Текст книги "Лето Святого Мартина"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава III. ВДОВА УСТУПАЕТ

На другой день, ровно в полдень, Гарнаш опять появился во дворце сенешала, на этот раз со своим слугой Рабеком, худощавым, смуглым, остролицым человеком, выглядевшим чуть моложе своего господина.

Ансельм, тучный мажордом де Трессана, встретил их, всем своим видом выражая глубокое почтение, и провел парижанина наверх, к своему хозяину.

На лестнице они встретили спускающегося капитана д'Обрана. Капитан был явно не в лучшем расположении духа. В течение двадцати четырех часов он держал под ружьем две сотни своих людей, готовых выступить по приказу сенешала, но этот приказ так и не поступил. И его опять ни с чем послали прочь.

После вчерашней беседы с сенешалом у Гарнаша зародились серьезные сомнения относительно того, что мадемуазель де Ла Воврэ доставят в его распоряжение, как было условлено. Поэтому он испытал огромное облегчение, когда, поднявшись к господину Трессану, он нашел там даму, сидящую в кресле у огромного камина, в шляпе и дорожном плаще.

Трессан сердечно улыбнулся ему, и они поклонились друг другу.

– Вот видите, месье, – сказал сенешал, показав пухлой рукой в сторону дамы, – распоряжение королевы исполнено. Вот ваша подопечная.

А даме он сказал:

– Это месье де Гарнаш, о котором я уже говорил вам. По приказу ее величества он будет сопровождать вас в Париж.

– А теперь, мой дорогой друг, – он повернулся снова к Гарнашу, – каким бы приятным ни было ваше общество, я ничего не буду иметь против, если вы без промедления отправитесь в путь, поскольку у меня скопилось весьма много дел.

Гарнаш поклонился даме. Она ответила на его приветствие легким кивком. Он окинул ее быстрым взглядом: бесцветное дитя с пухлым личиком, светлыми волосами и бледно-голубыми глазами, девушка, судя по всему, флегматичная и робкая.

– Я готова, месье, – сказала она, поднимаясь и подбирая свой плащ, и Гарнаш заметил, что ее голос звучит по-южному протяжно, со слабым местным акцентом. Удивительно, как могла столь деградировать в захолустье Дофинэ воспитанная и благородная девица. У него не было сомнений, что компанию ей составляли, главным образом, коровы да свиньи. Тем не менее, думал он, она могла бы быть чуть-чуть разговорчивее и сказать хоть что-то, помимо слов, выражающих ее готовность к путешествию. Он ожидал слов благодарности в адрес королевы или свой собственный, удивления по поводу того, как скоро ей была оказана помощь. Он был разочарован, хотя и не подал виду, а только молча кивнул ей.

– Хорошо, – сказал он, – поскольку вы готовы и месье сенешалу не терпится избавиться от нас, давайте отправляться. Мадемуазель, вас ожидает длинное и скучное путешествие.

– Я… я готова к этому, – нерешительно произнесла она.

Он отступил в сторону и, низко поклонившись, сделал жест в направлении двери, держа шляпу в руке. Она с готовностью также поклонилась сенешалу и направилась к двери.

Гарнаш неотрывно, слегка прищурившись, смотрел на нее.

Внезапно он бросил тревожный взгляд на Трессана, и уголок его кошачьих усов дернулся. Он выпрямился и резко окликнул ее:

– Мадемуазель!

Она остановилась и обернулась, однако сковывающая ее робость, казалось, заставляла ее избегать его взгляда.

– Без сомнения, месье сенешал говорил вам что-то о моей персоне. Но прежде чем оказаться, как вы собираетесь, полностью на моем попечении, советую вам лично убедиться в том, что я и в самом деле посланник ее величества. Не соизволите ли взглянуть?

Говоря это, он вытащил письмо, написанное рукой королевы, перевернул его вверх ногами и таким образом вручил ей. Стоя в нескольких шагах, сенешал тупо глядел на происходящее.

– Ну, конечно, мадемуазель, убедитесь сами, именно об этом господине я говорил вам.

Повинуясь, она взяла письмо. На мгновение ее глаза встретились со сверкающим взглядом Гарнаша, и она вздрогнула. Затем наклонилась к письму и секунду рассматривала написанное, в то время как парижанин пристально глядел на нее.

