Текст книги "Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души"

Автор книги: Р. Холлингдейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

2

Лейпцигским периодом – 1865–1869 гг. – отмечено окончание юности Ницше. Исследование всего, что было здесь наиболее существенного, наиболее удобно вести по четырем направлениям: успехи в области филологии, открытие Шопенгауэра и Ланге, дружба с Эрвином Роде и начало общения с Вагнером.

25 октября 1865 г. Ричль прочел вступительную лекцию в Лейпциге в заполненной до отказа аудитории. Ницше был там, и Ричль, бывший в очень приподнятом настроении, приветствовал с кафедры его и еще нескольких экс-боннских студентов веселыми шутками. Ницше с самого начала являлся членом его филологического класса и совместно с еще тремя студентами стал учредителем Лейпцигского филологического общества, созданного в декабре по предложению и под покровительством Ричля. Темой первого доклада, представленного Ницше 18 января 1866 г. в этом обществе, была «Последняя редакция Феогнида» – его же очерк о Феогниде, но доработанный. Через месяц, внеся еще некоторые исправления в лекцию, он принес рукопись Ричлю и попросил его прокомментировать работу. 24 октября Ричль вызвал Ницше к себе в кабинет и спросил, как тот намеревался поступить с этим сочинением.

«Я сказал ему первое, что пришло мне в голову, – пишет Ницше, – а именно что в качестве основы доклада, представленного нашему обществу, эта работа уже сослужила свою службу. Тогда он спросил, сколько мне лет, как долго я учусь и проч., и, когда я обо всем рассказал ему, он заявил, что никогда прежде не получал ничего подобного от студента третьего семестра, что могло бы сравниться с этой работой по выверенности метода и убедительности сопоставлений. Он настоятельно уговаривал меня переработать лекцию в брошюру… После этой сцены моя уверенность в себе взлетела до небес… Некоторое время я бродил, и голова моя шла кругом; именно в тот момент я родился как филолог» [17]17
  Ruckblick auf meine zwei Leipziger Jahre (Обзор двух лет, проведенных мною в Лейпциге), написан в августе 1867 г.


[Закрыть].

Этот разговор стал решающим событием в судьбе Ницше. С течением времени внимание Ричля к способностям Ницше как филолога все возрастало, и тот стал в определенном смысле его протеже. Ричль был уверен в его феноменальной одаренности и убеждал в этом остальных, вплоть до того, что рекомендовал Ницше на вакансию профессора Базельского университета, когда тому было всего 24 года, а потом выхлопотал ему докторскую степень в Аейпциге без предварительных экзаменов и прочих формальностей. Я полагаю, что Ницше занялся классической филологией только потому, что в Пфорташуле латыни и греческому языку был дан мощный старт. Он не планировал посвящать жизнь университетской карьере; он вообще ничего не планировал, но, как и многие юноши без определенных амбиций, стал «студентом», так как это было понятным и само собой разумеющимся шагом. Беседа с Ричлем в феврале 1866 г. кардинально все изменила, и к лету того же года Ницше приступил к составлению курса, который ему предстояло читать в Базеле.

В ноябре того же года университет (то есть Ричль) предложил Диогена Лаэрта в качестве темы филологического эссе на премию; как и ожидалось, премия досталась Ницше. Очерк о Феогниде был опубликован в 1867 г. под названием «Zur Geschichte der Theognideischen Spruch-sammlung» («Об истории собрания речей Феогнида») в «Rheinisches Museum fur Philologie» («Рейнском музее филологии»). Это была первая публикация Ницше. Очерк о Лаэрте вышел в четырех частях в 1868-м и 1869 гг. Прочие его работы по филологии в те же годы публиковались в «Rheinisches Museum» и «Litterarisches Central-blatt» («Центральном литературном бюллетене»).

Его обучение было прервано в 1867–1868 гг. в связи военной службой, продлившейся год. Германская война 1866 г. [18]18
  Война между Пруссией, с одной стороны, и Австрией и Баварией – с другой, она началась 14 июня и закончилась победой Пруссии 22 августа.


[Закрыть]разразилась слишком внезапно, вынудив привлечь в армию штатский контингент на так называемую добровольную службу сроком 12 месяцев, обязательную для прусской молодежи. Ницше был призван 9 октября 1867 г. и служил штатским лицом в конном подразделении полевого артиллерийского полка, расквартированного в Наумбурге. Год в армии он провел безрадостно, но даже этот срок был сокращен в результате серьезного несчастного случая, происшедшего в марте после чего Ницше месяц пролежал в постели и оставшуюся часть службы нес с учетом своего ранения. Он находился в госпитале, когда 1 апреля получил чин ефрейтора. «Лучше бы мне дали Befreiter(то есть освободили)», – писал он. 15 октября он был демобилизован.

