355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » протоиерей Владимир Чугунов » Молодые » Текст книги (страница 2)
Молодые
  • Текст добавлен: 3 марта 2021, 02:00

Текст книги "Молодые"


Автор книги: протоиерей Владимир Чугунов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Когда же увидел спускающегося вниз Павла, чтобы не видеть ставшую ненавистной рожу предателя, пошёл прочь по дороге, по которой недавно притащили к выносу Каташного армейский вездеход. Река по-прежнему бушевала, попутно затопляя террасу, и когда дорога ныряла в ложбину, приходилось идти по воде. Иногда вода перехлёстывала через верх подвернутых болотных сапог, но Петя даже не останавливался, чтобы её вылить.

«Это – Ленин-то, а, Ле-энин?! – продолжал кипеть он. – Ну не сволочь ли! Да лучше Ленина… Это же – Ле-энин! – И тотчас перед глазами вставала восторженная физиономия из фильма «Человек с ружьём», прищур знакомых по множеству портретов и фотографий глаз, бородка клинышком, лысина во всю голову, сокрушительный взмах коротенькой руки, и уже из самого детства, казалось, навеки запавшее в душу, что, как и Петя, «родился Ленин маленький с кудрявой головой» и тоже «бегал в валенках по горке ледяной»; броневик на Финляндском вокзале, завод Михельсона, гадина Каплан, Горки, скамеечка, «печник – душа живая», и всё-всё, но главное, потому он в глуши Симбирской родился, что «призрак коммунизма по Европе рыскал» – заря будущей счастливой жизни, значит. – А он!.. – Петя имел в виду Павла. – Ну, не гад ли? Да разве с такими построишь коммунизм?» Увы, всю свою сознательную жизнь Петя свято верил в это ожидаемое в недалёком будущем всеобъемлющее человеческое счастье, мало того, даже питал надежду, хотя бы немного, хотя бы на пенсии пожить при нём, а иначе какой тогда смысл жить?

Неизвестно сколько времени могло продолжаться его шествие, не прегради ему путь река. Дамбу, как и предполагали, снесло, и теперь посреди бушующего потока одиноко торчала кабина затопленного бульдозера.

Петя огляделся. «А бульдозерист где?» И тут же увидел у подножия сопки дымок. «Подойти?» От долгой ходьбы Петя немного пришёл в себя. «Ну, сказал и сказал, мало ли кто и чего скажет, не всему же верить?» Холодный ветер в одно мгновение выдул из-под лёгкой кофтёнки остатки тепла. «Хоть обсушусь малость!» И повернул на огонёк.

У костра в одних трусах и майке сидел мосластый мужичок лет пятидесяти. На кустах сушилась его одежда, портянки, рядом с костром лежали сапоги.

Услышав шаги, мужичок обернулся и обрадовано выдал:

– А-а, зё-ема!

– Какой я тебе зёма? – невесело усмехнулся Петя. – Откуда будешь?

– Отсюда, с Земли-и, – увесисто заявил тот. – А ты с Луны, что ли?

Вспомнив, как утром напарник назвал мужичка Зёмой, Петя опять невесело усмехнулся:

– Почти что. Зёма удивлённо тряхнул головой, пошурудил палкой в костре, щурясь от едкого дыма, предложил:

– Тушенку будешь, лунатик? И хлеб подсох… А ты что какой смурной?

– А! – махнул рукой Петя.

– Не хочешь, не говори – дело хозяйское. Присаживайсь, угощайсь.

Зёма склонился над костром, чтобы снять насаженный на прут хлеб, и в ту же минуту из его майки вывалился нательный крестик на чёрном шнурке. На шнурок Петя обратил внимание сразу, но никак не ожидал, что на нём окажется крестик. Спросил:

– Это чего у тебя?

– А-а, это? – Зёма возвратил крестик на место. – Так это. Для спокойствия души. Тайга, знаешь ли, это тебе не хухры-мухры.

– А причём тут тайга?

Зёма быстро на Петю глянул, уходя от вопроса, обронил опять:

– Ладно, ешь давай.

– Не скажешь, стало быть?

– А тебе это зачем?

– Сравнить, может, хочу.

– Чего, интересно, с чем?

– Коммунизм с раем.

– Ого!

– Я серьёзно, – не отступался Петя. – Вот скажи, только честно, ты веришь в рай?

– Допустим.

– А во что конкретно веришь, можешь сказать?

Зёма в раздумье покачал головой.