Вскоре она вернула документ.

– Благодарю вас, месье, – только и произнесла она.

– Вы убедились, мадемуазель, что все в порядке? – поинтересовался он, и в его вопросе прозвучала насмешка, но слишком глубоко запрятанная, чтобы кто-либо из присутствующих мог уловить ее.

– Да, вполне.

Гарнаш повернулся к Трессану. Его глаза холодно улыбались, а когда он заговорил, в голосе звучало нечто похожее на отдаленные раскаты грома, предвещающие надвигающуюся грозу.

– Мадемуазель получила странное образование, – сказал он.

– Э-э? – озадаченно откликнулся Трессан.

– Я слышал, месье, что где-то на Востоке люди читают и пишут справа налево, но я никогда не слышал, особенно во Франции, чтобы кто-то мог бы читать текст вверх ногами.

Трессан наконец уловил, куда клонит гость. Он слегка побледнел и пожевал свою губу, глаза его остановились на девушке, совершенно не понимающей, о чем идет речь.

– Неужели она так и сделала? – спросил Трессан, едва ли отдавая себе отчет в том, что говорит. Сейчас он сознавал только одно: надо как-то объяснить случившееся. – Образованием мадемуазель пренебрегли, что не так уж редко в наших краях. Она знает о своем недостатке и старается скрывать его.

И тут разразилась буря, гремевшая и грохотавшая над их головами в течение нескольких последующих минут.

– О лжец! Нахальный обманщик! – взревел Гарнаш, приблизившись на шаг к сенешалу и угрожающе потрясая письмом перед самым его лицом, как если бы оно было орудием оскорбления. – Это якобы ею было послано королеве письмо на нескольких страницах? Кто она?

Палец, указующий на девушку, дрожал от ярости.

Трессан попробовал принять позу оскорбленного достоинства: втянул живот, вскинул голову и яростно уставился в глаза парижанина.

– Поскольку вы взяли со мной такой тон, месье…

– Я взял с вами – как беру с любым другим – тон, который мне кажется наиболее подходящим. Несчастный глупец! Вы поплатитесь своим местом, и это так же верно, как и то, что вы – жулик! Здесь, в Дофинэ, вы только жирели. Но пока ваше брюхо отрастало, ваши мозги, очевидно, хирели, иначе вы никогда не решились бы одурачить меня таким глупым способом.

Вы что, решили, что я не умнее обычной деревенщины, свинопас, которого можно обхитрить, заставив поверить, что это нелепое создание и есть мадемуазель де Ла Воврэ? У нее физиономия крестьянки, от которой разит чесноком, как из третьесортного трактира, и походка женщины, никогда до сего момента не знавшей обуви! Отвечайте, сударь, с какой стати вы решили меня принять за дурака?

Сенешал, бледный, с разинутым ртом, был жалок, весь его недавний апломб был обращен в пепел гневом этого худощавого человека.

Однако Гарнаш уже не обращал на него никакого внимания. Он подошел к девушке и грубо взял ее за подбородок так, что она была вынуждена посмотреть ему в лицо.

– Как тебя зовут, девка? – спросил он.

– Марго, – пробормотала она, заливаясь слезами.

Он выпустил ее подбородок и с отвращением отвернулся.

– Убирайся, – грубо приказал ей он. – Возвращайся на кухню или луковое поле, туда, где тебя подобрали.

И девушка, едва веря своему счастью, убежала с молниеносной быстротой. У Трессана не нашлось слов, чтобы ее остановить: притворяться, понимал он, было бесполезно.

– А теперь, господин сенешал, – проговорил Гарнаш, встав подбоченясь, широко расставив ноги и глядя прямо в лицо несчастному, – что вы можете сказать мне в свое оправдание?

Трессан завозился в кресле, избегая вопрошающего взгляда парижанина; он заметно дрожал и в конце концов пролепетал заплетающимся языком:

– Похоже… Похоже, месье, что… я… что я сам стал жертвой обмана.

– А мне показалось, что в жертву скорее всего предназначался я.

