Текст книги "Гашек"
Автор книги: Радко Пытлик
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
«Две мамаши мне не верят…»
В личной жизни Гашек тоже был импульсивен и не слишком ломал себе голову по поводу возможных последствий своих поступков. Это доставляло ему немало неприятностей. Очень легко свыкаясь с новой, незнакомой средой, он ни при каких обстоятельствах, совершенно не умел приспосабливаться к среднему уровню, к образу мышления и поведения так называемых порядочных людей. Но всегда улавливал настроение минуты и потому был всеми любим как интересный рассказчик и остроумный собеседник.
Необычной была сама его манера завязывать знакомства. Как правило, он огорошивал нового человека какой-нибудь несуразностью, вызывал напряженную ситуацию, которая подчас переходила в спор, в перебранку. Затем неожиданно сменял гнев на милость и добродушно предлагал мировую. Это служило поводом для дружеского тоста. Свой способ знакомства он объяснял весьма оригинально: «Нет ничего глупее – пытаться кому-нибудь понравиться и притворяться, будто ты лучше, чем есть на самом деле. Так только надоешь. А вот если ты окажешься лучше, чем казался на первый взгляд, люди тебя, наоборот, сразу зауважают».
Большинство знакомых считало его слишком непостоянным. Никто не понимал, в чем была основа его сложной натуры. А между тем к ней можно было подобрать самый простой ключ: обыкновенное человеческое чувство – доверие.
По странному стечению обстоятельств этот ключ отыскала не слишком красивая, но очень интеллигентная девушка из мещанской семьи Ярмила Майерова. Когда один из знакомых, стараясь избавиться от неприятного соперника, заявил, что Гашек – бесхарактерный человек, Ярмила горячо за него заступилась: «Он слишком глубокая и замкнутая натура, чтобы как на тарелочке выкладывать перед каждым, кто пожелает, свои достоинства».
Любовь, большая романтическая любовь открывает нам характер Гашека с самых светлых сторон. Вместо ироничного богемного весельчака мы обнаруживаем милого, внимательного, искреннего в чувствах, непосредственного молодого человека.
Первое наивное любовное увлечение приходит довольно рано. Как мы помним, возвращаясь из балканской поездки, Гашек в моравском местечке познакомился с дочерью местного учителя Славкой Гайнишовой. Как-то в апреле следующего года, стоя в толпе пражан, он смотрел на процессию сапожников, направлявшуюся с Вацлавской площади, из ресторана Примаса, на нусельский храмовый праздник. Неожиданно к нему подошла Славка. Гашек вызвался показать ей Прагу. Так завязалась дружба. Славка, ученица коммерческого училища при женском промышленном обществе, представила интересного путешественника и писателя трем подругам, среди которых была и Ярмила Майерова. Полный молодой человек с темными усиками обычно поджидал Славку за углом, у здания политехнического института, поскольку ученицам свидания с особами мужского пола были строжайше запрещены. Одна из подруг Ярмилы, Вильма Вароусова, рассказала о тех свиданиях в интересной мемуарной книжке: «…вот и мы узнали этого молодого любителя приключений и стали внимательно к нему присматриваться. В нем не было никакой особой романтичности – красивый, кареглазый, с волнистыми каштановыми волосами, лицо почти девичье, нежное, розовое. Выглядел он здоровым, упитанным и уравновешенным. Ходил чуть пригибаясь, с какой-то ленивой небрежностью, в пухлой белой руке держал трубку и оттопыривал губы. Когда ему удавалось сострить, его маленькие глаза щурились от затаенного смеха».
Для девушек Ярослав был прежде всего отличным товарищем, веселым, милым, забавным. Они знали, что Славка заходит к нему домой, но что ничего серьезного между ними нет. Особым вниманием он не удостаивал ни одну из девушек. Вместе с ним они открывали мир пражских кафешантанов и прочих увеселительных заведений, мир, который привлекал девушек привкусом запретного плода. Предпринимали небольшие прогулки в окрестности Праги, навещали ресторанчики в предместьях. Молодой спутник пытался пробудить в них интерес к литературе. В трактирчике над Радлицами он прочел им цикл юморесок «Невзгоды пана Тенкрата». Девушки были несколько шокированы грубоватой, гротескной развязкой, но виду не подали. Ведь в ту пору была в моде женская эмансипация, и дружба с бродягой, представителем богемы и анархистом почиталась волнующим приключением.