– Тебе? Вряд ли.

– То есть как это – вряд ли? При коммунизме что будет – известно конкретно. От каждого по способностям, каждому по потребностям. Дадут, например, квартиру, так каждому члену семьи отдельную комнату! Представляешь? Отде-эльную!

– И кому дали – тебе?

– Я для примера сказал! – сразу же завёлся Петя. – Мне не дали. И никогда, может, не дадут. Я для примера сказал.

– Ну, хорошо – дали, – согласился Зёма. – Дальше что?

– Как это что?

– Ну получил ты квартиру, а дальше что?

Петя мечтательно прищурил глаза.

– А захочу, на Луну полечу.

– Это ещё зачем?

– Так, – продолжал глупо улыбаться Петя, – прокатиться. Тогда – катайся, где хочешь! Хоть на Марс!

– А-а… – сообразил Зёма и, тряхнув головой на такое младенчество, почесал под мышкой. – Ну, хорошо, слетал ты на Луну, на Марс, на все остальные звёзды, а дальше что?

Петя насторожился.

– Ты это к чему клонишь?

– А к тому, парень, что рано или поздно всему придёт конец. Правильно я говорю?

С этим нельзя было не согласиться.

– Ну хорошо. А у тебя что за счастье?

– У меня? У меня, парень, бессмертьё! – внушительно заявил он, на что Петя, в свою очередь, презрительно усмехнулся:

– Это что-то вроде – и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра?..

– И что?

– Х-х! Скукота, вот что! Тысячу тысяч лет одно и то же!

Но Зёму, видимо, не так-то просто было переубедить. Неторопливо выкатив из костра банку с тушёнкой, он разломил на две части хлеб и, протянув большую половину «лунатику», как бы между прочим поинтересовался:

– Тебе сколько лет будет?

– Ну, двадцать, а что?

– Два-адцать… – прикинул Зёма. – Поди, уже невеста имеется?

– Причем тут… Ну, допустим, имеется, и что?

– Тебе с ней не скучно?

Не догадываясь, к чёму клонит, припоминая день знакомства с Варей, Петя признался:

– Скажешь тоже!

– Во-от. И там, парень, то же! – уважительно вознес указательный палец к небу Зёма. – Когда промеж людей любовь, скучно не бывает. А там любовь – всегда. И смерти нет. И все друг дружку уважают. Понял?

Он произнёс это с такой убеждённостью, что Петя даже подумал, а ведь он, может, по-своему прав. Так что во время обеда разговаривали только о вере, вернее, Зёма излагал свои незамысловатые представления о ней. Кое-что «из бабушкиных сказок» Петя уже слышал. Казалось бы, ничего нелепее и придумать нельзя, и если бы не увлечённость, с которою Зёма всё это излагал, Петя бы просто со смеху помер.

– Ну хорошо, – перебил он, видя, что разговора научного не получается, а лишь одни фантастические невообразимости. – Про Ленина что думаешь? – Трудно ему было вот так вот сразу взять и лишиться «всего».

– Мне что, делать больше нечего?

– Ну-у… а скажешь-то чего?

– А то и скажу, парень: по грехам нашим ещё и хужее бы надо, да, видно, у Бога хужее не нашлось!

Чего-чего, а этого Петя никак не ожидал. Ещё раз проглотив обиду, в отместку язвительно усмехнулся:

– Стало быть, всё сгорит?

– Можешь не сомневаться.

– Когда?

– Возьми да спроси.

– У кого?

– У Самого! – И Зёма вновь воздел указательный палец к небу.

– Как это я у Него спрошу? – удивился Петя, но ещё больше удивился ответу:

– А не знаешь, парень, как, так помалкивай.

Когда высохли сапоги и портянки, Петя обулся и, попрощавшись с мудрёным мужичком, направился вдоль берега в сторону посёлка, который находился за бушующей рекой и куда решил не возвращаться, а, добравшись до аэропорта, первым рейсом улететь на базу.

Пробираясь по склону сопки, Петя невольно думал о недавнем разговоре.

«Ад, рай», – вертелось в его голове. Всё это походило на сказку. Певала её не раз и бабка Елизавета Матвеевна. Но как всему этому верить? Это после астрономии-то представить, что где-то там, в безвоздушном пространстве, при минус триста, в бездонной галактике, среди звёзд, комет и созвездий благоухает райский сад, в котором живут «святые человеки», а внутри земли течёт огненная река, в которой стонут обугленные, как головёшки, «греховодники», а рогатые и хвостатые черти поддевают их баграми и швыряют в котлы с расплавленной смолой? Чушь!

