Текст книги "Включите северное сияние"

Автор книги: Радий Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– А когда человек смеется и плачет? – подскочила к нему Наташка и тут же загнула два пальца.

– Над этим я думал. Смеется, или плачет, или вздыхает, когда ему делать нечего. Эмоция называется. Книжки нужно читать. – Ленька скользнул взглядом по Наташке, словно пылинку сдул. Остановил глаза на Коле и отступил на шаг, чтобы как следует его рассмотреть, так сказать, с высоты своей образованности.

– Академик, – сказал Коля почтительно. Взял со стола Ленькину книжку. Посмотрел заголовок. – Детективы читаешь? Я их сто штук прочитал. Мура. Все эти шпионы мелко вредят и крупно проваливаются.

Наташка посмотрела на него уважительно.

– Я ему сколько раз говорила. А он все читает и в голове кого-то все ловит.

– Мура, – повторил Коля. – Что про них читать, когда я их живьем видел. – Коля грудь выпятил и подбородок вперед выставил. – Ты спроси у меня, спроси, видал я шпионов?

– Врешь, – сказал Ленька.

– Врать не приучен. Мы с Санькой аж на Дерибасовской троих видели. В кожаных куртках, в темных очках. Вытаскивают аппаратики, штук по десять у каждого, и щелк, щелк во все стороны...

– В Одессе – должно быть. В Одессе – согласен. Город большой, прятаться в нем легко. Только там, наверное, шпионов майоры ловят с собаками и подполковники. Вам с Санькой небось не поймать. Они вас обведут как миленьких и на пляже спрячутся среди голяков.

– И на пляже не утаятся. Я их и голых насквозь увижу – от и до, – важно сказал Коля.

– Свистишь, – сказал Ленька.

– Я свищу? – Коля снова грудь выпятил. Походил немного, нахмурившись, и спросил вдруг: – Если у человека хороший нюх, кем он будет?

– Собакой, – ответил Ленька простодушно. Коля слегка покраснел.

– А если у человека и нюх, и слух, и зрение хорошие, кем он тогда будет?

– Хорошей собакой, – ответил Ленька. Наташка захохотала. Колины уши как бы поджарились.

– Юмор развили, да?.. Разведчиком такой человек будет! – Коля снова выпятил остренький подбородок вперед, прошелся по комнате и спросил, ткнув Леньку пальцем в грудь: – Спроси меня, что сегодня на обед? Ну, спроси.

– Что дадут, то и съешь, – сказал Ленька.

– Рыбу дадут, – торжественно сказал Коля. Наташка давно искала трещинку в разговоре.

– А какую рыбу? Не знаешь, – сказала она. Коля, принюхиваясь, сделал по комнате круг.

– Треску!

– Ой, треску-у. – пропела Наташка. – Ишь ты – нюх применил. Под кроватью дыра в полу. Мы бы с Ленькой тоже унюхали.

– Унюхайте, что на гарнир, – скомандовал Коля. Ленька и Наташа разом нырнули под Ленькину кровать. Там в полу вокруг трубы парового отопления, которую недавно меняли, имелась довольно широкая щель. Может быть, ее не заделали из-за какой-нибудь технической надобности, но скорее всего – не успели, оставили до понедельника. Ленька и Наташка сунули в нее свои носы. Коля устроился рядом с ними.

Один мой знакомый в детстве безошибочно находил конфеты, куда бы мама их ни запрятала. Придет из школы, принюхивается и направляется прямо туда, где конфеты лежат: к буфету, кровати или кухонному шкафчику. У его мамы тоже был талант. Возвращаясь с работы, она направлялась прямо туда, где был запрятан дневник с замечанием учительницы.

А сейчас мой товарищ ненавидит конфеты, а его мама никогда не заглядывает в дневник своего внука.

– Макароны будут на гарнир, – наконец сказала Наташка.

– Я люблю макароны, – признался Лёнька. – И оленьи котлеты люблю.

Коля засмеялся по-доброму.

– Нет у вас нюха. И соображения нет. Кто ж это рыбу с макаронами подает. Картофельное пюре будет и кусок соленого огурца.

Наташка снова сунула нос в дырку.

– Насчет пюре – согласна, – сказала она. – А как ты огурец унюхал соленый?

Коля опять засмеялся. Лег на спину, принялся тренькать кроватной пружинной сеткой.

– Да не унюхал. Загляни в дырку-то. Что на блюде лежит?