Совсем по-иному смотрели на это родители. Двум девушкам дома запретили видеться с Гашеком. Отвергнутый «кавалер» в одном из стишков посетовал: «Две мамаши мне не верят, с подозрением глядят, звать на ужин не хотят…»
Ничто так не способствует сближению молодых людей, как запреты и ограничения. Должно быть, именно поэтому партнер одной из девушек достался другой. Славка была слишком экзальтированной, легкомысленной и часто меняла увлечения. Из девичьей четверки наибольшую симпатию Ярослава снискала Ярмила, как раз та, которой запрещалось встречаться с ним самым строжайшим образом. В ее сердце он возбудил ответное чувство. После первого же свидания Ярмила записывает в дневнике: «Выглядит он бродягой, но выражение лица у него такое приятное». Узнав друг друга поближе, они поняли, что у них очень много общего. Ярмила была интеллигентна, умна и находчива и – что для молодой девушки особенно удивительно – тонко воспринимала гашековскую иронию. Возможно, этому способствовало знакомство с художественной средой, ведь оба ее старших брата были архитекторами. Не претила ей и развязность друга, сокрушавшая ее родителей.
(Лишь позже обнаружились расхождения. После замужества Ярмила быстро утратила прежние принципы и хотела вести дом на вполне практической основе. А Гашек остался все таким же невыдержанным и неуправляемым.)
У них были близкие интересы. Оба пробовали свои силы в литературе, изучали русский язык на курсах, организованных Центральной рабочей школой.
Во время каникул 1906 года, когда Ярмила по традиции уехала к родственникам в Либань, взаимная симпатия превратилась в любовь. В стихотворении, отправленном Ярмиле в августе, Ярослав шутливо стилизует себя под Онегина, но за меланхолической пресыщенностью скрывается горячее чувство:
Живу не шатко и не валко,
пишу, слоняюсь по корчмам,
где старичок на цитре жалкой
весь день наигрывает нам…
В том же письме он упоминает о намерении совершить поездку в Данию, но план этот так и остался на бумаге. Гашек все больше привязывается к Праге. Письмо он заканчивает словами: «Жду Вашего возвращения. Будем всюду ходить вместе, даже если это Вас пугает».
Что могло пугать Ярмилу, как не домашние раздоры и неприятности? Она была из так называемой состоятельной семьи; на Виноградах, на улице Коменского, у Майеров был четырехэтажный дом, где помещалась и мастерская гипсовых украшений фирмы «Антонин Редль и К°». Пан Майер поднялся до положения совладельца фирмы. Это был честный ремесленник старой закалки, на вид суровый, любивший прикрикнуть на ближних, но в душе добряк. Выходец из довольно бедных слоев – отец его был рабочим на мельнице, – пан Майер старался воспитать в детях самостоятельность. Хоть он и дал им возможность получить образование, однако стремился к тому, чтобы они знали и какое-нибудь ремесло и в случае необходимости могли прокормить себя собственными руками. Нетрудно представить, какое разочарование ждало этого добропорядочного мещанина, когда его дочь познакомилась с Ярославом Гашеком! Писатель вообще считался тогда в Чехии незавидной партией, а этот ко всему еще был анархистом!
Но Ярмила не могла забыть дней, проведенных со своим Гришей, как она любила называть Гашека. (Он как бы олицетворял ее девичий идеал – Ричарда Львиное Сердце, а Гриша – придуманное ею русифицированное сокращение этого имени.) Для нее он был воплощением мужества и благородства. Когда во время прогулки в скалах, под Святым Яном, она вывихнула ногу, он сам донес ее до железнодорожной станции Србско. Осенью 1906 года после крупной ссоры в семье они ненадолго расстались, и Ярмила пишет подруге:
Верь мне,
Гриша – мой палач,
но люблю его – хоть плачь.
С той поры, как с ним простилась,
я смеяться разучилась.
Поначалу ее приводили в ужас циничные суждения Ярослава о политике, его анархистский нигилизм. «Я познакомилась с одним молодым человеком. Иной раз он так странно говорит, что я его даже не понимаю», – перефразирует Гашек ее тогдашние ощущения в фельетоне «Из дневника наивной девушки». Позднее она привыкла к его радикальным взглядам и ироническому способу их выражения. Ей казалось, что и сама она чувствует то же, что он.