По возвращении в Лейпциг он начал уделять больше внимания тем областям знания, в которых отставал, особенно точным наукам. Он был еще очень молод – всего 24 года – и чувствовал, что жизнь начинает сужаться. Он уже вознамерился было вовсе оставить на год университетскую жизнь и уехать в Париж с Роде, чтобы отведать «божественный канкан и желтый яд абсента». То, что это было серьезное намерение, подтверждается неоднократными упоминаниями его в их переписке с Роде. Несмотря на непревзойденно блистательное знание предмета, Ницше никогда не преувеличивал значение филологии, напротив, был склонен умалять его, недовольный изучением мертвых книг, поэтому неудивительно, что он подумывал бросить все это, по крайней мере на время, ради познания иных сторон жизни. Но намерение это запоздало: в первые месяцы 1869 г. пришло предложение, отказаться от которого было невозможно и которое связало его с филологией и университетской жизнью еще на десять лет.

Его двойственное отношение к своему предмету ясно изложено в письме к Роде от 16 января 1869 г., где он говорит о своем вероятном назначении: он воспринял его как удар, которому частично радовался и о котором частично сожалел:

«Мы, действительно, игрушки в руках судьбы: на прошлой неделе у меня возникла идея написать тебе письмо с предложением заняться химией и бросить филологию по части древних безделок. А сегодня дьявол по имени Судьба соблазняет меня званием профессора филологии».

Отношение Ницше к Шопенгауэру и то, во что в конечном итоге оно вылилось, мы обсудим позже, но нельзя отрицать, что открытие основного труда Шопенгауэра – «Мир как Воля и Представление» – было главным событием его интеллектуальной жизни. Это произошло в конце октября или начале ноября 1865 г., вскоре после того, как он приехал в Аейпциг. Он еще был полон чувства разочарования и неудовлетворенности, привезенного из Бонна:

«Я пребывал тогда в состоянии беспомощной нерешительности, наедине с конкретным болезненным опытом и разочарованиями, без основополагающих принципов [Grundsatze],без надежды и без единого приятного воспоминания… Представь теперь, как чтение главной работы Шопенгауэра должно было подействовать на человека в таком состоянии. Однажды мне попалась эта книга… [в] захудалой книжной лавке я подобрал ее как нечто совершенно неизвестное мне и полистал. Не знаю, какой демон нашептал мне: «Возьми эту книгу с собой». Это было вопреки моей обычной практике раздумывать над покупкой книг. Придя домой, я бросился на диван с только что приобретенным сокровищем и постепенно поддался воздействию энергичного и мрачного гения… И вот я увидел зеркало, отражавшее мир, жизнь и мою собственную природу в ужасающем великолепии… там я увидел болезнь и здоровье, изгнание и бегство, Ад и Рай» [19]19
  Ruckblick auf meine zwei Leipziger Jahre (Обзор двух лет, проведенных мною в Лейпциге), написан в августе 1867 г.


[Закрыть].

Есть все основания вынести вопрос о философии Шопенгауэра и реакцию на нее Ницше в самостоятельный раздел (см. главу 5, где речь пойдет также о влиянии на Ницше Ф.А. Ланге). Здесь мы коротко скажем о сугубо биографическом эффекте: Ницше стал поклонником Шопенгауэра и сделал все от него зависящее, чтобы познакомить с его философскими воззрениями своих друзей. Вскоре Роде и Герсдорфф тоже стали почитателями Шопенгауэра, хотя не вполне понятно, было ли то их самостоятельное мнение или сказалось влияние Ницше. Он также познакомил Дойссена с трудами философа, и тот впоследствии стал истинным продолжателем Шопенгауэра в Германии.

Общее восхищение Шопенгауэром было тем цементирующим началом, которое связало Ницше узами дружбы с Вагнером, и, вероятно, именно этот фактор способствовал готовности Ницше подчиниться ему. В любом случае едва ли они стали бы так близки, будь он безразличен к Шопенгауэру или враждебен ему.

