Текст книги "Гашек"

Автор книги: Радко Пытлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

К сожалению, выписки из полицейского архива не дают ясного ответа на важный вопрос, где, собственно, в этот период Гашек жил. 9 февраля во время допроса в полицейском участке он еще называет адрес – Смихов, № 1125, то есть адрес старой квартиры, близ которой помещалась его торговля собаками. 27 февраля он взят из Института для душевнобольных супругой, проживающей по адресу – Крал. Винограды, Коменского, 23, а это адрес ее родителей.

Важно выяснить, каким путем шел Гашек в ту ночь. Согласно одному из ходячих биографических рассказов он сидел в тот вечер в винном погребке Бернарди на Малой Стране. (Это совпадает с искаженным названием погребка в полицейском протоколе: «По словам задержанного, он был в винном погребке Помшилы, а потом у Боннарди».) Если он возвращался домой с Малой Страны через Карлов мост, то не мог идти на Смихов, на старую квартиру; он шел к центру Праги, значит – или к матери на Винограды, или в новую квартиру во Вршовицах.

Из этого вытекает одна много разъясняющая деталь: очевидно, Ярмила еще до роковой ссоры с мужем переселилась к родителям на Винограды, куда Гашек не хотел идти, а может быть, и не мог. Унижение и безнадежность довели его до отчаяния. «Психологическая загадка», чем бы она ни была – реальной попыткой свести счеты с жизнью или разыгранной мистификацией, – явилась следствием глубокого психологического кризиса.

Но цели своей Гашек все же достиг. После упомянутого эпизода Ярмила к нему вернулась. Даже несколько раз посетила его в психиатрической лечебнице и заставила прийти туда своего разгневанного отца. Тесть растроган покаянием и обрадован тем, что зять хочет здесь вылечиться от алкоголизма; есть сведения, что он даже оплачивает обслуживание по I классу. Для Гашека пребывание в психиатрической лечебнице было своего рода внутренним освобождением. Поэтому он не спешит покидать ее. (Эпизод, в котором Швейк, отпущенный из сумасшедшего дома, требует положенный ему обед, имеет, таким образом, отдаленную реальную основу.)

Безысходность положения становится для Гашека фатальной. У него нет сил противостоять судьбе. Как явствует из полицейских протоколов, после краткого периода спокойной жизни он вновь возвращается к прежним бродяжьим привычкам. В дом на улице Коменского на Виноградах он так и не переехал.

3 мая 1911 года полицейский Шнайдр установил, что Гашек живет у матери на Велеградской, № 1411. Тот же адрес мы находим в следующем протоколе: «Имп.-кор. полицейский инспектор Йоз. Земан задержал Яр. Гашека за нарушение ночного спокойствия, поскольку 14 июля в 2 ч. 45 м. ночи на улице У водарны на Крал. Виноградах он стрелял из детского пистолета, заткнутого пробкой, производя тем самым столь же громкий звук, как от стрельбы из настоящего револьвера. Пистолет конфискован и приложен к протоколу в качестве corpus delicti»[55]55
  Вещественное доказательство (латин.).


[Закрыть].

Место жительства Ярослава Гашека пытается отыскать и окружной суд на Смихове, по всей вероятности, дабы задним числом известить, что ему и его жене разрешено вести комиссионную торговлю собаками. Уже 31 августа 1911 года Гашека у матери не застают. Начинается бюрократическая канитель. Следует цепь бесконечных запросов и рапортов. В результате выясняется, что Ярослав Гашек еще в начале года переселился во Вршовицы (sik![56]56
  Так (латин.).


[Закрыть]), но до сих пор там не прописан. Только в конце года полицейское управление регистрирует этот адрес: Вршовицы, 363.

В начале 1912 года неподвижные воды полицейского расследования вновь всколыхнул запрос земского Института для душевнобольных, желавшего знать адрес своего бывшего пациента. Волокиту по этому поводу решительно пресекает императорско-королевский полицейский Франц Сладек, великолепным казенным «чешским языком» доносящий: «Проживать там» (Вршовицы, 363).