В апреле 1907 года Ярослав выступает с речью в Усти-над-Орлицей и, как настоящий рыцарь-анархист, обещает сложить к ее стопам голову клерикала д-ра Мысливца. (Письмо, в котором он упоминает об этом событии, мы уже цитировали.) Теперь это не простое знакомство, а более близкие отношения, возможно – большая любовь. Тогдашняя корреспонденция позволяет сделать вывод, что, пожалуй, и у родителей Ярмилы Гашек временно встречает более милостивый прием; очевидно, за него вступились старшие братья Ярмилы, архитекторы, тоже имевшие отношение к богеме.
Но неожиданный случай все расстроил. После анархистской демонстрации, во время которой Гашек был арестован, его имя попало в газеты, и с таким трудом завоеванное мирное согласие с семьей Майеров снова было разрушено. Молодые люди пытались восполнить недостаток общения любовной перепиской. Послания Гашека из тюрьмы передает Ярмиле ее подруга.
«Глубокоуважаемая барышня!
Прошу Вас, будьте так добры, сходите к Ярмиле и утешьте ее.
Я сейчас нахожусь в предварительном заключении, и передо мной на столе лежит медицинское свидетельство: dass der eingelieferte Inquisit Hasek Jaroslav zu Fasten, Tragen von Eisen und zu Handarbeiten geeignet ist.[31]31
…что доставленный обвиняемый Гашек Ярослав к соблюдению поста, ношению кандалов и физическому труду пригоден (нем.).
[Закрыть] Я нахожусь под следствием по обвинению в том, будто собрал толпу и подстрекал ее бить полицейских – сие произошло якобы после митинга 1 мая в саду на Слованех. Я намеревался написать в газету «Ден» («День») отчет о митинге, а тем временем информацию о моем проступке передали газетным хроникерам. Предварительное заключение слишком долго не продлится, но пока скажите Ярмиле, чтобы утром пришла меня навестить, сходите туда сразу, как только получите это письмо. Передайте ей, что я все время о ней думаю и жду не дождусь, когда выйду на свободу. Это произойдет сразу после допроса свидетелей. Идите же туда, прошу Вас, и утешьте ее. Идите сразу и покажите ей это письмо. Я все время думаю о ней. Моя жизнь протекает между мучной похлебкой, которую я получаю каждое утро на завтрак, и «гусятинкой», как тут величают странную смесь гороха с крупой! Все это вместе зовется жизненной философией. Ярмилу целую, а Вам шлю привет.Ярослав Гашек.
Поцелуйте Ярмилу за меня!
Пусть она мне напишет».
Для Ярмилы Гашек стал героем. Стычка с полицией и заключение в австрийскую тюрьму – все это лишь возвышало человека в глазах тогдашней молодежи. Притом Гашек льстит и практическим наклонностям натуры своей возлюбленной. Делает ее доверенным лицом. На оборотной стороне визитной карточки Гашека написано:
«Уважаемый пан редактор!
Прошу Вас выдать чек на получение гонорара за вещь, помещенную в Вашем издании, предъявителю сей записки, барышне Ярмиле Майеровой.
Пребываю в совершенном почтении
Преданный Вам…
(Действительно для всех редакций)».
В августе наконец начался месячный срок заключения. В письмах Гашек сообщает Ярмиле самые незначительные подробности тюремной жизни, ибо убежден, что всегда встретит у нее полное любви понимание. Он открывается ей таким, каков есть, без притворства и маски.
«14 сентября пусть мне пришлют вместе с ботинками свежий воротничок и какой-нибудь галстук получше да еще пусть дадут тебе ключ от квартиры, чтобы я мог попасть домой, поскольку не знаю, застану ли там мать. Пойду переоденусь. Потом вы могли бы позвать меня на обед. Передай привет всем вашим и моим. Барышне Б. тоже передай мой сердечный привет. Хоть я и не знаю, могут ли преступники передавать сердечные приветы, но, пожалуй, все-таки могут. Что же касается того, чтобы писать здесь стихи, то это просто невозможно. Неужели ты хочешь, чтобы я снова клеил пакеты? Прошу тебя, дорогая, взгляни, что там поделывают щенята, которых я отдал на воспитание барышне Клатовской».
Следующее письмо из тюрьмы написано стихами:
Прекрасна жизнь! Теперь я это знаю.
Зачем давно я не попал в тюрьму!
Поди ж – необразованность какая!
Чего боялся? Право, не пойму.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Увы, неблагодарность – наше свойство.