– Огурцы, – уныло сказала Наташка.

– Вот, враг, и впрямь огурцы, – сказал Леньки. – А я знаю, что на третье дадут. В воскресенье на третье всегда апельсины дают.

– Тише, – сказал Коля. – Концерт для матраца с оркестром. – Он принялся тренькать на всех пружинах. Спел на разные голоса: "Четвертый день пурга качается над Диксоном, но только ты об этом лучше песню расспроси..."

– Ну, ты молоток, – сказал Ленька восхищенно.

– Молоток, – согласился Коля и опять спросил грустно: – Чего ж он меня встречать не пришел? Может, я ему и не нужен? – Он посопел немного, тренькнул самой печальной пружиной и добавил, бодрясь: – Тогда я совсем сиротой буду – круглой.

Ленька вылез из-под кровати.

– Чего болтаешь? Во, враг, чего наболтал... – Ленька надел пальто, надел шапку и мрачно скомандовал: – Одевайтесь. Пойдем.

Коля высунулся из-под кровати.

– Куда?

– Куда, куда? Узнаешь, куда. Пойдем, про твоего отца справимся. – Ленька замотал шарф вокруг шеи. – Пошевеливайтесь.

* * *

На радиостанции, тесно заставленной аппаратурой, сидит на вертящемся табурете радистка Рая в туфлях на тоненьком каблуке. Возле двери, на вешалке, висят Раины теплые одежды, которые она наденет, когда домой пойдет. Там же стоят унты из лохматой собачьей шкуры, которые подарил Рае брат – летчик. Унты наденет Рая и станет совсем другой – толстой и неуклюжей. Потому и сидит она в легких туфельках и в облегающем свитере, – кажется ей, что одежда влияет на голос. Хочется Рае, чтобы голос ее в эфире звучал мягко и ободряюще.

Какой-то "Тибет" спрашивал ее, что делать с "Сахаром". Какой-то "Туман" просил очень вежливо и настойчиво прислать подкормку для оленьего стада в район горы Ветровой. "Калмык" строго требовал подтвердить получение шифрованной радиограммы капитану порта. И каждый из них после просьб, требований и запросов интересовался, сбавив голос чуть не до шепота:

– "Фиалка", нет ли новостей от "Кристалла"? Кроме этих голосов, ближних, в Раину комнату врывались певцы и тромбоны, священники и футболисты, хрипы и скрипы помех, голоса лгущие и голоса протестующие, отдающие команды и взывающие о помощи.

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Вызываю "Кристалл". – Голос долетел до Раиных ушей, как далекое эхо. И тут же все ближние голоса замолкли. Рая, едва дыша, подкрутила настройку. – У вас что, зажечь нечего? "Кристаллы, не вижу огней на посадочной полосе. Жгите матрацы, они уже не понадобятся. "Кристалл", "Кристалл"...

– Я – "Кристалл". Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, полоса смята льдами. Уходите в Порт. Когда расчистим новую полосу, дадим знать. Ждите в эфире.

– "Кристалл", "Кристалл". Я Володя Бойков. Я буду близко. Держитесь, ребята.

– Володя, уходи. Связь прекращаю. Пойду помогу народу полосу расчищать. Следи за эфиром! Следи за эфиром...

Раины руки побежали по клавишам и верньерам, – наверно, отыскивая ту самую, не существующую пока еще кнопку, которую нужно нажать – и беда отступит. Потом глаза Раины уставились на окно, на цветущую в горшке королевскую бегонию. Цветы у бегонии как мотыльки, только еще прозрачнее.

– "Фиалка", "Фиалка"... – позвали ее из недремлющей ночи.

Рая снова склонилась над своей работой.

* * *

Фонари украсили ночь светящимися шарами. Вьются в безветрии вокруг шаров легкие, народившиеся от света и от мороза снежинки. Кружатся и не падают на землю. В двухэтажных домах окна разноцветные от занавесок и абажуров. Музыка играет по радио и с пластинок.

От дома к дому, помимо тротуаров деревянных, проложены короба, как бы длинные ящики. На коробах ни снега нет, ни льда. По этим коробам побежали Ленька, Наташка и Коля.

– Что это за гробы? – спросил Коля. Ленька ответил:

– Ты свой юмор оставь, – но объяснил все же: – В коробах отопление паровое. В землю его не спрячешь – вечная мерзлота. Его и положили над землей, войлоком обернули, опилками засыпали и в деревянные короба упрятали. Это тебе не на пляже сидеть.

