де Гаврийяк, опустив огромную голову. – Как жалко! Такой достойный молодой человек. О, де Латур д'Азир суров, он очень щепетилен и неумолим в таких делах. Возможно, он и прав. Не знаю. Мне не доводилось убивать человека за то, что его взгляды отличаются от моих. Собственно, я вообще никого не убивал. Это не в моём характере. Случись со мной такое, я бы потерял сон. Но люди устроены по-разному.

– Вопрос в том, крёстный, – сказал Андре-Луи, – что теперь делать?

Молодой человек был спокоен, даже хладнокровен, хотя и очень бледен. Бесцветные глаза господина де Керкадью тупо уставились на Андре-Луи.

– Что делать? Чёрт возьми, Андре! Судя по тому, что мне рассказали, де Вильморен зашёл слишком далеко. Он ударил господина маркиза.

– В ответ на откровенную провокацию.

– На которую он сам вызвал маркиза своими революционными речами. Голова бедняги была полна вздором, вычитанным у энциклопедистов. Вот к чему приводит неумеренное чтение. Я никогда не видел в книгах ничего хорошего, Андре, и покуда не слыхал, чтобы учёность приводила к чему-нибудь, кроме беды. Она выбивает человека из колеи, запутывает его взгляды, лишает его простоты, необходимой для счастья и душевного равновесия. Пусть этот прискорбный случай послужит тебе предостережением, Андре. Ты тоже слишком склонен к новомодным спекуляциям об изменении общественного устройства. Теперь ты видишь, к чему это приводит. Прекрасный, достойный молодой человек, единственная опора матери-вдовы, забывает своё положение, свой сыновний долг – всё; затевает ссору, и его убивают. Чертовски грустно!

Господин де Керкадью вынул платок и высморкался. Андре-Луи почувствовал, что сердце его сжалось, а надежды на крёстного – и без того не слишком большие – поубавились.

– Ваши критические замечания относятся только к убитому и совсем не затрагивают убийцу, – заметил он. – Неужели вы сочувствуете преступлению?

– Преступлению? – взвизгнул господин де Керкадью. – Боже мой, мальчик, ведь ты говоришь о господине де Латур д'Азире!

– Вы правы, я говорю о нём и о гнусном убийстве, им совершённом.

– Замолчи! – решительно остановил крестника господин де Керкадью. – Я запрещаю тебе говорить о нём в таких выражениях. Да, запрещаю. Господин маркиз – мой друг, и, возможно, весьма скоро наши отношения станут ещё более близкими.

– Несмотря на всё случившееся? – спросил Андре-Луи.

Господин де Керкадью выразил явное нетерпение.

– Но какое всё это имеет значение? Я могу сожалеть о случившемся, но не имею никакого права осуждать маркиза.

– Вы действительно так думаете?

– Чёрт возьми, Андре, что ты имеешь в виду? Разве я стал бы говорить то, чего не думаю? Ты начинаешь злить меня.

– «Не убий» – таков не только Божий, но и королевский закон.

– Кажется, ты твёрдо решил поссориться со мной. У них была дуэль!

– Дуэль такая же, как если бы они дрались на пистолетах и заряжён был бы только пистолет маркиза. Он предложил Филиппу продолжить начатый здесь разговор с намерением навязать ему ссору и убить его. Потерпите немного, крёстный. То, что я говорю вам, – не плод моего воображения: маркиз сам признался мне в этом.

Искренность молодого человека несколько укротила господина де Керкадью: он опустил глаза, пожал плечами и медленно подошёл к окну.

– Для решения этого спора нужен суд чести, а у нас суда чести нет.

– Зато у нас есть суды и блюстители правосудия.

Сеньор де Гаврийяк обернулся и испытующе посмотрел на Андре-Луи.

– Ну, и какой же суд, по-твоему, станет рассматривать иск, который ты, видимо, собираешься подать?

– В Рене есть суд королевского прокурора. – И ты думаешь, королевский прокурор станет тебя слушать?

– Меня, возможно, и нет, сударь. Но если бы иск подали вы…

– Чтобы я подал иск? – Глаза господина де Керкадью округлились от ужаса.

– Убийство произошло в ваших владениях.

– Чтобы я подал иск на господина де Латур д'Азира? Ты, кажется, не в своём уме. Ты просто безумец, такой же безумец, как и твой несчастный друг, который плохо кончил только потому, что вмешивался не в свои дела. Разговаривая здесь с маркизом о деле Маби, позволил себе крайне оскорбительные выражения. Вероятно, ты этого не знал. Меня ничуть не удивляет, что господин де Латур д'Азир потребовал удовлетворения.