Любой – лишь только выйдет за порог, —
не попросив простить за беспокойство,
домой отсюда шпарит со всех ног.
Лишь воробьев приветливая стая,
объедки не уставшая клевать,
казенный харч всечасно воспевая,
не хочет двор тюремный покидать.
Подписывается Гашек – Митя. Это ласковое прозвище тоже имело для них скрытый смысл, поскольку было произведено от имени русского революционера Михаила Бакунина.
Но чем больше дочь виноградского штукатура воспламенялась любовью к анархистскому бунтарю, тем упорнее противодействовал этому ее отец. Он запретил ей встречаться с Гашеком, пока тот не покончит с анархизмом и не найдет себе постоянной службы. Если бы он еще знал, что Гашек в соответствии со своими убеждениями отрекся от католической церкви!
Первую часть условия Ярослав легко выполнил. После злополучного тюремного эпизода он покидает редакцию анархистского журнала и ищет место в других пражских изданиях. Со вторым условием дело обстояло хуже. Куда бы он ни явился в поисках работы, везде боялись, как бы он не устроил какую-нибудь «маленькую революцию», ибо его бесстрашие и нежелание приспосабливаться были всем прекрасно известны. К тому же он привык выражать свои мысли откровенно, без всяких околичностей. Достаточно сравнить его учтивое ходатайство о месте в банке «Славия», написанное в 1902 году, с небрежным письмом хранителю библиотеки Национального музея, куда он в 1907 году хотел поступить на службу. Даже в формальном прошении он не желает притворяться и играть комедию.
«Ваша милость!
Предлагаю Вам свои услуги.
У меня есть практика.
Я редактировал журналы «Комуна» и «Худяс» и, хотя не являюсь прямым анархистом, редактировал их в анархистском духе.
Подошел бы Вам возраст – 25 лет?»
и т. д.
Он тщетно ищет место – нигде не хотят брать человека подобного образа жизни, насмешника, для которого на свете нет ничего святого. Несчастные возлюбленные должны встречаться тайком, переписываться через друзей и подруг. В письмах, которые явно предназначены для родителей Ярмилы, Гашек лестью и витиеватым стилем пытается снискать их расположение.
«Дорогая Ярмила!
Не думайте, что я хочу нарушить покой в Вашем доме. Я с глубоким уважением отношусь к требованиям Вашего отца и постараюсь выполнить их, чтобы у Вас не было в семье никаких неприятностей. Я перестану участвовать в анархистском движении и буду заниматься лишь чисто литературной деятельностью, а при первой возможности устроюсь в редакцию газеты, с программой которой Ваш отец будет согласен. Тогда никто не сможет сказать, что он запрещает Вам со мной разговаривать…
Надеюсь, что, когда я оставлю анархистское движение, Ваша мать также не будет возражать против нашей дружбы.
Ваш отец тем паче, ибо я теперь знаю, что лично против меня он ничего не имеет и возражает лишь против моих анархистских убеждений.
Но Вас я люблю больше, чем какие-то лозунги! И потому будьте любезны сказать Вашему отцу, что я прошу его не поминать прошлого, поскольку в настоящем все изменилось. И еще прошу, чтобы Ваш отец позволил Вам завтра в десять часов прийти к спортивному залу «Сокола».
Буду действительно рад, если Ваша мать, которую я чрезвычайно уважаю, хотя она до сих пор не сказала обо мне ни одного доброго слова, изменит свое мнение.
Знаю, моя дорогая, что как мать она заботится о Вашем счастье, и потому сбрасываю с себя опасное анархистское одеяние и надеваю более удобное – по желанию Вашего отца.
Я и сам завтра днем охотно переговорил бы с Вашим отцом и объяснил бы ему, что не намерен больше допускать никаких выходок и буду руководствоваться своей последней беседой с ним. Поэтому приходите завтра в десять часов к залу «Сокола» на Виноградах.
Целую Вас.
Ваш Ярослав».
Встретившись с паном Майером, он обещал исправиться и непременно найти постоянное место службы:
«В результате полуторачасового разговора с твоим папашей я добился хотя бы того, что он пообещал, если я буду прилично одет и найду пусть даже совсем скромное, но постоянное место, не препятствовать нашим встречам, ибо он сказал, что коли отбросить прошлое, то даже любит меня.
Во-вторых, он обещал разрешить нам писать друг другу, а в-третьих, обращаться с тобой мягче.