В те годы Ницше чувствовал свое полное единство с великим пессимистом; но именно «чувствовал» – это было во многом делом чувства: то, что говорил Шопенгауэр, было созвучно тому, что желал услышать Ницше. Это было действительно так, чему подтверждением служит его увлечение в ту же пору «Историей материализма» Фридриха Альберта Ланге. Эту книгу Ницше прочел летом 1866 г. В письме Герсдорффу от 16 февраля 1868 г. (то есть приблизительно через 18 месяцев после знакомства с книгой Ланге) он рекомендовал ее другу в самых лестных выражениях: она «дает несравнимо больше, чем обещает название» и является «сущим кладом, куда можно заглядывать, перечитывая снова и снова». Он обращается к «материалистическому течению нашего времени, естественным наукам, включая теорию Дарвина… этическому материализму, манчестерской теории», основные положения которых изложены в книге. Он намеревался посетить Ланге, но так никогда и не собрался, и, когда в 1887 г. вышло новое издание «Истории материализма», он купил экземпляр и перечитал снова. Нужно заметить, что взгляды Ланге не просто отличаются от философии Шопенгауэра, но абсолютно несовместимы с ними и противостоят им. Если Ланге прав, то Шопенгауэр не прав, и наоборот. Ницше обладал способностью восхищаться обоими одновременно, поскольку доводы Шопенгауэра были преимущественно эмоциональны, тогда как Ланге опирался на интеллект; или, говоря иначе, Шопенгауэр предлагал цельное мировоззрение, которое можно было полностью принять или отвергнуть только всем своим существом, тогда как Ланге всего лишь обсуждал философию.

В лейпцигский период в работах Ницше появляются также некоторые идеи, которые он будет развивать в будущем. Две из них наиболее примечательны. Он провел исследование Гомера и Гесиода и их легендарного «соперничества»

и на этой основе получил первые свидетельства того, насколько важно было понятие агона, или соревнования, в развитии греческой культуры – озарение, приобретшее колоссальное значение, когда позже Ницше собирал примеры того, как можно достигнуть власти косвенными путями. Первая часть очерка о Диогене, опубликованная в 1868 г., содержала в качестве эпиграфа цитату из Пиндара: «Стань тем, кто ты есть!» Ницше принял этот лозунг как свой личный; он процитирован как одна из «гранитных сентенций», завершающих третью книгу «Веселой науки»:

«Что говорит твоя совесть?«Ты должен стать тем, кто ты есть» (ВН, 270)

и свою автобиографию (1888) он озаглавил: «Ecce Homo: как человек становится тем, что он есть» (вар.:«…как становятся самими собою»).

Ницше и Эрвин Роде были почти ровесниками. Роде, сын гамбургского доктора, родился 9 октября 1845 г. Он попал в Лейпциг примерно в одно время с Ницше, и познакомились они, когда Роде вступил в Филологическое общество. Ницше описывает его в письме Герсдорффу в сентябре 1866 г. как «очень умного, но упрямого и своенравного парня» (замечание по принципу «говорил горшку котелок»). Между ними установилась прочная дружба в пасхальный семестр 1867 г., а в августе следующего года им предстояло долгое совместное путешествие на каникулах. Время шло, вкусы их развивались в тесном согласии, и вскоре их объединила любовь к греческой античности, увлечение Шопенгауэром и преданность Вагнеру. Ницше говорит, что оба они также питали неприязнь к «изыскам и тщеславию» филологии. В течение десяти лет их дружба не ослабевала; она угасла в связи с неспособностью Роде понять эволюцию Ницше примерно после 1880 г., и к 1886 г., когда состоялось их последнее свидание, они уже были совершенно чужими друг другу людьми. На следующий год Ницше попытался восстановить отношения, но Роде не пожелал этого. По его письмам, адресованным людям, которые были знакомы также и с Ницше, мы можем проследить, как Роде постепенно становился все более и более нетерпим к образу жизни Ницше, казавшемуся ему порочным, и к неординарности его образа мысли. «Что ему действительно нужно, – взорвался он, прочтя «По ту сторону добра и зла», – так это найти хорошую работу!» [20]20
  См. гл. 12.


[Закрыть]Замечание обличительное и вполне понятное. Сам он продолжал добиваться признания в той области, которая наиболее отвечала способностям обоих; кроме того, он женился и завел семью, обустроился. Ницше, наоборот, казалось, удалился в горную цитадель, откуда время от времени вбрасывал в мир свои туманные книги, которым предпосылал грандиозную рекламу; у него не было ни семьи, ни работы, ни привязанностей, ни ответственности; в книгах он кичился своим одиночеством, в письмах скорбел о нем. К жизни, которую он прежде вел и которую продолжали вести его друзья, он теперь не испытывал ничего, кроме отвращения, и презрение ко всему, что в основном наполняет человеческую жизнь, казалось, витало над всем, что он писал. Если ко всему этому добавить прогрессирующий эгоизм Ницше, мы без труда поймем отступничество Роде: он был просто в ярости от поведения бывшего друга.