Нет, думал Петя, ад и рай, если они всё же имеются, это, видимо, что-то другое. Это когда что-то хорошее или плохое происходит здесь, на земле. Хорошее – это когда бабушка цедит в крынку молоко, а в окно на её натруженные руки падает яркий сноп света, и стол и пол выскоблены добела, вымыто и вычищено в избе всё, из побелённой печи по всему дому растекается запах куличей, в глиняной плошке на столе крашенные луковой шелухой яйца, всё готово, по уверению бабушки, к встрече «дорогого Гостя». А плохое – это когда тонешь во сне, рвёшься, рвёшься и никак не можешь вырваться из неумолимой пучины…

Да, но тогда зачем он здесь, не в тайге, а вообще, и люди на земле появились для какой цели?

Петя остановился. Тяжёлые серые тучи ползли по верху противоположной сопки, топя в непроглядной мути вершину, посёлок, Бирю-су, которая ещё совсем недавно казалась зловещей, а теперь едва слышно шумела на перекатах, унося свои воды в море, как неумолимое время уносило дни Петиной жизни в прикрытую тайной вечность.

4

Когда наконец добрался до аэропорта, за избушкой Феди-портача, у ручья, увидел Варю. За шумом воды она не слышала, как он подошёл, и даже от неожиданности вздрогнула, когда Петя поздоровался.

Прошла минута, другая, однако после всего что произошло, Петя не находил слов для разговора. Самолёт должен был вот-вот прилететь специальным рейсом, чтобы забрать намытое за неделю золото, которое доставили в аэропорт на бульдозере, тарахтевшем неподалёку. На бульдозере, видимо, переправилась через Бирюсу и Варя. А раз везут золото, стало быть, и Пете послезавтра надо будет везти бухгалтерский отчёт в Красноярск, так что его исчезновение с полигона, кроме, пожалуй, Павла, будет понято правильно. Но в этом ли дело? Он тут, на земле в смысле, зачем? И старательство его всё-таки что – работа, романтика, судьба? Судя по уверению Зёмы – судьба. И в чём тогда она заключается?

А затем прилетел самолёт. И весь полуторачасовой путь до Нижнеудинска, когда Петя отводил от иллюминатора глаза, Варя краешком губ как-то особенно осторожно и поэтому очень обидно улыбалась ему. Не принимал он её улыбки, не отвечал на неё. Конечно, и внутренняя смута была тому причиной, но более – врождённое упрямство: уж если упрётся, так тут хоть атомная война.

На этот раз ехали на автобусе, через центр, и сошли у вокзала. И так же, ни слова не говоря, Петя проводил Варю до дома. И таким же печальным был его взгляд. Варя даже вздохнула, мило склонив голову набок. Петя сказал «до свидания» и до поворота не обернулся – выдержал характер. Из-за угла, правда, украдкой глянул, но Вари уже не было у калитки. И чего бы ей стоять? Кто он ей? Нет, определённо, не позавидуешь его жене в старости! Ему бабушка Елизавета Матвеевна не раз об этом говорила. И всю дорогу до базы Петя казнил себя за то, что так бесчеловечно обошёлся с Варей. Она в чём виновата? И решил после работы сходить извиниться, а то и в самом деле, что она может подумать?

На базе в его отсутствие произошло ЧП: Сашка-бухгалтер, как уничижительно называл его председатель, за имя и отчество прозванный Пушкиным (сколько ему было на самом деле, Петя не знал, а на вид не меньше шестьдесяти), уныло слонялся по засыпанному щебёнкой двору и нервно курил. По его виду не трудно было догадаться, что он уже хватил и теперь соображал, где бы достать ещё. И это было именно так, потому как, увидев Петю, он, как к последней надежде, обратился к нему даже по имени-отчеству:

– Пётр Григорич, выручай!

– Александр Сергеич, ну где я вам возьму?

– У Верки. Тебе даст. До получки, скажи.

– До какой? До конца сезона, что ли? Ну вы даёте! А спросит – зачем?

– Соври чего-нибудь.

– Чего, например?

– Мне, что ли, тебя учить?

– Кому же? Я таким вещам не обучен.

– Петька, на колени перед тобой стану! Всю жизнь за тебя буду Бога молить!

– За то что я вам в тартарары попасть помогаю?