Я же, в свою очередь, пообещал ему подыскать себе место, но не так, как весной, – а по правде, потому что тогда я ни о чем не заботился, а теперь забочусь».
Надежды Гашека найти место и соответственно средства к существованию поддерживались еще тем, что над ним смилостивились в редакциях социал-демократических газет. Полный радужных планов, он пишет:
«В „Право лиду“[32]32
«Право лиду» (1893—1948) – газета, центральный орган чехославянской, а с 1918 г. – чехословацкой социал-демократической рабочей партии.
[Закрыть] мне определенно пообещали место, а конкретно – депутат Соукуп[33]33
Соукуп Франтишек (1871—1940) – один из лидеров чехословацкой правой социал-демократии, принимал деятельное участие в чешском буржуазно-националистическом движении в период первой мировой войны; в буржуазной Чехословакии – виднейший идеолог правого крыла социал-демократической партии, сенатор, с 1929-го – председатель Сената.
[Закрыть] и д-р Винтер[34]34
Винтер Лев (1876—1935) – пражский адвокат, социал-демократический лидер; впоследствии министр в первом буржуазном чехословацком правительстве, член Исполкома II Интернационала.
[Закрыть]. Сказали, что делают это вовсе не из сентиментальных побуждений, а просто потому, что им было бы жаль меня потерять. А посему, прежде чем предоставить мне что-то более солидное, они подыщут для меня какую-нибудь работенку до полудня. Я должен писать во все социал-демократические газеты. Д-р Крейчи[35]35
Крейчи Вацлав Франтишек (1867—1941) – чешский прозаик, драматург, критик, вел в газете «Право лиду» разделы литературной, театральной и музыкальной критики, редактировал беллетристические публикации; впоследствии представлял чехословацкую социал-демократическую партию в палате депутатов, Национальном собрании и сенате.
[Закрыть] заверил меня, что постарается печатать мои вещи хотя бы раз в неделю, если это будет возможно, а д-р Шмеральы зашел даже так далеко, что предложил поехать вместе с ним в Кладно, где вчера проходила конференция редакторов социал-демократических газет.
Так что вчерашний вечер я провел в Кладно. Шмераль представил меня по крайней мере пятнадцати социал-демократическим редакторам».
Обещания социал-демократических депутатов и надежды на должность в кладненском филиале редакции «Праву лиду» были представлены родителям как решенное дело. Позднее молодым влюбленным пришлось опровергнуть эту версию. В одном из писем Ярослав напоминает: «Объявим, что я вернулся из Кладно».
Но, несмотря на все обещания и действительное стремление исправиться, Гашек не мог уже ничего поделать со своим характером, не мог отказаться от старых привычек. Рассказывают историю, из которой хорошо вырисовывается его неосмотрительность. Как-то раз, возвращаясь на рассвете из кафе, он в приступе тоски по Ярмиле посетил дом Майеров на Виноградах. Но исповедался лишь сонной дворничихе, ибо наверх та его не пустила. Ярослав умолял дворничиху никому ничего не говорить. Однако наутро все, разумеется, знали, в каком виде «пан писатель» явился ночью просить руки дочери домовладельца. Двери дома Майеров снова перед ним закрылись.
Детская наивность и доверчивость – наиболее характерные черты его взаимоотношений с Ярмилой, несчастливых и трагически сложных. И все же он привлек ее именно открытостью своего характера; его естественность пробуждает в ней симпатию, легко преодолевающую девичьи запреты.
«Сегодня я вижу, что если двое любят друг друга, как мы, если они так влюблены, проводят вместе столько времени, открывают свои души, целуются, тоскуют в разлуке, обнимаются, ищут четырехлистник, ласково и нежно кладут головы друг другу на плечо, на колени, прижимаются с неясным представлением о том, как будет прекрасно, когда они смогут вместе спать, если для них наслаждение ощущать тепло другого и если при всем том они не стыдятся своих страстных вздохов и понимают друг друга, как мы, говорят один другому даже такое, что остановило бы строгих моралистов, беспокоятся друг за друга и не могут друг без друга жить, – так вот сегодня я вижу, что это настоящая любовь, не платоническая, но и не только чувственная, а и то и другое сразу. Мы с тобой, дорогая, хорошо понимаем это, когда сидим рядом в обнимку и ты говоришь мне: тсс!»