Шлепают Ленькины и Наташкины валенки по дощатым коробам. Шуршат Колины валенки вслед за Наташкой. На перекрестке, где короб с коробом пересекаются, как две дороги, толстый кот лежит полосатый.

Кот даже с места не сдвинулся, когда Ленька, Наташка, а вслед за ними и Коля перепрыгнули его. Коля подумал: может быть, замерз этот кот, закоченел – и все тут, и лежит на морозе трупом. Наклонился Коля, потрогал ладошкой доски, а они теплые. "Спит, – решил Коля, – пригрелся тут, на далеком Севере, и дрыхнет себе, как на печке".

Ленька и Наташка остановились, потому что короб круто пошел вниз, в темноту. Вверху звезды зеленые, как кошачьи глаза. Внизу темень – море замерзшее. Разглядел Коля в этой глубокой тьме – огоньки насыпаны грудками, словно кусочки неба выкрошились и упали вместе со звездами.

– Корабли, – объяснила ему Наташка. – Они здесь зиму зимуют – некоторые. Они первыми к островам отправятся. Придут ледоколы из Мурманска с другими кораблями. Те корабли здесь останутся, отдыхать после проводки, а эти пойдут. Потом и те пойдут, и еще... Там, – она махнула рукой куда-то вбок, – выше на севере, пролив есть – Вилькицкого, там всегда льды толкутся. Даже летом. Там без ледоколов нельзя... Летом здесь кораблей много. Они у нас отдыхают... – Эту последнюю фразу Наташка произнесла таким голосом, каким говорят ребята о вкусном мороженом или, к примеру, об апельсинах.

Представила Наташка лето. Народу на улицах – как в больших городах по субботам. На рейде корабли ворочаются. А в клубе! Танцы! И каких только нет людей. И наших, и заграничных. И моряков, и геологов, и охотников-тундровиков. Молодые штурманы в черных костюмах с золотыми шевронами и в лаковых ботинках танцуют с девушками-геологами, одетыми в кирзовые сапоги и зеленые брезентовые брюки. Геологи бородатые, комарами изъеденные, в штормовках и прожженных возле костра свитерах, танцуют с корабельными буфетчицами, разряженными в пух и прах в кружевной нейлон – на руках перчатки тонкие выше локтя. Говорят геологи корабельным буфетчицам по-заграничному, и буфетчицы геологам по-заграничному отвечают: "Йес... 0-ла-ла..." И матросы танцуют, и медсестры, и повара, и радистки, и плотники, и штукатуры, и летчики, и ученые, приехавшие по делам с зимовок. И все одеты по своему индивидуальному вкусу, или, как говорится, по своей прихоти. И всем весело, и никто ни в кого пальцем не тычет.

Весело и свободно.

– А там что? – спросил Коля, показав рукой на другую горсточку огоньков.

– Остров, – сказал Ленька. – Аэродром. Ну и так далее... Тебе пока знать не надо.

Коля посмотрел на Леньку жалеючи, но не возразил, а спросил:

– Если тигр укусит кошку за хвост, что будет?

– Бесхвостая кошка, – ответил Ленька. Наташка крикнула:

– И нет! Слепой тигр будет. Она ему глаза выцарапает. Коля очень серьезно померил Наташкин лоб пальцами.

– Голова нормальная, а мозгов – как у Ивана Сергеевича. Наташка обиделась, отшатнулась даже.

– Но, но... У какого Ивана Сергеевича?

– У Тургенева. Мы с Санькой, моим лучшим другом, в книжке читали: у Тургенева самый большой мозг был в мире.

– Ну, враг, – сказал Ленька восхищенно. Шлепнул Колю по плечу и добавил: – Сатирик.

Внезапно в природе что-то произошло. Что-то беззвучно лопнуло и раскололось.

– Что это? – прошептал Коля.

Небо заволновалось, заходило, словно подул в вышине разноцветный светящийся ветер, словно полил с высоты теплый сверкающий дождь и принес с собой странную тихую музыку. От этой музыки песни с пластинок и из приемников как бы утихли. От этих небесных огней огни поселка: окна, фонари, иллюминаторы кораблей – потускнели. Будто сама земля, беспокоясь о своей ледяной Арктике, дала команду розовым южным морям, синему-синему южному небу, красным пескам, желтым пескам, густо-зеленым джунглям, лиловым тропическим орхидеям разукрасить как можно нежнее полярную ночь, чтобы люди в этой ночи не устали, не заскучали от тьмы – чтобы ждали спокойно тепла и лета.