– Понимаю, – безнадёжно проговорил Андре-Луи.

– Понимаешь? Что же, чёрт побери, ты понимаешь?

– То, что мне придётся рассчитывать только на самого себя.

– Дьявол! Может быть, ты соблаговолишь сказать, что ты намерен делать?

– Отправлюсь в Рен и изложу все факты королевскому прокурору.

– У него и без тебя много дел. – И тут, как часто бывает с людьми ограниченных умственных способностей, мысли господина де Керкадью приняли другое направление. – В Рене и так хватает неприятностей из-за этих дурацких Генеральных штатов, при помощи которых милейший господин Неккер вознамерился поправить финансовые дела нашего королевства. Как будто мелкий банковский служащий из Швейцарии – да к тому же ещё и окаянный протестант – может добиться успеха там, где потерпели фиаско такие люди, как Калонн и Бриенн [19]19
  Калонн Шарль-Александр де (1734—1802), генеральный контролёр финансов в 1787 г.
  Бриенн Этьен-Шарль Ломени, граф де (1727—1794), епископ Койдона, архиепископ Тулузский, затем – Санский; министр Людовика XVI и кардинал. В 1787 г. назначен генеральным контролёром финансов вместо Калонна, а вскоре – премьер-министром, но на этих постах выказал свою полную неспособность, следствием чего явилась необходимость созыва Генеральных штатов 15 июля 1788 г. Вскоре его заменил Неккер. Граф де Бриенн был арестован в 1794 г. и умер в тюрьме.


[Закрыть].

– Всего доброго крёстный, – сказал Андре-Луи.

– Ты куда?

– Сейчас домой, а утром в Рен.

– Подожди, мальчик! Подожди! – На крупном лице сеньора появилось выражение заботливой ласки. Он, ковыляя, подошёл к крестнику и положил руку с короткими толстыми пальцами ему на плечо. – Послушай, Андре, всё это сущий вздор и безумие. Твоё упрямство добром не кончится. Ты читал про Дон Кихота и знаешь, что с ним приключилось, когда он отправился сражаться с ветряными мельницами. Тебя ждёт то же самое – ни больше ни меньше. Оставь всё как есть. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты попал в беду.

Андре-Луи посмотрел на крёстного и слабо улыбнулся.

– Сегодня я дал клятву и буду навек проклят, если нарушу её.

– Ты хочешь сказать, что уезжаешь, несмотря на мою просьбу? – Господин де Керкадью снова рассвирепел, поскольку характер его отличался такой же вспыльчивостью, как ум – непоследовательностью. – Прекрасно. В таком случае отправляйся… Отправляйся ко всем чертям!

– Я начну с королевского прокурора.

– Но если попадёшь в передряги, на которые сам же напрашиваешься, не жди от меня помощи. Коль ты предпочитаешь не повиноваться мне, то ступай разбивай свою пустую голову о ветряные мельницы – и будь проклят!

Андре-Луи отвесил крёстному насмешливый поклон и пошёл к двери.

– Если ветряные мельницы окажутся слишком прочными, – сказал он, останавливаясь у порога, – то… я подумаю, что можно сделать с ветром, который их вращает. До свиданья, господин крёстный.

И Андре-Луи ушёл, оставив разгорячённого господина де Керкадью в одиночестве биться над разгадкой этого таинственного высказывания и терзаться беспокойством как за крестника, так и за маркиза де Латур д'Азира. Сеньор де Гаврийяк был склонен гневаться на обоих, считая их своевольными упрямцами, чьи дикие порывы он находил крайне обременительными для своего спокойствия. Почитая душевный покой и мирные отношения с соседями наивысшими благами жизни, он возводил своё мнение в ранг непреложной истины и искренне верил, что тот, кто стремится к чему-то другому, – либо глупец, либо безумец.

Глава VI. ВЕТРЯНАЯ МЕЛЬНИЦА

Из Нанта в Рен и обратно трижды в неделю отправлялись почтовые кареты, в которых, заплатив двадцать четыре ливра, можно было за четырнадцать часов совершить путешествие в семьдесят пять миль. Раз в неделю один из дилижансов сворачивал с большой дороги и заезжал в Гаврийяк привезти и забрать письма, газеты, а иногда и пассажиров. Обычно Андре-Луи ездил этим дилижансом, однако теперь он слишком спешил и не мог терять целый день на ожидание. Поэтому он нанял лошадь в «Вооружённом бретонце» и на следующее утро выехал из Гаврийяка. Через час быстрой езды под пасмурным небом по разбитой дороге десять миль унылой равнины остались позади, и он подъезжал к Рену.