Поскольку он знал, что Ярмила способна принять его и таким, каков он есть, что она единственная до конца оценила его искренность, в одном из писем он доверяет ей глубочайшую тайну, грехопадение своей молодости. «Верь мне, дорогая, я любил тебя одну, Ярмила, и теперь люблю, всем сердцем люблю и никогда ни одной другой женщины не любил, ни той цыганки – Ма-ришки…
…И верь мне, с тех пор как мы с тобой сблизились, я ни с одной женщиной не провел в постели и секунды, потому что ныне для меня никого больше не существует, одна ты, моя дорогая, и одна ты меня любишь, а остальные женщины не стоят и клеточки твоей кожи. Прошу тебя, напиши, что прощаешь мне те времена, когда я тебя еще не знал…»
В корреспонденции обнаруживается и противоречивость натуры Гашека. Даже во взаимоотношениях с самыми близкими людьми, которым доверял, он не мог преодолеть несдержанность характера. Под влиянием неожиданной идеи он способен пренебречь всеми обязательствами, забыть обещания и клятвы. Но тут же раскаивается, снова дает обещания, снова клянется и оправдывается: «Дорогая моя! Обещаю тебе, никогда больше не сделаю ничего, что бы могло нам повредить. Ведь я знаю, ты из-за этого будешь очень страдать, моя Ярма. Ты и так страдаешь из-за меня, но верь, я за все тебя вознагражу, и когда-нибудь мы вместе посмеемся над тем, что сегодня кажется нам ужасно трагичным.
Я вознагражу тебя за всю боль, дорогая, за все горести, которые тебе причиняю. Я тебя безмерно люблю и тоскую по тебе. И когда-нибудь, надеюсь скоро, буду рассказывать тебе, сколько раз я думал, почему я не богач, сколько раз думал и чувствовал точно так же, как ты, моя драгоценная…»
От Ярмилы Гашек не скрывал изнанки своего непростого образа жизни, своего отчаяния от того, что не может найти постоянное место, хоть и готов принести ради этого жертвы. (Так, он участвует в конкурсе на замещение должности общинного секретаря в каком-то медвежьем углу, но и это оказывается напрасным. Место, вероятно, получил кто-то из тамошних жителей.)
В ту пору успехом пользуются его фельетоны. «В „Право лиду“ хотят получить от меня десять фельетонов, – пишет он. – В „Рашпле“[36]36
«Рашпле» (1890—1920) – чешский социал-демократический сатирический журнал, выходил в городе Брно.
[Закрыть] («Рашпиле») пять рассказов и для каждого номера фельетон».
Но эти будничные радости отравляет неустанная забота о средствах к существованию. Он вечно в долгах, и кредитором, очевидно, чаще всего была Ярмила. Поскольку дома ей давали только немного карманных денег, она одалживает для него довольно большие суммы, что подтверждает и следующий пассаж: «Боюсь, ты не будешь удовлетворена присланной суммой. Я делал, что мог, и очень сожалею, что не достал больше, моя золотая. Но на какое-то время ты, надеюсь, все же удовлетворена. Только бы ты скорее поправлялась! Пиши мне честно, как себя чувствуешь! А я уже так хочу тебя видеть! Мне грустно, невероятно грустно. Ты написала так трагично. Это было ужасно. Вообрази, в час дня у меня еще не было ни крейцара, только четыре странички поэтического рассказа „Двоюродный брат Бойко“. Я пошел с ним в „Май“[37]37
«Май» – общество чешских беллетристов, основано в 1887 году, с 1901 года – кооперативное издательство, с 1910 года – акционерное общество; издавало журнал «Май» (1902—1914).
[Закрыть]. Там был Кронбауэр[38]38
Кронбауэр Рудольф Ярослав (1864—1912) – чешский журналист и второстепенный писатель, автор сентиментальных романов для девиц; служащий издательства «Май».
[Закрыть]. И сей добрый человек дал мне пятерку авансом. Потом я встретил Вику[39]39
Вика Карел (ранее – Карел Гоужвичка) (1875—1941) – чешский писатель-юморист и редактор; в его мемуарах – «О моей старой золотой Праге» (1946) – есть страницы, посвященные Гашеку.
[Закрыть], он одолжил мне гульден. А перед тем я обегал всю Прагу. Но остался оптимистом, и в час дня, не имея ни крейцара (все, что у меня было, я проездил в трамвае), все еще надеялся на благополучный исход».
Другим постоянным кредитором Гашека была кузина Мария. Чуть ли не в каждом письме мы найдем фразу: «отложу для Марчи», «отдам долг Марче», раз даже упоминается ее браслет, по-видимому, сданный Ярославом в ломбард.