В 1866 г., когда они познакомились, Роде был довольно замкнутым молодым человеком, который редко выражал свои чувства открыто. В этом он признается Ницше в рождественском письме 1868 г., позволяющем нам судить обо всей глубине чувства их взаимной привязанности:

«Лучшими часами жизни я обязан только тебе; если бы только ты мог заглянуть в мое сердце и узнать, как я благодарен тебе за все, что ты дал мне; ты открыл для меня благословенную страну чистейшей дружбы, которую я раньше наблюдал лишь со стороны, с сердцем, жаждущим любви, как заглядывает бедное дитя в богатый сад. Я, который всегда был одинок, теперь чувствую себя единым с лучшим из людей; и тебе трудно будет постичь, как сильно это изменило мою внутреннюю жизнь».

Ответные письма Ницше полны торжественных заверений в дружбе и выстраивании планов на будущее, которые им хотелось пережить вместе. В те времена друзья полагали, что предстоящая им карьера непременно пойдет параллельно, и обсуждали конкретные предприятия, которые можно осуществлять совместно, и самым прекрасным из них казалась поездка в Париж, о которой мы уже упоминали. Письмо Ницше к Роде от 16 января 1869 г., в котором он сообщает о вероятности своего назначения в Базель, трогательно своим искренним волнением, когда он пытается убедить друга, что не в его силах так просто отказаться от этого назначения, даже если при этом пострадает столь дорогой их сердцу план.

В августе 1867 г. Ницше и Роде вместе отправились на каникулы в Богемский Лес. Будучи там, писал Ницше, они услышали о «концерте Zukunftsmusik» (музыки будущего)под управлением Листа. Термин «музыка будущего» был журналистским искажением названия одного из основных теоретических произведений Вагнера «Das Kunstwerk der Zukunft» («Произведение искусства будущего»), в котором он изложил свои основные идеи относительно союза искусства музыки, драмы, живописи и пантомимы во «всеобъемлющем (тотальном) произведении искусства». Журналисты-современники – одни по недобросовестности, другие по неведению – распространяли версию о том, что Вагнер защищал свою ужасную музыку, полагая, что два столетия спустя она покажется прекрасной. Поэтому термин Zukunftsmusikвоспринимался как насмешка, и тот факт, что Ницше использовал его, означает, что летом 1867 г. он все еще не проникся уважением к Вагнеру. Но он пытался: позже в том же году он исполнял переложение для фортепьяно «Валькирий», по его словам, с «очень смешанным чувством». Должно быть, он и после этого неоднократно экспериментировал, вплоть до 28 октября 1868 г., когда, прослушав исполнение прелюдий к операм «Тристан» и «Мейстерзингер», он наконец заявил о перемене своего отношения к Вагнеру.

«Мне представляется, невозможно сохранять критически холодный ум, когда дело касается этой музыки, – в тот же день в восхищении писал он Роде. – Во мне трепещет каждая клеточка, каждый нерв, я никогда не испытывал такого продолжительного чувства восторга, какой испытал, слушая последнюю увертюру (то есть прелюдию к «Мейстерзингеру»)».

Он попался, но, возможно, вскоре сумел бы высвободиться, если бы не встреча с Мастером лично ровно через одиннадцать дней после его экстатического опыта. Вагнер тогда переживал один из наиболее оживленных домашних кризисов, бесконечная череда которых придает его биографии, написанной Эрнстом Ньюманом, столь развлекательный характер и внушительный объем; он сбежал из дому и укрылся в Лейпциге, где проживал со своей сестрой Оттилией и ее мужем Германом Брокгаузом (потомком издателя трудов Шопенгауэра). Естественно, место его пребывания не составило бы ровно никакого секрета, если бы газетчики пронюхали о том, что он в Лейпциге, поэтому он соблюдал строгое инкогнито, и только близким друзьям семейства позволялось видеться с ним. Одним из таких близких друзей была фрау Ричль, которая однажды присутствовала на вечере, где Вагнер исполнял на фортепьяно «Победную песнь» Вальтера из оперы «Мейстерзингер». Она заметила, что уже знакома с этой музыкой через одного из студентов своего мужа, горячего поклонника Вагнера. Рихард выразил удовольствие и сказал, что хотел бы повидаться с этим молодым человеком, если это возможно. В итоге, когда в полдень 6 ноября Ницше вернулся на свою квартиру, он обнаружил, что его ждет адресованная ему записка от приятеля, студента Эрнста Виндиша: «Если хочешь познакомиться с Рихардом Вагнером, приходи в «Театральное кафе» в 3.45». Виндишу доверили передать ему приглашение в дом Брокгаузов, взяв с получателя клятву о соблюдении тайны.