– Смотри, смотри – чудо какое!

И Наташка сказала гордо:

– Северное сияние...

А Соколов Ленька спокойно кивнул.

С мальчиком все в порядке

– Я – РГД – четыреста сорок. «Фиалка», примите радиограмму капитану порта.

– Я – "Фиалка", вас слышу. Прием.

В радиорубку, потеснив все голоса и звуки, вошли ряды цифр. Рая быстро записывала их, и, когда уже проверяла, чтобы не исказился смысл важного шифрованного приказа, в радиорубку, широко распахнув дверь, вошли Ленька, Коля и Наташка.

– Я – "Фиалка". Вас поняла. Конец. – Рая провела рукой по глазам, словно сняла с них усталость, глянула на часы и спросила, покосившись через плечо: – А вы тут зачем? Ваш радиосеанс через полтора часа.

– Ой, туфельки-то какие, Раиса! Мама такие Нине – невестке – купила. Легкие как пушинка – на ногах невесомые... Мы отца искать пришли.

– Вы не можете поискать его в другом месте? – спросила Рая и снова провела рукой по глазам.

– Сорт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Порт, прошу разрешения на посадку.

– Я – Порт. Посадку разрешаю, – ответил самолету аэродромный диспетчер.

Рая тут же от ребят отвернулась и закричала в микрофон, от нетерпения похлопывая рукой по столу:

– Я – "Фиалка". Вызываю борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Володя, Володя, я – Рая. Я сегодня дежурю.

– Привет, сестренка. – Радио засмеялось и чмокнуло.

– Может быть, "Кристалл" вертолетами снять?

– Вертолетам туда не добраться.

– Я – РУН-семьсот. Вызываю "Кристалл". Я – РУН-семьсот. Вызываю "Кристалл".

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. РУН-семьсот, "Кристалл" расчищает новую полосу. Велели ждать вызова. Радист расчищает вместе с другими. Я в Порту. Вылечу сразу.

– Я – РУН-семьсот. Вас понял. Вызываю "Фиалку". "Фиалка", подтвердите прибытие мальчика Коли Чембарцева. Одесса просит подтверждения.

– Я – "Фиалка". Прибытие мальчика подтверждаю. Наташка толкнула Колю к вертящейся Раиной табуретке.

– Это и есть Коля Чембарцев.

И вдруг Коля шагнул к столу, поднялся на цыпочки и закричал в микрофон, как кричат несправедливо наказанные мальчишки, с гневным подвизгом и всхлипами:

– А чего он потерялся?! Чего я тут один буду?! Я один не хочу! – Он вцепился в радистку Раю, словно она во всем виновата. – Может, я ему и не нужен?! – И заплакал навзрыд, и уткнулся в Раины колени.

Рая испуганно выключила микрофон. Так же испуганно погладила Колю по голове. И сама всхлипнула. А радио требовало от нее ответа:

– Я – РУН-семьсот. "Фиалка", "Фиалка", кто потерялся? Почему мальчик один? Почему он плачет?

Рая вытерла нос шапкой, снятой с Колиной головы, посидела чуточку, закусив нижнюю губу, и ответила этому РУНу спокойно, как подобает полярной радистке первого класса:

– Я – "Фиалка". Гидролог Чембарцев встречать сына не приехал. На наши запросы не отвечает. Сам в эфир не выходит. С мальчиком все в порядке.

– Я – РУН-семьсот. Вас понял. Ищите Чембарцева. Держите нас в курсе. Если что, придется отправить мальчика обратно.

– Как же, – сказала Рая, прикрыв микрофон ладонью. – Отец его где? А вам быстро – отправить. – И уже прежним голосом ответила в микрофон: – Я – "Фиалка". Вас поняла... – Потом она повернулась к Коле, который в этот момент представил в своем заплаканном зрении строгого начальника РУН-700 в виде седого героя в золотых широких нашивках. Представил и присмирел. – Ты радиохулиган, – сказала ему Рая. Надела на него шапку и оттолкнула от себя. – Видеть тебя не хочу. Ты понимаешь, это Москва.

Коля вдруг высунулся из своей одежды, как птенец из скворечника, утер заплаканный нос и сказал:

– Ну и что – Москва? Мы в Москве с мамой были.

– Отправят тебя обратно в Одессу.