– Значит, мы оба стали жертвами, – подхватил сенешал. – Вчера я был в Кондильяке, как вы того хотели, и после бурного разговора с маркизой увез от нее – в чем я был уверен – саму мадемуазель де Ла Воврэ. Видите ли, я никогда не был лично знаком с этой девицей.

Гарнаш посмотрел на него. Он не верил ни единому его слову. Теперь он страшно сожалел, что не задал этой лжемадемуазель еще несколько вопросов. Но кто знает, размышлял он, возможно, разумнее сделать вид, что поверил сенешалу. Однако следует быть внимательным и остерегаться других подвохов.

– Месье сенешал, – сказал он уже более спокойным тоном, – в лучшем случае вы слепец и осел, в худшем – предатель. Я не хочу разбираться, кто именно, я не желаю это уточнять.

– Месье, эти оскорбления… – начал сенешал, призвав на помощь чувство собственного достоинства. Но Гарнаш оборвал его:

– Ну-ну! Я говорю от имени королевы. Вам вздумалось помочь вдове Кондильяк сопротивляться королевской воле, поэтому позволю себе дать вам совет: если вы цените свой пост сенешала и саму вашу жизнь – откажитесь от этой мысли.

В конце концов, видимо, мне придется взять все в свои руки. Я сам поеду в Кондильяк. Если там мне окажут сопротивление, я обращусь к вам за помощью. И имейте в виду: остается открытым вопрос о вашем участии в попытке обмануть королеву и меня, ее полномочного представителя. В моей власти решить этот вопрос – так, как я захочу. Если только, месье, я в дальнейшем не смогу убедиться, что вы – как хотелось бы верить – действуете с непреклонной лояльностью, я объявлю вас предателем и как такового арестую и отправлю в Париж. Имею честь откланяться, месье сенешал!

Когда он ушел, господин де Трессан отшвырнул парик, вытер пот со лба и принялся лихорадочно расхаживать по комнате. Его бросало то в жар, то в холод. Никогда за все пятнадцать лет, проведенных в кресле сенешала провинции, с ним не разговаривали подобным образом и не обращались к нему в таких выражениях.

Подумать только: его называли предателем и лжецом, дураком и мошенником, ему угрожали, его запугивали, а он все это проглотил и почти что лобызал руку, отхлеставшую его. Darnel note 14Note14
  Еще бы! (фр.)


[Закрыть] Что за плебеем он стал! А виновник всего этого – грубый выскочка из Парижа, воняющий кожей и казармой, – до сих пор еще жив!

Кровь бросилась Трессану в голову, соблазн убийства замаячил перед ним. Но как ни был взбешен Трессан, он отогнал эту мысль прочь, решив, что будет сражаться с этим плутом другим оружием: он расстроит его миссию и отправит с пустыми руками назад, в Париж, сделав посмешищем в глазах королевы.

– Бабилас! – выкрикнул он.

Секретарь мгновенно откликнулся.

– Как насчет дела капитана д'Обрана? – нетерпеливо спросил его Трессан.

– Месье, я размышлял об этом все утро.

– Ну? И что же ты надумал?

– Helas, месье, ничего.

Трессан ударил по столу, за которым сидел, с такой силой, что с бумаг, громоздившихся на нем, взвился столб пыли, и заревел:

– Ventregris! Как мне служат?! Я плачу тебе, кормлю тебя и даю тебе жилище, ничтожество, а ты подводишь меня всегда, когда мне требуется то, что ты называешь своими мозгами. Разве у тебя нет никаких мыслей, воображения? Неужели нельзя придумать правдоподобный предлог: какое-то восстание, какие-то беспорядки, все что угодно, лишь бы это послужило мне оправданием для посылки д'Обрана и его людей в Монтелимар – да хоть к самому дьяволу?

Секретарь дрожал всем телом, его взгляд избегал встречаться со взглядом своего господина точно так же, как совсем недавно глаза того избегали взгляда Гарнаша. Сенешал наслаждался властью над этим человеком. Пусть его самого только что запугивали и устрашали, теперь его черед испытать свою власть на других; и было, по крайней мере, на ком.