Гашек сознательно скрывает от полиции свой вршовицкий адрес. Не хочет, чтобы Ярмила узнала о ночных похождениях и чтобы полиция беспокоила ее запросами. Ведь он обещал ей на сей раз действительно исправиться. Ярослав делает последнюю попытку спасти свою семейную жизнь и потому любой ценой старается сохранить декорум благополучия.

Что произошло в отношениях любящих после короткого супружества и как усложнилась их жизнь, мы узнаем от подруги Ярмилы Вильмы Вараусовой, которая записала ее рассказ: «Когда Гриша опять оказался без работы и без денег, родители сняли им квартиру во Вршовицах, в доме, где жила тетя Ярмилы, и перевезли туда мебель. А Ярмилу забрали домой.

Воздействовали на нее и различными доводами, и грубым нажимом, вынуждая прекратить с Гашеком общение, полностью от него отказаться. Наконец Ярмила сдалась и некоторое время поступала, как требовали родители. Но потом они с Гашеком снова встретились и сошлись, вели себя как до замужества, тайком назначали свидания.

И вот теперь ждут ребенка.

Когда родители узнали об этом, они поняли, что противиться уже не к чему, и позволили Ярмиле переселиться во вршовицкую квартиру».

Этим в какой-то мере объясняется, почему полиция тщетно разыскивает место жительства Гашека. Подруга Ярмилы описала и свое посещение вршовицкой квартиры: «Ярмила привела меня в старый доходный дом… Раскрыла двери, которые вели с лестницы прямо на кухню. Никакой передней, ванной, никаких удобств. В кухне белая мебель, несколько предметов спальни из канадской березы, все свалено одно на другом до самого потолка. За кухней – темная продолговатая комната, и в ней перемешаны кабинет из мореного дуба со спальней. Не квартира, а склад мебели».

Не зря Гашек чувствует себя неудачником: что бы он ни предпринимал, все оборачивалось против него. Он вновь делает отчаянные попытки найти службу. Но тщетно. В ноябре 1911 года он наконец становится помощником заведующего рубрикой городской хроники в газете «Ческе слово» (3 января 1912 года он официально упомянут в списке редакционных работников). Гашек и на этот раз воспринимает свою роль с юмором. В сатире «Один день в редакции газеты „Ческе слово“ он с похвалой отзывается о новой должности: „В любой газетной редакции самое удобное место, откуда можно, как из укрытия, следить за всеми политическими махинациями и трюками, – это место хроникального репортера. Ты себе занимаешься убийствами, сломанными ногами и прочими напастями, а тем временем можешь прекрасно наблюдать, что делается вокруг тебя“.

Профессия хроникального репортера заставляла его непрерывно находиться в гуще повседневной городской сутолоки и плохо совмещалась с упорядоченной семейной жизнью. Лучшим источником информации – наряду с полицейской управой и залом суда – были пражские трактиры. Э.Э. Киш описал так называемую журналистскую биржу в ресторанах «У Ходеров» и «У Брейшков», где репортеры различных газет обменивались судебными отчетами и местной хроникой. Первую скрипку среди них играл Гашек, бойко продававший свои сообщения и хроникальные заметки по две кружки пива за штуку. Их цену в журналистских кругах снижало прочно установившееся мнение, что кое-какие происшествия Гашек выдумывает сам.

Он часто ночует в редакции, играет внизу, в ресторане «Золотая гусыня», в карты, посещает балы и развлекательные вечера, чтобы познакомиться с известными личностями, рыщет в поисках новостей и курьезов. А дома, во вршовицкой квартире, плачет несчастная, снова обманувшаяся в своих надеждах женщина, тень прежней самонадеянной Ярмилы, и пишет ему письма, полные горечи и упреков. Одно из них написано после смерти матери Гашека, за два с половиной месяца до рождения их ребенка. Оно было послано из Виноградской больницы и датировано 24 января 1912 года: «Не опоздай на похороны, это было бы позорно и непростительно.