– Какие ещё тарары? Так это я про молитву – вообще! Думать, значит, про тебя всю оставшуюся жизнь буду, как о самом хорошем человеке, понял?

– Понял. В таком случае… в таком случае, думайте обо мне что хотите, а я не пойду.

– У тебя что, совести нет?

– Не-а.

– Это, значит, вот так, да? Значит, помирай человек, а тебе хоть бы хны? И это, по-твоему, хорошо?

– Нормально.

– Ну ты и!..

И, плюнув на землю, Александр Сергеевич зашагал к дому. Оставленные председателем на пропитание продукты (тушёнку, сгущёнку) он, видимо, уже продал и пропил, он бы и ещё продал и пропил, да, видимо, было нечего.

«Всё равно не пойду!» – глянув ему вслед, решил Петя и отправился в деревянный, с тремя большими воротами, гараж.

Вечером вместо «Верки», Веры Ивановны, соседки-уборщицы, к которой посылал его бухгалтер, пришла её дочь Надя, с Петиным появлением частенько подменявшая мать. Была Надя на два года моложе Пети, так себе, не нравилась, в общем, но по всему видно, очень ей этого хотелось. И глазки-то она ему строила, и кокетничала-то с ним, и Сашка-бухгалтер попихивал его в бок, гляди, мол, гляди, но Петя на это не реагировал. И ещё одна, на год этой моложе, из дома напротив, строила ему глазки, даже радиолу один раз пригласила чинить. Петя пришёл, починил и ушёл. «И дома никого не было? – допрашивал его по возвращении Александр Сергеевич. – И ты, значит, починил эту хреновину и сразу назад? Ну, ты даё-ошь!» – «А чего я, по-вашему, должен был ещё сделать, на цырлы, что ли, перед нею встать?» – «Ну ка-ак! Прижал бы! Ишь, как она на тебя смотрит! Ишь, как глазищами-то стреляет!» – «А если она мне не нравится?» – «Тьфу ты, дурак!» – «Не-э, Александр Сергеич, я сро-оду так!» И это всё, что касалось соблазнов, так что Надино появление ничего не могло для него значить. К сожалению, она этого понимать не хотела, а Петя не знал, как объяснить.

И когда, добравшись до его комнаты со шваброй, Надя в очередной раз предложила пойти на танцы, Петя, разумеется, отказался.

– А в кино? – не отступалась она. – «Анжелика – маркиза ангелов»!

– Маркиза кого?

– Ангелов.

– Надь, ты хоть знаешь, кто такие ангелы?

– Ну-у, там где-то – на небе… – неуверенно отозвалась она.

– И не только, кстати, но и рядом с каждым из нас. – И Петя принялся объяснять зёмиными словами: – Ты, к примеру, сделала доброе дело, а они уже докладывают: «Ваше Величество, Надя нынче доброе дело сделала». И в копилочку его, на будущее, значит. А там, глядишь, и выложат на весы.

– На какие ещё весы?

– Правосудия, Надя, имеются, между прочим, и такие. Предстанешь ты на суд, их и вынесут: на одну чашу добрые дела положат, на другую – плохие. Тоже, кстати, пишутся.

– Кем?

– Да бесами же, ну, кем же ещё! Так что не ходи, Надя, в кино, не ходи, Надя, на танцы, не то в преисподнюю попадёшь.

– В какую ещё преисподнюю?

– В какую, в какую… А ну, закрой глаза! Ну, закрой, закрой! – Надя зажмурилась. – Чего видишь?

– Звёзды!

– Врёшь! Ничего не видишь!

– Нет, вижу! – из вредности возразила она. – Ой, а красоти-ища-то ка-ка-ая!

– Ага, будет тебе красотища, когда пятки подпалят!

Надя открыла карие, с подкрашенными ресницами, глаза, удивлённо на Петю глянула.

– За что-о?

– А не ходи, Надя, в кино, не ходи, Надя, на танцы!

– Петь, ты, случаем, не сектант?

– Я?.. – и, сообразив наконец, что уж больно рьяно взялся, Петя тут же отпятился назад: – Ладно, так это я. Шутка, в общем. – И уж совсем некстати поинтересовался: – Слышь, Надь, а ты Ленина уважаешь?

– Ещё бы!

– А за что ты его уважаешь?

– За всё!

– Что значит за всё? За всё хорошее и за три года вперёд? Ты конкретно скажи.

Надя прищурилась, подозрительно на Петю глянула.

– Тебе это зачем?

– Если спрашиваю, значит, надо!