Молодой человек пересёк мост через Вилен и въехал в верхнюю, главную, часть города с населением примерно в тридцать тысяч душ, большинство из которых в тот день вы́сыпало на улицы, о чём можно было судить по взбудораженным, шумным толпам, на каждом шагу преграждавшим ему путь. Филипп не преувеличивал волнение, охватившее Рен.

С трудом прокладывая себе дорогу, Андре-Луи наконец выехал на Королевскую площадь, где толпа была особенно густой. Какой-то юноша, взобравшись на постамент конной статуи Людовика XV [20]20
  Людовик XV (1710—1774) – король Франции с 1715 по 1774 г., правнук Людовика XIV. Любовь к удовольствиям, лень и нежелание управлять, а также стремление ввязаться во множество ненужных конфликтов в Европе вызвали презрение к королю и королевской власти у огромной части французов.


[Закрыть], обращался со взволнованной речью к затопившему площадь людскому морю. Судя по его молодости и одежде, он был студентом, и несколько его однокашников, стоя рядом со статуей, исполняли при нём роль почётного караула.

Через головы толпы до Андре-Луи долетали обрывки пылких фраз студента. «Король дал обещание… Они смеются над авторитетом короля… Присваивают себе всю полноту власти в Бретани. Король распустил… Обнаглевшие аристократы бросают вызов своему монарху и народу…»

Если бы Андре-Луи не знал от Филиппа о событиях, приведших третье сословие на грань открытого мятежа, то услышанного им было бы вполне достаточно, чтобы обо всём догадаться. И он подумал, что столь яркая демонстрация народного возмущения как нельзя более кстати для его целей. Не без надежды на то, что она поможет ему направить ход мыслей королевского прокурора в нужное русло и убедить его внять голосу разума и доводам справедливости, он двинулся вверх по широкой и гладко вымощенной Королевской улице, где не было такого столпотворения. Оставив лошадь в гостинице «Олений рог», он пешком отправился во Дворец Правосудия.

У лесов собора, строительство которого началось год назад, собралась шумная толпа. Не задерживаясь, Андре-Луи миновал её и вскоре подошёл к красивому дворцу в итальянском стиле – одному из немногих общественных зданий, уцелевших во время пожара, шестьдесят лет назад уничтожившего большую часть города.

Он с трудом пробился в большой зал, известный под названием «Зал пропавших шагов», где ему пришлось дожидаться не менее получаса, прежде чем служитель соблаговолил доложить божеству, главенствующему в этом храме, что какой-то адвокат из Гаврийяка просит аудиенции по важному делу.

Тот факт, что божество вообще снизошло принять Андре-Луи, скорее всего объяснялся серьёзностью момента. Наконец его по широкой каменной лестнице ввели в просторную, скудно обставленную приёмную, где он присоединился к толпе клиентов, главным образом мужчин.

Там он провёл ещё полчаса, посвятив их размышлениям над тем, как наилучшим образом подать свой иск. Размышления привели его к неутешительному выводу: дело, которое он собирался представить на рассмотрение человеку, чьи взгляды на мораль и законность целиком определялись его общественным положением, имело мало шансов на успех.

Через узкую, но массивную и богато украшенную дверь он вошёл в прекрасную светлую комнату с таким количеством золочёной, обитой шёлком мебели, что её вполне хватило бы для будуара модной дамы.

Для божества, обитавшего в этой комнате, обстановка была весьма обычной, что же касается самого королевского прокурора, то его персона, по крайней мере, на взгляд человека ординарного – была далеко не обычна. В дальнем конце комнаты, справа от одного из высоких, выходивших во внутренний двор окон, за письменным столом с откидной крышкой, отделанной бронзой и фарфоровыми вставками, расписанными Ватто [21]21
  Ватто Антуан (1684—1721) – французский живописец и рисовальщик. В бытовых и театральных сценах, так называемых галантных празднествах, отмеченных изысканной нежностью красочных нюансов, трепетностью рисунка, воссоздал мир тончайших душевных переживаний.


[Закрыть], сидела величественная персона. Над пурпурным облачением с горящим на груди орденом и волнами кружев, в которых, как капли воды, сверкали бриллианты, словно диковинный фрукт, покоилась массивная пудреная голова господина де Ледигьера. Она была откинута назад и, нахмурясь, выжидательно взирала на посетителя с таким высокомерием, что Андре-Луи задал себе вопрос – не следует ли преклонить колени?

При виде худощавого длиннолицего молодого человека со впалыми щёками, прямыми длинными волосами, одетого в коричневый редингот [22]22
  Редингот – длинный сюртук для верховой езды.