– Жалкий, ленивый глупец, – бушевал сенешал. – От деревянного истукана было бы больше пользы. Убирайся! Похоже, я могу полагаться только на самого себя, как и всегда. Подожди! – остановил он секретаря, который уже добрался до двери, охотно повинуясь последнему распоряжению Трессана. – Скажи Ансельму, чтобы капитан немедленно прибыл ко мне.

Бабилас поклонился и отправился выполнять поручение.

Дав отчасти выход своей накопившейся ярости, Трессан сделал усилие, чтобы восстановить утерянное равновесие. В последний раз он утер платком лицо и лысину и вновь надел парик.

Когда вошел д'Обран, сенешал уже успокоился и вернулся к своей обычной манере держаться с достоинством.

– А, д'Обран, – сказал он, – ваши люди готовы?

– Они были готовы все эти двадцать четыре часа, месье.

– Хорошо. Вы исполнительный солдат, д'Обран. На вас можно положиться.

Д'Обран поклонился. Это был энергичный молодой человек, высокого роста, с приятным лицом и острым взглядом черных глаз.

– Месье сенешал очень добр.

Взмахом руки сенещал несколько преуменьшил свою собственную доброту.

– Вы выступаете из Гренобля в течение ближайшего часа, капитан, и поведете своих людей в Монтелимар. Там вы будете ожидать моих распоряжений. Бабилас даст вам письмо к местным, предписывающее предоставить вам подходящее помещение, Находясь там, д'Обран, используйте ваше время для выяснения настроений в этом горном районе до тех пор, пока не получите от меня дальнейших указаний. Вы все поняли?

– Не совсем, – признался д'Обран.

– Вы поймете лучше, когда пробудете в Монтелимаре неделю-другую. Конечно, все это может оказаться ложной тревогой. Тем не менее мы должны быть готовы охранять интересы короля. Впоследствии нас, возможно, обвинят в том, что мы шарахаемся от теней, но лучше быть наготове, когда появляется тень, чем ждать, пока она обретет плоть, чтобы раздавить нас.

Все это звучало так, будто слова сенешала содержали какой-то скрытый смысл; и д'Обран, хотя и не был доволен поручением, по крайней мере, утешился необходимостью повиновения наконец-то полученному приказу. И через полчаса его солдаты под барабанный бой выступили из Гренобля, начав двухдневный марш к Монтелимару.

Глава IV. ЗАМОК КОНДИЛЬЯК

В то время как капитан д'Обран и его войско быстро двигались к западу от Гренобля, господин Гарнаш в сопровождении своего слуги спешил в противоположном направлении, к серым башням замка Кондильяк, которые поднимались к еще более серому небу, нависшему над долиной Изера. Был пасмурный, холодный осенний день сырой ветер дул с Альп, и его дыхание было влажныц, предвещающим скорый дождь, которым готовы были пролиться низкие облака, нависшие над дальними холмами.

Однако Гарнаш был совершенно равнодушен к окружающему пейзажу, голова его была занята двумя вещами: только что закончившейся встречей и тем свиданием, которое ему вскоре предстояло. Лишь однажды он позволил себе отвлечься и высказать нравоучение своему слуге:

– Видишь, Рабек, что за канитель – иметь дело с женщинами. Интересно, благодарен ли ты мне за то, что два месяца тому назад я погасил свою матримониальную горячность? Думаю, что нет, во всяком случае, не в той мере, в какой следует. Никакая благодарность не может быть соизмерима с милостью, которую я оказал тебе. Но если бы ты женился и открыл для себя проблемы, вытекающие из слишком близкой связи с полом, который кто-то в древности, видно, в шутку назвал слабым и о котором без малейшей иронии, находясь в здравом уме, продолжают так говорить и нынешние дураки, ты мог бы винить лишь самого себя. Ты пожал бы плечами и примирился с этим, понимая, что не на кого сваливать вину. Но я, тысяча чертей, не такой простак. Выбирая свой жизненный путь, я предусмотрел, что буду двигаться по нему, не таща за собой никаких юбок. И что же произошло со всеми моими тщательно обдуманными планами? Судьба послала этих дьявольских головорезов умертвить нашего доброго короля упокой, Господи, его душу! Но поскольку его сын пребывает еще в том нежном возрасте, когда он не может править государством, его мамочка делает это от его имени. Итак, я, солдат, будучи подданным главы государства, оказался – не по своей собственной прихоти, конечно, – подданным женщины. Это достаточно плохо само по себе. А на самом деле – очень плохо, Ventregris, хуже некуда. Но судьбе этого мало. Надо же было этой женщине выбрать именно меня, чтобы высвободить другую женщину из когтей третьей. Чего только с нами не было с тех пор, каких только лишений мы не претерпели. Ты знаешь об этом, Рабек, да что я говорю – ты же разделял их вместе со мной. Но у меня есть предчувствие, что все, доселе перенесенное, – ничто в сравнении с тем, что нам предстоит пережить. Лучше вообще не иметь дела с женщинами. А ты, Рабек, собирался покинуть меня ради одной из них.