А вечером приходи ко мне, или я стану думать, что ты и меня собираешься покинуть. Ты ведь знаешь, что я одна на всем свете люблю тебя и только тебя. И жалею.

Поплачь, если ты на это способен, дома. Я знаю, ты ее любил, но и тут сказалась твоя ужасная небрежность во всем. Там не плачь. Еще подумают, будто ты ломаешь комедию. И приходи ко мне».

Беззаботность Гашека, веселившая товарищей и действовавшая в гнетущей предвоенной атмосфере как ободряющее начало, в личной жизни оборачивалась грубой жестокой силой, терзавшей душу молодой женщины. Поэтому о своей большой любви к Грише Ярмила вспоминала с горечью, тем более что в дальнейшем никого уже так не любила.

В газете «Ческе слово» Гашек вновь смело прибегает к мистификации. Печатает сенсационные сообщения и хроникальные заметки, привлекающие внимание читателей. (Статья «О домовых в Коширжах» вызвала даже интерпелляцию в парламенте.) Но на сей раз причиной его вынужденного ухода были не всякого рода выдумки и «утки». Виной тому была бескомпромиссная, непокорная натура Гашека. Тут уже сказалась не богемная беззаботность, а способность решительно и твердо отстаивать политическую позицию.

Об этом эпизоде рассказывает устное предание, записанное позднее одним из друзей: «Это было где-то в 1912 году. В Праге назрела забастовка трамвайщиков. Как сотрудник газеты „Ческе слово“ Гашек посещал их собрания и вскоре со многими подружился. Пошел он и на собрание в садах Ригера на Виноградах, где выступавшие резко высказывались против правления и большинство участников склонялось в пользу стачки. Гашек чуть не вызвал ее сам. Когда руководители трамвайщиков стали призывать к уступчивости, Гашек вдруг встал и попросил слова. Он говорил недолго, однако вызвал скандал, заявив попросту: „Не верьте им, они предали забастовку, потому что правление их подкупило! Я, писатель Ярослав Гашек, сотрудник газеты „Ческе слово“, объявляю, что стачка будет!“ Поднялась буча… А наследующий день Гашек больше уже не был членом редакции газеты „Ческе слово“. Ему предпочли заплатить за четверть года вперед, лишь бы от него избавиться…»

Этот рассказ целиком и полностью соответствует действительности. «Ческе слово» довольно долго вело кампанию против акционерного общества «Электрических дорог» и подбивало трамвайщиков на борьбу за повышение заработной платы. Гашек тоже написал несколько резких статей. Однако в канун объявления забастовки правление общества договорилось с национально-социалистическими профсоюзными лидерами. Во время ночного собрания трамвайщиков депутаты Фресль, Война и Бурживал предложили подождать заседания правления и потребовать создания примирительной комиссии. Рекомендация официального руководства профсоюза трамвайщиков выглядела как насмешка: «Решение о забастовке следует отложить до момента, когда стачка будет особенно неожиданной».

В газете «Ческе слово» под заголовком «Бурное ночное собрание трамвайных служащих королевского столичного города Праги» мы читаем, что «руководство с трудом сдержало взрыв крайнего недовольства». Среди возмутителей спокойствия оказался и репортер газеты «Ческе слово» Ярослав Гашек, не терпевший противоречий между посулами и действиями. Убедившись в лицемерии и фальшивой демагогии политиков, он не сдержался и выступил против руководства партии. В этот миг в нем проснулся старый анархист и радикал, и он публично разоблачает обман. Снова Гашек поддается порыву, снова рискует своим положением и прощается с надеждой на устойчивое существование.

На другой день в редакции его ожидали кислые физиономии членов наскоро созванного «судилища», которое объявило Гашеку, что «Ческе слово» больше не нуждается в его услугах. (Он описал этот случай в рассказе «Как я расстался с партией национальных социалистов».)