Надя хмыкнула, пожала плечами, задумалась, мечтательно завела под лоб глаза.

– За то… за то, что он самый умный и добрый на свете – вот! Это и по портрету видно. В букваре, помнишь, портрет был?

– И что?

– Так по нему одному всё видно.

– Надь, а ты про массовые расстрелы что-нибудь слышала? Представляешь, говорят, оказывается, Ленин был их организатором, а также будущих лагерей?

У Нади даже глаза округлились.

– Ты что – совсем?..

И Петя сразу стал оправдываться:

– Вот и я ему: да быть, говорю, этого не может! А он!..

– Кто?

– Да гад там один в тайге! Я ему: «Ленин?!» А он мне вот это вот – представляешь?

Надя, недолго думая, выдала с комсомольской суровостью на лице:

– Семену Ивановичу надо доложить!

– Председатель причём?

– Выгонит!

– За что, Надя? Мало ли кто, кому и чего скажет, сперва докажи.

– Всё равно надо сказать. Или в милицию заявить.

– Ещё милиции тут не хватало! И потом, Ленину от этого ни хуже, ни лучше. Ну а мы с тобой как-нибудь переживём. Переживём, Надя, переживём!

Чего не сделаешь ради зазнобы? И Надя уступила:

– Как знаешь… Ну так идём в кино?

– Не-а.

– На базе опять весь вечер сидеть будешь?

– Почему… На свидание пойду.

Надя недоверчиво на него глянула.

– Можно подумать. Ещё скажи, жениться собрался.

– Почему бы и нет?

– Да-аже? И на ком это, интересно? Я её знаю?

– Не знаешь.

Разумеется, Надя не поверила.

– Петь, ну пойдём, а? Ну пожа-алуйста.

– Ни за сто!

– Противный!

5

Александра Сергеевича Петя так бы и не пожалел, но поскольку предстоял выход за территорию базы, на случай внезапного появления председателя надо было заручиться поддержкой, а то скажет, самовольно ушёл, и выкручивайся потом. Нет, с этим делом у них не шутили, сезон есть сезон, а поскольку всем шли одинаковые трудодни, от каждого требовали максимальной отдачи в работе, и если видели, что филонишь, сажали «на фанеру» и отправляли «на материк – к бабе». Александр Сергеевич это прекрасно знал и не упустил случая воспользоваться, когда Петя после восьми стал наряжаться.

– Далеко ли собрался?

– Да я ненадолго.

– Это неважно. Права не имеешь в отсутствие председателя без моего разрешения за территорию базы выходить.

– Это с какого же бодуна?

– Кто из нас старше?

Деваться было некуда, и Петя сдался:

– Ладно. Сколько надо?

– Вот это – другой разговор! – сразу сделался шелковым Александр Сергеевич. – А то – «думайте, что хоти-ите!» Общественное мнение, между прочим, многое в нашей жизни значит! Ты, Петя, это запомни и впредь им никогда не пренебрегай. А вдруг бы я помер? А? Что? Думай прежде всего, Петя, о человеке, и тогда человек подумает о тебе! Понял?

– Понял. Сколько?

Поскрябав прокуренными ногтями щетину, Александр Сергеевич велел занять «на два пузыря».

По невразумительному Петиному бормотанию соседка сразу догадалась, откуда ветер, но денег дала, поскольку сама была не прочь залучить Петю в зятья, даже поинтересовалась на прощанье:

– Почему в кино не пошёл?

– Я сюда не за тем приехал.

– Смотри, какой деловой!

За водкой пришлось ехать на грузовике в ресторан, где им по знакомству отпускали в любое время суток.

Только после того как Александр Сергеевич оказался на небе, Петя без опасения мог ходить по земле.

Солнце только что село за далёкие крыши пристанционных домов, и теперь по всему горизонту широко разливалось зарево пожара. С болота поднялась голодная мошкара и всю дорогу вилась вокруг нудным облачком.

Варю вынесло на крыльцо, стоило Пете отворить калитку. Была Варя в светлом платьице с длинным рукавом.

– Смотрю в окно – ты!

И столько радости было на её лице!

– Ну и дурак же я, Варь, а! Прости! – с ходу выдал Петя.

– Ладно, проехали…

– Тогда, может, прошвырнёмся?

– Прогуляемся, в смысле?

– Ну да.

– А который час?

Петя глянул на ручные часы.

– Десять минут десятого.

– Ну что, до десяти можно.