[Закрыть], жёлтые панталоны из лосиной кожи и высокие, забрызганные грязью сапоги, величественная особа ещё больше нахмурилась, и её густые чёрные брови над большим ястребиным носом сошлись в сплошную линию.

– Вы заявили о себе как об адвокате из Гаврийяка, имеющем сделать важное сообщение, – грозно прогремело из-за стола.

То был властный приказ изложить сообщение, не отнимая зря драгоценного времени королевского прокурора. Господин де Ледигьер имел все основания полагать, что его персона производит на посетителей неотразимое впечатление, поскольку за время своего пребывания в должности видел, как многие бедняги пугались до потери сознания при одном звуке его громоподобного голоса.

Он ожидал, что то же самое произойдёт и с молодым адвокатом из Гаврийяка. Но напрасно.

Андре-Луи нашёл, что королевский прокурор смешон и нелеп. Он знал, что под претенциозностью всегда скрываются слабость и никчёмность, а сейчас перед ним было само воплощение претенциозности. Она читалась в этой надменной манере держать голову, в этом нахмуренном челе, в тоне этого рокочущего голоса. Как ни трудно выглядеть героем в глазах слуги [23]23
  Данный пассаж представляет собой несколько переиначенную сентенцию Вольтера: «Лакей не может признавать героя в своём господине». Вероятнее всего, автор обратил на неё внимание в соответствующем месте романа А. Дюма «Товарищи Иегу».


[Закрыть], который видывал своего господина без доспехов победителя, – ещё сложнее выглядеть героем в глазах исследователя Человека, который видит то, что скрывается под доспехами, хотя и в ином смысле.

Андре-Луи решительно подошёл к столу, в чём господин де Ледигьер усмотрел откровенную дерзость.

– Вы – прокурор его величества в Бретани, – сказал молодой человек, и надменному вершителю судеб показалось, что проситель проявил непростительную наглость, обратившись к нему, как к равному. – Вы отправляете королевское правосудие в этой провинции.

На красивом лице под густо напудренным париком отразилось удивление.

– Ваше дело касается какого-нибудь возмутительного акта неповиновения со стороны черни?

– Нет, сударь.

Чёрные брови поползли вверх.

– В таком случае, за каким дьяволом вы бесцеремонно вторгаетесь ко мне в то самое время, когда только эти срочные и постыдные дела требуют всего моего внимания?!

– Меня привело к вам дело не менее срочное и не менее постыдное.

– Ему придётся подождать! – гневно прогремел великий человек и, взметнув облако кружев, протянул руку к серебряному колокольчику.

– Одну минуту, сударь!

Тон Андре-Луи не допускал возражений, и рука де Ледигьера, изумлённого его бесстыдством, застыла в воздухе.

– Я изложу дело предельно кратко.

– Я, кажется, уже сказал, что…

– И когда вы меня выслушаете, – настойчиво продолжал Андре-Луи, прерывая прервавшего его, – то согласитесь с моей оценкой.

Господин де Ледигьер сурово посмотрел на молодого человека.

– Ваше имя? – спросил он.

– Андре-Луи Моро.

– Так вот, Андре-Луи Моро, если вы сумеете коротко изложить своё дело, я выслушаю вас. Но предупреждаю, я очень рассержусь, если вам не удастся оправдать дерзкую настойчивость, проявленную в такой неподходящий момент.

– Судить вам, – сказал Андре-Луи и приступил к изложению дела, начиная со смерти Маби и далее переходя к убийству де Вильморена. До самого конца он не называл имени знатного сеньора, уверенный в том, что если введёт его раньше времени, то ему не дадут закончить.

Едва ли в те минуты Андре-Луи догадывался о своём даре оратора, хотя ему и было суждено совсем скоро убедиться в его несокрушимой силе. Он говорил просто, без прикрас; его рассказ подкупал искренностью и убеждённостью. Суровая складка на челе великого человека постепенно разгладилась; его лицо смягчилось, на нём отразился интерес и нечто похожее на сочувствие.

– И кто же, сударь, тот человек, которого вы обвиняете?

– Маркиз де Латур д'Азир.

Эффект, произведённый этим громким именем, был мгновенным. Сочувствие, предательски закравшееся в душу королевского прокурора, сменилось яростью, смешанной с лёгким испугом, и ещё большей надменностью.

– Кто? – заорал он и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Какая наглость! Явиться сюда с обвинением такого знатного лица, как господин де Латур д'Азир! Как смеете вы обвинять его в трусости…

– Я обвиняю его в убийстве, – поправил молодой человек, – и требую правосудия.

– Требуете… вы? Разрази меня гром, и что же дальше?

– Это уж вам решать, сударь.