Оставшись без работы, Гашек полностью посвящает себя литературе. Быстро дописывает самое большое свое произведение – «Политическую и социальную историю партии умеренного прогресса в рамках закона» – и готовит к печати сборник рассказов под названием «Бравый солдат Швейк»; выступает в кабаре «Монмартр» и в ресторане «Компанка».

Однако своим необдуманным поступком Гашек навсегда порвал связь с семьей. Вскоре после рождения сына, в апреле 1912 года, он покидает Ярмилу. Рассказывают, что во вршовицкую квартиру пришли с визитом родители Ярмилы. Ярослав встретил их радостно, хоть и несколько растерянно. Предложил сходить за пивом, но долго не возвращался. Не пришел ни к вечеру, ни на следующий день. Майеры увезли молодую мать вместе с младенцем к себе, на Винограды, а затем в свою виллу, в Дейвицы.

Ярмила Гашекова объясняет разрыв с мужем трезво и деловито: «После ухода из газеты „Ческе слово“ Гашек остался без работы. Он чувствовал, что в особенности после рождения маленького Риши не сможет прокормить семью. И знал, что, если уйдет от нас, о жене и ребенке позаботится семья Майеров. Так и случилось».

«Психологическая загадка» освещает трагический фон кажущейся гашековской беззаботности. Однако он не был душевнобольным. Для его натуры характерно, что в момент угрозы он всегда защищается одним и тем же способом – изображает неосознанность поступков и полное безразличие ко всему на свете, прикидывается наивным простачком. К этой тактике он прибегал всякий раз, когда совершенно загнан в угол, когда все поставлено с ног на голову, когда ложь выдается за правду, а правда за ложь, когда не существует никакого рационального выхода и, кажется, уже нет спасения, нет даже надежды. В такую минуту он подчиняется своему внутреннему голосу.

Прошли годы, охладела горечь воспоминаний, и Ярмила до конца поняла власть той силы, которая гнала его из дому. В статье «Профиль мертвого друга» она пишет: «Гашек был гений, и его произведения рождались из внезапных наитий. Его творчество было необычным, оригинальным и живым. Он шел собственным каменистым путем и протаптывал его, не обращая внимания на предостерегающие окрики.

Если дух необычен, он необычен во всем. Природа не ограничивает себя лишь теми мгновениями, когда вкладывает в руку человека перо. Необычность поведения сохраняется и в те минуты, когда он не пишет, поэтому жизнь человека с необычной душой надо измерять масштабом его творчества. На такого человека нужно смотреть под другим углом зрения, чем на человека заурядного.

Помимо литературного творчества, необычность души Гашека сказывалась в том, что у него отсутствовало чувство ответственности. Это был недостаток, которым он платил за свою оригинальность. Сердце у него было горячее, душа чистая, а если он что и растоптал, то по неведению».

«Идиот на действительной»

Психологический кризис, если не ведет к гибели художника, обычно способствует рождению новых ценностей. По этой причине мы не должны упускать из виду маленького листочка с заголовком «Идиот на действительной». Заголовок и текст под ним возникли как раз в критические минуты 1911 года; потом листок был скомкан и выброшен, но позже старательно разглажен и спрятан. На этом листке появился первый набросок «Бравого солдата Швейка».

Историю рождения замысла воссоздает Ярмила Гашекова: «В один майский вечер Гашек вернулся домой, едва держась на ногах, но у него все же хватило сил и воли, чтобы коротко набросать литературный замысел, неотступно его преследовавший. Утром, едва проснувшись, Гашек стал искать клочок бумаги, где, как он уверял, была запечатлена гениальная творческая идея, которую он, к своему ужасу, за ночь забыл. Я уже успела бросить бумажку в мусорную корзину. Гашек долго искал запись и был бесконечно рад, когда смятая бумажка нашлась. Осторожно ее разгладил, прочел, но потом опять скомкал и бросил. Я подобрала бумажку и спрятала. На восьмушке листа явственно написано и подчеркнуто название рассказа – „Идиот на действительной“. Под этим можно было прочесть фразу: „Он сам потребовал, чтобы его осмотрели и убедились, какой из него будет исправный солдат“. Далее следовало несколько неразборчивых слов».