– Как до десяти? – удивился Петя, и Варя сразу стала оправдываться:

– Ну я же маленькая ещё. А на крылечке и до половины одиннадцатого посидеть можно.

Давай лучше на крылечке посидим? Ну а чего по улице шататься? Подумают ещё…

– Кто-о?

– Все.

– Да чего подумают-то?

– Ну как… Я же в школе ещё учусь. Не стыдно, скажут?

– А тебе стыдно.

Варя виновато вздохнула и призналась:

– Угу… Но ведь мы же ничего, правда, просто дружим?

«Дружим! – усмехнулся про себя Петя. – Вот детсад!» Хотя и сам был не больше искушён в жизни – деревня, армия, тайга…

– Ну, на крыльце так на крыльце.

– Тогда я схожу за альбомом?

– Валяй.

Варя стрелой унеслась в дом, буквально тут же, сломя голову, словно боясь, как бы он не ушёл в её отсутствие, вернулась обратно, опустилась на ступеньку и, положив альбом на колени, приглашающе глянула снизу вверх.

Петя снисходительно улыбнулся и, чувствуя себя младенцем, опустился рядом. Поскольку никого, кроме бабушки, он больше не видел, фотографии разглядывал с любопытством. Варя по-детски быстро сначала (пока он не сделал замечание) листала и, мило тыча пальчиком, комментировала:

– Это бабушка молодая. Это папа молодой. Это мама молодая… Правда, мы с ней похожи?

– Ну-каси…

На чёрно-белой (остальные, кстати, были такими же) фотографии была если не красавица, то довольно миловидная девушка в соломенной шляпке, в светлом летнем платье. Года через два сходство было бы просто удивительным. Петя даже как-то иначе после этого на Варю глянул. Она стеснительно от его взгляда ускользнула.

– Правда, похожи?

– Почти одно лицо.

– А мама… правда, красивая?

И замерла в ожидании ответа.

– Ну, я бы первый втюрился!

– Ну и словечки.

– Ну, влюбился… – и, перелистнув очередную страницу, спросил: – А это кто?

– Катя. Сестра старшая. Да не смотри – нет её дома. В Самару уехала. Ещё весной. Ну, в Куйбышев, не понимаешь, что ли? Папа у нас все города по-старому называет, а бабушка по-новому. Он за старые названия, она за новые.

– И чего ей в этой Самаре?

– В медицинский институт поступает. И я тоже хочу врачом стать, как бабушка с мамой.

– А почему именно в Самару?

– Дедушка с бабушкой там у нас. И мы… Ну, это… в общем… Да! А правда, мы с Катей ни капли не похожи?

– Ну-каси, – и, внимательнее всмотревшись в заносчивое лицо, заключил: – Земля и небо. А тоже – краси-ивая! – И наклонился, чтобы получше разглядеть, но Варя ревниво перелистнула страницу.

– А это наша Пашенька. – И по тому, как она это произнесла, Петя догадался, что все её в семье любят. – Двенадцать ей. Там она. На метеостанции.

– А это кто?

– Ваня Мартемьянов. Пашенькин одноклассник. Бабушкиного брата единственный внук. Знаешь, какой у бабушки брат большой начальник!.. А Ваня круглый отличник. Голова! Не то в МГУ, не то в МГИМО поступать собирается.

– И что за начальник его дедушка? Мы тут, считай, всех начальников знаем.

– Ну… этот… большой, в общем, – уклонилась она от прямого ответа. – Смотри. Это – Катя в шесть лет, а это – Пашенька в те же годы. Правда – почти одно лицо? Только она у нас такая… такая… – Но так и не подобрала определения и перешла на очередное фото: – А это мы с мамой. Думаешь, сколько мне здесь?

– Года полтора?

– Четыре месяца.

– Ух ты, плюшка какая!

– Да-а, такая вот я плюшечка была!.. А ты в армии кем был?

– Командиром орудия.

– Пушки? Настоящей?

– Самой что ни на есть. И даже стрелял из неё. Честное пионерское! Шестнадцать раз. Как жахнет – того и гляди, перепонки лопнут. Серьёзно. Нам даже рот полагалось открывать. На войне, говорят, артиллеристы постоянно палки между зубов зажимали, а иначе хана. Забыл рот открыть – и сразу кровь из ушей.

– О-ой… И страшно?

– Стрелять? Не-э. Непривычно сначала, а так ничего.

– Ну а служил-то где?