Рабек молчал. Возможно, он был пристыжен, а может быть, не соглашаясь со своим господином, все же достаточно дорожил своим положением, чтобы держать рот на замке, когда его мнение могло быть истолковано превратно. Молчание слуги ободрило Гарнаша, и он продолжил:

– И что же это за неприятности, которые меня послали уладить? Женитьба. Девица желает выйти замуж за одного, а другая женщина хочет, видите ли, чтобы она вышла замуж за другого. Прикинь, что за история может из этого выйти. Добрая половина всех проблем этого мира возникла из-за женских капризов и глупостей. И ты, Рабек, еще собираешься жениться!

– Ну-ка взгляни, – внезапно изменившимся тоном произнес он, – нет ли здесь поблизости брода?

– Вот там мост, месье, – ответил слуга, радуясь смене темы разговора.

Молча они подъехали к мосту. Взгляд Гарнаша был прикован теперь к серой массе, возвышающейся на другом берегу реки в полумиле от них, на высоком холме.

Они миновали мост и поехали по голому бугристому склону, плавно поднимавшемуся к замку Кондильяк. Окрестности замка выглядели совершенно мирными, несмотря на массивность и мощь сооружения. Он был окружен рвом с водой, но подъемный мост был опущен, и ржавчина на его петлях указывала, что он в этом положении находился уже давно.

Никто не окликнул всадников. Они уже въехали на дощатый настил моста, когда глухой стук подков разбудил наконец кого-то в сторожке у ворот.

Неряшливо одетая личность – что-то среднее между солдатом и лакеем

– преградила им путь, стоя в воротах и лениво опираясь на мушкет. Господин де Гарнаш назвал себя, добавив, что желает видеть маркизу, и часовой отступил в сторону, пропуская их. Гарнаш и Рабек оказались в центре грубо вымощенного двора. Из разных дверей появились люди, и некоторые из них были похожи на военных, из чего следовало, что в замке имеется какой-то гарнизон.

Нимало не смущаясь их присутствием, Гарнаш швырнул поводья солдату, который шел рядом с ним, ловко спрыгнул на землю и приказал Рабеку ожидать его здесь. Солдат-лакей передал поводья Рабеку и попросил господина Гарнаша следовать за ним. Он провел его сначала через дверь налево, затем вниз по коридору, и, наконец, минуя приемную, они вошли в просторный зал, обшитый панелями из черного дуба и освещенный лишь неровным пламенем поленьев, горевших в величественном очаге, да серым светом дня, просачивающимся сквозь высокие стрельчатые окна.

Когда они вошли, гончая, растянувшаяся перед огнем, лениво заворчала, белки ее глаз сверкнули. Не обращая внимания на собаку, Гарнаш осмотрелся. Стены апартаментов украшали портреты давно умерших владельцев замка – некоторые довольно неудачной работы, образцы древнего оружия и охотничьи трофеи. В центре стоял продолговатый стол из черного дуба, богатая резьба украшала его массивные ножки, букет поздних роз в фарфоровой чаше наполнял комнату сладким ароматом.

На стуле возле окна Гарнаш заметил пажа, усердно натирающего кирасу. Не обращая внимания на вошедших, он продолжал заниматься своим делом, пока слуга, сопровождавший парижанина, не окликнул мальчика и не приказал ему передать маркизе, что господин де Гарнаш, имеющий послание от королевы-регентши, просит у нее аудиенции.