Благодаря тому факту, что Роде в это время был болен и сидел дома, мы имеем длинное письмо Ницше от 9-го числа, из которого узнаем об этой встрече. В тот день, 7 ноября, Ницше и Виндиш отправились по приглашению, но Вагнер куда-то ушел, «надев неимоверную шляпу» (вероятно, для конспирации), и встреча была перенесена на следующий, воскресный, вечер. Полагая, что соберется много народу, Ницше нанес визит к портному, который пообещал предоставить ему вечерний костюм в тот же день. К назначенному часу костюм был еще не вполне готов, и требовалось еще три четверти часа. Когда, спустя указанный срок, Ницше вновь явился к портному, костюм снова не был готов, и получить его удалось только в половине седьмого одновременно со счетом, который помощник портного требовал оплатить прежде, чем соглашался расстаться с костюмом. У Ницше не оказалось с собой нужной суммы – а может быть, и просто не было таких денег. Он попытался примерить новый костюм, сняв при этом свой, чтобы убедиться, впору ли он ему. Завязалась потасовка, из которой победителем вышел портной; он скрылся, прихватив долгожданный костюм. Ницше разразился проклятиями, опасаясь, что теперь опоздает на встречу, и искренне надеясь, что его старый костюм не вызовет нареканий. Как выяснилось, собрание было немногочисленно: только семья Брокгауза, Ницше с Виндишем и Вагнер. Ницше представили, и состоялся один из тех вечеров, характер которого отлично знаком биографам Вагнера, когда маэстро, окруженный группой почитателей, выступает единственным солистом:

«До и после ужина Вагнер играл [на фортепьяно] и включил все ключевые фрагменты из «Мейстерзингера», имитируя все вокальные партии с постоянно нарастающей энергией. Он удивительно живой, подвижный человек, говорит очень быстро, очень остроумен и делает частные собрания такого рода очень веселыми. Между делом мы довольно долго беседовали с ним о Шопенгауэре; и можешь себе представить, как отрадно мне было слышать, с какой неподдельной теплотой он отзывался о нем, говоря, что многим обязан ему и что это единственный философ, понимающий природу музыки… Потом он прочел кусок из автобиографии, над которой работал, – одну ужасно забавную сцену из его студенческих дней в Аейпциге, вспоминая о которой я до сих пор не могу удержаться от смеха… В конце вечера, когда мы оба уже собирались уходить, он очень тепло пожал мне руку и от души пригласил навестить его, чтобы поиграть музыку и потолковать о философии».

К обаянию музыки теперь прибавилось обаяние человека; от первого Ницше постепенно избавился, но от второго – никогда. Его «мятеж против Вагнера» в более поздние годы – а на самом деле возврат к самому себе – был не разрывом уз, связавших его с возлюбленным тираном, но решимостью следовать своему собственному пути. Вагнер был на 31 год старше Ницше, то есть по возрасту годился ему в отцы, и это важное обстоятельство не ускользнуло от внимания психологов; он просто не мог видеть мир иначе как своими собственными глазами. «Другом» Вагнера был его слуга, иначе он переставал быть его другом и становился, по понятиям Вагнера, врагом – Вагнер делил человечество на друзей и врагов. Издалека, в ретроспективе, жизнь Вагнера – с его операми и театром в Байрейте, результатом которого стал фестиваль, – представляется грандиозной и сам он – фигурой колоссальной, выдающейся даже на фоне века великих личностей; но если мы попытаемся увидеть его глазами современников, то неудивительным покажется тот факт, что многие, кого он пытался использовать, порывали с ним, а иногда и проклинали за ту власть, которую он имел над ними даже после разрыва. И первым в числе таких людей был Ницше – практически равный ему по степени гениальности и устремлений и, бесспорно, превосходящий в интеллектуальном отношении всех, кого Вагнер когда-либо встречал. Сцена воскресного вечера под музыку «Мейстерзингера» открыла первый акт трагедии, которой суждено было завершиться сценическим громом «Казус Вагнер» и желчью «Nietzsche contra Wagner» («Ницше против Вагнера»).