Определить происхождение творческого замысла – вещь необыкновенно тонкая и сложная. Подчас самые непривычные и оригинальные замыслы заимствуются из старых источников или из народной традиции. «Дон-Кихот» Сервантеса, юмористические сюжеты «Декамерона» Боккаччо и «Фауст» Гёте имели весьма давних предшественников. Но у «Идиота на действительной», кажется, нет никакой литературной предыстории. Правда, в предшествующем творчестве Гашека порой мелькают отдельные черты этого образа (голубые, бесхитростные глаза), появляются и фигуры ловкого цыгана и народного плута, но выполнены они в привычной манере бытовой зарисовки. Сходные антимилитаристские сюжеты и гротескные персонажи встречаются и у ряда других авторов. Мы найдем у них и элементы пародии на военный жаргон и служебную дисциплину, которые, однако, нигде не выступают в таком необычном подобии, как здесь.

Может быть, Гашек почерпнул этот сюжет из собственного жизненного опыта? До сих пор не удалось убедительно доказать, что он хотя бы краткое время служил в австро-венгерской армии. Согласно воспоминаниям ряда современников его призвали и направили в Триест; но поэт Йозеф Мах, который служил в тех местах, решительно опровергает эту версию. По мнению Вацлава Менгера, Гашек провел в Триесте лишь несколько недель, а затем, после медицинского освидетельствования, был освобожден от воинской службы. Найденный недавно военный билет Гашека дает основание утверждать, что в императорско-королевское земское ополчение он был призван только во время войны. Военную терминологию и жаргон писатель мог знать и со слуха, скорее всего по рассказам друзей.

Листая страницы газет, я обнаружил возможный источник гашековского замысла. В «Рабочей беседе» газеты «Право лиду» от 16 апреля 1905 года опубликован перевод юморески «Воинская честь», которую для мюнхенского сатирического журнала «Симплициссимус» написал Корфиз Голен. В этом произведении, высмеивающем милитаризм, выступает фигура деревенского хитреца в солдатской форме, который прикидывается простачком. Его характеризует диалог между двумя офицерами:

«– Вы лучше знаете новобранцев, господин барон, что вы думаете о Майере? Этот парень действительно так глуп, как выглядит, или только прикидывается?

– Он еще глупее, чем выглядит, господин капитан, но, я полагаю, ему кто-нибудь сказал, что на военной службе чем ты глупей, тем для тебя лучше. Таким идиотом, за какого он себя выдает, человек просто не может быть. Когда я в первый раз на занятиях спросил, кто у нас является наивысшим воинским начальником, этот болван ответил: Ты, господин лейтенант! – я не удержался от смеха, а солдаты просто гоготали. Ну так вот, этот парень, сдается мне, и думает, что ему будет вольготней всего, если он и в дальнейшем станет вести себя подобным образом. В конце концов, всякий начинает смеяться, а ему ничего не грозит. Право, господин капитан, вы просто не поверили бы, сколько труда мне стоило отучить его обращаться ко мне на «ты», да я совершенно уверен, что уже на третий день парень раскусил, что к чему. Вы себе представить не можете, до чего хитры эти сельские канальи».

Читал ли Гашек эту вещь в оригинале или в переводе? Скорее всего речь идет о замысле, который в ту пору, как говорится, носился в воздухе. Но почему мотив улыбающегося идиота появляется в сознании Гашека именно в 1911 году?

Рождение этой совершенно своеобразной и одинокой в чешской литературе фигуры связано с возникновением мистификаторской маски, за которой Гашек скрывает трагический фон своей жизненной ситуации. Ощущение безнадежности и затравленности еще усиливается под воздействием милитаристской захватнической политики Австро-Венгрии. Как раз незадолго до этого она с оружием вмешалась в балканский конфликт.