– И пусть отправляют. У меня там все остались: и Санька, и ребята, и воспитательница. А здесь никого.

Ленька стоял, в пол глядел. Наташка тоже глядела в пол, но тут она сделала быстрый шажок вперед и набросилась на Колю с кулаками.

– Как это у тебя тут нет никого? А мы? А мы тебе что – никто? Никто, да?

Рая сжала руками свою красиво причесанную голову.

– Я – "Тибет", я – "Тибет", ответьте, что делать с "Сахаром"? – спросило радио.

– Съешьте ваш сахар с чаем! – выкрикнула Рая в микрофон.

Радиостанция поперхнулась.

– "Фиалка", что с вами? Речь идет о живом человеке.

– "Тибет", замена "Сахару" будет. Извините. Тут у меня... Короче, завтра из отпуска прибывает радист Петров. – Сказав это, Рая встала, чтобы разделаться с ребятишками, и увидела капитана порта. Он стоял в дверях, соскребая сосульки с усов.

– Это еще что такое? – спросил капитан у Наташки. – Вам тут что, спортплощадка? Это радиорубка – святая святых – и извольте... – Он взял Наташку за шиворот и выставил ее за дверь.

Но и в таком висячем положении Наташка успела выкрикнуть:

– А ты, Раиса, сама плачешь, а еще радистка первого класса!

Выдворив Наташку, капитан повернулся к Леньке.

– Если на радиосеанс пришли, ведите себя как положено.

– Это Коля Чембарцев. Мы пришли об его отце узнавать, – с грустным спокойствием объяснил Ленька.

Капитан вопросительно посмотрел на Раю. Рая покачала головой и едва слышно вздохнула.

– Так, – сказал капитан. – Про отца узнаешь в свое время. Север есть Север. Все в свое время. Ну, гуляйте пока.

Когда дверь за ребятами закрылась, капитан порта тяжело сел на стул.

– Что с ним стряслось? Рая сказала:

– Не знаю. Он сына так ожидал. Обещал познакомить... Вам шифрованная радиограмма... Даже две...

* * *

Горит, переливается в вышине северное сияние, становится все ярче, все беспокойнее. Мечется в небе и полыхает. Словно тысяча скрипачей разом бросила на тугие струны тысячу тонких смычков. Словно тысяча трубачей разом поднесла к губам свои золоченые трубы. Словно тысяча арф качнулась в такт, и арфистки побежали пальцами по бесчисленным струнам. И ударили барабанщики в барабаны.

Горит, переливается северное сияние. Сверкает над всей полярной землей. Над поселком, над кораблями, вмерзшими в лед, над аэродромом, над зимовками, притаившимися по берегам полярного моря. Над снежной бескрайней тундрой.

– Капитанам судов "Амдерма", "Индигирка", "Ураллес" явиться к капитану порта.

– "Фиалка", "Фиалка", я – Дальняя. Командир вертолета Залесинский. Родилась девочка. Принимаем поздравления.

– Я – "Фиалка". Зимовку Дальнюю поздравляем с новорожденной. Командир Залесинский, вам приказ – немедленно вылетайте на гидропост Топорково. Гидролог Чембарцев не выходит на связь. Возможно, потребуется медицинская помощь.

– Я – Залесинский. Вас понял.

* * *

Горит, переливается в вышине северное сияние. Под расходившимся небом стоят ребята – Ленька, Наташка и Коля Чембарцев.

– Кто этот дядька, который нас выгнал? – спросил Коля без всякого к этому дядьке почтения. Ленька ответил:

– Капитан порта. Он у нас самый главный. Он молоток.

– А ты распустил нюни в микрофон, а еще говоришь – чувство юмора. – Это сказала Наташка.

Ленька как-то странно посмотрел на нее, потом подошел к Коле, шлепнул его по плечу.

– А ты молоток.

– Какой же он молоток, если плакал?

– Потому и молоток. Если бы у нас отец потерялся, я бы тоже плакал.

– Ты? Ты же бесчувственный. Когда это ты хоть раз плакал? Что-то я не видела.

– И не увидишь.

– Я думаю, они нам сообщить что-то хотят, – ни с того ни с сего сказал Коля. – А может быть, спрашивают, как мы живем.

Наташка и Ленька вытаращились на него.

– Кто хочет?

– Люди с другой планеты. Они нам сигналы посылают.

– Какие сигналы?

Коля показал на небо, где металось северное сияние.