Чтобы воспрепятствовать встречам Ярмилы с Гашеком, отец послал ее к родственникам в Либань. В письмах, которыми молодые люди пытаются вознаградить себя за разлуку, мы находим отголоски бесконечных перипетий их любовных отношений. Мальчишески наивные чувства Гашека переплетаются в этой переписке с мужественным стремлением сделать Ярмилу поверенной и участницей своих литературных битв, своей борьбы за существование. Он делится с ней художественными замыслами.
«Пошел я прогуляться по Карлину и на самой окраине перед магазином увидел ковылявшего по улице полуторагодовалого мальчонку. Его мамаша, видно, зашла в магазин. Я взял его за руку и повел к ближайшей остановке трамвая. Карапуз называл меня „папой“, я сел с ним в трамвай и потребовал билет „с пересадкой“ на Вышеград. Приехал туда, вылез вместе с малышом и пошел к Подолу. Потом завел мальчонку в подъезд, велел подождать и удрал. Сел на пароход и возвратился в Прагу. Выхожу на набережной… и тут я проснулся.
Странные у меня сны. Немножко разбавлю этот сон и напишу рассказ о таком типе, которого радуют горести ближних».
Ярослав несколько раз навещал Ярмилу в Либани.
Случай, происшедший с ним как-то в поезде на обратном пути, он описал, не жалея красок:
«До станции я добрался благополучно и без приключений. В вагоне сплошь были старцы, да еще жандарм, который вез сих достопочтенных старичков в суд. В Копидлне я зашел в буфет. Представь себе – сосиски попахивали, а пиво было такое отвратное, что я через силу выпил бокал. Затем я снова сел в поезд и ехал до Чешского Брода с несколькими земледельцами, которые расспрашивали меня, каков ячмень в Либани. Я сказал, что ячмень в этом году редковат, рожь высокая, а вообще – довольно сухо. Впрочем, любая земля, дескать, хороша, если не пожалеть удобрений. К сожалению, наши люди еще не умеют систематически культивировать почву – хоть им кол на голове теши! Под конец я сказал им, что еду в Роудницу покупать машину для выжимки мака (собственный вымысел!). Они чрезвычайно заинтересовались; тогда я сообщил им, будто бы изо всех плодов земных мак имеет самую большую будущность. Нынче, говорю, маковым маслом пользуются только художники да лакировщики, а завтра? а послезавтра?.. Кто это может предвидеть?.. Они советовались со мной, какую шестирядную машину для внесения в почву минеральных удобрений им лучше купить.
Я объяснил, что лучше всего восьмирядную. Этим я сразил их наповал, и они поспешили перевести разговор в другое русло.
С ячменя, навоза и машин для внесения в почву минеральных удобрений мы перешли на пожарных, с пожарных на какого-то восьминедельного поросенка, который родился у одного из них в местечке Кршинец, с этого поросенка перескочили на магистра Яна Гуса[40]40
Ян Гус был сожжен на костре в городе Констанц (Южная Германия) 6 июля 1415 года. В Чехии стало традицией отмечать этот день.
[Закрыть], чей праздник они как-то связали с поросенком…
Дело в том, что свиноматка загрызла этого поросенка в тот самый момент, когда ее хозяин по случаю праздника в честь Яна Гуса участвовал на площади в шествии с зажженными лампионами. Я сказал, что это явно была не какая-нибудь обыкновенная свинья, а свинья-мачеха.
– Милостивый сударь, – удивился деревенский простак, – откуда вы знаете, что это не ее поросенок? И верно, его мамаша сдохла от краснухи, вот мы и подсунули сосунка свинье мясника. – Так я еще раз поддержал свою репутацию!»
С другого свиданья Гашек за неимением средств возвращался пешком.
«Сроду так не промокал, как вчера вечером на пути из Ржичан в Прагу. Примерно за час ходьбы до Пругониц начался ливень, дорога там идет низиной, и вдруг вся эта низина оказалась затопленной бурлящей водой, доходившей мне до колен. Вода со склонов неслась лавиной. Тьму озаряли молнии. И в этом неистовстве стихий, от красоты которого подламывались ноги и спирало дыхание, вдруг послышалось громкое пение. Я пошел на голос и в кроне дерева, стоявшего у поворота дороги, где вода низвергалась с особой силой, увидел черную фигуру. Это был пругоницкий капеллан. Попав в беду, он вскарабкался на дерево и там жалобно пел.