Чешские политические лидеры весьма остро критикуют австро-венгерскую аннексию Боснии и Герцеговины. В соответствии с лозунгом «разделяй и властвуй» для наиболее жестоких акций против югославян используются преимущественно славянские полки. Но молодые чешские новобранцы не хотят отдавать жизнь за великодержавные интересы. Поработительская политика Австро-Венгрии возмущает и революционных интеллектуалов.

Гашек многократно отстаивал права народов, терпевших австро-венгерский гнет. В юморесках, в основу которых легли сюжетные мотивы старых книг о миссионерских странствиях по Монголии и Китаю, он выражает симпатии монголам, порабощенным китайским императором, что явно представляет собой прозрачную аллегорию на порядки в австро-венгерской монархии. Аннексию Боснии и Герцеговины он в нескольких памфлетах открыто называет жестокой великодержавной провокацией. В «Карикатурах» Гашек публикует сатиру на известный загребский процесс, инсценированный в 1909 году венским правительством. (С помощью фальсифицированных документов и показаний лжесвидетелей, роль которых выполняли полицейские провокаторы, хорватское и сербское меньшинства были обвинены в государственной измене и преступных связях с Сербским королевством.)

Интерес к этим проблемам, очевидно, подкреплялся и личными контактами с хорватскими и сербскими студентами. Такого рода знакомства Гашека придают политическую окраску некоторым, казалось бы, совсем невинным проделкам. За скандал в кафе Бенды он был доставлен в полицейский комиссариат вместе с каким-то Рудольфом Джунио[57]57
  Джунио Рудольф – деятель хорватского буржуазного освободительного движения, в годы первой мировой войны был связан с чешской «Мафией» (тайная буржуазно-националистическая организация).


[Закрыть]. Компанию им составили и затем выступили в качестве свидетелей инцидента хорватские и сербские студенты Петер Србич, Мирко Королия, Теодор Новакович, Марко Врбанич и Звонимир Барвиани. (Личность Рудольфа Джунио еще долгое время весьма интересует президиум пражского наместничества; этот молодой человек стал редактором хорватской газеты и во время войны вместе с Клофачем предстал перед трибуналом по обвинению в государственной измене.)

Богемное общество даже не подозревало о сознательном противодействии Гашека австрийской великодержавной политике. Только полицейский архив пролил свет на его участие в антимилитаристском движении.

Первое его столкновение с милитаризмом произошло еще в анархистский период. Радикальная молодежь ненавидела австрийские мундиры и отказывалась служить врагам чешского народа. Протест молодого поколения, от имени которого Франя Шрамек говорит своими боевыми стихами и песнями, становится событием не только в литературе, но и в общественной жизни.

В период застоя в чешской политике антимилитаристское движение оказалось самым резким выражением кризисных явлений эпохи. Армия была вотчиной Габсбургской династии и средоточием национального и социального угнетения. Государственным языком был немецкий, представителей славянских народов подвергали в армии особо жестокой муштре. Это вызывало сильное недовольство. Радикальные группы молодежи публично отмежевывались от политики компромиссов, которую проводили вожаки их партий.

Столкновение радикальной молодежи с великодержавной политикой достигает кульминации в массовых процессах против антимилитаристов. Первый из них затронул группу национально-социалистической молодежи, объединившуюся вокруг журнала «Младе проуды» («Молодые течения»). Во главе ее стояли редакторы Шпатны[58]58
  Шпатны Эмиль (1883—1937) – впоследствии депутат и сенатор от национально-социалистической партии, член редакции газеты «Ческе слово».


[Закрыть] и Гатина[59]59
  Гатина Алоис (1886—1950) – политик и журналист, член национально-социалистической партии.