– А что, – сказала Наташка. – Может быть, в самом деле. Может, им без нас скучно. Может быть, это – музыка с Марса.

Представила Наташка в своем воображении разноцветных марсиан с большими ушами. Сидят марсиане в хрустальном Доме культуры, играют на марсианских круглых балалайках и электрогитарах и через специальную марсианскую радиостанцию передают свою музыку людям на Землю.

Один мой сосед, мальчик среднего школьного возраста, спустился из своего окна по веревке. "Подумаешь!" – скажете вы. Но спускался-то он, упираясь ногами в стену. Подошвы своих полукедов мазал зеленой краской, отчего на стене получились следы, ведущие вверх. Проделал он это ночью. Утром объявил, что в гости к нему внезапно заявился один чудак марсианин.

Родителей мальчика за порчу стены масляной краской оштрафовали.

– Тут, совсем близко, магнитный полюс. Он как антенна. – Ленька долго смотрел в небо, пытался вообразить что-нибудь марсианское. – Я про животных люблю смотреть... А ты про что любишь? – спросил он у Коли.

– А? – сказал Коля. – Куда же он все-таки делся?.. Ленька почесал под шапкой.

– Ничего... В кабинете физики радиостанция есть. Старшеклассники из деталей собрали. Там Сережка Коновалов начальником. Он нас в эфир выпустит. Мы твоего отца в эфире сами найдем.

* * *

Сережка Коновалов играл на гитаре, а девятиклассница Ниночка Вострецова стояла в красивой позе, пела под Сережкин аккомпанемент. Сережка Коновалов с длинными волосами на затылке, по поводу которых он вел борьбу с директором школы и педагогами и выигрывал только благодаря хорошей успеваемости и умелым рукам, особо пристрастным к радио и электричеству, записывал Ниночкин голос на магнитофон. Играл и записывал.

Стены в кабинете физики увешаны печатными портретами гениальных теоретиков и естествоиспытателей, а также графиками, диаграммами и таблицами распространения волн и других явлений приводы. На столах пособия для изучения предмета. Окон в кабинете три. Дверей – две. Одна большая, чтобы учащиеся не застревали в ней, стремясь к изучению великой науки. Другая – маленькая, ведущая в кладовку, где хранились запасные, особенно хрупкие и особо ценные приборы и аппараты.

– Стоп! – сказал Сережка. – К твоему голосу трудно приладиться. Перемодуляция.

– Конечно, у меня голос редкий, – согласилась с Сережкой Ниночка Вострецова.

– Начали! – Сережка включил запись и проиграл вступление на гитаре.

Ниночка пропела первую фразу про заграничное "ай лав ю".

– Стоп! – сказал Серега. – Опять прет.

В кабинет вошла Нитка с красной повязкой на рукаве.

– Перемодуляция, – сказала Ниночка.

– Микрофон не форточка, не пытайся сунуть в него голову, – сказала Нитка.

– Остришь? – Ниночка взяла низкую ноту, похожую на мычание. – Нитка. Нитка, и почему все некрасивые такие злые?

Как раз на последних словах Ниночкиного комплимента в кабинет физики ввалилась компания, а именно: Ленька Соколов, Соколова Наташка и Коля Чембарцев.

– Это наша Нитка некрасивая?! – прямо с порога возмутилась Наташка. – Она даже в темноте красивее тебя.

– Пошли вон, дикари немытые! – Ниночка Вострецова устремилась выталкивать Леньку и Наташку за дверь. – Усвистывайте отсюда, пока уши целы.

– Не наступай! – сказал Ленька и выставил голову навстречу Ниночке. – Тронешь – бодну.

Сережка Коновалов, торопливый и злой от смущения, хотел было схватить Леньку за ворот, но Ленька увернулся и юркнул под стол.

– И тебя, Серега, бодну. Я к тебе по делу пришел.

– Твои воспитанники, – сказала Нитке Ниночка Вострецова. – Хорошие у них манеры. Дикари и есть.

Ленька забрался с ногами на табурет и включил станцию.

– Нам в эфир выйти нужно.

– Куда?

– В эфир. Ты посмотри на человека, – Ленька показал на Колю. – Он Чембарцев. Ему отца искать нужно. Сережка опешил. А Ниночка заявила:

– Известное дело – Соколовы.

Нитка подошла к Ниночке Вострецовой, уставилась ей в глаза.