Мальчик направился к двери, и одновременно с этим из большого кресла у очага поднялась фигура, заслоняемая до сих пор высокой спинкой. Это был юноша лет двадцати, с бледным, красиво очерченным лицом, черными волосами и великолепными черными глазами, одетый в изящный камзол переливающегося шелка, цвет которого при движении менялся, казался то зеленым, то фиолетовым.

Гарнаш предположил, что это Мариус де Кондильяк. Поэтому он несколько церемонно поклонился и был удивлен, когда ему в ответ поклонился молодой человек, на лице его при этом появилось выражение приветливости.

– Вы из Парижа, месье? – мягко осведомился молодой человек. – Кажется, погода во время вашего путешествия оставляла желать лучшего?

Гарнаш подумал, что, помимо погоды, были еще две вещи, также оставляющие желать лучшего, и почувствовал, что одно воспоминание о них чуть было опять не разожгло его гнев. Но тем не менее он вновь поклонился и ответил достаточно любезно.

Молодой человек предложил ему сесть, заверив, что его мать не заставит себя ждать. Паж уже отправился к ней со своим поручением.

Гарнаш воспользовался предложенным ему креслом и, позвякивая шпорами и скрипя кожей, опустился в него, согреваясь у огня.

– Из сказанного вами я сделал вывод, что вы не кто иной, как месье Мариус де Кондильяк, – сказал он. – Возможно, вы слышали, как ваш слуга назвал мое имя: Мартин Мария Ригобер де Гарнаш – к вашим услугам.

– Мы наслышаны о вас, месье де Гарнаш, – сказал юноша, скрещивая свои стройные ноги и теребя пальцами жемчужину, свисавшую с мочки его уха. – Но мы думали, что сейчас вы должны быть уже на пути в Париж.

– Без сомнения, с Марго, – последовал мрачный ответ.

Однако Мариус, то ли не поняв намека, то ли не зная, о ком идет речь, продолжил:

– Мы полагали, что вы должны сопровождать мадемуазель де Ла Воврэ в Париж и поместить ее под опеку королевы-регентши. Не буду скрывать от вас, мы были раздосадованы тенью, брошенной на Кондильяк, но приказ ее величества – закон как в Париже, так и в Дофинэ.

– Именно так, и я рад слышать это от вас, – сухо сказал Гарнаш, пристально разглядывая лицо молодого человека.

Его первое впечатление о юноше изменилось. Брови Мариуса были тонко очерчены, но изгибались чересчур сильно, его глаза были посажены слишком близко друг к другу, рот, поначалу показавшийся красивым, при внимательном рассмотрении выглядел слабым, чувственным и жестоким.

Скрип открываемой двери нарушил возникшую паузу, и оба они одновременно поднялись. Вошла очаровательная женщина, в которой Гарнаш увидел великолепное подобие юноши, стоящего рядом с ним. Она очень любезно приветствовала посланника королевы. Мариус поставил для нее кресло между своим и тем, которое занимал Гарнаш, и все трое уселись возле очага, вежливо обмениваясь приветственными фразами.

Исключительная красота этой женщины, пленительные манеры, мелодичный голос – все это привело бы в замешательство более молодого человека и могло бы отвратить менее твердого человека от поставленной цели, может быть, даже от лояльности и чувства долга, которые привели его сюда из Парижа.

Но привлекательность маркизы произвела ровно такое впечатление, какое произвела бы на каменное изваяние, и он сразу перешел к делу, считая, видимо, излишним расточать время на пустые любезности.

– Мадам, – сказал он, – ваш сын сообщил, что вы слышали обо мне и о том, что привело меня в Дофинэ. Я не собирался ехать в такую даль, как Кондильяк, но поскольку месье де Трессан, которого я просил быть моим посредником, с блеском провалил свою миссию, я буду вынужден навязать вам свое общество.

– Навязать? – отозвалась она, очаровательно разыгрывая смятение. – Какое резкое слово, месье!

Ее слова содержали намек на то, что она хотела бы получить льстивый комплимент, и это раздосадовало его.

– Я мог бы использовать любое слово, которое вам покажется более подходящим, мадам, если вы сами предложите его, – сделал он ответный укол.