[Закрыть], оба – личные друзья Гашека. Процесс начался 30 июня 1909 года, суд приговорил 44 обвиняемых к различным наказаниям; редакторы журнала «Младе проуды» получили по два года тюремного заключения. Антивоенную пропаганду ведут и анархисты, выражающие свое отрицательное отношение к государству и армии хлесткими, будоражащими лозунгами. Третью группу сопротивления милитаризму составляла социал-демократическая молодежь.

Со всеми этими группами Гашек поддерживает личные и литературные контакты. Из полицейских архивов мы узнаем, что он даже допрашивался во время процесса, посредством которого австрийское правительство хотело разделаться с антимилитаристски настроенными молодыми анархистами. Инсценированный процесс проходил 30 и 31 мая 1911 года. Героем его был анархист Властимил Борек (позднее видный член Коммунистической партии), в кандалах доставленный в Прагу из морского порта Пулы, где он отбывал военную службу. Участие Гашека в этом движении отражено в рапорте, который полицейская управа адресует непосредственно президиуму наместничества: «В 1910 году был препровожден в полицейскую управу, ибо справлялся в Альбрехтских казармах об известном анархисте вольноопределяющемся Бореке, прибывшем из Пулы, чтобы предстать перед гарнизонным судом. 11 декабря 1911 года у задержанного был произведен домашний обыск, результат – отрицательный».

Как проходил домашний обыск, о котором упоминается в полицейском донесении, описала в одном из своих рассказов Ярмила Гашекова:

«Однажды, в 1911 году, в период антимилитаристского процесса, Митя вернулся домой только под утро.

– Никто меня не искал, дорогая?

– Нет, никто.

– Послушай, меня возили по казармам и устраивали очные ставки с солдатами. Завтра у нас будет обыск.

– Господи Иисусе!

– Глупенькая, домашний обыск – это потеха! Увидишь.

Мы уснули, когда уже светало. Разбудил нас громкий звонок…»

Далее Ярмила Гашекова рассказывает, что ранним утром полицейские чиновники подняли супругов с постели, но смутились, заметив ироническое спокойствие Гашека. Тот даже насмешливо советовал им, где искать. Они осмотрели книжный шкаф, пошарили под ковром, поковырялись в печке и, наконец, ничего не найдя, забрали девичью корреспонденцию Ярмилы. Поскольку она была очень хорошим архивариусом и сохраняла любой клочок исписанной бумаги, ее любовная переписка доставила полиции немало хлопот: ведь все это переводилось на немецкий язык и пересылалось в Вену.

В фельетоне «У кого какой объем шеи», опубликованном во время войны в газете «Чехослован» («Чешский славянин»), Гашек упоминает об еще одном домашнем обыске. Этот обыск был произведен вскоре после объявления войны, и руководили им известные пражские полицейские комиссары Клима и Славичек.

Все это не могло не повлиять на формирование замысла, осуществленного в цикле рассказов о бравом солдате Швейке.

Точно не установлено, откуда Гашек взял это имя. Менгер утверждает, будто оно заимствовано у тогдашнего депутата парламента, члена аграрной партии, избранного от округа Кутна Гора. Более правдоподобна, однако, другая версия. Гашек с детства был знаком с неким паном Швейком, который жил в том же доме, что и Гашеки, на углу Сокольского проспекта и улицы На боишти. Позднее он стал дворником в доме № 10, где находился трактир «У чаши». Гашек будто бы посетил этот трактир в 1911 году и с интересом слушал рассказы ветеранов, участников вторжения в Боснию и Герцеговину. Тут он и встретился с паном Швейком, который после краткого разговора пригласил Гашека к себе. Писатель познакомился со старшим сыном гостеприимного дворника, тоже Йозефом Швейком, и быстро с ним сошелся. Все это происходит в то же время, когда возник замысел «идиота на действительной».