– У них фамилия не хуже твоей. – Так они и стояли – зрачок в зрачок. Никакие сравнения из жизни птиц не могут передать этого взгляда. Нитка и Ниночка Вострецова смотрели Друг на друга, как две осы из двух воюющих роев.

– Нитка, что ты! – воскликнул Сережка Коновалов – физкультурник. – Ниночка, что ты?! – воскликнул Сережка Коновалов – умелые руки, особо пристрастные к радио и электричеству, и музыкант.

Коля Чембарцев протиснулся между Ниткой и Ниночкой.

– Извините, – сказал он Ниночке. – Позвольте заметить, у вас ресницы отклеились.

– Ах! – Ниночка всплеснула руками. – Ах ты, козявка малокровная! У меня ресницы свои.

– С вами все ясно, – сказал Коля с печалью в голосе.

Этого Ниночка не выдержала, она закричала пронзительно:

– Что тебе ясно? Что тебе ясно?! – На всякий случай она потрогала подкрашенные ресницы. – Уроды! Врываются и грубят... Твое воспитание, Нитка... Еще оскорбляют... – От Ниночкиного голоса запахло сыростью.

– Ты, правда. Нитка... – вступился за Ниночку Сережка Коновалов. – Ну, уведи ты их... Ну, не дело... – Сережка растерянно посмотрел на Ниночку, осторожно вытирающую глаза, и вдруг закричал: – Я, Нитка, не потерплю!

Нитка стукнула кулаком по столу.

– И не зови меня Ниткой! У меня имя есть. У меня нет голоса, чтобы вопить на всю школу, но имя у меня есть. Антонина Стекольникова, к твоему сведению.

Сережка совсем смешался, взъерошил отращенные на затылке волосы, обвел глазами стены, словно искал поддержки у гениальных физиков-теоретиков и великих естествоиспытателей, но, не найдя у них сочувствия, уставился на Наташку. Наташка ему улыбнулась.

– Ух ты, Сережка, – сказала она. – Ух, какой большой, а какой глупый. В тебя же наша Нитка влюблена. Нитка вспыхнула, как говорится, до корней волос.

– Не ври... – прошептала она. – Не смей врать... – Закрыла лицо ладонями и бросилась из кабинета.

– Как интересно, – сказала Наташка. – Чего она, Сережка, в тебе нашла? Волосатый, и уши красные...

– И с нею все ясно, – грустно сказал Коля Чембарцев. Сережка бросился было вслед за Ниткой, но тут же вернулся и, совершенно потерявшись, поделился с Ниночкой Вострецовой:

– Я думал – я ей совсем без внимания. Вот так событие...

– Чувства свои можешь записать на магнитофон. В виде исповеди, – гордо сказала Ниночка.

– Она же в очках – не видно, – пробормотал Сережка. Вдруг, оттолкнув Колю и Наташку, оказавшихся на пути. Сережка выскочил из кабинета и закричал: – Нитка!.. Нитка!..

– Дикари зеленые, – сказала Ниночка Вострецова, отводя от ребячьих взглядов глаза. – Глупые вы тюлени... – Ниночка вышла из кабинета спокойно и подчеркнуто безразлично.

– Дела... – прошептала Наташка.

– Нитка, Нитка! – закричал Коля, трагически заломив руки. Шекспир ушастый в исполнении Смоктуновского.

Радиостанция на столе разогрелась и загудела.

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Вызываю "Кристалл", – сказала она, поскрипывая и постанывая. – Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Вызываю "Кристалл"...

– Пошло, – прошептал Ленька. – Раскочегарилась. Не то, что у Раисы, – похуже. Из деталей собрана... Иди сюда. – Когда Коля влез на табуретку, Ленька щелкнул переключателем. – Говори...

– Папа! Ну, папа... – сказал Коля в микрофон и побледнел.

– Говори: гидропост Топорково. Я – Коля. Я – Коля... Вызываю гидропост Топорково, – подсказала Коле Наташка. Но Коля крикнул:

– Папа, ты где?! Алё, алё! Папа, я к тебе из Одессы. Я тут... Станция загудела, задрожала. Из нее повалил желтый дым. В кабинет вбежал запыхавшийся Сережка.

– Ниночка... – сказал он. Уставился на ребят мало чего соображающим взглядом и вдруг закричал: – Трансформатор сожгли! На чужой волне работали! Да за это... – Он быстро выключил станцию. Спросил свирепо: – Где Ниночка? – Хотел побежать на ее поиски, но спохватился – затолкал Леньку, Колю и Наташку в кладовую. – Расслабьтесь, – приказал он. – Поотдохните... – Потом закричал: – Нитка!.. Ниночка!.. – И побежал куда-то, навстречу своим собственным сложностям.