– О, существует целая дюжина более подходящих в этом случае и более справедливых по отношению ко мне слов, – сказала она, и ее ярко-красные губы, приоткрывшиеся в улыбке, обнажили ряд ослепительно белых зубов. – Мариус, прикажи Бенуа подать вина. Месье де Гарнаш наверняка испытывает жажду.

Гарнаш ничего не ответил. Он предпочел бы не пить сейчас, но отказаться было невозможно. Поэтому он вновь уставился на огонь, ожидая, когда она скажет что-нибудь еще.

А мадам уже наметила план действий. Обладая более острым умом, чем ее сын, она быстро поняла, что визит Гарнаша означает, что интрига, с помощью которой она рассчитывала избавиться от него, не удалась.

– Я думаю, месье, – наконец сказала она, томно полуприкрыв веки, – что все мы, озабоченные делом мадемуазель де Ла Воврэ, пребываем в заблуждении. Она – порывистое, импульсивное дитя, и так случилось, что некоторое время тому назад у нас с ней вышел крупный разговор – подобное бывает и в самых благополучных семьях. В пылу гнева она написала письмо королеве, прося освободить ее из-под моей опеки. Однако теперь, месье, она раскаивается в содеянном. Вы, без сомнения, тонкий знаток женской логики…

– Оставим это предположение, мадам, – прервал он. – Я мало знаком с женской логикой, как и всякий мужчина, знающий то, что он не знает о женщинах ничего.

Она рассмеялась, делая вид, что восхищена его остроумием, и Мариус, возвращавшийся в свое кресло и услышавший слова Гарнаша, поддержал ее своим смешком.

– Париж превосходно оттачивает мужской ум, – сказал он.

Гарнаш пожал плечами.

– Мадам, если я правильно вас понял, вы пытаетесь убедить меня в том, что мадемуазель де Ла Воврэ, раскаиваясь в своем необдуманном поступке, уже не желает отправиться в Париж, а предпочла бы остаться в Кондилья-ке, под вашей неусыпной опекой.

– Вы очень проницательны, месье.

– По-моему, – сказал он, – это очевидно.

Мариус с облегчением взглянул на мать, но маркиза уловила в словах парижанина иной смысл.

– Если все так, как вы говорите, мадам, – продолжил Гарнаш, – тогда почему, вместо того чтобы изложить это письме, вы отправили месье де Трессана с девицей, взятой прямо из кухни или из коровника, которая должна была исполнить роль мадемуазель де Ла Воврэ?

Маркиза рассмеялась, и ее сын тоже.

– Это была шутка, месье, – сказала она, с ужасом сознавая, что такое объяснение вряд ли может показаться ему убедительным.

– Мадам, я оценил стиль юмора, который преобладает в Дофинэ. Но ваша шутка показалась мне бессмысленной. Она не позабавила меня, да и месье де Трессан, насколько я мог понять, был мало тронут ею. Однако все это не имеет значения, мадам, – продолжал он, – поскольку вы сказали мне, что мадемуазель де Ла Воврэ согласна остаться здесь, я вполне удовлетворен этим объяснением.

Это были именно те слова, которые она ожидала услышать от него, хотя тон, каким они были произнесены, вселял в нее мало уверенности. Она натянуто улыбнулась одними лишь губами, а ее внимательные глаза не улыбались вовсе.

– Тем не менее, – заключил он, – прошу вас помнить, что в этом деле я выполняю поручение королевы. Иначе я поспешил бы сразу же избавить вас от своего присутствия.

– О, месье…

– Я повинуюсь приказу, а этот приказ предписывает мне сопровождать мадемуазель де Ла Воврэ в Париж. Он не рассчитан на изменения, которые могли бы произойти в симпатиях мадемуазель. Если сейчас ее настроение изменилось, то она должна пенять лишь на свою горячность. Ее величество требует, чтобы она отправилась в Париж, и мадемуазель как верноподданная обязана повиноваться повелениям королевы, а вы обязаны проследить, чтобы она повиновалась им. Итак, мадам, я рассчитываю на то влияние, которое вы имеете на мадемуазель де Ла Воврэ, и надеюсь увидеть, что она будет готова отправиться завтра в полдень. Ваша… э-э… шутка, мадам, стоила мне уже целого дня. Королева любит, когда ее посланники действуют без промедления.