Немало великолепных литературных образов и находок Гашек оставлял без особого внимания. Но в Швейке он с самого начала видел нечто значительное. После опубликования в «Карикатурах» трех рассказов («Поход Швейка против Италии», «Швейк закупает церковное вино» и «Решение медицинской комиссии о бравом солдате Швейке») Гашек продолжил публикацию этого цикла в конкурирующем с «Карикатурами» юмористическом журнале «Добра копа» («Балагур»). Тогда друзья Лады попытались «убить» Швейка. Под прозрачным псевдонимом Ярослав Ашек они опубликовали рассказ «Слава и смерть солдата Швейка». Их намерению свести Швейка в могилу помешала цензура, запретившая весь текст, кроме первого абзаца.

Продолжение цикла в журнале «Добра копа» Гашек начинает следующим вступлением: «Кто до сих пор ничего не знает о бравом солдате Швейке, с того, видимо, хватит следующей характеристики этого честного воина. Бравый солдат Швейк, как говорится, на действительной служит до последнего вздоха. Но в своем рвении служить государю императору до последнего вздоха он вытворяет такие глупости, что его даже хотели отправить домой. Он всеми силами противился этому, а когда обследование было закончено и медицинская комиссия постановила, что его все-таки необходимо послать домой, он в ту же ночь сбежал из госпиталя и дезертировал, чтобы не утратить возможности служить государю императору до последнего вздоха.

Через две недели он вернулся в казарму и сказал: «Осмелюсь доложить, я сбежал, чтобы остаться на действительной». Сказал это с обычной улыбкой на добродушном круглом лице и, как всегда, ласково глядя на господ начальников. Его засадили на полгода в тюрьму, а поскольку он не хотел расстаться с армией и с его служебным рвением ничего не могли поделать, пришлось перевести Швейка из 104-го полка в арсенал».

В цикле рассказов о Швейке осмеяны различные роды войск австро-венгерской армии. Формула «служить государю императору до последнего вздоха на суше, на море и в воздухе» представляет собой пародию на текст австро-венгерской военной присяги. Этот цикл отличается от остальной чешской антимилитаристской художественной литературы прежде всего своеобразной трактовкой фигуры центрального героя – бравого солдата Швейка.

В тогдашних антимилитаристских сатирах сказывается стремление обнажить жестокость военщины с помощью гневного протеста. Герои этих произведений страдают от гнета, они нравственно подавлены, унижены, их чувство свободы ограничено, человеческое достоинство попрано. Швейк же словно бы не ощущал и не сознавал тяжести внешних обстоятельств. При любом удобном случае он пускает в ход свою ко всему безразличную идиотскую улыбку и вопреки лояльному стремлению быть «исправным воином» доводит все приказы и распоряжения до абсурда. Иронический смысл его поведения вытекает из того, что речь идет о гротескной фигуре, об обыкновенном идиоте, о слабоумном, освобожденном медицинской комиссией от военной службы. Чем серьезнее воспринимает он свои обязанности, тем последовательнее высмеивает и дискредитирует армию. Как только на сцене появляется Швейк, возникает впечатление, что само существование армии бессмысленно, а ее общественная роль смешна и ничтожна. Но Гашек не ограничивается тем, что постигает и высмеивает абсурдность милитаризма.

Будучи наивным простачком, Швейк принимает свою судьбу равнодушно, идет служить на действительную «с веселым сердцем». Против угрозы насилия он защищается добродушным, обезоруживающе ясным сиянием голубых глаз. И всех сбивает с толку. Он выставляет в смешном свете режим, основанный на бездумном выполнении приказов, но при этом остается совершенно независимым от внешних жизненных обстоятельств. Этот «улыбающийся идиот» представляет собой победу здорового жизнелюбия над абсурдом двадцатого века, века техники, века цивилизации, раздираемой противоречиями корыстных империалистических устремлений.

В эпоху милитаристских систем, со всех сторон обступающих человека, так что для него, казалось бы, нет выхода, место героя «Горя от ума» занимает простачок, который скрывает свою суть под личиной неведения, под шутовской маской.