– В Германии. Округ там есть такой – Галле…

А часть находилась за высокой каменной стеной, и сразу за стеной, через дорогу, начиналась окраина занятого химической промышленностью старинного немецкого городка Мерзебурга – идеальная чистота мощёных улиц, сложенные из тёсаного камня с готическими черепичными крышами особняки, утопающие в виноградниках великолепные усадьбы.

Однажды Петя с Толиком Копыловым (тем самым, из-за которого Ленина увидеть не удалось) даже попали на немецкую свадьбу. Ушли после отбоя в самоволку в гаштэт за пивом и, проходя мимо одной из старинных усадеб, засмотрелись на свадебное застолье, устроенное под оплетённым виноградной лозой навесом. Их сразу заметили, пригласили, налили по стакану отвратительной немецкой водки, называвшейся «Тройкой», и с восторгом наблюдали, как они их мгновенно осушили. Когда же предложили «етшо», они, разумеется, не отказались. А потом едва унесли ноги от бдительно патруля, вычислившего их по «Не слышны в саду даже шорохи…». Уж больно нравилась «гансам» эта песенка, вот они сдуру, без акцента, без маскировки, значит, и затянули.

Часть тут же подняли по тревоге, выстроили на плацу и каждого заставляли дышать командиру в лицо, и они бы с Толиком непременно попались, но чего не пришло в голову командованию, так это поднять по тревоге карантин, новобранцев, которых они готовили к присяге.

– Ой, как интере-эсно! А расскажи ещё чего-нибудь.

И Петя стал рассказывать о последних внеплановых учениях, на которые их подняли ночью по тревоге. Было это зимой не зимой, в Германии же почти нет зим, больше они напоминали промозглую осень с нудной изморосью, заморозками по утрам в горах и высокогорьях и вечной слякотью в долинах. Такой неизменно вечный серый цвет и свет и всё вокруг. Даже мысли порою казались серыми и тоска по дому тоже. Тем более – ночная тревога, хотя, пожалуй, представлялась она уже не серой, а чёрной, как пронизанная промозглой влагой ночь, скрывшая под непроглядным покровом оставшийся позади городишко, речку, угадываемую по всплеску волн. Даже отвесная скала от обледеневшей за ночь дороги, которую безуспешно скребли установленные у подножия грунтозацепы тягачей их тяжёлой артиллерии, ничем не отличалась, если встать посередине, от зиявшей слева пропасти. Когда тягач, не справляясь с тяжёлой гаубицей, сползал на край обрыва, расчеты пулей выскакивали из кабины и шли впереди тягачей. И всё это с полной маскировкой, без света фар. Потом долго стояли. Может, и недолго по времени, но уж очень нудно от неизвестности.

Наконец, после небольшого движения вперёд, свернули на другую, более пологую и безопасную дорогу и за час до рассвета выскочили на широкое плато. С ходу заняли позицию. Тягачи отогнали под прикрытие вековых сосен Тюрингии, на край ущелья, на дне которого под утро различили серую ленточку ползущего на враждебный Запад шоссе. Впервые боевые снаряды были выгружены из тягачей. К чему бы это? Все многозначительно переглянулись.

Когда же едва начал брезжить свет, открывая чуждые просторы с лесами и перелесками, насыщенный влагой воздух прорезал голос взводного:

– Батарея, к бою!

– Расчёт, к орудию! – отдал команду Петя и, как заводной, стал повторять один за другим приказания командира: – Прицел 153! Заряд первый! Осколочным! Огонь!

– Выстрел!

И с каким-то отчаянным озорством наводчик дёрнул ручку спуска.

Солидно ухнув, орудие слегка осело на круглом поддоне. Мокрый снег брызнул на бруствер неглубокого окопа. Уши сдавило мощной струёй, на мгновение Петя оглох, но тут же вновь, с каким-то всё разбирающим азартом, следом за взводным повторял:

– Прицел 162! Заряд первый! Осколочным! Три снаряда беглым! Огонь!

– Выстрел!

– Готово! – докладывал заряжающий.

– Огонь! – ревел Петя.

– Выстрел! – играючи отзывался наводчик.

И по одному этому уже было понятно, что ни пяди земли они врагу не уступили бы ни за что и никогда.

После третьего снаряда дали поправку. И уже вся батарея, начиная с первого орудия, заухала по очереди, как настоящей войне.

Затем дали команду:

– Отбой! Расчёты за орудия!