Поражённый ответом Андре-Луи, великий человек предпринял довольно успешную попытку сохранить самообладание.

– Позвольте предупредить вас, – ядовито заметил он, – что предъявлять столь нелепые обвинения дворянину по меньшей мере неразумно. Это, да будет вам известно, не что иное, как преступление, караемое законом. А теперь слушайте меня. В случае с Маби – если допустить, что ваши показания соответствуют истине, – егерь, возможно, и превысил свои полномочия, но так ненамного, что об этом не стоит и говорить. Однако, заметьте, его дело в любом случае не подлежит компетенции Королевского прокурора, равно как и любого другого суда, кроме сеньориального суда господина де Латур д'Азира. Им должны заняться судьи, назначенные самим маркизом, поскольку оно целиком подлежит сеньориальной юрисдикции его светлости. Как адвокат, вы должны бы знать это правило.

– Как адвокат, я готов оспорить его. И опять-таки, как адвокат, я прекрасно понимаю, что, если бы делу дали ход, оно закончилось бы наказанием злосчастного егеря, который всего-навсего выполнял приказ. Из него сделали бы козла отпущения. Я же вовсе не хочу отправить Бене на виселицу вместо того, кто её действительно заслужил, – то есть господина де Латур д'Азира.

Де Ледигьер в ярости ударил кулаком по столу.

– Ну, знаете ли! – воскликнул он и несколько спокойнее, но с явной угрозой добавил: – Ваша дерзость, любезный, переходит всякие границы.

– Уверяю вас, сударь, я далёк от намерения дерзить вам. Я адвокат, выступающий по делу – делу господина де Вильморена. Сюда я пришёл с единственной целью – искать правосудия в связи с его убийством.

– Но вы сами сказали, что это была дуэль! – вскричал прокурор.

– Я сказал, что убийству придали видимость дуэли. Здесь есть некоторая разница, что я и докажу вам, если вы соблаговолите выслушать меня.

– Ну что ж, если вам не жалко времени, – ответил ироничный господин де Ледигьер; за время пребывания во Дворце Правосудия ему не доводилось принимать ни одного посетителя, чьё поведение хотя бы отдалённо напоминало поведение молодого адвоката из Гаврийяка.

Андре-Луи понял предложение де Ледигьера в буквальном смысле.

– Благодарю вас, сударь, – важно ответил он и приступил к изложению своих доводов. – Легко доказать, что господин де Вильморен никогда в жизни не занимался фехтованием, и общеизвестно, что в искусстве владения шпагой господин де Латур д'Азир не имеет равных. Можно ли, сударь, поединок, в котором только один из противников вооружён, назвать дуэлью? Учитывая степень владения оружием соответствующими сторонами, предложенное мною сравнение не только допустимо, но и напрашивается само собой.

– Против любой дуэли можно выдвинуть этот несостоятельный аргумент.

– Но не всегда с той степенью оправданности, как в настоящем деле. По крайней мере, в одном случае этот аргумент имел решающее значение.

– Решающее? И когда же?

– Десять лет назад, в Дофине. Я имею в виду дело господина де Жевра, навязавшего дуэль господину де Ларош Жанину и убившего его. Де Жанин был членом влиятельного семейства: его родственники приложили все усилия и добились правосудия. Они выдвинули аргументы, аналогичные тем, что выдвигаются против де Латур д'Азира. Вы, конечно, помните, что судьи признали факт умышленной провокации со стороны господина де Жевра, признали его виновным в преднамеренном убийстве; и он был повешен.

Господин де Ледигьер вновь воспылал гневом.

– Чёрт возьми! – бушевал он. – У вас хватает бесстыдства предлагать повесить господина де Латур д'Азира?!

– А почему бы и нет, сударь? Если существует закон, имеется прецедент – о чём я имел честь напомнить вам – и если можно без труда установить соответствие всех приведённых мною фактов истине?

– Вы спрашиваете – почему? И вы смеете задавать мне подобный вопрос?

– Смею, сударь. Можете вы ответить на него? Если нет, сударь, мне придётся заключить, что машину правосудия могут привести в действие только могущественные семейства, вроде Ларош Жанинов, а, для людей скромных и незаметных, как бы по-варварски ни обошёлся с ними знатный сеньор, она и с места не стронется.

Де Ледигьер понял, что спорить с этим бесстрастным и решительным молодым человеком совершенно бесполезно, и тон его стал ещё более угрожающим.

– Я бы посоветовал вам немедленно убраться отсюда и быть благодарным за возможность уйти целым и невредимым.

– Значит, мне следует понимать, сударь, что расследования по моему делу не будет и вас ничто не заставит изменить решение?