Ядовитый желтый дым стлался по полу. В дверь кладовой колотили изнутри шесть кулаков. Ленька вопил:

– Пусти! Открой, говорю! Ух, враг, Сережка!

Коля и Наташка кашляли.

Вдруг в кладовой что-то упало и лопнуло с хрустом. Ленькин крик оборвался. Наташка и Коля враз перестали кашлять.

В Ленинграде все знают про одного мальчика, который, играя с младшей сестренкой в прятки, залез в новый, не включенный еще холодильник и дверь за собой захлопнул. Эх, мальчик, мальчик! Его едва откачали.

* * *

– "Фиалка", я – Залесинский. На гидропосту Топорково никого нет. Собаки голодные, печь выстужена.

– Я – "Фиалка". Вас поняла. Позывные вездехода Чембарцева "Снег", на волне, определенной для вездеходов. Попробуйте поискать по радио.

– "Снег", "Снег", я – борт двадцать пять-пятьсот двадцать.

– "Снег", "Снег", я – "Фиалка"...

– "Снег", "Снег"...

Зимовка соленая губа

В неглубокой котловине на берегу полярного моря, почти по самую крышу занесенная снегом, стоит изба, рубленная из толстенных, выброшенных морем на берег бревен. Впритык к избе, под одной крышей с ней – сараи крепкие. В сараях припас всякий – для людей пропитание, снасти для охоты и рыбной ловли. В крытом дворе катухи для собак и собачья кухня. Это зимовка Соленая Губа. Проживают на зимовке и охотятся в окрестной бескрайней тундре Ленькины и Наташкины родители.

В избе печь русская – горячая. На полу оленьи шкуры разостланы. На стенах ружья разных калибров и винтовки. В углу лыжи. На этажерке с книгами радиоприемник. Электричество светит: слышно, как движок работает, от движка генератор действует.

Мама Наташки и Леньки, Мария Карповна, или, попросту, тетя Муся, вошла в избу – в руке ракетница, на голове платок шерстяной накинут. Включила приемник.

– "Снег", "Снег", я – "Фиалка". "Снег". "Снег", я – "Фиалка", – заговорило радио. – Гидролог Чембарцев, если у вас поломка, бросайте вездеход и добирайтесь на лыжах до ближайшей зимовки.

– Никак Евгений потерялся, Чембарцев? – Мария Карповна заглянула в печку, откуда духовито пахло жирными щами и котлетами оленьими с перцем. – Он же сына поехал встречать... – Мария Карповна постояла, прислонясь к печке спиной, потом нагребла ракет из ящика, прикрытого шкурой, и вышла из избы.

Ночь над зимовкой просторная – вокруг чернота и сияние вверху, от горизонта до горизонта. Над самой головой сияние медленно пляшет, колышет сверкающими полотнами. Так в детских снах танцуют над головой феи. Шепчут добрые феи детям: "Усни, усни – успокойся..."

– Я тебе усну! – говорит Мария Карповна. Горячая красная ракета, шипя, ушла к северному сиянию. Рассыпалась искрами, словно ударившись о прозрачную твердь. За ней зеленая, желтая и опять красная. Стоит Мария Карповна на крыльце – воюет с ночью и одиночеством. Одна, как маяк. Послышалось ей – собаки залаяли.

– Что ли, мерещится? – сказала она.

Собаки залаяли ближе.

– Ишь ты, Казбек лает. И Жулик...

Мария Карповна почесала затылок ракетницей и закричала во весь голос:

– Степан!.. Степан!.. – и побежала в избу, скатерть стелить крахмальную, ставить на стол хлеб теплый, ею самой выпеченный, селедку малосольную, нежную, что твоя семга, тарелки глубокие и ложку крепкую. Нож Мария Карповна не положила, – муж всегда своим ножом действует, ему охотничий нож привычнее.

Одиннадцать крупных псов залаяли, завизжали возле избы. Даже сквозь обитые войлоком двери различила Мария Карповна их усталое дыхание с хрипом и свистом.

– Легли, – сказала она. – Сейчас явится. – Стояла Мария Карповна возле стола, чтобы своим раскрасневшимся видом сделать еду и закуску, и тепло избы еще радостное. – Снег с унтов стряхивает, – прошептала она.