Вдова откинулась назад в своем кресле и прикусила губу. Этот человек был слишком проницателен для противника, видел ее насквозь. Притворившись, будто верит ей, он сначала нейтрализовал все ее ухищрения, не прибегая к силе, а затем использовал их против нее. Теперь уже Мариус продолжил беседу.

– Месье, – вскричал он, нахмурившись, и его тонкие брови сошлись,

– то, что вы предлагаете, граничит с тиранией со стороны королевы.

Гарнаш резко поднялся с кресла, и оно жалобно скрипнуло под ним.

– Что вы сказали, месье? – воскликнул он, и его глаза грозно сверкнули.

Вдова сочла нужным вмешаться.

– Mon Dieu! Мариус, о чем ты? Глупый мальчик! А вы, месье Гарнаш, не обращайте внимания на него, прошу вас. Мы так далеки от двора в этом тихом уголке Дофинэ! Мой сын был воспитан в обстановке полной свободы и сам порой не осознает неуместность своих высказываний.

Гарнаш поклонился в знак своего полнейшего удовлетворения сказанным ею, и в этот момент вошли двое слуг с графинами и чашами, в которых были фрукты и сладости.

– Месье, вы попробуете местного вина?

Поблагодарив, он вынужден был согласиться. Она наполнила три чаши и сама подала ему вино. Учтиво наклонив голову, он принял чашу. Затем она предложила ему сладости. Чтобы взять их, он поставил чашу на стол. Левая рука его была все еще в перчатке и держала хлыст.

Она откусила кусочек засахаренного фрукта, и он последовал ее примеру. Юноша угрюмо стоял около очага, повернувшись спиной к огню и сцепив руки позади себя.

– Месье, – сказала она, – не считаете ли вы возможным исполнить не только наши пожелания, но также и пожелания мадемуазель де Ла Воврэ, если она сама изложит их вам?

Он бросил резкий взгляд на нее, и его губы растянулись в улыбке.

– Вы предлагаете очередную шутку, мадам?

Она откровенно рассмеялась. Гарнаш подумал, что маркиза удивительно самоуверенна.

– Mon Dieu! Нет, месье, – вскричала она. – Если желаете, вы можете увидеть мадемуазель.

Он не спеша прошелся по залу, размышляя.

– Очень хорошо, – наконец сказал он. – Не думаю, что это изменит мое намерение. Но, возможно… Да, я был бы рад, для меня было бы честью познакомиться с мадемуазель де Ла Воврэ. Но прошу вас, мадам, больше никаких самозванок! – скопировав ее тон, усмехнулся Гарнаш.

– Вам нечего опасаться этого.

Она подошла к двери, открыла ее и позвала:

– Гастон!

В ответ появился паж, которого Гарнаш уже видел.

– Попроси мадемуазель де Ла Воврэ немедленно прибыть сюда, – приказала она мальчику и закрыла дверь.

Гарнаш глядел во все глаза, пытаясь уловить какой-либо тайный знак, прошептанное слово, но не заметил ни того ни другого.

Расхаживая, он подошел к другому концу стола, где стояла чаша с вином, которую мадам предназначала для Мариуса. К своей же Гарнаш не притронулся. Словно по рассеянности, он взял чашу Мариуса, взглядом показал мадам, что пьет за нее, и осушил до дна. Она наблюдала за ним, и внезапно у нее мелькнула мысль, что он подозревает ее в нечестной игре. Она немного приуныла, но потом подумала, что у нее в запасе средство, с помощью которого, если все остальные не дадут результатов, она могла бы удержать мадемуазель в Кондильяке. Однако ей казалось невероятным, чтобы столь осторожный и осмотрительный человек рискнул отправиться в Кондильяк, не предприняв мер, гарантировавших его возвращение. В глубине души маркиза почувствовала страх перед ним. Но тут она вспомнила о вине, и еле заметная улыбка заиграла на ее устах, а брови чуть приподнялись. Она взяла чашу, наполненную для парижанина, и поднесла ее своему сыну.