Между нами завязалась беседа.
– Это ваше сочинение? – спрашиваю. – Милый пан, – ответствовал тот с дерева, – вы бы поступили благоразумнее, если бы присоединились к моему пению. – Отчего бы и нет, – сказал я и тоже стал петь: «Всякий поп до смерти рад есть с кухаркою салат», – а потом говорю: – Вот видите, природа гневается, а я пою такие непристойности. Вы поняли, что означает эвфемизм «есть салат», ваше преподобие? Выло бы вполне естественно, если бы господь бог в этот миг ниспослал на меня гром и молнию. Но поскольку наука и церковь состоят в вечном противоречии, физические законы из оппозиции к богу и церкви не подчинятся небесным силам, и гром с молнией ударит точнехонько в то дерево, на котором сидите вы, ибо вы являетесь самой высокой точкой во всей округе… – Сказав это, я пустился по дороге вброд и скрылся во тьме. А сквозь шум падающих на землю вод до меня доносилось: «О матерь святая, к тебе обращаю прошенье, пусть бог всемогущий простит дураку прегрешенье». Дождь постепенно стихал. Быстрым шагом и в прекрасном настроении, полный воспоминаний о тебе, я поспешил к Праге, куда и добрался без дальнейших происшествий».
Чтобы придать своим сообщениям из Праги большее правдоподобие, автор писем порой изображает раскаянье и сожаленье:
«Ты даже не представляешь себе, как я страдаю, вспоминая свое легкомыслие: играл в карты, ходил в кабак. Теперь я лишь изредка посещаю кафе или какую-нибудь выставку и усердно работаю».
Из других писем мы узнаём о его мелких печалях и заботах:
«Получил твое письмо. Большой палец у меня еще побаливает. Напишу завтра. До сих пор не мог писать как следует, потому что палец снова распух. А сегодня он уже нормальный. Я его действительно вывихнул. Но ничего худшего не произошло. Что касается рассказов, то я диктовал их художнику Ладе». (На цветочном гулянье в парке Стромовка бешеные кони перевернули тогда коляску, в которой ехала певица Ортова. Певица погибла. Гашек пишет Ярмиле, что вывихнул большой палец, когда вместе с несколькими другими мужчинами пытался удержать коней.)
«Вернувшись домой, я съел все, что мог найти. Утром мама попросила дать ей немного денег, чтобы заплатить домохозяину, ей не хватало нескольких гульденов до требуемых 48. Я отдал шесть гульденов, полученных из „Гумористицких“, Ты не сердишься? Сумочку я пришлю тебе, наверное, в понедельник вместе со всем содержимым ».
«Снова пишу для „Венкова“ („Деревни“)[41]41
«Венков» (1906—1945) – центральный орган реакционной аграрной партии.
[Закрыть] длинную вещь, для «Обзора» («Горизонта»)[42]42
Вероятно, имеется в виду журнал «Народни обзор» (выходил с 1906 года), в котором печатался Гашек.
[Закрыть] уже написал. А завтра буду писать для газеты «Народни листы». Но в «Народни политику» писать не стану, этот Жак[43]43
Жак Карел (1871—1934) – второстепенный чешский беллетрист, член редакции газеты «Народни политика».
[Закрыть] ужасно глупо ведет юмористическую рубрику. Вечно там такая муть, что стыдно видеть свое имя рядом с именем какого-нибудь идиота. Результатами нынешнего года я в основном доволен. Теперь хочу проникнуть в «Злату Прагу»[44]44
«Злата Прага» (1884—1930) – чешский иллюстрированный литературно-художественный журнал.
[Закрыть], «Люмир»[45]45
«Люмир» (1873—1940) – чешский литературно-художественный журнал.
[Закрыть] и «Звон»[46]46
«Звон» (1901—1942) – чешский литературно-художественный журнал консервативного направления.
[Закрыть]. Наверняка проникну. Напишу кое-что и для «Шванды дудака» («Шванды-волынщика»)[47]47
«Шваида-дудак» (1862—1914) – чешский сатирический и юмористический художественный журнал.
[Закрыть], а ту вещицу возьму назад. Как-никак, мое имя теперь уже достаточно известно, и если когда-нибудь люди, показывая на тебя, станут говорить: «Вон идет пани Ярмила Гашекова», – они должны говорить это с уважением!»