И тут все увидели, как из-за осиновой рощи, справа от батареи, показались наши танки, красиво, с ходу, развернулись в боевой порядок и, стреляя на ходу, пошли по направлению далёкого леса, куда минуту назад один за другим, с воем, стремительными точками улетали с батареи снаряды и падали, сотрясая под ногами землю.

Вскоре вслед за танками снялись с позиции они и потащились по грязной, взрытой гусеницами колее. Куда, зачем? Никто этого не знал. Знали только, что в той стороне ФРГ, что до границы рукой подать, но сознание до того притупилось и от бессонной ночи, и от усталости, а после холода в тягаче было так тепло, что об опасности не думалось вовсе.

Выяснилось позже, что подняли их по тревоге из-за выдвинувшихся к границе для учений войск НАТО. Откуда знать, что у тех на уме? Надо было выставить свой заслон или, как говорит стратегия войны, первый эшелон – на час, на полтора, не больше…

– И что потом? – спросила Варя.

– Сравняли бы с землёй. Честное октябрятское! Но как ты тогда бабушке сказала – слава Богу? Ну вот, и обошлось. Её, Кстати, как зовут?

– Бабушку? Женя.

– А по батюшке?

– Максимовна. Они с дедушкой на Халхин-Голе в прифронтовом госпитале познакомились. Бабушка после медицинского института самому Ахутину, профессору знаменитому, в госпитале ассистировала. Дедушка с ранением лежал. Бабушка его выходила, и они поженились. Не так, как обычно, а так…

– Как?

– Ну та-ак, не понимаешь, что ли? – вспыхнула как маков цвет Варя. – А через девять месяцев мама родилась.

– У кого?

– Что – у кого?

– Мама родилась.

– Не у бегемота же!

– А у кого?

– Нарочно, да?

– Я больше не буду.

Петя виновато склонил голову, и Варя его тут же простила.

– Маме чуть больше года было, когда на дедушку похоронка пришла. Можно сказать, почти не жили. И замуж бабушка больше не выходила. Не за кого, говорит, да и не до того было, сначала война, потом… всех женихов, в общем, на войне поубивало, да и перестарок, говорит, я после войны была, да ещё с ребёнком, да ещё военврач, всю войну по госпиталям, да и после войны всё время на должностях. И теперь в поликлинике принимает. Каждый год говорит, последний год, а сама работает. Так за войну, говорит, знаешь, сколько девок повырастало? А мужиков, по пальцам перечесть. На инвалидах, говорит, и тех по пяти штук висло. Ну а мне, говорит, майору в отставке, на мужиках виснуть вроде не к лицу, да и претило, говорит, так, без любви. Ванюшу своего, видно, сильно любила. Такая, говорит, выходит, я дура. Для бабушки любовь – всё!.. Знаешь, чего она про тебя сказала?

– Чего?

Варя предупредительно улыбнулась и нерешительно выговорила:

– Такой же, говорит, видно, бешеный, как мой Иван.

– Чевой-то я бешеный? – обиделся Петя.

– Это в хорошем смысле! – поторопилась заверить Варя. – Такой же, значит, простой и весёлый!

– А-а… Ну это да, – согласился Петя. – А чего грустить?

– И столько всего повидал! И что, вот так все два года – уче-эния, трево-оги, да?

– Зачем… Знаешь, сколько я там книжек прочитал? Море!

И это было «голимой» правдой. Под конец службы от скуки Петя, можно сказать, помешался на книжках. Начав с Вальтера Скотта, затем с таким же захватывающим интересом проглотил всего Фенимора Купера. Не только собрания сочинений этих писателей украшали их армейскую библиотеку, были там и Шекспир, и Стендаль, и Бальзак, и Диккенс, и «даже какой-то Арагон». Отечественная классика вообще была представлена в полном объёме, но к ней поначалу не тянуло. Ну чего там могло быть интересного после Вальтера Скотта или Фенимора Купера? Несжатые полоски, шинели, носы, премудрые пескари, «зеркало русской революции», «что делать», «сны Веры Павловны», палаты «номер шесть», Иудушки Головлёвы – «короче, мрак непроходимый»… Но когда, из чистого любопытства, заглянул в Достоевского (в серенький, словно только что из типографии полученный десятитомник), уже не мог понять, почему в школе от всего этого воротило? Что ни возьми – «Бесов», «Подростка», «Идиота», «Братьев Карамазовых», да хоть то же «Преступление и наказание», – даже если судить по одному интересу, это какое же захватывающее чтение!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю